Текст книги "Прошедшие войны. II том"

Свадьба была шумной. Сослуживцы, земляки, соседи Арачаева – все восторгались красотой, очарованием и щедростью невесты. После свадьбы Цанка помолодел, подтянулся, стал веселым и жизнерадостным. Это длилось две-три недели. Потом он как-то сразу сдал, сник, опечалился. Согнулся под бременем семейных забот.

Каждый день с утра Мадлена ныла, хотела в Алма-Ату, говорила, что хочет петь, посещать кино, театр, быть в гуще событий, что скучает по дочке, пропадает ее талант, что Цанка, оказывается, мало зарабатывает и не может купить новое платье и туфли.

Однако это бывало только днем. Ночью наступали мир и даже идиллия супружеского блаженства. Вначале Цанка наслаждался этим.

– Ты только для этого и создана, – шептал он ей на ухо, зараженный ее азартом.

Мадлена только смеялась и становилась еще более неистовой, жадной, шумной. Со временем она совсем раскрепостилась и стала вести себя непристойно, даже похабно. В ее страсти не было чувственности, душевности, теплоты – это было низменное влечение. Постепенно эта распущенность стала Цанке противна, он представлял, как его жена приобрела этот богатый опыт. Моментально его пыл остыл – медовый сезон закончился.

А Мадлена требовала все больше и больше денег, и домашнее хозяйство ее совсем не интересовало. Целыми днями она бесцельно слонялась по поселку, щеголяя своими нарядами.

Вскоре Цанку попрекнули земляки:

– Что это твоя жена ходит, как дочь русского князя, в какой-то шляпе, с сумочкой на ручке? Что ей, дома дел нету?

Потом почтальонша сказала, что Мадлена часто получает письма «до востребования» и отсылает в Алма-Ату большие деньги. Разгневался Цанка, но еще сдерживал себя, пока в кабинет к нему не явился участковый.

– Я извиняюсь, Цанка Алдумович, – говорил милиционер, – но эксплуатировать несовершеннолетних детей, тем более на дому, у нас теперь нельзя, противозаконно.

– Не понимаю, – удивился Арачаев.

– Ваша жена как служанку использует соседскую девочку Гульнару. И хоть бы скрывала, а то в открытую, и даже ругает и бьет ее при всех соседях… Так нельзя.

Через минуту Цанка мчался домой, он кипел. Как раз в это время Мадлена, вся разряженная, шла гулять. Он схватил ее за руку, затащил в дом и избил. Жена истошно вопила, так, чтобы слышал весь дом и двор:

– Спасите, помогите, убивают!

Арачаев уже садился в машину, а она все еще кричала во двор. Соседи только качали головами.

Моментально у подъезда собрались любопытные, обсуждали происшествие:

– До сих пор в окно пела, голос отрабатывала, а теперь заорала.

– Ходит здесь, сучка, наряды показывает.

– Такого мужчину опозорила.

– А откуда она взялась, бесстыжая?

– Даже мусор вынести не может, девочку взяла в служанки.

– А сама весь день по центру шляется, кривляется перед всеми.

После этого жизнь супругов совсем разладилась. Цанка установил над женой неустанный контроль. Мадлена этого не вынесла и скрыто сбежала в Алма-Ату. В тот же вечер Цанка написал письмо своему другу Далхаду Бакарову, чтобы он передал гражданке Исходжаевой письменное уведомление о йитар^* и от его имени произвел эту процедуру при двух свидетелях. Дней через десять получил срочную телеграмму: «Ваше задание удовольствием выполнил. Поздравляю. Бакаров». Следом пришло трогательное письмо от Басовых: супруги одобряли его поступок и просили «дорогого Цанку не переживать», умоляли поскорее приехать в гости.

* * *

Как обычно под Новый год, в Алма-Ату от Чиилинского управления водного хозяйства отправился груженый автобус. Столичным чиновникам везли мзду. Учитывая важность события, на сей раз поклонную экспедицию возглавлял сам Арачаев. Отдельной горкой высились подарки для Басовых и однополчанина Бакарова. Это были сушеные и свежие дыни, арбузы, вяленая и замороженная баранина, конина и говядина, сушеная рыба, мед, колбасы, консервы.

