Текст книги "Тревоги Тиффани Тротт"

– Так ты и не прочь, – ответила Кейт. – Ой, смотри – Тодд!

Тодд завтракал с привлекательной парикмахершей из Хорватии, которая вчера выиграла конкурс по запусканию бумажного змея на пляже.

– Нет, я правда думаю, что ваша конструкция была великолепной, вы заслужили этот ананасовый коктейль, – слышала я его голос. – Аэродинамика просто выдающаяся.

Мы знали, что Тодд уезжает сегодня вечером, а мы с Кейт уезжали завтра, потому что совершенно неожиданно наши две недели подошли к концу. Прощайте, Багамы! Прощай, Райский остров!

– Приезжайте ко мне в Лос-Анджелес, – сказал Тодд, крепко обняв нас на прощанье.

– Да, хорошо. И ты заезжай, если будешь в командировке в Лондоне.

– У меня выставка в конце ноября, – сказал Эрик, когда мы подошли попрощаться. – Мне будет приятно, если вы придете.

– Конечно, мы с удовольствием придем, – весело ответила Кейт.

– Я пошлю вам приглашения, – сказал он, когда мы дали ему визитные карточки. – Выставка открывается двадцать восьмого ноября. Увидимся.

Вот так – снова на землю, назад к работе, назад в пустой дом, где рядом никого. Опять к пылесосу. Опять к посудомоечной машине. Опять к микроволновке. И к холодильнику.

Ноябрь

– Я не звонил ей двенадцать дней, – с гордостью сказал Кит во вторник утром.

Его волнистые черные волосы, всегда аккуратно причесанные, были растрепаны и грязны, обычно тщательно выбритый подбородок порос четырехдневной щетиной, рубашка распахнута на шее, а джинсы в грязных полосах.

– Она пришла в бешенство, – добавил он с ухмылкой. – Она оставила двадцать сообщений у меня на автоответчике, начиная с небрежного «Интересно, когда ты вернешься» и кончая истерическим «Почему ты не звонишь мне, мерзавец, почему, почему, почему? Признавайся, с кем ты еще встречаешься? Клянусь, мерзавец, я никогда больше не буду с тобой разговаривать». В своем последнем сообщении она обещала меня изничтожить, если я не позвоню ей немедленно. Она сказала, что никогда за всю жизнь к ней так отвратительно не относились, и пригрозила, что пожалуется родителям. Великолепно. Господи, Тиффани, какая ты загорелая!

– И ты ей позвонил?

– Нет, – сказал он. – Я собираюсь потянуть до четверга. Потом скажу ей очень, очень спокойно, что причина, по которой я ей не звонил, заключается в том, что я был занят, у меня не было свободного времени.

– Ну, не переусердствуй, Кит, думаю, ты и так преподал ей хороший урок.

– Ничего не могу поделать. Я чувствую себя совсем другим, Тиффани, после этого уикенда. Я чувствую себя свободным. Ох, Тиффани, ты по-прежнему составляешь списки! – Он выхватил список покупок, занимающий пять страниц, – я писала его, пока он говорил, – и бросил в мусорную корзину.

– Зачем ты это сделал?

– Чтобы помочь тебе, Тиффани, – сказал он многозначительно. – Чтобы освободить тебя от тирании навязчивого перечисления.

– Слушай, Кит, ты не мог бы перечислить мне первые десять пунктов «внутреннего воина», – попросила я. – Я бы записала в столбик, чтобы неуклонно им следовать.

– Эта поездка в корне меня изменила, – объявил он. – Главное, чему меня учили в детстве, – быть внимательным и почтительным к женщинам. Ну, прекрасно, я готов – если они внимательны и почтительны ко мне. А Порция такой не была. Я увивался за ней, а она даже не звонила мне, она вела себя так, чтобы я чувствовал себя виноватым. Сколько же я провел бессонных ночей! Она помыкала мной, словно я был ее личным секретарем, а не другом. И что я получил взамен – что? Что? Что? Что?

– Э-э, я согласна с тобой, Кит, но, пожалуйста, не перегибай палку.

– Кстати, Тиффани, – сказал он. – Я обдумал твой материал по «любовным сердечкам». Знаешь, кое-что – полная чушь.

