Текст книги "О психологии западных и восточных религий"

177 Идеи, которые в вавилонской традиции присутствовали только в виде намеков, полностью развиваются и проясняются в Египте. Здесь я остановлюсь на них лишь вкратце, поскольку египетские прообразы Троицы подробно рассматриваются мною в другом, еще не завершенном исследовании символических оснований алхимии[259]259
  См.: Mysterium Conjunctionis. – Примеч. ред. оригинального издания.


[Закрыть]. Подчеркну лишь, что египетская теология решительно утверждает и выделяет сущностное единство (омоусию) бога-отца и бога-сына, которые оба воплощаются в фигуре фараона[260]260
  См.: Jakobson, Die dogmatische Stellung des Koenigs in der Theologie der alten Aegypter. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Третьего члена триады представляет божество Хамутеф[261]261
  Амон-Хамутеф, бог плодородия. – Примеч. ред.


[Закрыть] («Бык его матери»): это ка (kha)[262]262
  По воззрениям древних египтян, суть человека составляют несколько элементов, в том числе ка – жизненная сила, которая после смерти телесной оболочки переселяется в скульптурное изображение человека. – Примеч. пер.


[Закрыть], порождающая сила бога. В ней и через нее отец и сын соединяются не в триаду, но в триединство. Поскольку Хамутеф есть особая форма проявления божественного ка, мы вправе «говорить о триединстве бог – фараон – ка, где бог является «отцом», царь – «сыном», а ка – связующим звеном между тем и другим»[263]263
  Там же. – Примеч. авт.


[Закрыть]. В заключительной главе своей книги Якобсон проводит параллель между этим египетским представлением и христианским вероучением «Qui conceptus est de spiritu sancto, natus ex Maria virgine» («Кто зачат был Святым Духом, рожден Девой Марией»); по поводу этого места из исповедания веры он приводит слова Карла Барта: «Налицо и вправду некое единство Бога и человека; сам Бог его творит… Нет иного единства, кроме его собственного единства – в качестве Отца и Сына. Это единство есть Святой Дух»[264]264
  Там же; см. также: Barth, Credo. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Как породитель Святой Дух соответствует Хамутефу, который связывает отца с сыном и обеспечивает это единство. В данной связи Якобсон приводит комментарий Барта на Евангелие от Луки 1:35 («Дух Святой найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим»): «Когда в Библии говорится о Святом Духе, то речь идет о Боге как сочетании Отца и Сына, о vinculum caritatis»[265]265
  Узах любви (лат.). – Примеч. ред. См.: Barth, Theologische Existenz heute. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Божественное зачатие фараона происходит при посредстве Хамутефа в человеческой матери. Однако последняя, как и Мария, остается вне Троицы. Прайзигке[266]266
  Немецкий египтолог, учредил Институт папирологии в Гейдельберге. – Примеч. пер.


[Закрыть] указывает, что египтяне раннехристианской эпохи попросту перенесли традиционные представления о ка на Святого Духа[267]267
  См.: Preisigke, Der Gotterskraft der fruehchristlichen Zeit; также Vom gottlichen Fluidum nach aegypttscher Anschauung. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Этим объясняется и тот любопытный факт, что в коптской версии «Пистис София», датируемой третьим столетием, Святой Дух выведен двойником Иисуса, подобно подлинному ка[268]268
  Pistis Sophia, 121. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Египетская мифологема (Mythologem) сущностного тождества отца с сыном и зачатия последнего в теле царственной матери древнее Пятой династии (середина 3-го тысячелетия до н. э.). По случаю рождения божественного отпрыска, в котором являет себя Гор, бог-отец говорит: «Царством благодати будет правление его в сей земле, ибо в нем душа моя», а к ребенку он взывает: «Ты сын мой по плоти, мною порожденный»[269]269
  Ср.: «Ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя» (Евр. 1:5). – Примеч. авт.


