Текст книги "Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965"

Суббота, 30 декабря 1944 года

<…> Рвут на части. Не мог бы я дать президенту Черногории пару автомобильных покрышек? Не мог бы я организовать похороны немецкого военнопленного, умершего в госпитале? Не мог бы я найти подходящий склад? Не мог бы я поужинать с бригадиром О’Брайеном Твойгом?

Чуть не забыл: вчера звонил бригадир (без пяти минут генерал) Дэви. Его план – обстреливать арьергард немцев, тем самым задерживая их отступление. По его словам, отступление замедлится, поскольку немцам придется останавливаться и подбирать раненых. Выгнав немцев из Подгорицы, он планировал теперь выгнать их и из Мостара. «Не верю, – сказал он, – что теперь, когда их страна освобождена, партизаны будут принимать серьезное участие в войне. Сейчас им не до войны – они хотят заниматься политикой».

Написано во вторник, 2 января 1945 года

<…> Вчера ходил к причастию, сегодня – на мессу во францисканскую церковь. Очень холодно и ветрено. Хлопот никаких. Почты из Бари нет. Доминиканцы утверждают, что партизаны расстреляли здесь четырнадцать священников.

День как день. Некий субъект, называющий себя Претичичем и утверждающим, что он президент то ли Черногории, то ли Южной Герцеговины, уже давно и настойчиво требует, чтобы ему выдали автомобильные покрышки. Звоню Тони установить его личность. Тони навел справки и сообщил, что личность установить не удалось. «Но ведь у него есть машина, верно? А раз так – значит, он большая шишка».

Суббота, 6 января 1945 года

<…> День сильных гроз и полной неразберихи. <…> В 12.30 встреча коменданта Дубровника Богдана и бригадира О’Брайена Твойга, а также нескольких бессловесных личностей. С обеих сторон демонстрация солдатской солидарности: «За нас всё наверху решают, а нам, простым воякам, только и остается, что по уши в дерьме сидеть». Пьянка, волчий аппетит – удовлетворить его удалось только после двух. Рассматриваю эту встречу, как очередной шаг на пути к полному разрыву англо-партизанских отношений. Жалобы на английских солдат; будто бы из кафе раздавались их крики: «Долой Тито!» Не слишком правдоподобные истории о том, как английские солдаты выпрыгивают из джипа и избивают югославских офицеров. А также требования: 1) чтобы все английские военнослужащие предъявляли документы «специально назначенным» партизанам; 2) чтобы в городе англичане находились не чаще трех дней в неделю. Бриг. О’Твойг с присущей истинному воину терпимостью согласился на оба требования. Процесс разрыва отношений, таким образом, близится к завершению. Сначала нас просят снять патрули и тем самым отказаться от права осуществлять надзор над собственными людьми на том основании, что в этом нет больше необходимости, да и партизаны также отказываются от патрулирования. Затем поступают сообщения об инцидентах (очень может быть, сфабрикованных). И наконец, нам отказывают в праве вообще находиться в городе. Сегодня нам, в виде большого одолжения, разрешают бывать в Дубровнике всего три раза в неделю, а завтра, воспользовавшись ловко подстроенными инцидентами, этот срок наверняка сократится еще на день; город же тем временем окажется под неусыпным контролем тайной полиции. Наши умиротворенные воины не задали ни одного вопроса, Твойг же излучал самодовольство, пребывая в уверенности, что отношения с партизанами заметно улучшились.

Забавно проследить, как устроены генеральские мозги. В час дня бриг. О’Твойг попросил Богдана предоставить нам помещение под столовую. В три часа из штаба позвонили узнать, можно ли будет открыть столовую уже завтра во второй половине дня.

Звонки продолжались с небольшими интервалами весь вечер, а потом прекратились – в результате никакого помещения нам так и не дали.

Воскресенье, 7 января 1945 года

Православное Рождество: выстрелы, гроза. Мой телефон щелкает, хрипит и после каждой вспышки молнии освещает комнату голубым огнем. Пришел корабль, привез мыло, унылое письмо от Лоры и оживленное – от Нэнси Родд; в нем, впервые, про «Возвращение в Брайдсхед». Позвали на чай в воинскую часть в три часа дня. Никогда не знаешь, чего ожидать от этой страны. Думал, будет много людей, сцена, концерт. Вместо всего этого тесная комнатушка, столы по стенам, в общей сложности человек сорок, не больше, из них тридцать пять гостей – англичан и американцев, все в штатском. Начали с зеленого шартреза и бутербродов с вечтиной, потом – чай с пирожными, потом шерри бренди и сигареты, потом два выступления о свободе Черногории и томительное ожидание скорого конца «чаепития». Но чаепитие продолжалось. После речей подали холодную баранину и красное вино; досидели, разговаривая, о чем придется, до половины седьмого.