– Неужели?

– Да. Там нет ничего о пользе продукта. Думаю, ты должна сочинить что-нибудь получше, иначе мы потеряем этот заказ. Я продаю «дискавери», – добавил он. – И покупаю «феррари». Двойной турбодвигатель.

Господи боже.

– Я отказался от журнала «Воспитание детей» и вместо него теперь получаю «Боевую тревогу» и «Состоятельный».

Внутренний воин явно развернулся в Ките во всю мощь. Боюсь, вместе с Внутренним грубияном, Внутренним животным и Внутренним мерзавцем. Это совсем не то, чего бы мне хотелось.

– Кит, я не рекомендовала тебе полное перерождение личности – всего лишь небольшую модификацию. Тебе не кажется, что ты немного перегибаешь? Не забывай: ты любишь Порцию. Ты ведь не хочешь, чтобы она от тебя ушла?

Хотя было бы хорошо, если бы так вышло, потому что тогда я смогла бы снова быть с тобой.

– Да, я люблю ее, – сказал он тихо. – Я не хочу ее терять.

О, как честно.

– Но я также не хочу терять самого себя. Я изменился, – добавил он. – Мне это необходимо. Это неизбежное возвращение к своему естеству после многих лет подавления личности. Я хочу сказать, я многим делился с теми парнями – мы демонстрировали друг другу наши «раны».

– Что ты имеешь в виду под «ранами»? Разве у тебя есть раны?

– Нашу боль. Боль, сдерживаемую годами. Боль от ран, полученных в детстве, в юности; раны, нанесенные нашими родителями, нашими братьями и сестрами, нашими детьми…

– У тебя же нет детей.

– Знаю, я просто выражаюсь метафорически… на чем я остановился? Ах да, раны от наших дядей и теток, дедушек и бабушек, кузенов, учителей, друзей, соседей, разносчиков, доставляющих покупки, и особенно раны от наших жен и подружек. Там был один парень, который работает в Сити, у него была ужасная жизнь – намного хуже, чем у меня, – я тебе потом о нем расскажу. Так вот, – он перевел дыхание, – мы показывали друг другу наши раны и плакали. И, плача, помогали друг другу вновь открывать наше мужское начало, потому что, знаешь, настоящий мужчина плачет. Вот что сказал один парень, прошедший этот курс. Он сказал: «Мужские слезы прекрасны». Да, они прекрасны. И вот что мы делали – мы высвобождали наши слезы и вновь открывали нашу мужественность, наше мужское начало – не подавленное позитивное мужское начало.

Кит смотрел куда-то вдаль мессианским взглядом, прихлебывая «Нескафе».

– Знаешь, что еще мы делали, Тиффани? – сказал он, откусывая эклер. – Мы рубили лес. Много леса. Как дровосеки. И мы били в барабаны. В большие барабаны, далеко в лесу. И шум от барабанов, на которых отбивали ритм восемьдесят человек, просто невероятный, такой заразительный, он тебя полностью засасывает – и сейчас, сейчас я чувствую себя по-настоящему сильным.

– Э, ну хорошо. Прекрасно, – сказала я.

– Да, и мы все обнимали друг друга – без всякого стеснения. Это так здорово – обнимать другого мужчину. В этом нет ничего гомосексуального. Нас было восемьдесят, и мы все обнимались одновременно. Мне нравится обнимать мужчин, Тиффани, – добавил он с воодушевлением.

– Ну, не делай этого слишком часто, Кит. То есть, знаешь… время от времени.

– Так вот, – продолжал Кит, – там был один парень, я о нем уже упоминал, жена всячески его донимала. Мы с ним познакомились еще раньше – он подсадил меня, остановился, когда я голосовал на шоссе МЗ, и оказалось, что он тоже едет на уикенд «Внутренний воин».

– А как он умудрился вырваться на это ваше сборище, если жена его так донимала? – спросила я.

– Он сказал ей, что поедет к матери. И мать вынуждена была подтвердить его ложь, потому что жена позвонила и сказала, что хочет с ним поговорить, – она явно хотела его проверить. Так вот, этому парню сейчас сорок семь, мы с ним очень похожи, и я понял, что могу закончить как он, если не изменюсь – если не начну требовать в своих отношениях с Порцией, вместо того чтобы все время давать, давать, давать.

