Текст книги "Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965"

Поступил на курсы и Майкл Мессер-Беннеттс (теперь – майор), однако он сломал ключицу и попал в госпиталь. Преподавательский состав неподражаем. Руководитель, Бакенен-Смит, в прошлом профессор сельскохозяйственных наук, воображает себя личностью, и не без оснований. В своих лекциях цитирует Декарта и драматизирует войну, опасность, смерть – в той мере, в какой это необходимо. Мой непосредственный инструктор, майор Колфилд, оказался отличным профессионалом. Курс, который мы проходим, ничем не отличается от любого другого: лекции, беготня, демонстрационный ящик с песком и т.д. Ничем, кроме психоанализа. Беспокойство командования вызывает нестабильная психика офицеров, поступающих в армию из школ подготовки офицерского состава. Очень многих из них после потери сознания приходилось отчислять из полков как непригодных к несению боевой службы. А потому, следуя примеру римлян, изучавших «Сивиллины книги»[332]332
  Сивилла – прорицательница; в Риме, со времен Тарквиния Гордого, хранились т.н. «Сивиллины книги» («libri sibyllini»), к которым в критические для государства времена обращались за советом.


[Закрыть], было решено от полной безысходности обратиться к психологам. А поскольку эти несчастные ни разу в жизни не видели ни одного офицера и не представляли себе, кого им лечить, они набросились на нас, решив, что мы-то им, скорее всего, и нужны. Боюсь, мы совершенно сбили их с толку. Со мной проводил собеседование какой-то неврастеник в форме майора, который попытался приписать мне «фрустрацию на всех стадиях отроческого становления». При этом о сексе не было сказано ни слова: по всей видимости, его предупредили, чтобы этой темы он не касался. Он также ни разу не упомянул религию, и в конце нашей беседы я прочел ему небольшую богословскую лекцию. Больше всего удивило его то, что своих друзей я всегда выбирал очень тщательно и что пью вино, поскольку оно мне нравится («Почти все пьяницы находят вкус спиртного омерзительным»). С нами провели целую серию интеллектуальных тестов – раздали бланки с простенькими, как для школьников младших классов, вопросами, на которые нам надлежало ответить. В другой раз неврастеник принес с собой волшебный фонарь, и по стене заплясали волшебные пятна; от нас требовалось сказать, с какими предметами эти пятна ассоциируются. У большинства из нас эти потуги не вызывали ничего, кроме смеха.

Почти все занятия в той или иной мере касались обороны Британии и к действиям морской пехоты отношения не имели. Были среди нас и слушатели из шотландских полков; шотландцы, как мне показалось, успевали лучше англичан. Какой-то садист учил нас пускать газ.

Вернулся в Стабс, где провел месяц в состоянии тяжелой депрессии. В четвертой роте каждый день происходило нечто, свидетельствующее об упадке боевого духа. Морские пехотинцы мелочны, ленивы, лживы. Мой старший субалтерн Хэнд, юрист из Ланкашира, обрюзг, говорит без умолку. Как-то раз я увидел, что он сам несет свое снаряжение в расположение роты.

– Почему вы не поручите это своему вестовому?

– Понимаете, ведь если вы с ними плохо обращаетесь, они обязательно найдут способ вам отомстить.

Я спросил, какие чувства он испытывал, когда началась война.

– Для меня это было полной неожиданностью. Я был совершенно счастлив: мы так слабы, подумал я, что опять пойдем на попятный. <…>

Отпуск.

Среда, 1 апреля – суббота, 11 апреля 1942 года

В Лондон приехал в спальном вагоне; билеты нам с Лорой достались без труда – люди отчаялись их добывать. Вечером ужинал с Дианой. Пришел навеселе: пил шампанское в клубе «Уайт», где спиртное теперь нормировано: в баре портвейна не дают вообще, в кафе – только один бокал. Ужинали в «Карлтоне»; Диане так хотелось говорить о Сингапуре, а мне – о Среднем Востоке, что говорили мы одновременно, не слушая друг друга. Вино лилось рекой.

На следующий день я должен был выступать на Би-би-си в качестве гостя «Мозгового треста»[333]333
  «Мозговой трест» – популярная радиопрограмма на Би-би-си: видные политики, писатели, общественные деятели отвечают на вопросы слушателей.