Вторник, 9 января 1945 года

Получив запрос из Бари, отправился на поиски некоей голландки, жившей на самом краю полуострова Лапад в доме с характерным названием «Solitudine»[374]374
  «Уединение» (ит.).


[Закрыть]. При доме имелись навес для лодок и пристань. Но вместо дороги – узкая тропинка, вьющаяся между пальм. Дом старый, красивый, мебель тоже старая – и тот и другая во время оккупации сильно пострадали. Живут в доме две дамы средних лет, немка и голландка, а с ними маленькая девочка без родителей. Голландка, которой надо было продлить паспорт, имела право на выезд, но не хотела расставаться с немкой. Еды им, в общем, хватало, но жили они в одиночестве и постоянной тревоге. Немка сказала, что лучше окажется в английском концентрационном лагере, чем в «свободной стране», как называли Югославию партизаны. «Два года мы твердили: “Поскорей бы пришли англичане!” А теперь, когда они наконец пришли, нам не дают с ними поговорить». Ничем помочь им я не мог; дамам пообещал пересылать корреспонденцию, а девочке посулил шоколадных конфет. Во второй половине дня отнес продуктовую посылку голодающему старику священнику. Две пачки книг от Нэнси (Митфорд. – А. Л.), среди них «Беспокойная могила» Коннолли, от которой пахнуло истинным Блумсбери. В своем письме Нэнси пишет, что «Возвращение в Брайдсхед» – шедевр.

Вот лозунг, под которым я готов подписаться: «Свобода. Досуг. Приватность».

Вторник, 9 января – среда, 10 января 1945 года

Два дня гро́зы; вчера ночью бессонница; гром напоминал бомбежку, а град – рассыпающееся разбитое стекло; казалось, дождь барабанит по полу. Читал «Беспокойную могилу» Конноли: наполовину книга избитых французских изречений, наполовину жалобы на жизнь. <…> Временами написано неряшливо, рассуждая на теологические темы, автор сбивается на труднодоступный психологический жаргон. Читал также скучнейший американский триллер: садистические подробности, герои только и делают, что «косятся», героини «стреляют глазами», и те и другие ни на минуту не забывают о «достатке». Грустно, что порнография в последнее десятилетие перестала доставлять удовольствие, теперь детородный орган возбуждается только от проявления жестокости.

Четверг, 11 января 1945 года

Весь день живу, вдыхая запах масляного радиатора и вслушиваясь в шум грозы.

Суббота, 13 января 1945 года

Приходил вместе с сыном гражданин Южной Африки; уже здесь бывал и получал продовольствие. Был с ним резок, отправил обоих прочь и, не прошло и десяти минут после их ухода, как раскаялся. Следом явилась перепуганная югославка; вежливо ее выпроводил. Потом – полковник партизанских войск; излучал партизанскую доброжелательность. Последнее время плохо сплю; пошел после обеда гулять в Лапад и эту ночь спал лучше.

Воскресенье, 14 января 1945 года

Совсем забыл: вчера удалось проникнуть в ризницу собора; понадобились три ключа: один хранился у епископа, второй – у каноников и третий – у городского головы. В ризнице темно, сокровища покрыты грязью; обнаружил, однако, отменную коллекцию работ по металлу эпохи Средневековья и Возрождения. Сказал Паравичини: «J’ai le goût de Prince Paul. Faites-moi comme un oeuvre de Roubillac». – «Mais, mon capitain, vous manquez le perruque»[375]375
  «Мне нравится ваш принц Павел. Изваяйте меня в духе Рубийяка». – «Но, мой капитан, у вас отсутствует парик» (искаж. фр.). Принц Павел – регент Югославии при короле Петре с 1934 по 1941 г. Луи-Франсуа Рубийяк (1702–1762) – французский скульптор.


[Закрыть]. Месса у францисканцев. К обеду Кармель. Еще одна усыпляющая прогулка, теплая ванна. В доме держится дурной запах.

Понедельник, 15 января 1945 года

Пришел мистер Паравичини; за два дня отъелся и окреп. Понимать его гортанный французский мучительно. Установил грубо сколоченный деревянный стенд с торчащим сверху, похожим на листья пальмы проволочным каркасом, зачерпнул из своего рюкзака несколько комьев сырой глины – и через час голова была готова. Я не верил своим глазам.