– Кто он, этот парень?

– Ну, этот бедняга горбатился многие годы в Сити, так что у них теперь большой дом, и покупки они делают только в «Харродз» и в «Харви Николз», и дети у них учатся в частной школе, и у жены есть личный модельер; а она совсем этого не ценит, она даже не работает, правда, это потому, что она не очень удачливая актриса, но она даже не хочет работать хотя бы неполный день. Кажется, она ничего ему не дает, но по тому, что он рассказал, можно заключить, что она хочет, чтобы он не только зарабатывал деньги, но и готовил, подавал на стол, а также мыл и чистил все в доме.

– Ох бедняга. Какая несправедливость.

– Да. Но я хочу сказать, этот парень не просто жаловался на свою жену, нет, нам пришлось буквально вытягивать из него все это. Какая все-таки корова его жена, у нее такие дорогостоящие привычки, а он всего лишь ходячий бумажник, которым она пользуется. Она даже не любит его, не ценит, вообще не уважает – он плакал, когда рассказывал нам об этом. Она уж точно взбесившаяся корова, потому что обвиняет его в измене, будто бы у него связь с женщинами, с которыми у него вообще ничего не может быть, постоянно твердит, что у него интрижка с Николь Хорлик…

– Но это похоже…

– …что совершенно смешно, потому что все знают, что у Николь Хорлик пятеро детей и она слишком занята, чтобы заводить интрижки…

– …на…

– Он говорил, что если бы и завел с кем-нибудь роман, так предпочел бы Джейд Джевел, потому что она так прекрасно выглядит…

– Но это похоже на…

– Пожалуйста, не перебивай меня, Тифф, я же рассказываю тебе. Так вот, этот парень, у них огромный дом в Хэмпстеде, и он оплачивает прислугу, чтобы жене помогали по дому, но он все равно должен подстригать лужайку и красить гараж, потому что она говорит, что они не могут позволить себе садовника и рабочего, хотя они явно могут это позволить. И я все думал, пока он рассказывал: вот что будет со мной, если я не изменюсь. Этот бедняга – это я через десять лет.

– Этот бедняга очень похож на Мартина, – сказала я.

– Что? Да. Мартин. Откуда ты знаешь, как его зовут?

– Он лысый?

– Да. Возможно, это следствие тех огорчений, которые она ему доставила.

– Он работает в банке «Джек Карпел»?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Оттуда, что Мартин – это муж Лиззи, – вот откуда.

– Господи! Я не догадался. Но его фамилия не Бьюнон, а Кейн.

– Бьюнон – ее девичья фамилия. Она не взяла его фамилию.

– Тогда это единственное, чего она у него не взяла. А почему я никогда раньше не встречался с Мартином? – спросил Кит с явным недоумением. – Ведь с Лиззи я встречался довольно часто.

– Ты не встречался с Мартином по простой причине – он не бывает на моих вечеринках. Он слишком изматывается, чтобы находить время для общения с друзьями. Он встает в пять тридцать, чтобы в семь быть в офисе, и сидит там двенадцать часов кряду. А когда приходит домой в восемь вечера, то все, чего ему хочется, – это свалиться без сил, или почитать, или посмотреть телевизор, потому что он должен лечь в десять. Так что Лиззи всегда приходит одна. Вот почему.

– Бедняга. Несчастный парень. А казался таким преуспевающим – у него, кажется, и в самом деле такая жизнь. В воскресенье вечером, когда мы прощались, он посмотрел на меня и сказал очень тихо и очень печально: «Не закончи так, как я».

Спустя два дня, пятого ноября, я отправилась к Мартину и Лиззи на ежегодную вечеринку в Ночь Гая Фокса.[62]62
  Ночь Гая Фокса – вечер 5 ноября, когда по традиции отмечают раскрытие «Порохового заговора» сожжением пугала и фейерверком (по имени главы заговора).