[Закрыть]. Начал с того, что отказался с ними обедать и вместо этого пообедал с Фрэнком Пэкенхемом. На Би-би-си приехал одновременно с ними. То есть еще с двумя гостями: сэром Уильямом Бивериджем – профессором и государственным служащим в одном лице, и маловразумительным священнослужителем, настоятелем собора Святого Павла. Из постоянных членов «Мозгового треста» были Кемпбелл – вульгарный, лицемерный, самодовольный тип, и похожий на козла, похотливый и болтливый Джоуд. С удовольствием наблюдал за тем, как над Джоудом издеваются сотрудники Би-би-си. Даже электрики и фотографы строили у него за спиной гримасы, ведущий же постоянно лишал его слова. Сначала нам задавали пробные вопросы, чтобы проверить звучание голосов. Мы сидели в комнате без окон, за круглым столом с микрофоном посередине. Вопросы задавались общего характера, поэтому спорить было в общем-то не о чем. «Знание приносит счастье?»; «Как бы вы ответили на вопрос ребенка: “Кто есть Бог?”?» Джоуду не сиделось – так ему хотелось говорить. Я упустил шанс переспорить его по вопросу о необходимости церковных шествий. Один из вопросов касался того, следует ли военным и штатским платить одинаковую зарплату. Биверидж и Кемпбелл дали положительный ответ, я же сказал, что в таком случае моим собеседникам следовало бы отказаться от двух третей гонорара за сегодняшнюю передачу. Следующий вопрос касался высокого назначения радио; чудовищное самомнение Джоуда и Кемпбелла, считавших себя олицетворением этого «радийного» ореола, вывели меня из себя, и, когда передача подошла к концу и микрофоны были отключены, я вновь вернулся к этому вопросу и поинтересовался, готовы ли мы пожертвовать заработанные сегодня 20 фунтов в военный фонд. Ученые мужи пришли в ужас. «С нашей стороны это был бы показной жест», – сказал Биверидж. «Отнюдь. Не более чем испытание на искренность».

Кемпбелл. Что ж, разумеется, я готов последовать примеру остальных, но, боюсь, с точки зрения администрации Би-би-си, это было бы нереально.

Сотрудник Би-би-си. Вовсе нет, совершенно реально.

Джоуд (подвывая). Я своего мнения по этому вопросу не высказывал.

Я. Стало быть, вы отказываетесь?

Джоуд. Я соглашусь, если согласятся остальные.

Я (в дверях). Очень сожалею, что сегодняшний день оказался у вас таким неприбыльным.

Я-то понимал, что они своего слова не сдержат – так и вышло. Забыл упомянуть: чтобы получить разрешение на участие в радиопередаче, я все утро ходил по инстанциям: из Адмиралтейства – в Министерство обороны, из Министерства обороны – в ведомство Королевской морской пехоты. <…>

Эдинбург,

суббота, 11 апреля 1942 года

С ледяным спокойствием готовлюсь переехать в Глазго. Командующий сообщил мне, что на меня поступила именная заявка из десантных частей Королевской морской пехоты, и не исключено, что я приму участие в операции на Дальнем Востоке. Подал на меня заявку и Боб Лейкок. Столь неожиданный спрос на мою персону весьма озадачил беднягу Катлера. Явился на встречу с новым бригадиром, Ником Уильямсом. Был со мной очень мил, не скрывал своих социалистических взглядов, ругал правительство и ведомство Королевской морской пехоты. Будет содействовать моему переводу к Лейкоку.

Ардроссан,

вторник, 26 мая 1942 года

Прошло не меньше месяца, прежде чем я попал в штаб бригады особого назначения. Мое положение, однако, по-прежнему неопределенно: пока я числюсь в армии, меня не могут назначить старшим офицером штаба, и мой перевод, судя по всему, отсрочен. Лагерь в Поллоке расположился в отрезанном от парка жилом массиве с бетонными дорогами и полным отсутствием домов. Сохранилось несколько черных от дыма деревьев. Живем в коттеджах, на этот раз без воды, и спать я вынужден вместе с ротными субалтернами. Глазго окружает нас со всех сторон, но до центра города приходится долго ехать на переполненном пассажирами поезде. Единственным островком цивилизации остается клуб «Вестерн», куда нас приняли временными членами; здесь я и проводил все свое свободное время, попивая марочный портвейн. <…>

В конце мая в бригаду приехала мисс Вирджиния Коулз, «референт по особым делам» американского посла. Мне было поручено подготовить программу ее пребывания и всячески ее развлекать. Роль восторженной дамы она играла на редкость умело. Повидала она куда больше, чем большинство наших десантников, что не мешало ей повторять: «Какие же вы отличные ребята! Какие сильные! Какие отважные! Мы бы на вашем месте со страху померли…», и ее слова принимались за чистую монету. Боб попробовал затащить ее в постель, но, кажется, неудачно.