Среда, 17 января 1945 года

Вспоминаю, что сделано за последние два дня, и вижу, сколь благотворны мои действия: давал работу нуждающимся, пропитание – голодным, канадца отправил в Канаду, доминиканскому священнику помог обменять вино на муку. В армии найдется немного людей, которые могут этим похвастаться, а также тем, что живут обособленно и в свое удовольствие. Бюст Паравичини становится похожим на английского богослова времен Мэтью Арнолда[376]376
  Мэтью Арнолд (1822–1888) – английский поэт, критик, педагог.


[Закрыть].

Четверг, 18 января 1945 года

К причастию во францисканской церкви. Сообщение о том, что наш экспедиционный корпус возвращается в Италию. Бюст бедного мистера Паравичини с каждым днем становится похож на меня все меньше и меньше. Мой новый переводчик – еврей. Английский язык он не знает, и работы у меня для него нет. Сидит внизу целый день и, хочется надеяться, ест досыта.

Пятница, 19 января 1945 года

<…> В конце сегодняшнего сеанса мистер Паравичини начал творить при электрическом свете. В бюсте, претворившемся из мертвого кома глины, я вдруг стал узнавать себя. Скульптура и картина живут разной жизнью. Ваяние сродни пантомиме: с каждым следующим подъемом прозрачного занавеса феи становятся более зримыми, более четко очерченными. Под резцом вещь в мгновение ока преображается до неузнаваемости. <…>

Среда, 24 января 1945 года

Приходили за помощью берлинский биржевой маклер и вдова из Норвегии. Норвежка была женой югослава, из всех языков говорит, и то кое-как, лишь по-английски. Муж медленно умирал от туберкулеза, а, умерев, оставил ее без гроша за душой, да еще в чужой стране, да еще во время революции, когда ее собственная страна находилась под пятой захватчика. И что же? Она с энтузиазмом взялась преподавать английский. Приходил партизан, жаловался на боль, просил дать ему варенья. Монашки, получив запас самого разнообразного продовольствия, щебетали, словно воробушки. Ходил в доминиканский монастырь, где встретился с епископом Которским, робким, неприметным старичком, который снабжает меня необычайно полезной информацией; обещал ответить на вопросы моей анкеты. Духовенство еще не решило, как отмечать Дни святого Блеза 3 февраля; бойкотировать ли город, памятуя о четырнадцати убитых священниках, или подтвердить его историческую принадлежность католицизму. На ветру, под моросящим дождем, гулял с Кармелем по берегу моря, но спал от этого ничуть не лучше.

Воскресенье, 28 января 1945 года

Войска грузятся на корабли. Плохая новость: Министерство иностранных дел настоятельно требует отчета по церковным делам. Утром позировал Паравичини; бюст непохож на меня абсолютно. Во второй половине дня беседовал с которским епископом и с приором. Постоянная и ненасытная жажда малых стран вникнуть в суть британской политики. «Mais, monsieur, que voudra faire la Grande Bretagne en Bulgarie?»[377]377
  «Скажите, мсье, чего хочет добиться Великобритания в Болгарии?» (фр.)


[Закрыть] Каковы наши планы, связанные с Адриатикой? У нас есть планы относительно придунайских государств? Почему мы должны отдать Хорватию династии Карагеоргиевичей?[378]378
  Карагеоргиевичи – сербская королевская династия.


[Закрыть] «Mais, monsigneur, les anglais sont un peuple humain et commercial. Nous n’avons pas aucun plan»[379]379
  «Но, монсиньор, англичане – гуманный и практичный народ. У нас нет никаких далеко идущих планов» (фр.).


[Закрыть]. В ответ на это многозначительное покачивание головами. Ах, капитан нам не доверяет. Я выпил почти целиком бутылку очень крепкого белого вина и немного опьянел. Поужинал с Кармелем и опьянел еще больше. Сегодня не пьян, но что говорил вчера вечером, не помню совершенно.

Четверг, 1 февраля 1945 года

В очередной раз приходила безумная чешка; уверяет, что у нее пропало 39 долларов.

Понедельник, 12 февраля 1945 года

Последний день в пансионе Ловрийенач. Все вещи сложены, в том числе и мои собственные. Завтра в семь или в самом начале восьмого (вторник на Масленой неделе) отбываем в Гачко, в расположение штаба одиннадцатого партизанского корпуса.

Сегодня было вот что. Не спал с четырех утра; встал в 6.30 и написал письмо бригадному генералу Маклину, предложил, что займусь делами хорватской церкви, напишу отчет и отвезу его в Англию; сообщу – постараюсь в мягкой форме – о вызывающем поведении партизан в последнее время. В девять получил целый ворох донесений, где говорится, что в моей поездке в Гачко нет необходимости. Из миссии Маклина никаких приказов. <…> Пришла прощаться миссис Арена: «Всю ночь прорыдала, что вы уезжаете. Со смерти мужа никто мне так не помогал. Вот, принесла вам мужнин портсигар». Янтарь в золотой оправе.