[Закрыть] Каждый год они приглашали около тридцати своих друзей полюбоваться фейерверком над Хэмпстед-Хилл из своего сада – оттуда открывается прекрасный вид. В семь тридцать мы стояли у беседки, притопывая от бодрящего холода. Затем БУХ! ТРАХ! ПАХ! Ночное небо расцвело огромными волшебными цветами – гигантскими георгинами и хризантемами, розовато-лиловыми, желтыми и красными. Дети завизжали. Взрослые заахали и заохали. Резкий запах кордита[63]63
  Кордит – бездымный порох.


[Закрыть] повис в морозном воздухе. Снова и снова расцветали в небе дивные цветы, затем БУМ! УИИИИИИИИИ! ТРАХ! полетели финальные ракеты. ФФФФЗЗЗЗ! Фааааахххх! Занавес серебряных искр опустился, и в этот момент появился Мартин.

– Папа, папа, ты пропустил! – пронзительно закричала Алиса.

– Жаль, золотце, – услышала я его голос, когда мы толпой заходили внутрь дома. – Я не мог раньше уйти с работы.

Он проследовал за нами в гостиную и принялся наполнять наши стаканы глинтвейном, в то время как дети побежали в другую комнату смотреть обещанный фильм.

– Что вы будете смотреть? – спросила я у Алисы.

– «Кошмар на улице Вязов».

– О господи, как страшно звучит.

– Да, – сказала она радостно. – Надеюсь, он и будет страшным. А ты видела наш новый диван? – спросила она. – Вон там.

– Красивый, – сказала я, взглянув на трехместный диван у окна в гостиной, обтянутый бледно-желтым Дамаском.

– Очень дорогой, – сообщила Алиса по секрету. – Мама сама его выбрала.

– Мартин, слава богу, что ты здесь наконец! – крикнула Лиззи, входя из сада. – Ты не принесешь оливки из кухни? Черные. Нет, не те, идиот, – прошипела она, когда он зашел в гостиную. – Не зеленые, я же сказала: принеси черные оливки. Черные, Мартин. Не зеленые. Черные. Они в холодильнике – и посмотри внимательно на банку: нужны итальянские, а не греческие.

Он покорно отнес отвергнутые оливки обратно в кухню, а мы все сделали вид, что ничего не слышали.

– Мужья, – сказала Лиззи, закатывая глаза. – Неисправимы! Никогда нельзя на них положиться.

Мартин вернулся с «правильными» оливками и начал обходить нас по очереди. Он выглядел очень усталым. Но он всегда выглядит усталым.

– Привет, Тиффани, – сказал он, целуя меня в щеку. – Как чудесно ты выглядишь. Над какой волнующей кампанией ты сейчас работаешь? Я уверен, что бы ты ни рекламировала, я захочу это купить.

– Пишу брошюру для воды «Темза», – ответила я с улыбкой. – А еще выиграла заказ на телевизионную рекламу «любовных сердечек».

– «Любовных сердечек»? Какая у тебя интересная работа, Тиффани.

– Ну да. Иногда бывает интересно.

– Хотелось бы мне сделать что-то по-настоящему творческое, что-нибудь вроде этого, – сказал он со вздохом. – А то я весь день сижу, уставясь в экран, считаю, затем перепроверяю коэффициент прибыли.

– Ну, а чем бы ты хотел заняться, если бы была возможность?

– Не знаю, – ответил он. – Я интересуюсь археологией и антропологией – вот о чем я читал, когда учился в Кембридже. Но пока девочки не подрастут, я вынужден участвовать в этих крысиных бегах.

Точно как я, мелькнула у меня горькая мысль.

– Тиффани, – откуда-то вдруг возникла Алиса. – Ты уже вышла замуж?

– Нет, еще нет, – сказала я. – Тебе не понравился фильм?

– Нет. Он скучный.

– А Эми все еще смотрит? – спросила я.

– Да. Ей нравится. Послушай, Тиффани, когда ты выйдешь замуж? – повторила она.

– Я правда не знаю, – сказала я, отпив из стакана.

– Но ты сказала, что я могу быть твоей подружкой невесты.

– Можешь, – подтвердила я, – но боюсь, я не смогу тебе сказать когда.

– Ну, а это будет скоро?

– Нет, не скоро.

– Но я никогда не была подружкой невесты. Могу я быть твоей подружкой? – спросила она у Салли.