Утром 27 декабря прибыли в Алма-Ату. Весь день Цанка развозил по квартирам начальства яства, под вечер был у Бакарова. Однополчанин друга просто так не отпустил, угощал национальными блюдами, опять вспоминали войну, мечтали о возвращении на родину. В полночь подвыпившие фронтовики ворвались в квартиру Басовых.

– Ой, Цанка, это ты! – целовала в подъезде Алла Николаевна долгожданного гостя.

В коридоре улыбался разбуженный поздним звонком Альфред Михайлович.

По два раза ходили к автобусу и обратно два друга и шофер, занося Басовым новогодние подарки. Битком набили новый холодильник.

– Да зачем столько? – восклицала Алла Николаевна. – Мы ведь это в год не съедим.

– Я помогу, – шутил Цанка.

– Разве так можно? – беспокоился супруг. – Соседи подумают, что привезли взятку.

– Пусть что хотят думают, – отрезала хозяйка, – в магазинах ничего нет, а этот начальник, – и она недовольно мотнула головой в сторону мужа, – боится лишний раз позвонить этим хапугам, – потом она вновь улыбнулась, нагнула голову Цанки, поцеловала его по-матерински. – А ты надолго? Как мы соскучились, извелись все… Ты ведь нам родной стал.

В эту ночь сразу легли спать: у Цанки с дороги болела голова, и он очень устал. На следующий вечер он поддался уговорам Бакарова и ночевал у него. На встречу с земляком пришло много фронтовых товарищей. Сидели допоздна. Когда гости разошлись, Далхад стал серьезным, даже озабоченным.

– Цанка, – сказал он строго, – у меня для тебя важная новость. Хотел сказать вчера, но как-то не получилось. Дело в том, что Мадлена беременна.

– Как беременна? – вскочил огорошенный Цанка. – От кого?

– Как от кого? – засмеялся Далхад. – Видно, от тебя. Я в этих делах не разбираюсь, но жена говорит, что через месяц-два она должна родить.

Цанка ничего не сказал, свесил голову, выкурил подряд две папиросы. Молча легли спать. На утро Аянт, жена Далхада, спрашивала на кухне мужа:

– Он не заболел? Что-то весь опух, почернел за ночь.

– Не знаю. Всю ночь ворочался, не спал. Я ему вчера сообщил об этом.

На кухню вышел Цанка.

– Далхад, Аянт, давайте побыстрее, – торопил он. – Уже десятый час, Алла Николаевна ждет нас. Гостей будет много, а ничего еще не готово. Аянт, давай по стакану чая и бежим.

– А что у них за праздник? – спросила Аянт.

– Сорокалетний юбилей совместной жизни, – ответил Арачаев. – Им надо помочь. Аянт, ты тоже пойди с нами.

– О чем ты говоришь, Цанка, – всплеснул руками Далхад. – И она пойдет, и ее сестра, и подружку прихватим. Ты знаешь, сколько нам Альфред Михайлович помогает? По любому вопросу каждый чеченец и ингуш Алма-Аты к нему бежит, и он, что может, делает. Да что там говорить: и жилье, и регистрация, и трудоустройство, и даже милиция и школьное обучение. Все к нему. А знаешь, какая кличка у него? Чеченский Папа.

Во время праздничного ужина Цанка сидел во главе стола возле супругов.

– Это наш приемный сын, – говорила с гордостью Алла Николаевна соседке.

После нескольких тостов компания оживилась, посыпались шутки, смех, заиграла музыка. Цанка весь вечер ухаживал за немолодой блондинкой – коллегой Альфреда Михайловича из горкома партии. Поздно ночью он вызвался ее провожать.

За завтраком Алла Николаевна сидела насупившись, была недовольна.

– Цанка, – говорила она строго Арачаеву, – все эти горкомовские барышни – девицы вольного поведения, без семьи и морали; с ними нельзя иметь дела. Все они на вид смазливые и умные, а с изнанки поношены до предела… Смотри, не смей больше.

– Да я у Бакарова ночевал, – оправдывался он, – и звонил ночью, с Альфредом Михайловичем разговаривал, предупредил, что останусь.

– Да, да, – не поднимая головы от тарелки, кивнул Басов.

– Уж ты молчи, – стукнула по столу ложкой его супруга.

Оба поняли, что если Алла Николаевна перешла с мужем на «ты», то это серьезно и с ней лучше не спорить.