Ходил проститься с добрыми и достойными дамами из «Уединения», на обратном пути зашел к связистам и прочел сообщение, адресованное лично мне: «Немедленно возвращайтесь в Бари». <…>

Дэвид Кармель устроил чаепитие; партизаны ели, как боровы.

Посредственного коменданта Богдана сменил юный, еще только вступающий в пору половой зрелости кретин Анторавич.

Бюст Паравичини переехал из моей комнатушки, где скульптор ваял его в полумраке, тычась в скульптуру носом, на его ярко освещенную виллу, где смотрится чудовищно. Взялся за него снова, дело вроде пошло на лад, но тут-то меня и отзывают. И он вынужден остановиться. Уговорил его взять кое-что из моей одежды.

Воскресенье, 25 февраля 1945 года

Рим. Отель «Континенталь». Недавно построен, находится возле вокзала, реквизирован армией. Чисто, уютно, фантастически дешево: 350 лир в неделю с питанием. Вино – 150 лир за бутылку. Зато запряженный лошадью экипаж, в котором я вчера ехал в Ватикан, обошелся мне в 1200 лир.

Но – по порядку. 13-го выехал в Гачко; великолепное утро, последние несколько миль – снег, разрушенные деревни. Гачко тоже полуразрушен; штаб 11-го партизанского корпуса. Людей в штатском почти нет. Прожил в Гачко у Дэвида Кармеля три дня, из дому почти не выходил, читал Троллопа. Дэвид ездил на один день в Сараево; город только что «освобожден», сотня трупов, все казненные, половина казненных – гражданское население, женщины раздевают убитых – грабят трупы. В пятницу 16-го вернулся в Дубровник; рассчитывал отплыть на следующий день, но отъезд отложился до 20-го: сначала прибывали новые суда, а потом испортилась погода. Майора С. тоже отзывают – за прелюбодеяние. Девицами, которые спали с английскими офицерами, в том числе и малолетней сестренкой одной из них, занялась тайная полиция. Мы видели, как на дороге близ Требинье девушки из состоятельных семей разбивают мотыгой камни. <…>

Наконец, 20-го, во второй половине дня, отплыли на десантном судне и на следующий день прибыли в Бари. Плыли без малейших удобств. В штабе миссии атмосфера радушия и праздности. Джон Кларк с одобрением отозвался о моей идее встретиться в Риме с Папой, а потом написать отчет о положении Церкви и вернуться в Англию. Тем временем поступило предложение придать офицерам миссии статус консулов. Было бы в высшей степени лестно вернуться в город, откуда меня отозвали, с гораздо бо́льшими полномочиями. Можно было бы тогда оказывать помощь всем попавшим в затруднительное положение. Исходя из этого, я и предложил свою кандидатуру. <…>

Вчера в 7.15 вылетел из Бари в Рим. В общей сложности полет продолжался шесть часов, всего на два часа меньше, чем если б я ехал на автомобиле. Все сразу же пошло наперекосяк: угрюмый мэр нехотя дал мне комнату, отказал в машине, и я шел пешком с вещами и шинелью, да еще сбился с пути. <…> Рим по-прежнему забит придурковатыми американцами, в магазинах шаром покати – хуже, чем в августе, цены абсурдны. Все рестораны до одного открыты только для военных, все гостиницы превращены в общежития, вступившая в город армия ведет казарменную жизнь, с жизнью города несовместимую. Здания, освещаемые весенним солнцем, великолепны. Темы разговоров: разбой, вооруженные дезертиры, в основном американцы (12 000 – новая цифра), угон автомобилей, акты насилия, недееспособность правительства, неизбежный приход к власти коммунистов, когда наши войска покинут город, легкомыслие и эгоизм итальянской верхушки. <…>

Четверг, 1 марта 1945 года

В Ватикан; передал карточку приора Рагузы монсиньору Кордовани, доминиканцу, занимающему пост Маэстро ди Палаццо. В преддверии аудиенции пошел в ватиканские музеи, но залы забиты солдатами и экскурсоводами, особенно Сикстинская капелла. Был поражен тем, что бо́льшую часть росписей невозможно рассмотреть невооруженным глазом; они бесцветны, кажется, будто краска впиталась в стену и исчезла; «Страшный суд» намного хуже, чем на фотографиях. <…>

Пятница, 2 марта 1945 года

Аудиенция назначена на 9.30. Приехал раньше и зашел в собор Святого Петра вознеси молитву и получить наставление. Из собора – в Кортиле Дамазо, в лифте на второй этаж; анфилада ослепительных комнат, заполненных разнообразными людьми. Оттуда – пред светлы очи. За столом фигура в белом; кругом неземная красота, но глядеть по сторонам был не в состоянии; трижды преклонил колено и присел сбоку. Меня предупредили: по-английски папа изъясняется с трудом, и я громким голосом попросил говорить по-французски. Сразу же перешел к делу и заговорил о югославской церкви, сделал короткое резюме и упомянул Риттига. Он все это выслушал, сказал: «Ca n’est pas liberté»[380]380
  «Это не свобода» (фр.).