Салли поперхнулась апельсиновым соком. Почему Салли пьет только сок? Я удивилась – обычно она бывала не прочь выпить.

– Извини, Алиса, – сказала Салли. – Боюсь, у меня на горизонте никаких мужей. Спроси у Фрэнсис.

– Могу я быть твоей подружкой на свадьбе, Фрэнсис?

– Нет, дорогая, вряд ли, – ответила Фрэнсис, откусывая кусок пирога с мясом. – У меня нет намерения затягивать на шее петлю. Спроси Эмму.

– Ох, Алиса, боюсь, у меня с этим ужасные проблемы, – сказала Эмма загадочно.

Что бы это значило?

Затем Алиса подошла к Кэтрин, которая стояла рядом с Хью. Это было их первое совместное появление на публике. Кэтрин выглядела взволнованной, но счастливой.

– Кэтрин, а ты выходишь замуж? – спросила Алиса.

– Ха, ха, ха! Что за глупый вопрос, Алиса, – смутилась Кэтрин, потирая безымянный палец на левой руке.

– Замечательный ребенок! – сказал Хью и нервно глотнул вина. – Замечательный ребенок.

– Мама говорит, что все мужчины никчемные, – заявила Алиса, глядя на него в упор.

– Правильно! – воскликнула Фрэнсис.

– Ну, лишь некоторые, – сказала Кэтрин примирительно. – Но большинство не такие. Например, Хью вовсе не никчемный. Так ведь?

– Ха, ха! Да, – подтвердил он. – Да.

– Ну, а мама говорит, что папа – вот он точно никчемный, – настаивала Алиса. – Она ведь говорила это, правда, папа? Она сказала, что ты никчемный!

– Она просто пошутила, – сказала я, в то время как все принялись внимательно изучать рисунок на ковре.

– Мартин, не мог бы ты посмотреть, чем там дети занимаются? – крикнула Лиззи через комнату.

Мартин покорно отправился с Алисой в телевизионную. Через пятнадцать минут он появился, держа в руке свой первый за вечер стакан глинтвейна.

– Они смотрят отвратительный фильм, – пояснил он. – Там этот тип Фредди Крюгер, которому, кажется, не помешало бы сделать маникюр. Господи, с меня будто кожу содрали, – добавил он, садясь на новый диван со страдальческой улыбкой.

Вот тогда и случилось страшное. Он так устал, что сел слишком резко, и вино залило бледно-желтую обивку. Огромное красное пятно расползалось на желтом подлокотнике, как кровь.

– Ох! – сказал он. – О господи, сейчас будет нахлобучка.

Он был прав.

– Мартин, какой же ты идиот! – сказала Лиззи. Она стремительно бросилась в кухню, затем появилась снова с пятновыводителем и бутылкой жидкого мыла.

– Слушай, не рассиживайся здесь, – рыкнула она на него, оттирая кроваво-красное пятно. – Принеси по крайней мере соль или еще что-нибудь. О господи, пятно не оттирается. От тебя, Мартин, действительно никакого проку. Ты не можешь сосредоточиться. У тебя в голове, наверное, сейчас совсем другое, – фыркнула она. – Вот почему ты здесь отсутствуешь!

Мы вертели в руках стаканы. Лицо мое стало горячим, как вино, и, возможно, такого же цвета.

– Индекс промышленных акций сейчас отличный, да? – сказал стоявший рядом мужчина – коллега Мартина.

– Господи, ты такой неуклюжий, – слышался голос Лиззи.

– Да, – ответил его сосед, – хотя, конечно, нестабильность на Дальнем Востоке ничего хорошего не сулит нам здесь, в Лондоне.

– Конечно.

– И, к сожалению, думается мне, процент прибыли снова снизится.

– Это уже хроническое, – шипела Лиззи. – Ты такой рассеянный.

– Чем вы занимаетесь?

– Рекламой.

– Я имею в виду, стоит мне отойти на минуту – и происходит катастрофа.

– О, «Начни свой день с яйца», что-то в этом роде?

– Да, верно, – сказала я. – «„Ауди" – движение к прогрессу!» и все такое прочее.

– О господи, Мартин, ты хоть знаешь, сколько стоит этот диван?