11 или 12 июня у меня родилась дочь Маргарет. В субботу утром я приехал в Пикстон, застал Лору в добром здравии, а сезон спаржи – в расцвете. Собирался взять десятидневный отпуск, но был отозван на курсы дешифровки: некоторое время назад хотел на них записаться, но свободных мест тогда не нашлось.

Проходили курсы в Мэтлоке, начинались 16-го и рассчитаны были на пять недель. Живем в Центре дешифровки, в огромной водолечебнице «Смедлиз», где проходят и другие курсы. Обстановка здесь совсем не та, что на курсе ротных командиров в Эдинбурге. Слушатели – евреи и канадцы, в основном желторотые; преподаватели же похожи на добропорядочных школьных учителей. Военная дисциплина отсутствует. Распоряжений не дает никто. «Скажите, вы не могли бы сейчас собраться…» – в таком вот духе. Вступительное слово произнес зам. руководителя курсов археолог Кэссон. Говорил о том, что долг офицеров разведки – обучать своих командиров, чем существенно повышал самооценку слушателей, ловивших каждое его слово. Предупреждал, что пренебрежение разведкой часто приводит к катастрофе, и в качестве примера приводил вылазку Боба в расположение Роммеля. «В результате этой вылазки и был убит сын Роджера Кейса. Все проявили отвагу – но без толку. Мы-то прекрасно знали, что Роммель в Риме, но разве кто-нибудь потрудился нас проконсультировать? Нет. Вот и оборвалась жизнь юного Кейса». Говорилось это совсем еще молодым офицерам и военнослужащим, не принимавшим участие в боевых действиях. Когда пришло время задавать лектору вопросы, я попросил его рассказать об этом рейде поподробнее, однако давать подробный ответ Кэссон был не расположен. Потом он почему-то заговорил о том, что десантники совершенно не в состоянии позаботиться о собственной безопасности. Я известил об этих его словах Боба, и тот распорядился провести расследование, что может оказаться забавно.

Что до меня, то я по нескольку часов в день пялюсь в стереоскоп и получаю инструкции от бойкого еврея и робкого школьного учителя – и тот и другой совершенно безобидны.

Кормят неважно, в столовой набивается полно народу. Руководство живет от слушателей отдельно. Здесь, несомненно, много хуже, чем в Колинтоне. <…>

Ночевал в Богноре и, как всегда, повздорил с Даффом. Теперь он всем рассказывает, что я настроен пронацистски. А сказал я ему, что не вижу большой разницы между «Новым порядком» Гитлера и идеями Вергилия о Римской империи. Первого августа закрылся «Уайт». Скорблю.

Ардроссан,

понедельник, 14 сентября 1942 года

Десятый день в Ардроссане. Играю в кости и много пью. <…>

Понедельник, 14 сентября 1942 года

Почти все офицеры штаба уехали к доктору Цукерману на тестирование нового стимулятора (а на самом деле – на подготовку запланированной на 22 октября операции). Весь день просидел за столом бригадного майора, но дел было немногим больше, чем в отделении разведки. Занят был в основном тем, что открывал письма и посылал их по восходящей, в штаб дивизии. Пару писем адресовал самому себе, вкладывал их в корзину с надписью «Исходящие», они исчезали часа на три в «Центральной регистрации» и возвращались в корзину, уже другую, с надписью «Входящие». Пишу письмо и кладу его в «исходящую» корзину, через много часов оно возвращается напечатанным. Подписываю его и вкладываю опять же в «исходящую» корзину, после чего оно бесследно исчезает, и через много, много дней попадает в офис, куда и было адресовано, во «входящую» корзину, откуда переправляется в Центральную регистратуру. И т.д. <…>

Бэзил Беннетт принес бессчетное число бутылок спиртного. Думаю, мы единственные офицеры в Европе, которые пьют за ужином бордо, портвейн и бренди.

Честное офицерское братство. Перед отъездом в Мэтлок оставил на столе несколько новых книг, которые подобрал мне Сирил Коннолли и из которых я успел прочесть лишь несколько. А вернувшись, не досчитался больше половины. <…>

Американцы ходят на инструктаж, только если его ведут офицеры-десантники. Вид у них какой-то невоенный, да и имена странные.