[Закрыть], а потом заверещал на своем непонятном английском. Спросил, сколько у меня детей, и сказал, что присутствовал в Портсмуте на параде военных кораблей. Передал моим детям четки и свое «особое» благословение. И все же ушел я от него с убежденностью, что он понял, для чего я приходил. Это, собственно, мне и было нужно. Видел Тардини: передал мне два конфиденциальных письма в Югославию. И он, и Папа лестно отозвались о моей работе «во имя Церкви и человечества»: «Continuez»[381]381
  «Продолжайте» (фр.).


[Закрыть].

Бари, понедельник, 5 марта 1945 года

Утро, потраченное зря: наносил визиты людям, которых не оказывалось на месте.

Пятница, 9 марта 1945 года

Прожив пять дней в «Империале» и сильно простудившись, выехал на грузовике на виллу в Сан-Спирито. Вещи положил в кузов – водитель заверил меня (а я ему поверил), что кузов крытый, и моим вещам ничего не грозит. Когда приехали в Сан-Спирито, моей дорожной сумки в кузове не было. Любимой сумки; я купил ее в 1930 году перед поездкой в Абиссинию. Где она с тех пор со мной только не побывала, сколько раз я ее чинил! Вместе с ней пропала и вся самая нужная одежда, и дневники за последние полгода, и кожаный бумажник со всеми документами и пометками, сделанными для отчета о положении Церкви в Хорватии. Я впал в отчаяние. Военная полиция повела себя грубо и равнодушно. И даже те, кто сочувствовал искренне, меня не обнадежили. В Бари воруют все подряд, говорилось мне, на то, что сумка найдется, надежды нет никакой. Самые общие выводы моего отчета у меня в памяти конечно же сохранились, но без соответствующих записей отчет утратит всю свою весомость. Я был вне себя. Поужинал в одиночестве и отправился спать, решив, что немедленно вернусь в Англию, пусть и без написанного отчета.

Суббота, 10 марта 1945 года

Утро невеселое: вместе с сумкой, ко всему прочему, пропали и самые необходимые туалетные принадлежности. После обеда телефонный звонок: мои вещи найдены военной полицией в целости и сохранности.

Воскресенье, 11 марта 1945 года

Предполагаю начать писать отчет[382]382
  В отчете Во под названием «Церковь и государство в освобожденной Югославии», переданном Фицрою Маклину и Министерству иностранных дел в марте 1945 г., автор приходит к выводу, что режим Тито «угрожает католической вере в регионе, где число католиков достигает пяти миллионов», но что под нажимом союзников Тито мог бы изменить свою политику в отношении Церкви.


[Закрыть].

Понедельник, 12 марта 1945 года

По-прежнему в Сан-Спирито. Работаю с перерывами, нерегулярно.

Вторник, 13 марта 1945 года

Узнал, что Маклин покидает Югославию и летит в Лондон, и решил ехать завтра же. Отчет не закончен.

1945–1965[383]383
  Последние двадцать лет И.Во продолжает вести дневник крайне нерегулярно: дневниковые записи отсутствуют с октября 1948 по конец сентября 1952 г., с января 1954 по июнь 1955 г., с октября 1956 по декабрь 1960 г., а с 1961 по 1965 г. носит и вовсе спорадический характер. Последний год жизни, с Пасхи 1965 по апрель 1966 (Во умер 10 апреля), писатель дневник не вел вообще – или же он не сохранился. За пределами дневника, таким образом, остались жизнь писателя в Ком-Флорис, близ Тонтона, работа над повестью «Испытание Гилберта Пинфолда» и биографией Рональда Нокса, два путешествия в Африку, одно в начале 1958 г. (Южная Родезия), второе в 1959 г., а также создание третьей части трилогии «Меч почета» – романом «Безоговорочная капитуляция».