– Так, ну ладно, – хозяйка осмотрела поочередно приструненных мужчин. – Цанка, ты вечером приходи пораньше. Разговор есть серьезный… И ты, партработник, не засиживайся у своих блондинок. Сегодня надо обсудить важные семейные проблемы.

– У нас сегодня на работе новогодний вечер, – взмолился Альфред Михайлович.

– Хватит, – вновь звякнула ложка о стол, – у тебя всю жизнь вечера да утренники. Не горком, а вечный праздник…

Поток нотаций длился бы еще, но в это время появилась Аянт с сестрой для помощи Алле Николаевне в уборке после юбилейного застолья. Басов и Арачаев незаметно ретировались, на служебной машине поехали в горком. В кабинете Альфреда Михайловича пили кофе с коньяком, обсасывали прошедший вечер, со смехом вспоминали утренний демарш Аллы Николаевны. Изрядно опохмелившись, перешли к политике, международному положению, к новым веяниям из Москвы. Пообедав в столовой горкома, Арачаев помчался по делам в свой главк.

Вечером Басов и Арачаев встретились вновь в кабинете горкома, незаметно опорожнили еще одну бутылку коньяка и поехали веселиться на «огонек». Домой возвратились поздно. Алла Николаевна не спала, увидев, как еле-еле, поддерживая друг друга, с трудом раздеваются мужчины, она строго спросила:

– Вы что, на одной вечеринке были?

– Не-е-ет, в-в подъезде встре-е-тились, – еле шевеля языками, отвечали они.

– А ну вас, – махнула рукой супруга Басова. – Что один, что другой… А этот – древний пень – тоже на старости лет выкобенивается. Никакого вечера у вас в горкоме не было, я звонила.

– Как это не было? – перебил ее Басов, развел руками и вдруг полетел в стенку. – А ну, цыц, баба, – крикнул он в хмельном гневе, – фронтовики гуляют!

Зная, что с пьяным мужем лучше не связываться, Алла Николаевна исчезла из виду и говорила из глубины комнат:

– Ты-то, старый, какой фронтовик?

– Как какой? – возмутился супруг. – А кто им с декабря сорок первого, – он ткнул пальцем в грудь Цанки, – патроны, снаряды, бомбы поставлял? Я! Ты ведь помнишь, как я неделями домой зайти не мог, сутками налаживал завод. Мой сын тоже моими патронами небось стрелял. – Он прослезился, вытер рукавом лицо и неожиданно гаркнул: – А ну, накрывай стол! Фронтовики гуляют! Как ты встречаешь гостей?.. Цанка, что будем пить?

– Всё, – твердо сказал Арачаев.

– Молодец, гвардии капитан! Правильно, до утра гуляем!

– Альфред Михайлович, – перешла на уважительный тон супруга, положила руки на грудь, – может, не надо: завтра к первому в гости идем.

– Ну и что? – упрямо уставился на нее работник горкома. – Пошел он к черту! Этот первый – идиот. Ты знаешь, Цанка, он нас – чеченцев и евреев – не любит, хотя сам казах. А вот перед русскими лебезит, даже перед уборщицей. А почему? – он вопросительно поднял палец вверх, качнулся. – Потому что русские их веками… – И он сделал несколько непристойных движений.

– Ой, ой, ой, – воскликнула Алла Николаевна, – до чего налакался!

Она исчезла из виду, чуть погодя вернулась.

– Альфред Михайлович, борщ свежий сготовила, наливать?

– Всё наливай! – приказал муж. – Цанка, пошли. Гуляем до утра.

Правда, запала хватило ненамного. После двух рюмок гуляки поползли к постелям.

На следующий день супруги Басовы пошли в гости к первому секретарю горкома партии, прихватив щедрые подарки, в том числе и привезенные Арачаевым. Цанка до позднего вечера был у Бакарова, потом направился к Басовым и дошел до них только на следующее утро. В предновогодний день законно праздновали. И только первого января Басов и Арачаев угомонились, выдохлись, нагулялись. К тому же вечером Цанка возвращался в Чиили.

В полдень обедали втроем. Мужчины были понурые.

