Текст книги "Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1"

Глава сорок восьмая

Однако я все же и сама немного струхнула. Страх заразителен. Проходя мимо помещения, где жили слуги, я заметила Сесилью, и обрадовалась. Мне не хотелось, чтобы с этой девушкой что-то случилось. Хорошо, что она в безопасности.

Я направилась в комнаты Санчо Пико. Я шла к нему открыто, не прячась. Ведь ничего неестественного или дурного в том, что я в такой ситуации хочу поговорить с ним, получить какие-то разумные объяснения, не было.

Дверь, ведшая в его апартаменты, оказалась заперта. Я осторожно постучала.

Меня интересовала позиция Санчо в данном случае. Коринна назвала его «нервным» и «чувствительным». Но почему? Я не успела у нее спросить. Что ж, сейчас я все узнаю у него самого.

Санчо открыл мне сам. Возможно, слуга, предоставленный в его распоряжение Карлтонами, принимал участие в конной погоне.

– Здравствуй, Санчо. Ты, конечно, все знаешь.

– Вижу, что тебе, Эмбер, уже кое-что известно.

– Я бы хотела поговорить с тобой. По-моему, ты один можешь хоть что-то объяснить мне. Брюс уехал. Коринна встревожена и нервна.

– Представляю себе, что творится в доме, – он усмехнулся.

– Да, шум, суета. Коринна не позволила детям выйти на прогулку в сад.

– Она по-своему права.

– Мы говорили о тебе.

– И что же вы обо мне сказали?

– Может быть, ты все-таки впустишь меня и позволишь мне сесть?

– Милая Эмбер, в другое время я бы даже позволил тебе лечь, но сегодня у меня совершенно нет настроения.

– У меня – тоже, – ввернула я.

Он широко распахнул дверь, впуская меня. Я вошла. На кожаном диване лежал раскрытый том трагедий Шекспира. Вероятно, перед моим приходом Санчо читал лежа.

– Может быть, я не вовремя? Ты читал…

– Нет, нет, прошу тебя, садись. Мне и самому хочется поговорить. А Шекспир – собеседник слишком возвышенный.

Мы сели рядом на диване.

– Так, значит, вы с Коринной сплетничали обо мне?

– Я бы не назвала это сплетничаньем.

– А как бы ты это назвала?

– Ну, например, я сказала бы, что мы обменялись несколькими фразами.

– Хотел бы я слышать эти фразы!

В его странном ироническом, почти ерническом тоне я и вправду ощутила нервность. Но чем же эта нервность вызвана?

– Я спросила, почему ты не вышел к завтраку.

– Да, я попросил, чтобы завтрак мне подали сюда. И обедать, и ужинать намереваюсь здесь. И вообще намереваюсь в самое ближайшее время уехать. На следующей неделе в порт направляется несколько кораблей.

Я не знала, что и думать. Санчо прежде казался мне храбрым и решительным человеком. Неужели это бегство нескольких рабов-негров так напугало его? Нет, это на него совсем не похоже. Здесь что-то другое. Но что?

– Коринна была очень взволнована, – продолжала я, – она тревожилась за Брюса и детей. Твое поведение она никак не объяснила, только сказала, что ты нервен и чувствителен.

– Нервен и чувствителен? Да нет, я скорее считаю себя бесчувственным. Но я бы не хотел спорить с Коринной. Я сильно сомневаюсь в ее способности рассуждать и мыслить логически.

– А в моих способностях подобного рода?

– Ты – другое дело!

– Но, Санчо, объясни мне все же, что происходит и как объяснить твое поведение? Не могу же я действительно поверить в то, что у тебя слабые нервы и ты не выходишь в столовую и желаешь поскорее уехать отсюда, потому что боишься!

– Ты все правильно понимаешь, Эмбер. Я ничего не боюсь. Но мне глубоко противна вся эта ситуация.

– Да, я понимаю, что это и в самом деле неприятно. Тем более, что Карлтоны не обращаются жестоко со своими рабами. Этот побег мне даже не очень понятен. Бежать из спокойного дома в джунгли!