– Да, – сказал он устало. – Знаю.

– Он стоит две с половиной тысячи фунтов.

– Да, – повторил он, – знаю. Я знаю, потому что заплатил за него.

– Что?

– Я сказал, что заплатил за него. Ты, взбесившаяся корова!

– Мартин!

– Как заплатил за все в этом злополучном доме, который ты называешь своим, хотя даже пальцем не пошевелила…

– Не устраивай скандал, Мартин…

– И знаешь что? Мне совершенно наплевать, что я его залил…

Он поднял бутылку с соусом «чили» и вылил ее содержимое на диван.

– …Кажется, он еще недостаточно испорчен. Вот, смотри…

Он взял тарелку с тарама-салатом и вывалил все на диван.

– Мартин, ты что, совсем рехнулся? Затем он разбросал по дивану сосиски.

– Какого черта ты вытворяешь??? – взвыла Лиззи. – Мартин, сейчас же прекрати!!!

Он взял поднос рулетиков с сыром и шпинатом и высыпал их на сиденье. Потом принялся втирать все это в ткань. Затем сказал:

– Подождите секунду… – вытер пальцы салфеткой и исчез в кухне.

– Мартин! Мартин!

Он вернулся, неся в руках чашу с глинтвейном. Рот у Лиззи открылся, но она не произнесла ни слова, только придушенно выдохнула. Затем сказала очень тихо:

– Мартин, пожалуйста, Мартин, не делай этого.

Но было уже поздно. Он опрокинул супницу и до капли вылил красную жидкость на диван, поливая его с методичной тщательностью. Затем взял плащ и вышел из дома, тихо прикрыв за собой дверь.

– Ну, вечер был очень приятный… – сказал кто-то. – Мы, пожалуй, пойдем – я только заберу детей.

– Да, думаю, пора двигаться, – сказала Фрэнсис.

– Спасибо большое, Лиззи… э-э… я тебе позвоню, – прозвучал еще один голос. – Пойдемте, Том, Поли. Домой. Попрощайтесь с Алисой и Эми.

Затем наступила тишина. Только из кухни доносились громкие рыдания.

– Какой мерзавец! – выла Лиззи. – Какой меднозадый мерзавец… – Она еле переводила дух от рыданий. Лицо ее было красным и мокрым.

– Вот, держи, – сказала я, протягивая ей бумажное полотенце.

– …Так меня унизить. Испоганить вечер. Господи, только об этом теперь и будут говорить. И все потому, что он загулял, – говорила она сквозь слезы. – Вот из-за чего он взбеленился. Это совсем не в его характере.

– Лиззи, у него ничего ни с кем нет, – сказала я.

– Нет, есть, черт бы его побрал, – всхлипывала она. – С Джейд Джевел.

– Нет, ничего у него нет.

– Нет, есть.

По ее щекам размазалась косметика, веки покраснели.

– Я не рассказывала тебе об этом, Тиффани, – сказала она, сжимая мокрую бумажную салфетку, – но в прошлый уикенд он уехал. Сказал, что поедет к матери, но, когда я позвонила туда, его мать ответила, что он покупает для нее дрова. Но у нее же газ! Она просто его покрывала. Потому что у него связь на стороне.

Она заплакала снова, ее узкие плечи содрогались.

– Этот диван стоит две с половиной тысячи, – причитала она. – Он изготовлен на заказ – мне пришлось потратить уйму времени, чтобы выбрать ткань. Три раза я ездила в мастерскую. А он его загубил. Никчемный, никчемный человек. Господи, я разведусь с ним, – бормотала она, закуривая сигарету. – Я натравлю на него самого лучшего адвоката. Я оставлю его без штанов, я… Тиффани, почему ты на меня так смотришь?

– Ты несправедлива, – сказала я тихо. – Мартин очень хороший, а ты так отвратительно обращаешься с ним.

Меня всю трясло. Я готова была заплакать.

– Что в нем хорошего? – прошипела она. – Он же загубил мой новый диван и унизил меня перед всеми моими друзьями. Это хорошо, по-твоему?

Две струйки дыма вырвались из ее изящных ноздрей. Я бы не удивилась, если бы она извергла пламя.