– Цанка, у нас к тебе дело. – Вновь бразды правления вернулись во властные руки Аллы Николаевны. – Разговор более чем серьезный. Мы с Альфредом Михайловичем хотели давно об этом с тобой поговорить. Дело в том, что твоя жена беременна.

– Она не жена мне, – резко ответил Арачаев.

– Как не жена? – возмутилась Алла Николаевна. – У вас еще законный брак.

– Это по советским законам, а по нашим я с ней давно в разводе.

– Ну, не торопись, дорогой. Не горячись. Это ведь не шутки. Дети – это святое. По крайней мере, ты и мы с Альфредом Михайловичем знаем, что это такое. Пережили…

– Ну, хватит, хватит, – легонько погладил по руке жену Басов и обратился к Цанке: – Ты не торопись, всё обдумай, взвесь. Развестись – дело нехитрое, а ребенок – это всё.

Арачаев глубоко вздохнул, посмотрел супругам в глаза.

– Я долго думал. По крайней мере целую ночь, после того как узнал эту новость. Эта женщина в мой дом не вернется. И я с ней жить никогда не буду, хоть и родит она десятерых детей. Точка. Мадлена – сволочь. Это была моя роковая ошибка. В нашем роду таких женщин быть не должно, им там не место. А насчет ребенка – посмотрим. Время покажет. Я знаю одно точно: быть ее мужем и страдать всю оставшуюся жизнь, даже ценой ребенка, я не намерен. Честь и свобода превыше всего.

Наступила долгая пауза, все сделали вид, что усиленно едят. Наконец Альфред Михайлович нарушил молчание.

– Ты прав, Цанка, абсолютно прав. Эти Исходжаевы – бесстыжие дамочки, и держаться от них надо подальше.

– Я знаю, – печально сказал Цанка, – что они обращаются к вам, спекулируют на вашей порядочности. Мне Аянт и Далхад все рассказали, но поделать ничего не могу… Просто вы их гоните подальше.

– Тебе жениться надо, – вздохнула Алла Николаевна, – ты еще молодой.

– Да, да, – поддержал ее Альфред Михайлович.

– А может ты к нам в Алма-Ату переберешься? Мы тебе и с жильем поможем, и работу найдем, – упрашивала Басова Цанка.

– Спасибо, дорогие, но я не могу. Я бы и рад был. Просто на мне держатся все земляки. Так получилось, что я один в должности среди чеченцев в Чиили и все проблемы через меня проходят. Я хоть чем-то им могу помочь: с жильем, с работой. Да и не только им, а всем спецпереселенцам.

– Молодец, Цанка! Молодец, – сжал кулаки Басов.

– Ой, Цанка, ты хоть береги себя, и нас не забывай, – прослезилась Алла Николаевна.

Вечером Басов, Арачаев и Бакаров продолжали отмечать Новый год в привокзальном ресторане. Так засиделись, что Цанке пришлось бежать за отходящим поездом.

* * *

В начале февраля 1955 года Арачаев вновь прибыл в Алма-Ату. На сей раз его вызывали в районный суд города по бракоразводному процессу. К радости Цанки, вместо «отсутствующей по уважительной причине» гражданки Исходжаевой Мадлены была ее мать Милана. Суд был скоротечным и формальным. Бывшая теща и бывший зять при встрече обменялись только двумя словами: здравствуй и прощай.

А в середине марта Цанка получил одновременно два письма – от Басовых и Бакарова, в которых сообщалось, что Мадлена родила сына. Вот тогда заметался Цанка в сомнениях, ровно неделю мучился, не знал, что делать, как быть. То хотел вернуть ненавистную жену с сыном, то старался никак не реагировать. В конце концов после долгих томительных ночей написал Мадлене письмо с полунамеком на воссоединение или с просьбой отдать ему сына.

Ответ был получен скоро. В своем коротком послании Мадлена писала, что «он подлый, неотесанный горец» и чтобы он «больше не беспокоил их своими невежественными посланиями». Оказывается, «Арачаев испортил ей жизнь и артистическую карьеру», а сына по рекомендации «заботливого Магомедалиева» назвали «модным именем – Руслан». В конце стояли знакомые PS: «Если еще раз нас побеспокоишь, обратимся куда следует. Тебя давно пора посадить как расхитителя госсобственности и вредителя. У меня есть припрятанные тобой на квартире документы, подтверждающие факты воровства и приписок. Я до сих пор молчала, но теперь мне надо кормить трех человек. Так что немедленно высылай деньги на Главпочтамт, до востребования на мое имя». Далее жирным почерком была выведена требуемая сумма, она равнялась годовому жалованью Арачаева.