– Но, Эмбер, ты умна, скажи мне, приятно было бы тебе кому-либо принадлежать? Да, принадлежать, как дом, диван, плантация…

Я хотела было ответить, что подобное просто не могло бы со мной произойти; но вовремя вспомнила о том, как негодяй Мердок угрожал продать меня в рабство.

– Конечно, мне было бы неприятно кому бы то ни было принадлежать. Но, прости, Санчо, я не могу сравнивать чувства образованного человека с чувствами полудикаря!

– Значит, ты полагаешь, что существует такой уровень чувств, когда человеку приятно быть рабом?

– Но, Санчо, разве у себя на родине, в Африке, эти негры были бы свободными? Разве они не находились в общественных отношениях неравенства и несправедливости? Почему же Карлтоны должны проявлять справедливость в то время, как никто на свете ее не проявляет?

– Все это, может быть, и верно, Эмбер, но кто может запретить мне отстраняться от всего этого? Это именно та разновидность несправедливости, с которой я не желаю иметь ничего общего! И не думаешь ли ты, Эмбер, что если Карлтоны действительно полагают себя образованными людьми, они не должны позволять себе иметь рабов, независимо от того, кем эти рабы являлись у себя на родине. Да, какому-нибудь африканскому племенному царьку, не знающему, что такое письменность, не стыдно владеть рабами, но человеку образованному…

– Хорошо, Санчо, допустим, Карлтоны освободят своих рабов. Но как на это посмотрят остальные плантаторы? Они могут просто возненавидеть эту семью. Нужно быть таким одиноким философом, как ты, чтобы пренебрегать общественным мнением. А Карлтоны – люди обыкновенные, хотя образованные.

– Лорд Карлтон пользуется здесь уважением, он весьма влиятелен. Он мог бы добиться принятия закона, освобождающего рабов.

– Я не сомневаюсь в том, что лорд Карлтон вовсе не в восторге от своего положения рабовладельца, но, вероятно, он ничего не в состоянии сделать.

– Ты так трогательно защищаешь лорда Карлтона. Бедняжка, у него в жизни не было иного исхода, кроме как владеть тысячей негров! Ты и вправду полагаешь, что он не мог бы сделать карьеру в Англии, в Лондоне; или во Франции, в Париже, где рабства нет?

Я задумалась.

– Когда-то лорд Карлтон говорил мне, что презирает ту суетность, фальшь и лживость, что царят при дворе, и потому хочет жить на новом, молодом континенте, – сказала я.

Санчо Пико захохотал. Я посмотрела на него с изумлением.

– Прости, Эмбер, – он взял меня за руку. – И не думай, что я сошел с ума. Но согласись, что это и вправду смешно: лорд Карлтон настолько благороден, что не может смириться с лживостью и фальшью Уайтхолла, но легко примиряется с местной провинциальной скукой и косностью, и главное, с вопиющей несправедливостью того, что одни люди могут быть рабами других. Смешно, не так ли?

– Скорее трагично, – сухо сказала я. – Но лучше скажи мне, почему ты ничего не предпринимаешь? Лорд Карлтон владеет рабами и это дурно. Но что делаешь ты для устранения такой несправедливости, как рабовладение?

– Эмбер, дорогая, максимализм тебе не идет! Да, я принадлежу к тем людям, которые, не имея возможности и достаточно сил для того чтобы устранить несправедливость, сами по возможности от нее устраняются.

– Но почему ты согласился отправиться в гости на плантации?

– Гм! – он дернул бородку. – Во-первых, мне не хотелось расставаться с тобой; а во-вторых, мне было любопытно, как воспримешь плантации ты. Ведь ты намеревалась сама сделаться плантаторшей.

– Почему ты не отговаривал меня?

– Я хотел, чтобы ты сама все увидела.

Я смотрела на его лицо, на близорукие загадочные темные глаза за стеклами очков.

– Санчо, ты сказал, что здесь, в Америке, провинция и скука.