Октябрь 1942 года

Операция отменена. Велась ли к ней серьезная подготовка, не знаю, но думаю, что нет. Штаб бригады – в Клозуорте, в доме приходского священника, преподобного Нита; в этом доме он живет со своей бородатой супругой. Очаровательная парочка. Он убежден, что немцы высадятся у него в саду, и требует выдать ему оружие и патроны. А его жена требует бензина. Повела нас показывать церковь: «Он о ней самого высокого мнения». Он – какой-то профессор из Лондона. «Кто-нибудь из вас, друзья, может починить старенький насос? Старенький насос миссис Нит ох как барахлит…» В виду имеется ее сердце. В их флигеле мы все поймали блох. Просидев без сна всю ночь, мы с Бобом на следующий день отправились в Эмшот на обед с Нелл и Гарри и выпили море вина. После этого посмотрел на себя в зеркало – чем не красный, лакированный китайский дракон. Когда умру, смотреться буду точно так же. <…>

Читаю одну из самых вульгарных книг, когда-либо написанных, – жизнеописание Лэндора[334]334
  Уолтер Сэведж Лэндор (1775–1864) – английский поэт, драматург, критик.


[Закрыть]. Написал в «Спектейтор» рецензию на Грэма Грина[335]335
  Речь, по-видимому, идет о рецензии на роман Грина «Сила и слава» (1940).


[Закрыть] и подумываю сесть за роман. Мои гаванские сигары подходят к концу – полсотни оставил про запас. И ящик “бордо” – тоже последний. Мне по-прежнему платят лейтенантское жалованье – выбить зарплату капитана или штабного офицера пока не удается. Будем надеяться, что в один прекрасный день удастся.

На учениях Боб встретился со штабными и сказал, что подготовка у них оставляет желать лучшего, дисциплина хромает, и предупредил, что их расформирует. Умение распекать без колкостей – его сильная сторона, этим он вызывает у меня искреннее восхищение. Вот почему на него не обижаются. Окажись я на его месте, и я бы говорил издевательским тоном, а это, когда имеешь дело с такими людьми, ничего, кроме вреда, не приносит.

Среда, 28 октября 1942 года

Сегодня мне тридцать девять. Хороший год. Я зачал прекрасную дочь, выпустил удачную книгу[336]336
  Роман «Не жалейте флагов». Во посвятил его Рэндолфу Черчиллю (1911–1968).


[Закрыть]. Выпил триста бутылок вина и выкурил триста с лишним гаванских сигар. В армии служу среди друзей. В прошлом году в это самое время я ехал в Хэвик, в пятую бригаду Королевской морской пехоты. Со временем вояка из меня становится все хуже и хуже, зато теперь я терпеливее и скромнее – во всяком случае, во всем, что касается военной службы. У меня за душой почти девятьсот фунтов и нет серьезных долгов – разве что перед правительством. Здоровье у меня отменное – даром что организм насквозь проспиртован. Любимая жена, приятная работа в местах, отличающихся невиданной красотой. Чего еще желать?

Суббота, 20 марта 1943 года

Безветренный, холодный день, рано утром и вечером туман, зато в середине дня ослепительное солнце. Миндаль, нарциссы, цветут все апрельские цветы, на живых изгородях распускаются листья. А на сердце зима – от безделья, одиночества и ледяного холода в голове. <…> Ничем не занят – только вскрываю письма. <…>

Бэзил уехал на выходные в Лондон, и я остался один. После ужина выпил «Крофтс» урожая 1927 года; после «Доуз» урожая 1912-го. «Крофтс» ударяет в голову. Выпил и дочитал «Человека, который был Четвергом»[337]337
  «Человек, который был Четвергом. Кошмар» (1908) – роман Гилберта Кийта Честертона (1874–1936).


[Закрыть], книгу, которую не открывал с Лансинга. Мучительно сознавать, что это Честертону мы обязаны «Веком простого человека». В 1908 году в высшую мудрость и здравомыслие простого человека поверить ничего не стоило; считалось, что заблуждения – удел исключительно резонеров и чудаков. Теперь же, когда глупость и порок царят в половине христианского мира, поверить в это труднее.

Воскресенье, 21 марта 1943 года

Ночью снились кошмары, они являются теперь так часто, что мне кажется, я страдал ими всю жизнь. От моих снов веет непереносимой тоской – будто я читаю одну скучнейшую страницу за другой, будто слушаю длинные и совершенно несмешные анекдоты, смотрю лишенные всякого интереса фильмы.

После мессы – в замок[338]338
  Имеется в виду Шерборнский замок (графство Дорсет), где находился штаб десантных войск.