[Закрыть]. «Заново восходит в нем солнце, которое несет он в себе от семени отца своего». Глаза его – солнце и луна, то есть очи Гора[270]270
  См.: Moret, Du Caractere religieux de la royalite pharaonique, II / Norden, Die Geburt des Kindes. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Из Евангелия от Луки (1:78 сл.) мы знаем, что слова «…по благоутробному милосердию Бога нашего, которым посетил нас Восток свыше, просветить сидящих во тьме и тени смертной» – относятся к отрывку из книги пророка Малахии (4:2): «А для вас, благоговеющие перед именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах[271]271
  Букв. «крылах». – Примеч. пер.


[Закрыть] его». Как тут не вспомнить сразу о крылатом солнечном диске египтян?

178 Эти идеи[272]272
  Другие материалы о языческих источниках: Nielsen, Der dreieinige Gott, II. – Примеч. авт.


[Закрыть] проникли в эллинистический синкретизм, а затем, через Филона и Плутарха, были восприняты христианством[273]273
  См.: Norden, ук. соч. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Потому неверно утверждать, как это делают иногда современные теологи, будто Египет оказал крайне незначительное влияние (если вообще оказал) на формирование христианских воззрений. Совсем наоборот, совершенно немыслимо, чтобы в Палестину проникали исключительно вавилонские идеи, учитывая, что эта маленькая промежуточная территория (Zwsichenland) долгое время пребывала в подчинении Египта и, сверх того, поддерживала теснейшие культурные связи со своим могущественным соседом, особенно со времени основания в Александрии процветающей иудейской колонии за несколько столетий до Рождества Христова. Трудно понять, что побуждает протестантских теологов, когда только возможно, представлять дело так, будто мир христианских идей как бы упал с небес. Католическая церковь достаточно либерально смотрит на миф об Осирисе, Горе и Исиде (по крайней мере, на подобающие его части) и трактует его как «предвестие» христианского мифа о спасении. Нуминозная сила мифологемы и ее значимость значительно подкрепляются, если удастся доказать ее архетипический характер. Архетип есть то, «quod semper, quod ubique, quod ab omnibus creditur»[274]274
  «Во что верят всегда, повсюду и все» (лат.). – Примеч. ред.


[Закрыть]; если не распознается сознательно, он появляется нежданно in his wrathful form[275]275
  В гневном обличье (англ.). – Примеч. ред.


[Закрыть], как темный «сын хаоса», как отъявленный злодей или как антихрист вместо Спасителя. Этот факт нам наглядно демонстрирует история современности.

179 Перечисляя дохристианские «источники» представления о Троице, мы не должны забывать о математико-философских спекуляциях греческого духа. Насколько нам известно, греческий дух различим уже в Евангелии от Иоанна, в тексте которого явно ощущается влияние гностицизма; позднее, в греческой патристике, он начинает приумножать (amplifizieren) и гностически интерпретировать архетипическое содержание Откровения. Пожалуй, наибольший вклад в формирование греческой мысли внес Пифагор со своей школой. Поскольку одно из проявлений Троицы основывается на числовой символике, не помешает подробнее изучить пифагорейскую числовую систему и выяснить, что говорили пифагорейцы о трех основных числах, которые нас интересуют. Целлер пишет: «Единица – это Первое, из которого возникли все другие числа и в котором должны соединяться противоположные качества чисел, четное и нечетное; двойка – первое четное число, тройка – первое нечетное и совершенное, потому что в нем мы впервые находим начало, середину и конец»[276]276
  Об этом см. у Аристотеля (De coelo, I). – Примеч. авт.


[Закрыть]. Пифагорейские воззрения оказали влияние на Платона, как явственно следует из «Тимея»; а поскольку это сочинение, в свою очередь, существенно повлияло на философские спекуляции последующих поколений, нам придется несколько углубиться в психологию числовой спекуляции.

180 Число один притязает на исключительность, с которой мы снова сталкиваемся в средневековой натурфилософии, где единица – вовсе не число, где первым числом выступала двойка[277]277
  Кажется, эти сведения восходят к Макробию (Commentarius in Somnium). – Примеч. авт.