[Закрыть]

Отель «Гайд-Парк», Лондон,

Великая Суббота, 31 марта 1945 года

В Англии уже две недели, в основном в отеле «Гайд-Парк». Расходы чудовищные; позавчера совершил по нынешним меркам на редкость выгодную покупку: приобрел золотые часы всего за 50 фунтов. В день – на жизнь, еду и табак – уходит фунтов 15–20. Условия жизни вполне приемлемые, пожалуй, лучше, чем год назад. <…> К тому же у меня много денег, скопившихся в мое отсутствие. Беспилотные ракеты падают неподалеку два-три раза в день, одна из них взорвалась в воскресенье утром в Марбл-Арч, и у нас в гостиной вылетели стекла. Новости с театра военных действий обнадеживают. Есть надежда, что война закончится уже через несколько недель, но воодушевления по этому поводу никто не испытывает: наступающий мир сулит ничуть не больше, чем заканчивающаяся война. <…>

Два дня пробыл в Пикстоне; Оберон похорошел и возмужал. Я рисовал, играл в игры, лазил на крышу и к концу дня устал. Из Пикстона – в Мидсомер-Нортон, где живет моя мать, окруженная величайшей добротой и заботой теток. Ей пришло уведомление, что через полгода она должна освободить квартиру, и она считает, что наступил конец света. Общаясь с ней – беспомощной, отчаявшейся, неспособной дать внятный ответ на простейший вопрос, – я испытывал постоянное раздражение и уехал, устыдившись, что был с ней не ласков.

Пасха, 1 апреля 1945 года

Месса в церкви на Уорвик-стрит. Тщетные попытки позавтракать: рестораны либо закрыты, либо надо стоять в очереди. К обеду архиепископ: общителен, наблюдателен, при этом не может обойтись без упоминания августейших имен: «Я сказал лорду Бивербруку… »[384]384
  Макс Эркен Бивербрук (1879–1964) – во время войны министр авиационной промышленности в консервативном правительстве У.Черчилля.


[Закрыть], «Александр[385]385
  Имеется в виду Александр I Карагеоргиевич (1888–1934); в 1918 г. объявил себя королем сербов, хорватов и словенцев; король Сербии с 1922 по 1929 г., Югославии с 1929 по 1934 г.


[Закрыть] сказал мне: “Cui bono”[386]386
  «Кто от этого выиграет?» (лат.) Из речи Цицерона в защиту Росция Америйского.


[Закрыть]». При этом ел с аппетитом и, по-моему, ушел в хорошем настроении.

Понедельник, 2 апреля 1945 года

Дневной спектакль в «Виктория Палас»[387]387
  Лондонский мюзик-холл; открыт в 1840 г. на Виктория-стрит.


[Закрыть]. К ужину Генри Йорк и Диг. Нес вздор о символизме в своей книге[388]388
  Имеется в виду роман Генри Грина «Ловушка» (1943).


[Закрыть] и говорил вещи вполне здравые о низшем сословии и о России, которая, по его словам, рухнет через десять лет от мздоимства.

Четверг, 12 апреля 1945 года

Похмелье. Послал цветы Энджи, отменил встречу с бессмысленным янки, критиком Эдмундом Уилсоном[389]389
  Эдмунд Уилсон (1895–1972) – американский писатель и критик; автор статей и книг по русской истории и литературе; в 40–50-е гг. друг В.Набокова.


[Закрыть], которого обещал было поводить по городу. Всю вторую половину дня просидел с Коннолли в «Уайте», там же и поужинал, выпил бутылку шампанского, немного воспрял и пошел к Коннолли, где встретил вышеозначенного Уилсона. Отменил нашу с ним встречу и на следующий день.

Пятница, 13 апреля 1945 года

<…> Узнал от Маклина, что получу разрешение распространить информацию о хорватской церкви среди членов парламента, редакторов газет и журналов, и т.д. Умер Рузвельт; его сменил какой-то смешной человечек; лорд Шервуд от него в восторге. На фронте однообразие: одна победа следует за другой. День победы внушает мрачные предчувствия. Надеюсь, что удастся празднования избежать.

Среда, 18 апреля 1945 года

<…> Очень жарко. Вел с Т.С.Грегори[390]390
  Английский писатель и журналист; католик.


[Закрыть] невеселую беседу о крахе Европы и о наступлении русского язычества. Грегори говорил о том, что задача Англии – навести в Европе порядок. Я возразил, что нам не хватает людей даже на то, чтобы установить порядок у себя дома. Рекомендовал катакомбы. Отец д’Арси свято верит в христианское будущее Европы.