[Закрыть], где делать решительно нечего. Обедал с Роджером в «Плюмаже». В девять вечера по радио выступил премьер-министр; заверил своих слушателей, что о мире он печется ничуть не меньше, чем о войне. На этот раз он был менее резок, чем обычно, и миссис Максуэлл сочла, что у него депрессия.

Вторник, 23 марта 1943 года

<…> Утром Боб предупредил меня, что я настолько непопулярен, что могу лишиться места. Мое будущее крайне неопределенно. Зерно раздора я посеял еще несколько недель назад, когда сообщил Тому Черчиллю, что офицерам разведки в бригаде делать нечего. Для штабных офицеров его типа более страшного богохульства нельзя себе представить, ведь вся их жизнь зависит от этой системы, они преисполнены своей значимости. Их основная задача – обеспечить себя работой, причем в таком объеме, чтобы иметь основания для назначения подчиненных и продвижения по службе. Наша военная система печется не о работе, которую необходимо сделать, а о людях, которых надо любой ценой обеспечить работой. В результате где-то ощущается нехватка людей, а где-то царит безделье или, что еще хуже, делается никому не нужная работа. Вчера не было времени высказать все это; надеюсь, что скажу сегодня. <…>

Лондон, четверг, 1 апреля —

вторник, 6 апреля 1943 года

Работаем в Лондоне над операцией «Таблетка от кашля». По последним сообщениям разведки, в настоящее время операция представляется менее реальной, чем раньше. Подал рапорт на назначение командиром подразделения: считаю постыдным давать людям задания, в которых сам не участвую. Был, однако, высмеян: слишком, мол, стар для парашютно-десантной операции. Окончательно вопрос еще не решен. <…>

Лондон, пятница, 16 апреля 1943 года

<…> Заметки о том, чем я занимался последние дни, свидетельствуют: моя работа по большей части никому не нужна. Вместе с тем из-за нее я лишился сна – в Шерборне меня никто не беспокоил, и спать я мог хоть весь день. Здесь же каждую минуту звонит телефон. «К вам можно сейчас зайти?» Отвечаю, да. Никто не заходит. Или же молодая женщина приносит техническое задание.

– Мне велели вам его показать.

– Вы уверены, что мне?

– О да, сэр.

– Хорошо, оставьте, я посмотрю.

– О нет, оставить не могу.

Уносит. Наверно, я лучше подготовлен, чем те, кто здесь работает, – оттого-то мне все это так непривычно. <…>

Четверг, 22 апреля 1943 года

<…> Такое впечатление, что генерал Хейдон не отвечает за свои действия. Здесь у всех на глазах шоры, а в ушах – затычки; очень многие не отдают себе отчет в том, что говорится и делается; только и знают, что пишут друг другу рапорты и отчеты, и все без толку. И Хейдон в этом отношении хуже всех: он перетрудился, устал и злится.

Операция, в которой я участвую, день ото дня, по мере поступающей, все более тревожной информации, становится менее осуществимой. Засекреченный пустозвон из МI 9[339]339
  Одно из подразделений британской военной разведки.


[Закрыть] приехал за первоначальным планом операции, увез его – и оставил в такси. А героический Никки Руни тем временем в поте лица тренирует свое подразделение. <…>

Суббота, 15 мая 1943 года

Десять дней подряд лил дождь, а сегодня настоящее лето. На солнце Лондон еще более жалок и убог, чем в тени. По улицам без всякой цели бродят какие-то уроды. Солдаты ходят группами: вид расхристанный, из-под расстегнутых воротничков гимнастерок торчат голые шеи, фуражек либо нет вовсе, либо надеты набекрень, руки в карманах, в углу рта торчит сигарета, слоняются под ручку с девицами в брюках, туфлях на высоком каблуке, с прическами кинозвезд. Никогда еще не попадалось мне на глаза столько невзрачных девиц. Рестораны забиты до отказа; в одном толкутся многоязыкие иностранцы; их здесь морят голодом, травят, без зазрения совести обсчитывают. Переполнены, хоть до вечера еще далеко, и театры<…>

Боб занят реорганизацией, которая требует каких-то сложнейших подсчетов – почему, не знаю. Послезавтра отплывает в Северную Африку, с собой берет всех, кроме меня, хотя я должен был последовать за ним. Переброска частей почему-то откладывается.

Победа в Северной Африке[340]340
  Имеется в виду победа союзников в Тунисе и соответственно капитуляция германо-итальянских войск 12 мая 1943 г.