[Закрыть]. Двойка есть первое число потому, что с нее начинаются разделение и умножение, благодаря которым только и возможен счет. С появлением числа два рядом с единым возникает иное; это событие настолько поразительное, что во многих языках «другое» и «второе» обозначаются одним словом. Также двойке соответствует идея правого и левого[278]278
  Ср. движение «круга иного справа налево» в «Тимее». – Примеч. авт.


[Закрыть], а еще, что примечательно, благоприятного и неблагоприятного – даже добра и зла. «Иное» может наделяться значением «зловещего» (sinistrum), ощущаться, по крайней мере, как нечто противоположное и чуждое. Поэтому, как утверждает некий средневековый алхимик, Господь не восславил второй день Творения, ибо в тот день (понедельник, dies lunae – «лунный день») возник binarius, иначе дьявол, двоичный и двуличный. Двойка предполагает единицу, отличную и отделяемую от неисчислимого единого. С появлением двойки, иными словами, из исходного единого выделяется единица, которая есть то же самое единое, но поделенное надвое. Единое и иное состоят в оппозиции друг другу, но единица и двойка никоим образом не противоположны, так как они суть просто числа, отличимые лишь своим арифметическим значением. Впрочем, единое стремится удержать свое «единичное» бытие, тогда как иное постоянно тщится стать другим, противостоящим единому. Но единое не желает отпускать иное, поскольку в противном случае оно утратит свое единство; иное же отталкивается от единого, чтобы обрести собственное существование. Так между единым и иным возникает напряжение противоположностей. А всякое напряжение между противоположностями завершается тем, что в итоге рождается нечто третье. В этом третьем напряжение снимается, а утраченное единство восстанавливается. Единство, абсолютное единое, неисчислимо, неопределимо и непознаваемо; оно становится познаваемым, лишь когда воплощается в единице, ибо иное, которое требуется для этого акта познания, в состоянии единения. Тройка есть развертывание единого в познаваемость. Следовательно, единство становится познаваемым; не распадись оно на полярные противоположности единого и иного, оно пребывало бы в состоянии, лишенном всякой определимости. Вот почему тройка оказывается подходящим синонимом для процесса развития во времени и поэтому составляет параллель самораскрытию Бога как абсолютного единства, развернутого в троичность. Взаимосвязь единства с троичностью может выражаться равносторонним треугольником[279]279
  См.: Harnack, Lehrbuch der Dogmengeschichte, II, где сравниваются схоластическое понятие Троицы и равносторонний треугольник. – Примеч. авт.


[Закрыть], где А = В = С, то есть тождеством трех элементов, причем тройственность во всей полноте содержится в каждом из трех по-разному обозначенных углов. Интеллектуальная идея равностороннего треугольника является мыслительной предпосылкой логического образа Троицы.

181 В дополнение к пифагорейскому истолкованию чисел нужно рассмотреть более непосредственный источник представлений о троичности, исполненный загадок диалог «Тимей», важный для греческого духа. Прежде всего процитирую классическое рассуждение из параграфов 31В-32А:

«По этой причине бог, приступая к составлению тела Вселенной, сотворил его из огня и земли. Однако два члена сами по себе не могут быть хорошо сопряжены без третьего, ибо необходимо, чтобы между одним и другим родилась некая объединяющая их связь. Прекраснейшая же из связей такая, которая в наибольшей степени единит себя и связуемое, и задачу эту наилучшим образом выполняет пропорция, ибо, когда из трех чисел – как кубических, так и квадратных – при любом среднем числе первое так относится к среднему, как среднее к последнему, и соответственно последнее к среднему, как среднее к первому, тогда при перемещении средних чисел на первое и последнее место, а последнего и первого, напротив, на средние места выяснится, что отношение необходимо остается прежним, а коль скоро это так, значит, все эти числа образуют между собой единство»[280]280
  Здесь и далее перевод С. Аверинцева. – Примеч. ред.


[Закрыть].