Он со злостью разорвал письмо, усилием воли постарался выкинуть из головы мысль поехать в Алма-Ату повидать ребенка. И только значительно позже он узнал, что в это время в столице республики шел грандиозный торг между Басовыми и Исходжаевыми, в результате которого сын Цанки Руслан получил фамилию Арачаев, а взамен решением бюро Алма-Атинского горкома «молодая, талантливая солистка государственной филармонии Казахстана Исходжаева Мадлена, имеющая на иждивении трех человек, в том числе двух малолетних детей, получает двухкомнатную квартиру общей площадью 46 кв. м». С Арачаева стали удерживать четверть зарплаты в качестве алиментов.

Цанка твердо решил жениться, тем более что все кругом его уговаривали. Каждую субботу в бане водхоза обсуждался этот вопрос, и наконец, когда Цанка дал согласие, появился целый список из двенадцати кандидатур – от восемнадцатилетней девушки до сорокадвухлетней девы. Никого из них он не знал, просто был знаком. При выборе невесты для Цанки было главным, из какого она рода и фамилии, и второе – чтобы успела детей народить, но была не слишком молодая. В результате недолгих размышлений выбрал поистине золотую середину – тридцатилетнюю овдовевшую односельчанку, разнорабочую водхоза, круглую сироту Густан Мовтаеву – племянницу покойного Макуша Мовтаева, сторожа школы в Дуц-Хоте.

Не успел Цанка сказать о своем решении, как молва полетела по округе. В тот же день земляки организовали смотрины девушки в доме Шовхала. Сидели «молодые» друг против друга, оба смущались. А Густан совсем опустила голову, низко склонилась. Смотрел Цанка на девушку и видел, как краской зарделись ее худое лицо, шея, уши, как нервно дрожат ее потрескавшиеся, огрубевшие от тяжелой работы руки, как она прячет под стулом поношенные, порванные с краев калоши.

Мнение девушки никого не интересовало. Всем было ясно, что это счастье для Густан и другого выбора у нее нет. Но Арачаев почему-то не доводил до конца, не предлагал ей выйти за него замуж. Еще два раза были смотрины, а Цанка все не решался сделать предложение. Его смущали многочисленные уши в соседних комнатах.

Одновременно дошел до него слух, что Густан всегда отказывалась надевать чужие вещи, идя на смотрины.

– Он почти каждый день меня видит и знает, как я живу, где живу, в чем хожу. Что я буду красоваться в чужой одежде, а после свадьбы покажусь ему как есть? Нет! Он и так все знает, – говорила бедная девушка.

Конечно, Цанка все знал. Знал и то, что Густан работает на самых грязных и тяжелых работах, что живет в двадцатичетырехместной комнате общежития водхоза и что она свою мизерную зарплату два раза в месяц отвозит в детдом Кзыл-Орды, где находятся ее младшие брат и сестра.

Цанка решил действовать иначе, проще. Однажды встал он, как обычно, на рассвете, выглянул в окно, и его осенило: «Зачем все эти сваты, эти смотрины и глупые посиделки в присутствии десятков глаз и ушей? Я все сделаю просто и по-человечески».

Стояла середина сентября. Трехмесячный летний зной пустынь Кызылкум и Маюнкум спал, с высоких гор Каратау подул наконец прохладный, жизнедышащий ветерок. Цанке показалось, что с наступлением осени значительно уменьшилось количество назойливых мух и комаров. Далеко на востоке в небе впервые за последние несколько месяцев появились густые кучевые облака. От лучей раннего солнца они стали розово-золотыми с одной стороны и пепельно-фиолетовыми с другой.

Арачаев сладостно зевнул, потянулся, пошел в ванную. Он тщательно выбрился, помылся, надел военную парадку с двумя орденами Славы и пошел на работу.

– Ты что это надушился, приоделся? – удивленно спросил его управляющий.

Цанка промолчал, только положил на стол заявление с просьбой выдать деньги в счет будущей зарплаты.

– Зачем тебе столько денег? – возмутился Саренбаев. – Всю жизнь в долг живешь.