Чагфорд,

вторник, 1 мая 1945 года

Вчера вечером приехал в Чагфорд. Путешествие получилось не из приятных: какая-то безумная проводница почему-то вынесла в Тонтоне из поезда мой багаж, и мне пришлось три часа торчать в Экзетере под мокрым снегом. <…> Бедняга Беллок сильно сдал. Отрастил великолепную седую бороду и в плаще и шляпе, которые не снимает даже дома, похож на архимандрита. То, что попадает к нему в карманы – тосты, сигареты, книги, – исчезает бесследно; он антипод фокусника, извлекающего предметы из шляпы. Говорил не переставая, внятно и толково жаловался на то, на что принято было жаловаться лет сорок назад. Что англичане боготворят немцев и уважают только богатство. Что богатые своей ложью поработили бедных. Что богатые платят оксфордским профессорам, чтобы те лгали. Очень возможно, и я через сорок лет стану таким же несносным занудой, обличая коммунизм. «Английский банк не дал Наполеону создать империю». «Французы – народ католический». Иногда, поддавшись на уговоры женщин что-нибудь спеть, он, просветлев лицом, тихо радуясь и запинаясь, принимается дрожащим голосом напевать старые французские марши и песенки из репертуара мюзик-холлов его юности. Сознает, что немощен и забывчив, но в том, что он чудовищный зануда, отчета себе не отдает.

Узнал, что в прошении вернуться в Югославию мне отказано, и ничуть не расстроен. Моя честь не пострадала. Рад, что сделал все возможное, чтобы вернуться, и рад, что не еду. Окончания войны ждем с часу на час. Муссолини убит самым непотребным образом; ходят слухи, что Гитлер наконец-то свихнулся. Во Франции коммунизм берет верх. Россия оскорбляет Соединенные Штаты. Берусь за святую Елену[391]391
  Героиня одноименного романа Во («Елена», 1950) – мать императора Константина, которая, согласно легенде, нашла крест, на котором был распят Христос.


[Закрыть].

Воскресенье, 6 мая 1945 года

Прочел достаточно и могу завтра же садиться за «Елену». Весь день ждали, что сегодня будем отмечать победу, но в девять вечера объявили, что День победы завтра. <…> Отрадно закончить войну в штатском, за письменным столом. Помню, как еще в самом начале я писал Фрэнку Пэкенхему: для нас ценность войны в том, чтобы осознать, что мы не являемся людьми действия. В результате, чтобы в этом убедиться, у меня ушло больше времени, чем у него. По тому, как развивались события первые два года, я мог бы стать одним из тех молодых людей Черчилля, которые сначала получают медаль за отвагу, а потом выдвигают свою кандидатуру в парламент, – вот чем я рисковал. Слава Богу, эта опасность меня миновала: я по-прежнему писатель и работаю над материалом столь же «несовременным», как и я сам.

Лондон,

понедельник, 28 мая 1945 года

День выхода в свет «Брайдсхеда». Чудесное письмо от Десмонда Маккарти: обещает отрецензировать роман в «Санди таймс». В Чагфорде стало тоскливо, и, поработав с неделю, приехал в Лондон, заехав по пути в Пикстон. Славно провел неделю в Лондоне; за это время мне предложили дипломатический пост в Афинах (ответил согласием), а также замок в Уиклоу. Написал в «Таймс» о притязаниях Тито на Триест, и на мое письмо отозвался, если не ошибаюсь, Фицрой Маклин. Во втором своем письме переключился на преследование Церкви в Югославии и теперь с нетерпением жду завтрашнего номера. Купил наручные часы с репетиром и тут же их разбил: 120 фунтов. <…>

Пикстон-парк,

воскресенье, 1 июля 1945 года

Вернулся в Пикстон после почти месячного пребывания в Лондоне, где вел жизнь старика, болтающегося между «Гайд-Парком», «Уайтом» и «Бифшексом». Мне достался великолепный люкс, где я нежился в жаркие дни, сладко подремывая на диване. Каждый день ходил в книжный магазин Нэнси Митфорд, где, как правило, встречался с Осбертом Ситуэллом или Джералдом Бернерсом. Работать даже не пытался. «Брайдсхед» имеет успех: за первую неделю весь тираж распродан, роман продолжает пользоваться спросом. За вычетом отзывов, где меня обвиняют в социальных предрассудках, все рецензии положительные. Американцы объявили «Брайдсхед» книгой месяца, на чем я заработаю десять тысяч, а возможно – еще столько же от регулярных продаж и прав на экранизацию. Чтобы не платить четыре пятых этой суммы государству, попробую, если получится, заявить пять тысяч фунтов своим годовым доходом на последующие пять лет. <…>