В геометрическому ряду, или прогрессии, частное (q) от деления следующих друг за другом членов остается одним и тем же, например: 2: 1 = 4: 2 = 8: 4 = 2; алгебраически это выражается как a, aq, aq². Значит, выстраивается следующая пропорция: 2 относится к 4 как 4 к 8, или а относится к aq как aq к aq².

182 За этим доводом в диалоге идет рассуждение с важными психологическими следствиями: если простая пара противоположностей, скажем огонь и земля, связывается чем-то средним (µέσον) и если эта связь является (геометрической) пропорцией, то один средний член может соединять лишь двухмерные фигуры, а для соединения трехмерных, телесных фигур требуется наличие двух средних членов. В «Тимее» говорится: «При этом, если бы телу Вселенной надлежало стать простой плоскостью без глубины, было бы достаточно одного среднего члена для сопряжения его самого с крайними. Однако оно должно было стать трехмерным, а трехмерные предметы никогда не сопрягаются через один средний член, но всегда через два». Соответственно, двухмерное сопряжение – еще не телесная реальность, ведь плоскость без протяженности в третье измерение есть лишь нечто умопостигаемое. Физической реальности необходимы три измерения и, как следствие, два средних члена. Сэр Томас Хит[281]281
  См. Heath, A History of Greek Mathematics, I; Cornford, Plato’s Cosmology. – Примеч. авт.


[Закрыть] излагает эту задачу в следующих алгебраических формулах:

1. Сопряжение земли (р²) и огня (q²) в двух измерениях:

р2: рq = рq: q².

Как видим, здесь µέσον представлен как рq.

2. Физическое сопряжение земли и огня, выраженных кубическими числами р³ и q³:

р3: p²q = p²q: pq² = pq²: q³.

Двумя средними членами выступают р²q и рq², которые соотносятся с физическими элементами воды и воздуха.

«Поэтому бог поместил между огнем и землей воду и воздух, после чего установил между ними возможно более точные соотношения, дабы воздух относился к воде, как огонь к воздуху, и вода относилась к земле, как воздух к воде. Так он сопряг их, построяя из них небо, видимое и осязаемое. На таких основаниях и из таких составных частей числом четыре родилось тело космоса, упорядоченное благодаря пропорции, и благодаря этому в нем возникла дружба, так что разрушить его самотождественность не может никто, кроме лишь того, кто сам его сплотил».

183 Соединение одной пары противоположностей дает единственный результат – двухмерную триаду: p² + pq + q². Эта плоская фигура не реальна, а умопостигаема. Для выражения физической реальности необходимы две пары противоположностей, образующих quaternio (четвертичность):

p² + p²q + pq² + q². Здесь мы встречаем – во всяком случае, в завуалированной форме – то же противопоставление тройки и четверки, намек на которое содержится в начальных словах «Тимея». Гете интуитивно ухватил значимость этого намека, когда в «Фаусте» говорит о четвертом кабире, что тот «один – бесспорный, / Чьим мыслям все они покорны»[282]282
  Здесь и далее цитаты из «Фауста» в переводе Н. Холодковского. – Примеч. ред.


[Закрыть], а о восьмом, «какого прежде не было в помине», – что о нем следует справиться «на Олимпе»[283]283
  Подробнее см. в моей работе «Психология и алхимия», абз. 203 и далее. – Примеч. авт.


[Закрыть].

184 Любопытно отметить, что Платон начинает с представления единства противоположностей интеллектуальной задачей (в двух измерениях), но затем приходит к осознанию того факта, что решение этой задачи никак не приближает к реальности. В первом случае мы сталкиваемся с самоподдерживаемой триадой, а во втором – с четвертичностью. Эта же задача занимала умы алхимиков более тысячи лет, а как «аксиома Марии Пророчицы» (Еврейки или Коптки[284]284
  Легендарная первая женщина-алхимик, о которой упоминается в алхимическом трактате Зосимы. Так называемая аксиома Марии гласит: «Одно становится двумя, а два – тремя, и [благодаря] третьему одно – четвертое». – Примеч. пер.