– Да, здесь не Европа.

– Тогда почему же ты живешь здесь?

– Именно поэтому!

– Не понимаю.

– Вероятно, я не менее благороден в некоторых отношениях, нежели лорд Карлтон, – он иронически улыбнулся. – Меня также тяготит фальшь и раздражает суетность. И отстраниться от всего этого мне легче здесь, нежели в Европе.

Я вздохнула и снова посмотрела на него.

– Скажи, Санчо, а что ты думаешь об этих толках насчет того, что аборигены и негры из Африки владеют неким магическим знанием?

– Думаю, что это чушь!

– Так безапелляционно?

– Да.

Я пересказала ему историю несчастного Орасио.

– У этого случая, конечно, должно быть естественное объяснение, – сказал Санчо. – Я уверен, ты и сама так полагаешь.

– Ты прав в отношении меня. Но можешь ли ты найти это объяснение?

– Честно признаюсь, не могу. У меня недостаточно знаний о джунглях, о тех животных, птицах и насекомых, что там водятся. Но если у меня недостаточно знаний, это вовсе не означает, что я должен довольствоваться суевериями. По мне, так лучше признать недостаточность своих знаний, нежели исповедовать суеверия.

– А как же люди, живущие в джунглях?

– Не сомневаюсь в том, что они не бог весть как многочисленны и вконец одичали.

– Ты считаешь, они не представляют опасности?

– Почему же! Они могут нападать, но думаю, они очень боятся белых плантаторов, которые богаты и прекрасно вооружены.

– Значит, по-твоему, никакой магии не существует?

– Нет. Разумеется, можно приготовить какую-нибудь ядовитую настойку из трав и шептать над ней заклинания. Но подействуют не заклинания, а яд.

– А все эти жрецы и колдуны дикарей…

– А все наши попы…

– О! – я выразительно посмотрела на него. – Еще во что ты не веришь, дон Санчо Пико?

– Разве ты уже не догадалась, храбрая женщина? Я не верю в Бога. Я не верю в то, что существует высшее начало, наделенное разумом, подобным человеческому.

– Я знаю, что за такое в Испании сжигают на костре. Вероятно, это одна из причин, побудивших тебя бежать в Америку?

– Тебе не откажешь в проницательности.

– А я еще раз убеждаюсь в том, что ты храбрец. Но меня интересует твое настроение. Когда я вошла, ты сказал, что охотно позволил бы мне прилечь, если бы оно у тебя было. А как теперь?

– Оно есть!

Восхищение его умом и свободолюбием придало мне пылкости. Он был нежен. Время, оставшееся до обеда, пролетело незаметно.

– Ты так и не сойдешь к обеду? – спросила я.

– Нет, распорядись, чтобы мне принесли сюда.

– Я бы хотела разделить с тобой трапезу, но это было бы неловко. Не знаю, как отнеслась бы к этому Коринна.

Санчо согласился со мной.

Глава сорок девятая

Я отправилась в свои комнаты – умыться и переодеться к обеду. Звонком я вызвала Сесилью. Я не сомневалась, что она в курсе всех домашних событий и новостей.

Девушка прибежала и занялась мной, явно горя желанием поделиться со мной последними сплетнями и новостями.

Я решила помочь ей, облегчить ее положение.

– Ну, что нового, Сесилья? – первая задала я вопрос.

– Ах, вы целый день беседовали с доном Санчо и, конечно, ничего не знаете!

Это свое «беседовали с доном Санчо» она выговорила с самым что ни на есть невинным видом.

– Зато ты, как всегда, знаешь даже больше, чем тебе полагается. Но я не стану на тебя сердиться. Рассказывай скорее!

Она причесывала меня, но то и дело откладывала гребень, всплескивала руками, присаживалась на стул и ахала.

– Ах, ваша светлость, госпожа Эмбер, вы, конечно, знаете про наших беглецов?

– Знаю, но не так уж много. Кто они?

– Я тоже не знаю их имен, но они наверняка колдуны! Кто, кроме колдунов, решится бежать в джунгли!