[Закрыть] застала нас врасплох, ведь наши собственные солдаты по возвращении оттуда говорили, что кампания предстоит долгая. В английских и американских газетах старательно избегают упоминания о том, кто внес больший вклад в победу.

Ужинал с Хенриксом: праздновали выход его бездарной книги[341]341
  Речь идет о романе второстепенного литератора Роберта Хенрикса «Капитан Смит и компания».


[Закрыть]. Хорошая еда, плохая компания. Прихожу к выводу, что это лучше, чем плохая еда и хорошая компания. Дж. Б. Пристли тщеславен до глупости, завидует даже Ноэлу Кауарду. Безуспешно пытался вести со мной разговор «о высоком». Воспринимает себя олицетворением Простого человека, ощущает всю свою ответственность. <…>

Поляков клеймят за то, что они обвиняют русских в убийстве восьми с лишним тысяч польских офицеров. <…>

Среда, 9 июня 1943 года

По словам Питерса, Александр Корда сделал мне предложение, которое, когда/если наступит мир, снимет с повестки дня все материальные сложности. Речь идет о работе в течение всего десяти недель в году за 200 фунтов в неделю. Тогда оставшиеся десять месяцев я смог бы писать, что хочу и о чем хочу. Правда, от 200 фунтов из-за инфляции останутся сущие пустяки – это первое, что пришло мне в голову. <…>

24 июля умер отец, и в этот же день штаб бригады покинул Лондон для участия в операции «Эскимос». Печальное совпадение: одно отвлекает от другого. Зол на Боба за то, что он так легко согласился не брать меня с собой. Умер отец совершенно внезапно, чем всех привел в полное замешательство. Последние несколько дней я почти неотлучно провел в Хайгейте. Похороны состоялись 27-го в Хэмпстеде. Просидел несколько томительных часов, разбирая отцовские бумаги и уничтожая письма. Он вел обширную переписку с очень скучными людьми. Мать отрешена.

Написано в Виндзоре,

воскресенье, 29 августа 1943 года

В полном одиночестве и с регулярными возлияниями прожил в Лондоне неделю, а потом на одну ночь вернулся в Богнор, где в это время находились Десмонд Маккарти[342]342
  Чарльз Отто Десмонд Маккарти (1877–1952) – журналист, издатель, в основном известен как театральный критик; член группы «Блумсбери».


[Закрыть], Кэтрин Асквит и лорд Расселл. Десмонд только что прочел «Работа прервана» и расхваливал книгу на все лады. В тот вечер прямо над домом с девяти до десяти зависла целая стая бомбардировщиков; рев стоял такой, что казалось, будто мы сидим в одном из них. Никакого ликования мы не испытывали. В четыре утра бомбардировщики появились вновь. Летели обратно из Милана. За завтраком Диана (Купер. – А. Л.) пребывала в состоянии крайнего возбуждения: поступило сообщение, что итальянцы отправляют английских военнопленных в Германию. Я сказал, что того же мы ждали от французов в 1940 году, и, когда Петен не сумел переправить немецких летчиков нам, мы сочли это коварнейшим из предательств. В столь ранний час Диана была явно не готова внять моей логике. Раздражение, которое она уже давно испытывала, сменилось взрывом ярости, и я ушел опечаленный, сердитый и к примирению не склонный. <…>

Вчерашний день был для моей теперешней жизни типичным. В девять утра пошел в отдел связи, где связисты передавали сообщение по беспроволочному телеграфу. Сел в машину связи с двумя школьниками-курсантами. Проехав миль пятнадцать и проговорив всю дорогу на связистском жаргоне, остановились, я зашел в кафе и подсел за столик к какому-то старику, который полагал, будто во главе войск союзников стоит герцог Виндзорский. Потом поехали обратно и опять разговаривали языком связистов. По какой-то неизвестной причине с шоссе съехал в кювет и сломал ось бронеавтомобиль. Обедал поздно, за общим столом, пил «Легранж» урожая 1928 года. После обеда улегся спать, был разбужен Гвином Морганом Джонсом, предложившим поехать покататься. Взяли такси, приехали к нему, выпили чаю, запрягли пони в тележку гувернантки и покатили в «Готорн-Хилл», где нас должна была ждать (но не ждала) Энджи. Выпили ее порцию виски, снова запрягли пони и опять поехали к Гвину; выпили еще виски и на такси вернулись в казармы. Поужинал, выпил «Лагранж» урожая 1928 года и, прихватив бутылку портвейна, пошел в бильярдную – пить портвейн полковник запретил. И просидел в бильярдной до полуночи, вступив в спор о религии, социализме, а также о том, еврейки ли сестры Берри[343]343
  Американские эстрадные певицы, исполнительницы еврейских песен.