– Женюсь я, – слабо улыбнулся Арачаев.

Управляющий застыл в смешной позе, исподлобья, поверх толстых очков глянул вопросительно на заместителя.

– Ты правду говоришь?

– Да, – четко, по-военному ответил Цанка.

– И кто невеста? – не унимался начальник.

– Пока «добра» нет, но буду просить руки нашей рабочей – Густан Мовтаевой.

– Мовтаевой? – вскочил Саренбаев. – Черт побери, ты не поверишь, только на днях моя жена говорила, что эта девушка была бы лучшей парой для тебя. Ну, молодец!

Управляющий вновь сел, скомкал в мясистом кулаке заявление Арачаева, поднял трубку.

– Отдел кадров? Подготовьте приказ о премии Арачаеву в размере трехмесячного оклада в связи с окончанием летнего сезона и еще оклад из моего резерва в связи со свадьбой. Ну, ты даешь, Цанка! То сидел бобылем, а теперь каждый год по новой невесте. Молодец! Свадьба будет у нас в столовой. Понял?

– Да зачем это? Я уже немолод.

– В том-то и дело, что немолод. А вдруг в последний раз, – смеялся Саренбаев.

– И еще одна просьба к вам, – склонил голову Цанка. – Вашу машину на день, без шофера.

– Бери что хочешь и делай как тебе угодно.

Через полчаса на новенькой «Победе» Арачаев заехал за другом Шовхалом в колхоз и они вместе понеслись по пустыне вдоль канала на объект, где работала избранница. Густан с двумя напарницами весь оросительный сезон, занималась самой тяжелой и грязной работой – очисткой от ила оросительных каналов и арыков. Это была изнурительная работа – под открытым небом, под палящим солнцем, в голой пустыне, в невыносимый зной.

Женщины издалека увидели, как несется по голой равнине редкостная для этих мест машина, поднимая за собой клубы песчаной пыли.

– Ой, девоньки, неужели сам Саренбаев из конторы вышел?

– Ну а что, зной спал, можно и прокатиться по пустыне.

Новенькая легковушка резко притормозила, клубы сопровождающей пыли все еще неслись вперед.

– Боже мой, так это Арачаев! – воскликнули работницы.

Мужчины направились к каналу. Впереди шел важный Шовхал, Цанка в смущении прятался за его спину.

– Здорово, девчата! Бог вам в помощь!

– И вам дай Бог долго здравствовать.

После обычного приветствия Шовхал сказал:

– Девчата, если не возражаете, у нас дело к Густан.

– Это понятно, – засмеялась одна напарница. – Лучше нам отойти или ее к вам пододвинуть?

– Ее лучше не трогать, – отшучивался Шовхал, – вон смотрите, она окаменела, как памятник.

Густан стояла по колено в мутной воде, наклонила низко голову, оперлась всем телом на длинную палку кетменя.

– Так, девчата, давайте-ка мы отойдем, – лукаво подмигивал Шовхал, – оставим молодых одних.

Цанка подошел к каналу, сел на корточки против Густан, попытался заглянуть в лицо девушки. Он накануне заготовил целую речь, но все улетучилось, и он не мог сосредоточиться, сказать что-то вразумительное. Наконец он понял всю комичность и неестественность ситуации и без вступлений спросил:

– Густан, ты согласна выйти за меня замуж?

Девушка еще ниже опустила голову и вдруг заплакала.

– Так ты согласна или нет? – повторил вопрос Арачаев.

– Что ты издеваешься над человеком? – подскочил Шовхал. – Глухой, что ли? Она кивнула головой – значит, согласна.

Ясуев проворно прыгнул в воду, схватил за руку Густан, прочитал положенную короткую молитву и крикнул:

– С этого дня ты другим чужая, нам своя, а сыну Алдума Цанке верная жена. Да благословит вас Бог! Аминь!

– Аминь! – поддержали напарницы Густан.

Шовхал выхватил из рук невесты кетмень, кинул его небрежно на берег и потащил Густан к машине.

– Поехали, поехали, – кричал он.

– Прямо сейчас? – сквозь слезы спросила невеста.

– Да, разумеется, видишь, ему невтерпеж, – смеялся Ясуев.

– Я не могу в таком виде, – уже рядом с машиной уперлась Густан.