– Их так и не поймали?

– Поймали, ваша светлость. Лорд Карлтон как узнал, что ночью они сбежали, так утром собрал соседей и кинулись в погоню на самых быстрых лошадях, с собаками-волкодавами!

Я зябко передернула плечами. Мне было неприятно знать о том, что человек, которого я любила, отец моего ребенка, гонится за людьми, за себе подобными, и травит их собаками.

– И давно их поймали? – спросила я.

– Да как раз перед обедом, ваша светлость.

– И что же с ними собираются делать? Ты, наверное, и это знаешь?

– Ох, не знаю в точности, – она наклонилась к моему уху и зашептала, щекоча мочку своими полными губами. – Думаю, то есть, не думаю, а знаю… То есть, и не знаю, а так обычно и делают в здешних местах… Их повесят!..

Мне сделалось совсем скверно.

Я понимала, что Сесилья не может быть со мной полностью откровенна. Ведь я – госпожа, а она – рабыня-служанка. Но все же я не удержалась и рискнула спросить ее:

– Сесилья, как ты думаешь, правильно ли поступили они?

– Кто, ваша светлость?

– Рабы, которые сбежали.

– Правильно ли? Конечно, нет! Бежать из такого дома, где с ними так хорошо обращались!

– Но ведь они все равно, несмотря на это хорошее обращение, оставались рабами!

– Ну и что с того! А разве я не рабыня? Так уж судил Господь: одни – господа, другие – рабы!

– И тебе не хочется быть свободной?

– Так уж судил Господь! – упрямо повторила она.

– Ты очень веришь в Господа?

– Как это «очень» или «не очень», не понимаю! Я верю всей душой и всем сердцем.

Я подумала, что дальнейшие расспросы бесполезны, но на всякий случай все же спросила еще:

– А помнишь ту историю о мулатке Хуане и донье Консепсион?

– Как же не помнить!

– Ты считаешь, Хуана поступила дурно, отомстив своей мучительнице?

– Хуана продала душу дьяволу. Она была колдунья. Разве можно ради какой-то мести жертвовать нашим вечным спасением?!

Я согласилась с ней и отпустила. А сама думала о том, что вот как странно; рассуждения Санчо логичны и нельзя не признать его правоты. Но разве рассуждения Сесильи менее логичны? И, возможно, эти две логические системы параллельны и не соприкасаются.

Глава пятидесятая

За обедом мы снова были одни с Коринной. Почему нет Санчо, я уже знала. Но меня удивило отсутствие лорда Карлтона. Ведь беглецы пойманы, он вернулся.

Коринна показалась мне еще более нервной, чем за завтраком. Я понимала, что ее тяготит и отвращает мысль о предстоящей экзекуции.

– Где Брюс? – спросила я.

– Он занят, – ответила она кратко.

Я хотела было сказать, что знаю о поимке беглецов. Но, поразмыслив, решила, что этого говорить вовсе не следует. Это прозвучало бы как издевательство.

Внезапно Коринна обернулась ко мне и отложила ложку. На глазах ее заблестели крупные капли слез.

– Ах, Эмбер, Эмбер, ведь ты знаешь Брюса! Ты знаешь, какой это благородный и справедливый человек! – Она тоже поняла, что я знаю о том, что пойманных рабов должны казнить. – Но он ничего не может сделать! Таков здешний обычай. Пойманных беглых рабов вешают. Если Брюс позволит себе нарушить это правило, он навлечет на нашу семью гнев всей округи. Пойми, мы живем здесь, мы не можем пренебрегать здешними обычаями!..

Я встала, обошла стол и порывисто обняла Коринну.

– Но кто вас принуждает здесь жить, Коринна? Если уж вы не хотите жить в Европе, почему бы вам не перебраться в город?

– Нет, – Коринна смутилась, – мы уже привыкли жить здесь. Здесь простор, детям есть, где гулять, это полезно для их здоровья. Мы вложили в устройство нашей усадьбы столько сил, что мы просто не можем ее покинуть! – Она заплакала.