[Закрыть]. Нашим потомкам, которые прочтут о титанических битвах 1943 года, будет непросто понять, на что в эту тяжкую годину уходили время и средства энергичных, хорошо подготовленных офицеров.

В прошлом стрелок, а ныне парашютист Холл толчется возле моей комнаты, по нескольку раз в день ко мне заглядывает и спрашивает: «Есть новости, сэр?» Хочет узнать, едем ли мы в Северную Африку. <…>

В среду иду на интервью в ВУЗСТ ( Военное управление захваченных союзниками территорий. – А. Л.). Мне так надоело все военное, что не могу вспомнить, о чем меня спрашивали. Не люблю армию. Хочу опять сесть за работу. Не хочу больше никаких передряг. Я много чего припас за эти годы, припрятал до поры до времени в погреба, что-то уже настоялось – самое время пить, а то вот-вот испортится. Еще в самом начале войны я писал Пэкенхему, что ее главная задача состоит в том, чтобы лишить художника иллюзии, будто он человек действия. Меня война от этой иллюзий избавила. А еще я сумел отмежеваться от остального мира. Его безрассудство больше не выводит меня из себя, я не хочу влиять на мнения или события, не хочу разоблачать прохвостов. Не хочу никому и ничему служить. Просто хочу делать свое дело художника.

Написано 23 сентября 1943 года

Пробыв несколько дней в Виндзоре, решил подать рапорт об отпуске на неопределенный срок, вплоть до особого уведомления, – и получил его. <…>

Вот как по большей части складывается мой день. Сначала иду за письмами в «Сент-Джеймс». Потом – посплетничать в книжный магазин, где работает Нэнси (Митфорд. – А. Л.). <…> Осберт Ситуэлл, сержант Престон[344]344
  Американский искусствовед, сержант армии США; выведен в трилогии «Меч почета».


[Закрыть], Сирил (Коннолли. – А. Л.); он то появляется, то вновь куда-то пропадает. Маленькие, жалкие новые книжки и роскошные старые; гнусные викторианские безделушки владельца магазина. Потом – обед в «Уайт», обычно – с Рэном и/или Фрэдди. Рэн ведет себя вызывающе; сидит в холле и вслух рассуждает о членах клуба: «А ведь когда-то это был клуб для джентльменов. Откуда взялся этот тип?» Или: «Нет, вы поглядите, у него совсем нет шеи». Или: «Что здесь делает сей ружейных дел мастер?» Или: «Сдается мне, эти люди – мошенники». Потом – ужин, обычно с друзьями; случается, напиваюсь. <…>

Обедал с Осбертом Ситуэллом в отдельном кабинете «Экю де Франс». Нэнси Митфорд, Алиса фон Хофманшталь, сержант Престон, переводчик с китайского Уэйли со своей любовницей. Отличный обед, много хорошего красного вина. «Дочь императора Абиссинии, – рассказывал Осберт, – хотела устроиться экономкой в Итон. На вопрос о ее профессиональных навыках ответила: “Я вдова, мне девятнадцать лет, у меня шесть детей”. А вот что он рассказал про миссис Стронг, которая только что умерла в Риме: «У нее есть подписанная фотография Парфенона».

Во второй половине дня ходил на собеседование в Политическое управление боевых действий. За столом много экзаменаторов – почти все в штатском. Поймал себя, как обычно, на том, что вопросы задают не они мне, а я им, отчего произвел плохое впечатление. На обратном пути встретил на улице Криса Уоллиса и повел его и Бетджемена выпить в «Сент-Джеймс». Холлис остался на ужин (превосходный), и мы пили до полуночи, пока не закрылся бар. Про что говорили, не помню; в какой-то момент разговор, кажется, зашел о том, что ниспосланное нам милосердие обязывает нас любить человечество; и мы оба сочли, что выполнить подобное предназначение невозможно. Днем купил симпатичный томик стихов с миниатюрами – 7 шиллингов 6 пенсов.

Понедельник, 27 сентября 1943 года

Побывал у матери; тихая, скучная.

Вторник, 28 сентября 1943 года

Всю вторую половину дня и весь вечер пил без просыпу. Весь день в «Уайте».