– Да ладно тебе, подружка, – серьезно сказали ее напарницы, – а разве есть у нас другой «вид»? В чем работаем, в том и на вечеринку ходим. И за это Бога благодарим. Вот вернемся на Кавказ, там и будут у нас нарядные платья.

– Правильно мыслите, – возбужденно кричал Шовхал, – бросайте свои кетмени подальше – и все в машину. Гулять будем. Все-таки свадьба.

Сразу же компания помчалась к местному мулле, он совершил положенный обряд, и после этого Густан отвезли, по старинному обычаю горцев, в дом друга Ясуева, где молодая невестка должна была в кругу родственных женщин освоиться в новом доме, привыкнуть к новым условиям жизни. В тот же день Цанка купил для Густан два нарядных платья, две пары обуви.

По настоянию Арачаева свадьбы и особых торжеств не было, все прошло тихо, спокойно, по-будничному.

Через неделю совместной жизни Цанка сказал жене:

– Поезжай в Кзыл-Орду и привези брата и сестру к нам в дом.

– Тебе будет тесно и неудобно, – ответила печально Густан.

– Мне неудобно, когда дети живут в детдоме. Делай, что тебе велено. Места всем хватит…

Под Новый год, как обычно, Цанка отправился в Алма-Ату, сопровождая ежегодные подношения. По настоянию Аллы Николаевны взял с собой молодую жену. За два предновогодних дня Густан и Аянт полностью перебелили всю квартиру Басовых, навели порядок, все перемыли и перетерли.

– Ну, жена! Вот это да! – говорила восхищенно Алла Николаевна.

– Он только такой и был достоин, – шептал ей на ухо Альфред Михайлович. – Пусть Бог пошлет им побыстрее детей. Ты, дорогая, узнай: может, уже есть что?

…Летом 1956 года Густан родила дочь, назвали ее Дамани. А до этого в жизни Цанки произошел очень неприятный эпизод. Как-то в мае он получил почтовое уведомление. В отделении связи ему вручили объемистую бандероль без фамилии отправителя. Думая, что эта корреспонденция связана с работой, он понес ее на службу и там распечатал. Его взору предстали два больших, красочных плаката. На одном был написано: «Государственный ансамбль песни и танца народов Кавказа «Горный воздух». На нем был изображен большой коллектив артистов, посредине в белом костюме стоял важный Ахмед Якубович, а рядом с ним, полубоком, прижавшись к нему, стояла улыбающаяся Мадлена. Внизу жирным шрифтом было выведено: «Художественный руководитель – заслуженный работник культуры Казахской и Киргизской ССР, кавалер ордена Ленина Магомедалиев А. Я.». На другом плакате, строгая, даже чуточку надменная, была изображена изумительная по красоте его бывшая жена, и внизу золотыми буквами написано: «Поет заслуженная артистка Киргизской ССР Исходжаева Мадлена».

Цанка в клочья разорвал оба плаката, кинул их в урну и пошел домой. Ночью ему не спалось, все время он ворочался, часто просыпался. Болели сердце и голова. Под утро еле забылся, и вдруг он увидел во сне печальную Дихант. Цанка вскочил и, не говоря Густан ни слова, бросился в контору. Сторож крепко спал, только светало. Арачаев вбежал в кабинет, бросился к урне, достал все клочки разорванных плакатов и стал складывать по кусочкам портрет Мадлены. С трудом он восстановил изображение и обмер: в ушах Мадлены красовались огромные бриллиантовые серьги Дихант.

– Скоты! – крикнул он и ударил кулаками по столу. – Сволочи!

Через минуту появилась уборщица, старая чеченка.

– Цанка, ты что кричишь? – сказала она. – Я пришла за мусором.

– На, на, вот мусор, вот, – кинул он ей в ведро изображение Мадлены и с отвращением плюнул сверху.

На обед Цанка вернулся домой.

– Слышишь меня? – крикнул он жене. – Я сегодня поеду в Алма-Ату, хочу сына забрать. Сможешь за ним ухаживать?

– Конечно, смогу, конечно, – засуетилась вокруг него Густан. – Я ведь вижу, как ты страдаешь. Знаю, что скучаешь по сыну. Делай как надо, а я буду вечно тебе покорной.