Я нежно целовала ее мокрые от слез щеки, гладила по волосам.

Я твердо решила, что когда за ужином или утром за завтраком увижу Карлтона, то не стану даже заговаривать с ним о случившемся. Если он ничего не может изменить, если он сам – раб сложившихся обстоятельств, то стоит ли его мучить напрасно…

За ужином снова не было ни Санчо, ни Брюса.

– Брюс тоже решил поужинать в своей комнате, – сказала мне Коринна.

В этот день я не виделась со своим сыном. Я просто не знала, как держаться с ним. Осуждать происходящее? Но было ли бы это честно по отношению к Коринне и Карлтону? Делать вид, будто ничего особенного не происходит? Нет, я бы не смогла так притворяться. Да и зачем…

После ужина Коринна снова ушла к детям, посмотреть, как их будут укладывать спать. Она должна была побеседовать и с моим сыном. Мне было немного неловко. Я как будто перекладывала на ее хрупкие плечи все заботы о моем сыне. Но ведь этого хотел Брюс. Во всяком случае, я лишена возможности воспитывать сына, как бы мне хотелось. Но, может быть, встречи с Санчо и беседы с ним помогут моему мальчику вырасти человеком незаурядным…

Я снова задумалась. Так ли уж хорошо быть незаурядным, необыкновенным человеком? Можно ли считать дона Санчо счастливым? Но все же я бы не хотела, чтобы мой сын вырос заурядным ничтожеством…

Я поднялась к себе, позвала Сесилью, чтобы она раздела меня и причесала на ночь.

– Сесилья, – вдруг обратилась я к служанке, – ты знаешь, ведь я собиралась купить плантацию…

– О! – воскликнула служанка, – купите, ваша светлость, купите непременно!

– Нет, Сесилья, после того, что произошло, я никогда не решусь на такое рискованное предприятие.

– А что же такого произошло?! – с жаром возразила негритянка. – Что же такого произошло?! – повторила она почти гневно. – Несколько строптивых рабов осмелились сбежать от добрых хозяев и понесли за это справедливое и заслуженное наказание… Ну так что?

– Ах, Сесилья, Сесилья, – я грустно покачала головой.

Я уже поняла, что все разновидности человеческого рабства и несправедливости остаются столь постоянными во многом потому, что сами жертвы и рабы испытывают некое странное и, видимо, в высшей степени свойственное человеку наслаждение от своего мучительного и зависимого положения, готовы всячески оберегать и охранять это положение, и возмущаются, когда им подобные пытаются протестовать. Кажется, это особенно свойственно женщинам и рабам.

– Купите, купите плантацию, – продолжала уговаривать меня Сесилья.

– Но почему, почему ты этого так хочешь? Я не понимаю тебя, Сесилья!

– Что же тут непонятного, ваша светлость! Ведь если вы купите плантацию, вы тем самым осчастливите рабов. Вы добрая, им будет у вас хорошо.

Я невольно засмеялась.

– Сесилья, я вовсе не думаю, что те, которые обращаются с рабами дурно, жестокие люди. Жестоко и дурно само по себе рабовладение; и не так уж много людей в состоянии противиться этой жестокости и хорошо обращаться с рабами.

– Вы очень мудрено говорите, ваша светлость. Мне вас не понять. Как это «само по себе»? Разве человек над своими поступками не властен?

– Да, человек может управлять собой, но обстоятельства часто воздействуют на него сильнее, чем он сам полагает.

Сесилья задумчиво покачала головой.

– Ну вот, я тебя озадачила. Можешь теперь думать обо всем этом. А плантацию я все равно покупать не стану. Ну, ступай.