– Нет оправдания тому, что он сделал, – добавила она свирепо. – Никакого.

– Это была ответная реакция, – сказала я. – Разве ты не поняла? Он взорвался. Ты давила на него многие годы, и вот теперь он взорвался.

– Ты хочешь сказать, что он потерял самообладание? – спросила она с иронией. – Сорвался с катушек?

– Скорее всего, так и есть. Да, возможно, это был нервный срыв, – ответила я. – И это не удивительно, потому что он все время так устает, работает до полного изнеможения, он ведь даже не любит свою работу, и занимается нелюбимым делом, чтобы у вас был этот дом и все, что тебе захочется, – а ты даже не благодарна ему за это! Бедняга! Бедный, угнетенный человек. В сущности, – сказала я, закладывая посуду в посудомоечную машину, – ты ужасно с ним обращаешься. Не знаю, почему ты так жестока с ним. Ты постоянно давишь на него. С тех пор как ты родила девочек, ты обращаешься с ним так, будто он еще один твой ребенок. Я заметила это, – продолжала я, счищая с тарелки остатки салата. – Этого невозможно не заметить. – Я повернулась и посмотрела ей прямо в глаза. – Знаешь, ты никогда не была такой ужасной, даже в школе, – сказала я. – Хотя тогда ты была действительно ужасной. Но это было терпимо. Почти внушало любовь. Командирша Лиззи Бьюнон – бой-баба, но добрая душа. А с тех пор как ты родила Алису и Эми, у тебя появились диктаторские замашки, и я уже не вижу твоего доброго сердца. Может, в клинике напутали и дали тебе тестостерон вместо эстрогена, – не знаю. Все, что я знаю, – это то, что в последнее время ты вознеслась так высоко, что теперь почти вне поля зрения.

– Тиффани, вот уж не думала, что ты мне будешь такое говорить, – сказала она с тихой угрозой. – И ты считаешь себя моей подругой?

– Я твоя подруга, – прошипела я.

– Тогда ты должна быть на моей стороне, когда я тебе говорю, что мой муж никчемный, ужасный человек.

– Он не никчемный, – тяжело вздохнула я. – Он замечательный муж. Он добрый и заботливый отец. Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что у тебя такой хороший и порядочный муж. Ты не понимаешь… – Голос у меня прервался. Я почувствовала, как к горлу подкатил комок.

– Что ты можешь знать о мужьях? – сказала Лиззи с пренебрежительным фырканьем. – Ты ведь так и не сумела выйти замуж!

Это было верно. Я разрыдалась.

– Да, не сумела, – ответила я, утирая слезы. – Да, я хочу выйти, мне хотелось бы иметь мужа, и особенно такого хорошего и доброго мужа, как твой.

– Ну, так в чем дело? – сказала она. – Ради бога. Или, может… может, это не Джейд Джевел. Может, это ты… – добавила она.

– Что? – спросила я. – Ох, Лиззи, ты совсем рехнулась.

– Забавно, – крикнула она. – Очень ЗАБАВНО, и ты смеешь говорить мне это! А сама разговариваешь с БЫТОВОЙ ТЕХНИКОЙ!

В этот момент появились Алиса и Эми.

– Почему вы с Тиффани КРИЧИТЕ, мама? – крикнула Эми.

– Мы НЕ кричим, – крикнула Лиззи. – Мы просто кое-что обсуждаем.

– Мама, а ты видела диван? – воскликнула Алиса. – Он грязный!

– Мама, а где папа? – спросила Эми с недоумением.

– Он ушел.

– А он почитает нам сказку? – спросила она.

– Не знаю, – сказала Лиззи.

Она провела рукой по лицу, в то время как я тайком утирала слезы.

– А почему вы обе плачете, мама? – спросила Алиса.

– Мы не плачем, – всхлипнула она.

– Вы с Тиффани больше не подруги?

– Конечно, подруги, – донесся до меня ее голос, когда я снимала с вешалки в холле свой плащ. – Не будь такой глупой, Алиса. Мы подруги, так ведь, Тиффани? – крикнула Лиззи мне вслед, когда я шла по дорожке.

– Тиффани? – услышала я ее крик, закрывая за собой калитку. – Тиффани? Тифф-а-ни-и-и?