Среда, 29 сентября 1943 года

Неважно себя чувствую. <…> Надеюсь получить назначение в «Джи-2», хотя устал воевать, перспектива боевых учений, подчинений, согласований и сотни новых знакомств внушает ужас. Однако после того, ка́к со мной обошелся Хейдон, я обязан как солдат за себя постоять. То-то он расстроится, когда узнает, что в результате его невоздержанности я повышен в звании.

Вторник, 12 октября 1943 года

Выходные провел в Пикстоне. Деревья великолепны, Лора нездорова, мои дети мне не интересны.

Пикстон-парк,

понедельник, 25 октября 1943 года

Пишу в Пикстоне, куда приехал в пятницу 22-го. Собираюсь здесь пожить и начать писать. <…> Боб назначен командующим объединенных операций. Поздравил его; написал – несколько покривив душой, – что он цветет, словно лавр благородный. Для меня же под его раскидистыми ветвями нет места. В четверг с ним обедал, но между нами опустился незримый занавес взаимных упреков. <…> Регулярно виделся с Рэндолфом; превращается в замшелого патриота, отчего не выигрывает ни в глазах избирателей, ни в глазах избранных. Победы русских доставляют теперь меньше радости, чем год назад.

Суббота, 13 ноября 1943 года

<…> Много разговоров о том, что немцы установили во Франции пусковые установки, способные обстреливать Лондон ракетами с мощной взрывчаткой. Высшие круги всерьез этим обеспокоены. Вот и я распорядился отослать в Пирс-Корт книги, которые хранил в отеле «Гайд-Парк». И при этом счел возможным привезти в Лондон сына[345]345
  У И.Во и Лоры было шесть детей, три мальчика и три девочки: Тереза (родилась в марте 1938 г.), Оберон (домашнее имя Брон, ноябрь 1939 г.), Маргарет (июнь 1942 г.), Харриет (май 1944 г.), Джеймс (июнь 1946 г.), Септимус (июль 1950 г.).


[Закрыть]. Из чего, казалось бы, следует, что свои книги я предпочитаю своему сыну. На это я мог бы возразить, что во время бомбежек пожарники детей спасают, а книги уничтожают. Суть же в том, что одного ребенка можно заменить другим, сгоревшая же книга гибнет безвозвратно. Кроме того, ребенок вечен. И главное: моя библиотека принадлежит мне всецело, чего не скажешь о моей детской.

Написано в четверг, 30 декабря 1943 года

За исключением одного субалтерна из Голдстрим-Гардз[346]346
  Один из пяти наиболее известных полков гвардейской пехотной дивизии.


[Закрыть] никто из нас в свой полк не вернулся. Мы под разными предлогами остались в Лондоне, и с помощью Фила мне удалось попасть в парашютную школу в засекреченной вилле близ Рингуэйя, где размещался штаб спецопераций. Шесть недель назад, в субботу, у нас был предварительный медосмотр, от которого я не ждал ничего хорошего. Однако мы все его прошли и, ликуя, отправились в «Уайт», купив по дороге в «Юстерини и Брукс» несколько ящиков вина. Все бы хорошо, но мы сильно простудились, а я вдобавок заболел гриппом.

Засекреченная вилла оказалась очень уютной, а руководитель спецопераций – прелестным человеком; говорят, что в мирной жизни он был поэтом-песенником. Кристофер Сайкс был пьян с утра до вечера. По этой причине, а также для того, чтобы скрыть дефект речи, говорил он очень громко, с американским или французским акцентом, чем приводил в замешательство многих инструкторов и курсантов, бывших по преимуществу либо американцами, либо французами. Собственно, мы все приводили их в замешательство. Из-за гриппа я пропустил два дня «синтетических» учений: прыжок с фюзеляжа, раскачивание на стропах и т.д. На третий день утром первый раз недолго тренировался. Назавтра, в четверг, весь день прождали в Рингуэйе, пока стихнет ветер, и в пятницу совершили два прыжка. Первый доставил ни с чем не сравнимое удовольствие. В самолете шум, мрак, грязь, толкотня; парашют и вся подвесная система натирают плечи и спину. И вот из всего этого делаешь шаг в непроницаемую тишину, пустоту и неподвижность, освещенную ярким солнечным светом над вершинами деревьев. Прыгали мы всего-то с высоты 700 футов, так что наслаждение длилось недолго. Очень скоро земля вдруг оказывается совсем рядом; едва успев сделать все то, чему учили, с силой ударяешься о землю. В первый раз я заехал себе ногой в голову; во второй, приземляясь подвернул левую ногу и захромал прочь, решив, что растянул мышцу. Через некоторое время нога распухла, вечером врач осмотрел ее и велел наложить шину.