Когда Сесилья ушла, я сама задумалась над тем, почему все же твердо решила не приобретать плантацию. Да, конечно, мне не хотелось владеть рабами. Но, в сущности, у меня ведь не было желания бороться активно с такой несправедливостью, как рабство. Мне всего лишь хотелось, эгоистически охраняя свой покой и свою свободу, устраниться от несправедливости, как это сделал Санчо. Я не желала никакой ответственности; я просто хотела жить, как мне хочется. Благо, у меня были на это средства. И ведь, в сущности, за это свое свободное существование я заплатила в своей жизни многими днями несвободы и подчинения. Вспомнить хотя бы мой брак с Рэтклифом…

Но тут я почувствовала, что эти размышления о свободе, несвободе и ответственности могут привести меня к тому, что я попросту стану себя презирать.

Глава пятьдесят первая

Жизнь потекла, казалось бы, по-прежнему. Я исполнила данное себе обещание и ни словом не обмолвилась с Брюсом о казни рабов.

Приближалось время отъезда. Я сказала Коринне, что отплыву на том же корабле, что и Санчо.

– После того как меня захватил в плен этот негодяй капитан Мердок, мне страшно плыть на корабле одной, без мужской защиты, – призналась я Коринне.

Она одобрила мое решение.

Корабль отплывал утром. Уже были готовы экипажи для того, чтобы отвезти нас наутро на пристань.

Вечером я простилась с сыном. Мальчик был огорчен моим отъездом, а также и отъездом дона Санчо, к которому был очень привязан. Я утешала маленького Брюса и говорила ему, что мы будем часто видеться, и что в конце концов я добьюсь его переезда в город.

Ночью мне не спалось. Санчо ушел из моей спальни пораньше, надо было выспаться, ведь утром нам предстояло подняться еще до рассвета.

Я ворочалась с боку на бок, лежала с закрытыми глазами. Но уснуть никак не могла. Я начала бранить себя, ведь завтра утром я буду, как сонная муха. Но вскоре я поняла, что не смогу уснуть, зажгла свечу и взяла трактат Помпонацци. Но размерность философических рассуждений не успокаивала меня.

Я встала, убрала волосы в сетку, накинула халат и шаль. Было жарко. Я не надела чулок, а лишь сунула ноги в легкие комнатные туфельки без задников.

Я прошлась по террасе, опоясавшей дом, затем надумала пойти к Санчо. Я тихонько постучалась в его дверь. Никто не отозвался. Я постучалась снова. И снова ответом мне было молчание. Я пожала плечами. Разумеется, я стучалась очень тихо, чтобы не поднимать излишнего шума. А дон Санчо, должно быть, крепко уснул.

Что же делать? Вернуться к себе? Но мне не хотелось опять лежать без сна, а я предчувствовала, что если вернусь, то именно это и произойдет.

Поразмыслив, я решила сойти в сад.

Сад в усадьбе Карлтонов был огромен. Они распланировали его очень интересно. Одна часть представляла собой экзотический уголок, здесь росли местные породы деревьев, разнообразные цветы, гибкие лианы обвивались вокруг стройных пальмовых стволов. Другую часть сада Карлтоны устроили в виде английского парка. Я даже удивилась, как хорошо прижились в местном климате высокие густолиственные дубы, привезенные из Англии. Помнится, однажды утром я услышала здесь пение малиновки. Здесь же находился и пруд, осененный ветвями плакучих ив. Можно было подумать, будто прогуливаешься в каком-нибудь поместье в Эссексе. Самой интересной мне казалась третья часть сада. Молодость Карлтон провел во Франции при дворе «Короля-солнце» Людовика XIV. Помнится, он рассказывал мне о дворцах Версаля, резиденции королевского двора. В то время там блистал своим искусством замечательный садовник Андрэ Ленотр. Для того чтобы создать третью часть сада, лорд Карлтон пригласил одного из учеников Ленотра, оплатил ему дорогу в Америку и возвращение во Францию и заплатил огромные деньги за его работу.

Я любила эту третью часть сада. Она была точной копией парков Версаля. Изящные мраморные фонтаны, огромные газоны с ярко-зеленой, ровно подстриженной травой. Кроны деревьев и кустарники, заросли которых обрамляли газоны и клумбы, также были аккуратно подстрижены. Дорожки вымощены мрамором. На обширном зеленом пространстве были живописно разбросаны белые мраморные статуи.