[Закрыть]) она проникла в сны современных людей[285]285
  Это следует из анализа сновидений в «Психологии и алхимии». – Примеч. авт.


[Закрыть], тогда как в психологии присутствует как противопоставление функций сознания, три из которых относительно дифференцированы, зато четвертая, недифференцированная функция, оказывается «низшей», «неприрученной», неприспособленной, неконтролируемой и примитивной; вследствие ее «загрязнения» коллективным бессознательным, она также обретает архаические и мистические качества, выступая полной противоположностью наиболее дифференцированной функции. Например, если наиболее дифференцированной функцией считать мышление, тогда неполноценной[286]286
  Разумеется, для наиболее дифференцированной функции. – Примеч. авт.


[Закрыть] четвертой функцией окажется чувство[287]287
  См. определения в «Психологических типах». – Примеч. авт.


[Закрыть]. Вот почему начальные слова диалога в «Тимее»: «Один, два, три – а где же четвертый из тех, что вчера были нашими гостями, любезный Тимей» – звучат знакомо для психолога и алхимика, для которого, как и для Гете, не подлежало сомнению, что под этими словами Платон подразумевал нечто загадочное и важное. Теперь мы видим, что за ними таилась дилемма следующего свойства: то, о чем мы думаем, – это лишь простая мысль или же реальность – или, по крайней мере, нечто, способное воплотиться в реальность? Для всякого философа, который не желает становиться обыкновенным болтуном, это задача первостепенной важности, ничуть не уступающая в значимости моральным проблемам, теснейшим образом с нею связанным. Платон на собственном жизненном опыте мог убедиться, насколько трудно сделать шаг от двумерного мышления к его воплощению в трехмерной реальности[288]288
  Ср.: у Шиллера: «…тесен мир, а разум беспределен! / Различным мыслям жить легко в ладу, / Однако трудно людям не столкнуться / В пространстве ограниченном». – Примеч. авт. («Смерть Валленштейна», II, перевод Н. Славятинского. – Примеч. ред.).


[Закрыть]. Уже со своим другом Дионисием Старшим, тираном Сицилии, у него возникло столько разногласий, что этот политик-философ замыслил продать Платона в рабство, и только счастливый случай, выкуп друзьями, избавил Платона от этой горькой участи. Попытки осуществить на практике свои философско-политические теории при Дионисии Младшем тоже провалились, и с тех пор Платон навсегда зарекся заниматься политической деятельностью. Метафизика, как ему казалось, открывала больше возможностей, чем неподвластный разуму посюсторонний мир. Если коротко, то лично для него важнее был двухмерный мир мысли, и это особенно наглядно проявляется в «Тимее», который был написан уже после того, как Платон разочаровался в политике. Обычно этот диалог относят к позднейшим сочинениям философа.

185 В этих обстоятельствах начальные слова диалога, которые нельзя считать ни шутливой прихотью автора, ни обыкновенной случайностью, приобретают довольно-таки меланхолическое значение: один из четверых отсутствует, потому что «с ним приключилась какая-то хворь». Если трактовать эту вступительную сцену символически, она будет означать, что отсутствует один из четырех элементов, составляющих физическую реальность, – либо воздух, либо вода. Если нет воздуха, то отсутствует связь с духом (огнем), а если нет воды, то отсутствует связь с повседневной реальностью (землей). Платон едва ли мог пожаловаться на отсутствие связи с духом, и недостающим, желанным элементом было для него, скорее, конкретное воплощение идей. Ему же приходилось довольствоваться гармонией невесомых, воздушных мыслительных построений и плоской бумажной поверхностью, лишенной глубины. Шаг от тройки к четверке обнажил перед ним нечто чуждое и неожиданное, нечто тяжелое, косное и ограниченное, каковое невозможно ни приуменьшить, ни изгнать никакими заклятиями вроде µὴ ὄν или privatio boni (лишения блага). Даже прекраснейшее из творений Божества затронуто этой порчей, а праздность, глупость, злоба, неудовлетворенность, болезненность, старость, смерть наполняют собой великолепное тело «благословенного бога» (seligen Gottes), пораженной хворью мировой души; это поистине прискорбное зрелище, но внутренний взор Платона воспринимал все иначе:

«Весь этот замысел вечносущего бога относительно бога, которому только предстояло быть, требовал, чтобы тело [космоса] было сотворено гладким, повсюду равномерным, одинаково распространенным во все стороны от центра, целостным, совершенным и составленным из совершенных тел. В его центре построявший дал место душе [47], откуда распространил ее по всему протяжению и в придачу облек ею тело извне. Так он создал небо, кругообразное и вращающееся, одно единственное, но благодаря своему совершенству способное пребывать в общении с самим собою, не нуждающееся ни в ком другом и довольствующееся познанием самого себя и содружеством с самим собой. Предоставив космосу все эти преимущества, [демиург] дал ему жизнь блаженного бога».

186 Этот мир, сотворенный богом, сам выступает как божество, как сын самопроявляющегося отца. Сущий бог, этот мир наделяется демиургом душой, которая древнее тела («Тимей», 34В). Мировая душа творится демиургом так: он составляет смесь неделимого и делимого, тем самым создавая третью форму существования. Природа третьей сущности независима от «тождественного» и от «иного». На первый взгляд кажется, что «тождественное» совпадает с неделимым, а «иное» – с делимым[289]289
  Гомперц (см.: Griechische Denker, II,) говорит о двух первичных субстанциях, которые в «Филебе» и «Тимее» обозначаются следующими именами: предел и беспредельное, тождественное и иное, делимое и неделимое. Он добавляет, что ученики Платона рассуждали о единстве, о большом и малом и о двойственности. Отсюда ясно, что и Гомперц рассматривает тождественное и неделимое как синонимы, упуская из вида сопротивление иного и фундаментальную четверичность мировой души (см. далее). – Примеч. авт. Т. Гомперц – немецкий философ-позитивист, историк античной философии. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Текст Платона звучит так: «Из той сущности, которая неделима и вечно тождественна (sameness в переводе Корнфорда. – Авт.), и той, которая претерпевает разделение в телах, он создал путем смешения третий, средний вид сущности, причастный природе тождественного и природе иного, и подобным же образом поставил его между тем, что неделимо, и тем, что претерпевает разделение в телах» («Тимей», 35A). Далее демиург заново смешал эти три начала, «силой принудив не поддающуюся смешению природу иного к сопряжению с тождественным». В итоге, слитые с бытием три сущности сделались одним[290]290
  «…τὴν θατέρον φύσιν δὺσµεικτον οὗσαν εις ταὺτòν σουαρµόττων βία, µειγνύσ δὲ µετά τῆς οὺσίας» – «Слив их таким образом при участии сущности и сделав из трех одно» («Тимей»). – Примеч. авт.


[Закрыть].

187 Мировая душа, выражая управляющий принцип всего физического мира, обладает поэтому триединой природой; а поскольку мир для Платона является δεύτερος θεός, или вторым богом, то мировая душа предстает как откровение или как развернутый божественный образ[291]291
  Ср. текст «Тимея», где первый бог зовется «Отцом», а его творение описывается как воспроизведение исходного «образа», то есть его Самого. – Примеч. авт.


[Закрыть].

188 Платоновское описание фактической процедуры творения выглядит достаточно странно и нуждается в пояснении. В первую очередь бросается в глаза дважды употребленное слово συνεκεράσατο («он смешал»). Почему смешение должно повторяться, ведь, во-первых, смесь уже состоит из трех элементов и в конце также содержит не более трех, а во-вторых, тождественное и иное как будто соответствуют неделимому и делимому? Впрочем, эта видимость обманчива. В ходе первого смешивания ничто не показывает, что делимое упорно противилось и его пришлось насильно сочетать с неделимым, как в случае другой пары противоположностей. Скорее, в обоих примерах налицо объединение двух особых пар противоположностей[292]292
  Это как будто подтверждается тем фактом, что первая пара противоположностей соотносится с οὐσία (сущностью), а вторая – с φύσις (природой). Если проводить различие между οὐσία и φύσις, то последнюю, пожалуй, можно признать более конкретной из двух. – Примеч. авт.