В субботу со мной приключилась любопытная история. Отправляясь в Далвертон, я взял с собой свое воинское удостоверение, на котором значилось: «Это удостоверение подлежит обмену на билет». Предъявляю его в кассе и заказываю билет. Кассир, не стесняясь в выражениях, велит мне вернуть билет и ехать по удостоверению. Разозлившись, я его не послушал, ушел с билетом, занял в вагоне угловое сиденье и только развернул сверток с бутербродами, как услышал, что ко мне обращается репродуктор: «Капитан Во, направляющийся в Далвертон, срочно зайдите к начальнику вокзала». Я даже не пошевелился, но сидевшие в вагоне пассажиры стали с нескрываемым любопытством переводить взгляд с меня на мое имя на чемодане. Репродуктор вызывал меня в течение получаса каждые пять минут, и я даже забеспокоился, как бы мной не заинтересовалась военная полиция. Когда поезд отошел от перрона, я решил, что опасность миновала, однако в Тонтоне, четыре часа спустя, до меня вновь донеслась из репродуктора моя фамилия. Когда же поезд прибыл в Далвертон, заранее предупрежденный контроллер отобрал у меня обратный билет. Боюсь, что это еще не конец истории.

В Далвертон я ехал, чтобы взглянуть на ферму возле Тивертона, которую присмотрела Лора. Хозяин – Клем Бартон, дом обветшалый, неказистый, вид прекрасный, земля хорошая. Сказал «нет».

Иклфорд, Хитчин,

суббота, 28 июля 1945 года

<…> Выборы, состоявшиеся позавчера, явились невероятным сюрпризом[392]392
  На июльских выборах 1945 г. консервативная партия, вопреки всем ожиданиям, потерпела поражение, и У.Черчилля на посту премьера сменил Клемент Эттли (1883–1957), бывший премьер-министром Великобритании до 1951 г.


[Закрыть]. В «Уайт» я пришел около одиннадцати. По телеграфу уже поступали первые результаты, и через полтора часа стало окончательно ясно, что консерваторы терпят сокрушительное поражение. <…> 10 000 голосов против Уинстона и за очевидного безумца – и это в его собственном избирательном округе. <…> Уинстон пытается свыкнуться с мыслью, что он частное лицо; ворчит из-за карточек на занавески и на бензин; теперь он без жилья, без «курьерского ящика» и самолетов. Макс Бивербрук, дававший Черчиллю до самого последнего дня дурацкие советы, теперь рисует ему радужные перспективы оппозиционного политика. <…>

Вторник, 7 августа 1945 года

Газеты – как всегда, ничего общего не имеющие с общественным сознанием, – ликуют из-за бомбы, предрекают неисчислимые выгоды, которые сулит миру открытие атома. Теперь «Королеве Мэри» для пересечения Атлантики понадобится «лишь капля нового топлива» – всё в таком духе.

Среда, 8 августа 1945 года

Рэндолф в Лондоне. Россия объявила войну Японии.

Четверг, 9 августа 1945 года

Теперь газеты, сообразуясь с общественным мнением, выражают «озабоченность» в связи с созданием атомной бомбы. Каждый считает своим долгом публично выступить со своим мнением по этому вопросу. Даже я, оставшись наедине с самим собой, сел писать заметку в «Тэблет» на эту тему, но, слава Богу, одумался и порвал написанное.

Иклфорд, Хитчин,

среда, 15 августа 1945 года

Подписан мирный договор. Всеобщее ликование. Весь день пьян – в большей или меньшей степени. Забрал Оберона у Элдонов и отвез его на машине в Иклфорд. Мальчик вел себя вполне пристойно.

Написано в пятницу, 31 августа,

отель «Гайд-Парк»

Мальчик Оберон прожил в Иклфорде неделю и снискал всеобщую любовь, даже мою, из-за чего было решено взять его с собой в Лондон и поводить по городу. По приезде, в среду, повел его в зоопарк, где было полно представителей низшего сословия и совсем не было зверей, за исключением кроликов и морских свинок. В пятницу посвятил ему целый день, нанял машину, которая забрала его из Хайгейта и вечером отвезла обратно. Чего я только не делал, чтобы доставить ему удовольствие: и поднимался с ним под купол собора Святого Павла, и накупил ему игрушек и треугольных почтовых марок, и показал Лондон с последнего этажа отеля, и поил чаем в обществе Мейми, подарившей ему соверен и коробку разноцветных спичек. И тем не менее по возвращении на вопрос моей матери: «Ну как, хорошо провел время?» он ответил: «Не ахти», после чего я посчитал себя свободным от родительских обязательств и в понедельник отправил его из Хайгейта в Пикстон, препоручив заботам Габриэлы. Сам же зажил привычной жизнью: отель «Гайд-Парк» – клуб «Уайт» – книжный магазин Нэнси – закусочная «Бифштекс», где меня ожидало очередное бедствие в лице лорда-канцлера (графа Джофитта. – А. Л.). Ходил ужинать со своим кузеном-коммунистом Клодом, и тот всячески отговаривал меня от чтения троцкистской литературы. Пренебрег его советом и с несказанным удовольствием прочел «Ферму животных» Оруэлла.