Этот странный здесь, в Америке, уголок, наводил меня на мысли о путешествии в Европу. Ведь я еще не бывала в блистательной Франции, наряды и вкусы которой служили образцом для всего мира.

Я медленно прогуливалась по газону. Я была совершенно одна. Сбросила туфли, шаль и закружилась в странном танце. Затем мне пришла в голову довольно смелая фантазия. Я разделась совсем. Одежду и туфли я положила у подножья мраморной статуи, изображавшей обнаженную Венеру с яблоком в руке. Я легко ступала, обнаженная, по мягкой траве. Я то шла очень медленно, то ускоряла шаг, то бежала. Мои длинные пышные золотые волосы то следовали за мной, словно вуаль; то окутывали меня легким покрывалом. Легкий теплый ветерок обвевал нагое тело. Я подумала о том, сколько дурного в одежде с ее стягиванием, сковыванием, искажением естественного человеческого тела. Привстав на носки я закружилась.

А ведь нет лучшего одеяния, могущего украсить женщину, нежели густые волосы и нежность кожи.

Я наслаждалась своей наготой. Я заметила, что если ум и знания заставляли меня с грустью смотреть на жизнь; то мое тело требовало от меня бурного участия в этой жизни. Возможно ли равновесие тела и ума?

Изящный, тонкий, словно девичья бровка, лунный серп серебряно белел в темно-голубом небе. Я, казалось, находилась в сказочной волшебной стране. Да, я бы не удивилась, увидев внезапно фею или хоровод эльфов.

Я приближалась к беседке. Там, я знала, все было устроено для отдыха, для послеполуденной дремоты. Может быть, я прилягу и немного отдохну.

Вокруг царила полнейшая тишина. Я была в полном одиночестве. Но, несмотря на это, какое-то странное, неясное для меня самой чувство заставляло меня двигаться осторожно. Я на цыпочках приблизилась к беседке.

Было очень тепло. Но мучительная дрожь внезапно пробежала по моему телу. Я замерла и вся превратилась в слух. Затем я быстро пробежала вперед и укрылась в окаймляющих беседку кустарниковых зарослях. Я услышала тихие голоса. В полной тишине они доносились отчетливо. Они казались частью этого прелестного искусственного ландшафта. Казалось, здесь, на этой созданной человеческими руками, вдохновленными фантазией, сцене, кто-то разыгрывал пасторальную драму любви. Женский голос нежно жаловался, мужской – ласково утешал.

Я узнала эти голоса. Более того, из моего укрытия я увидела влюбленную пару.

Была ли я огорчена? Расстроена? Угнетена? Нет, пожалуй, не это. Я просто вся превратилась в слух и зрение.

– О, нет, нет, я этого не перенесу! – флейтой пропел женский голос.

– Будь мужественна, дорогая, – мягко проговорил мужской.

– Если бы ты жил моей жизнью, ты не говорил бы так!

– Увы, милая, я могу жить лишь своей жизнью.

– Ах, эта твоя вечная ирония. Но, впрочем, за это я и люблю тебя. Однако если бы ты понял, как мне тяжело!

– Разве я не стараюсь всячески облегчить твою участь?

– Ты должен найти какой-нибудь выход.

– Выход? Но какой?

– Ты мужчина! Ты мог бы вызвать его на поединок.

– Любимая, я конечно, мог бы это сделать, но я не мог бы убить его! Убийство противно моей натуре и моим убеждениям.

– Нет, ты не любишь меня. Иначе ты не мог бы спокойно терпеть то, что другой владеет моим телом!

– Но ты, дорогая, не хочешь помочь мне. Отчего ты не уговоришь его переехать навсегда в город?