[Закрыть], каковые, будучи призванными образовывать единство, могут быть расположены в следующей quaternio (четвертичности):

Неделимое и делимое составляют со своим µέσον (средним членом) простую триаду, чья «особая сущность» сопричастна тождественному и иному. Эта триада соотносится с представлением о мысли, которая пока не стала реальностью. Для этого необходимо второе смешение, в которое иное привносится насильно. Поэтому иное есть четвертый элемент, по своей природе выступающий «противником», который сопротивляется гармонии. Правда, как говорится в диалоге, именно с четвертым элементом неразрывно связано желание быть[293]293
  Ср. реплику Мефистофеля в «Фаусте»: «Дрянное Нечто, мир ничтожный, / Соперник вечного Ничто, / Стоит, не глядя ни на что». – Примеч. авт.


[Закрыть]. Вполне естественно здесь предположить, с каким нетерпением должен философ воспринимать упрямство действительности, что отказывалась соответствовать его идеям. Быть может, ему приходило на ум, что при определенных обстоятельствах «разумность» должна навязываться силой.

189 Приведенный отрывок в целом далеко не прост. Существует множество его переводов и еще больше истолкований. Ключом к пониманию текста служат слова: συνέστησεν ἐν µέσω τοῦ τε ἀµεροῦς, букв.: «Он составил (некий вид природы тождественного и иного) посередине между неделимым (и делимым)». Следовательно, средний член второй пары противоположностей будет совпадать со средним членом первой пары. Результатом окажется фигура quincunx[294]294
  Квинкункс – геометрический узор из пяти точек, причем четыре из них образуют квадрат или прямоугольник, а пятая находится в центре. Своим названием этот узор обязан одноименной древнеримской монете. – Примеч. перев


[Закрыть], поскольку две пары противоположностей обладают общим µέσον (средним членом) или τρίτον εἶδος (третьим видом):

190 Я расположил пары противоположностей рядом друг с другом, а не против друг друга, как на предыдущей схеме, чтобы яснее показать их соединение в одном-единственном среднем члене. На данной схеме следует различать три элемента: две пары противоположностей и один общий для обоих пар средний член. На мой взгляд, именно эти три элемента подразумеваются в словах «καὶ τρία λαβὼν αὐτὰ ὄντα» («взяв эти три сущности»). Поскольку среднее названо в тексте τρίτον εἶδος (третьим видом), можно предположить, что пары противоположностей принимаются как представляющие первый и второй виды: неделимое = первому виду, делимое = второму виду, среднее = третьему и т. д. Объединение в quincunx обозначает сочетание четырех элементов в мировом теле. Томас Тейлор в своем комментарии к «Тимею» (1804), отмеченном сильным влиянием Прокла[295]295
  Античный философ-неоплатоник, в учении которого уделялось много внимания космической душе. – Примеч. пер.


[Закрыть], говорит следующее: «For those which are connected with her ‹anima mundi› essence in a following order, proceed from her according to the power of the forth term (4), which possesses generative powers; but return to her according to the fifth (9) which reduces them to one»[296]296
  См.: Taylor, Plato: Timaeus and Critias. – Примеч. авт. «Ибо те, что связаны с ее ‹мировой души› сущностью, следующим порядком исходят от нее силою четвертого элемента (4), владеющего силами порождения; но возвращаются к ней согласно пятому (9), каковой сводит их в одно» (англ.). – Примеч. ред. Т. Тейлор – британский философ-неоплатоник и переводчик трудов Аристотеля и Платона, а также орфических фрагментов. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Еще одним подтверждением четвертичности мировой души и мирового тела может служить тот отрывок, в котором демиург разделяет прежде цельный состав на две части, а затем складывает обе части крест-накрест наподобие буквы X («Тимей 36B»). Согласно Порфирию[297]297
  Древнегреческий философ, астролог и математик; был не чужд мистике и написал несколько философско-мистических сочинений. – Примеч. пер.