Через минуту она добавила:

– Я тоже должна с тобой поехать, ведь тебе тяжело одному с ним будет в дороге.

– Правильно. Собирайся, сегодня вечером выезжаем.

Из этой затеи ничего не вышло. Мадлены в Алма-Ате не было. В доме были Милана и в роли служанки – старая чеченка. На просьбу Цанки последовал категорический отказ. Ему даже не показали ребенка.

– Я имею те же права на ребенка, – не выдержал в конце концов Арачаев, – дайте мне его хотя бы на месяц.

– Ни на секунду не получишь, – встала в угрожающую позу бывшая теща. – Во-первых, разъезды вредны, а во-вторых, от тебя он может набраться горской дикости и невоспитанности. Ребенок будет только у нас до восемнадцати лет, а там пусть сам решает. А ты больше сюда не заявляйся. Еще раз увидим – милицию вызовем. Понял? Лучше побольше высылай денег.

Однако эта семейная драма была услащена наиважнейшим событием национального масштаба. Двадцатый съезд Коммунистической партии Советского Союза в 1956 году осудил сталинскую национальную политику и поставил вопрос об исправлении ошибки истории. В 1957 году произошло знаменательное событие в жизни вайнахов – была восстановлена Чечено-Ингушская АССР. Через тринадцать мучительных лет – лишений, позора, унижения и истребления – чеченцы и ингуши смогли вернуться на родину.

Между тем местные власти стали чинить всевозможные препоны для выезжающих и искать выгоду себе. С одной стороны, возвратиться домой имели право только жители равнинных районов, а население горной Чечни лишалось этой возможности. С другой стороны, каждый чеченец и ингуш, мечтающий вернуться на родину, должен был откупиться от милиции и местного исполкома, то есть дать взятку в размере стоимости половины барана за человека.

Возвратившиеся домой чеченцы и ингуши встретили на родине яростный отпор населения, обжившего эти благодатные края. Каждый день шли драки и потасовки. Свои собственные дома, из которых вайнахи были насильно выселены, приходилось выкупать за большие деньги, иной вариант грозил тюрьмой или другим наказанием. Каждая ночь сопровождалась погромами чеченских кварталов и массовыми избиениями и поножовщиной. Наутро милиция заявляла, что виноваты во всем чеченцы, что они спровоцировали беспорядки своим возвращением на Кавказ. В Грозном два месяца шли митинги и демонстрации с требованием отправить обратно дикарей и преступников в пустыни Казахстана.

Тем не менее вайнахи возвращались на родину, упорно отстаивали родные земли и очаги, стойко выдержав все нападки, провокации и сопротивление новоявленных хозяев.

Семья Арачаевых смогла вернуться домой только в 1959 году. К этому времени у Цанки и Густан родился второй ребенок – сын. Назвали его Герзани.

22 февраля 1944 года в горном чеченском селе Дуц-Хоте проживало двести сорок шесть человек, еще тридцать два воевали в Советской Армии. Итого численность населения составляла двести семьдесят восемь человек. В 1959 году в село вернулись сто пятьдесят один человек, в том числе двадцать семь человек, рожденные в Казахстане. Аналогичная картина складывалась по всем населенным пунктам. Таким образом, в результате геноцида численность чеченцев и ингушей сократилась ровно наполовину. При этом не учитывается естественный прирост населения за тринадцать лет. Если ввести в расчеты среднестатистические показатели естественного прироста чеченцев и ингушей, то получается, что в живых остался только каждый третий вайнах.

Так же пострадали и другие репрессированные народы СССР: балкарцы, греки, карачаевцы, калмыки, корейцы, крымские татары, немцы. А в целом страдали все народы, в том числе не менее других и сами русские.

* * *

Возвратившись в Дуц-Хоте, Арачаев первым делом приступил к восстановлению надгробных памятников на родном кладбище Газавата. На это ушло два месяца кропотливого труда. Потом его попросили срочно трудоустроиться – предложили много ответственных должностей: от председателя исполкома в Шали до заместителя министра в Грозном. Цанка выбрал, по его мнению, самую мирную и спокойную должность – директора лесного хозяйства Веденского района. Как и прежде, он полностью отдался своей работе, с энтузиазмом стал наводить порядок в своем ведомстве. Все шло хорошо, и вдруг он вновь столкнулся с органами советского правопорядка.