– О, ведь ты знаешь, как он упрям и подозрителен. Он обеими руками держится за этот кусок земли; он внушил себе, что именно здесь он находит спасение от суетности и фальши жизни. Боже мой, как он бывает глуп порою!.. Полуобнаженные Санчо Пико и Коринна лежали на дерновой скамье, застланной плащом Санчо. Сквозь золоченые металлические прутья беседки, увитые плющом, я отчетливо различала любовный беспорядок в их одежде, лилейную трепетную грудь Коринны; их поцелуи и объятия. Иногда Санчо как бы нависал над возлюбленной, его гибкая мускулистая спина скрывала от меня нежную плоть Коринны.

– Он выстроил для меня эту золотую клетку, – продолжала свои жалобы она. – Он воображает, будто я люблю его! О, глупец! Я всегда ненавижу его самоуверенность и самовлюбленность. И кроме того, он упрям и подозрителен…

Не надо было быть особенно догадливой, чтобы понять, что речь идет о лорде Карлтоне. А Коринна, между тем, распаленно продолжала:

– Когда я увидела Лондон, я поняла, что существует иная жизнь, полная веселья и блеска. Если бы мы с тобой могли жить этой жизнью, жизнью Европы! Почему бы нам не уехать в Италию? Ты говорил, что там прекрасно…

– Но ведь я беден, дорогая. Ты привыкла к роскошной жизни. Я не могу тебе этого дать.

– Отец и мать помогут мне!

– Не будь наивной, Коринна. Наше бегство вызовет скандал, твои родители просто-напросто отступятся от тебя.

– У меня больше нет сил терпеть!

– Подумай о детях!

– О детях? О! Я только о них и думаю. Но он и здесь нашел способ оскорбить меня. Когда он привез маленького Брюса, я сразу поняла, что это сын его любовницы. Карлтон знал, что я никогда не стану вымещать свою досаду на ребенке! Подлец!

– Тебя так огорчало то, что у него есть сын от любовницы?

– Боже! Какое мне дело до его любовниц! Меня раздражала его самолюбивая уверенность в том, что он лучше, умнее меня.

– Но, милая, маленький Брюс – его единственный сын. И это сын твоей сестры.

– И твоей любовницы!

– Коринна, я не отличаюсь самоуверенностью лорда Карлтона, но я хочу быть свободен в своих действиях. Я всегда предупреждал тебя об этом. Эмбер красива и умна…

– Иногда я думаю, любил ли ты меня хоть когда-нибудь! – с горечью воскликнула Коринна.

– Нет, я никогда не любил тебя, как лорд Карлтон; никогда не хотел, чтобы ты была моей собственностью, моей рабыней.

– Когда я думаю о наших детях, о! Если бы ты знал, как я страдаю ежедневно, ежечасно! Ведь он считает их своими детьми. Представь, каково мне видеть, как он ласкает их, берет на руки! Любимый, я больше не выдержу! – она зарыдала.

– Не плачь, Коринна, умоляю тебя, – он нежно склонился над ней. – Ты же знаешь, терпеть осталось недолго. Тебе известен мой план. Эмбер поможет нам.

– Ты полагаешь? Ты хочешь обмануть ее?

– Коринна, ты знаешь, это не в моем стиле. Я не собираюсь обманывать ее, но я не хочу расставаться с ней. Мне кажется, она любит меня.

– А я? А наши дети?

– В человеческом сердце таится много любви; оно, – словно глубокий колодец, дна не увидишь.

– Красиво!

– Это сказал мне в Риме один московит по имени Пьетро.

– Как я хочу уехать!

– Потерпи, Коринна, еще немного потерпи.

– Но ты уверен в своем предположении?

– Да, у меня есть чувство, что я прав.

– Это ужасно, то, что ты задумал.

– Есть ли у нас иной выход?

– Нет.

– Тогда положись на меня.

– Но, Санчо, ты никогда не оставишь меня? Ты ведь знаешь, как я беспомощна в этой жизни.

– О чем ты говоришь, Коринна? Я сделаю все для тебя и для детей; для того, чтобы мы все были свободны…

Этот содержательный разговор явно утомил влюбленных. Объятия их сомкнулись. Но после короткой близости Санчо поднялся. Он и Коринна привели в порядок свою одежду и разошлись в разные стороны.