[Закрыть], знак X внутри круга у египтян выражал мировую душу[298]298
  См.: Taylor, ук. соч. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Вообще-то это иероглиф, обозначающий понятие «город»[299]299
  См.: Griffith, A collection of Hieroglyphs, fig. 142.  = схема поселения с перекрестными улицами. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Возможно, Платон пытался наметить очертания той мандальной структуры, которая позднее появится в диалоге «Критий» как описание столицы Атлантиды.

191 Двойное смешение можно трактовать как параллель к двум µέσον физическим элементам (ср. выше). Корнфорд, напротив, считает, что здесь Платон отсылает к трем intermedia (промежуточным звеньям), которые обозначаются как Intermediate Existence, Intermediate Sameness и Intermediate Difference (промежуточное бытие, промежуточное тождество и промежуточное различие)[300]300
  Корнфорд исходит из допущения, что неделимое и делимое внутри Existence, Sameness и Difference суть противоположные атрибуты всех трех принципов. Не уверен, что текст Платона позволяет подобную операцию. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Прежде всего он подчеркивает троякий характер процедуры, а не четверку задействованных субстанций. В Средние века тоже встречается представление о quatuor elementa (четырех элементах: А, В, С, D) и tria regimena (трех процедурах), которые соединяют эти элементы следующим образом: АВ, ВС и CD. С этой точки зрения комментатор, как кажется, упускает тонкую отсылку Платона к «строптивости» четвертого элемента.

192 Мы вовсе не склонны считать, что идеи, выведенные нами из текста «Тимея», суть сознательные соображения самого Платона. При всей его несомненной гениальности отсюда никоим образом не следует, что мысли Платона все до единой были сознательными. Например, задача четвертого элемента, безусловно, важнейшего составного звена целостности, едва ли в полной мере им осознавалась, иначе насильственность объединения элементов в гармоничную систему показалась бы Платону, наверное, чересчур отталкивающей. Кроме того, Платон не настаивал бы столь непоследовательно на тройственности мировой души. Опять-таки, я не возьмусь утверждать, что Платон сознательно соотносил начальные слова «Тимея» с разбираемой далее в диалоге задачей сопротивления четвертого элемента. Все указывает на то, что выбор этих слов был подсказан тем же бессознательным spiritus rector (духовным проводником), который дважды побуждал Платона написать тетралогию, причем оба раза четвертое сочинение оставалось незавершенным[301]301
  См.: Gomperz, Griechische De rnker, II. – Примеч. авт. Имеются в виду следующие платоновские тексты: первая тетралогия – «Государство», «Тимей», «Критий» (незаконченный) и «Гермократ» (не написан); вторая тетралогия – «Теэтет», «Софист», «Политик» и «Философ» (не написан). В отечественной традиции принято выделять в платоновских диалогах девять тетралогий, вторая и восьмая из которых частично совпадают с тетралогиями Гомперца (вторая – «Кратил», «Теэтет», «Софист» и «Политик»; восьмая – «Клитофонт», «Государство», «Тимей» и «Критий». – Примеч. пер.


[Закрыть]. Тот же фактор оставил Платона на всю жизнь холостяком, как бы подтверждая маскулинность его образа триадического божества.

193 Чем ближе история подходит к началу современного летосчисления, тем более абстрактными и духовными становятся боги. Даже Яхве пришлось подчиниться этому преображению. В александрийской философии последних столетий до Рождества Христова налицо не только изменение божественной сущности, но и сближение с двумя другими божественными фигурами – Логосом и Софией. В совокупности они образуют триаду[302]302
  См. Leisegang, Der Heilige Geist. – Примеч. авт.


[Закрыть], и это наглядное предвоображение последующей христианской Троицы.