Текст книги "Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1"

Глава восемьдесят четвертая

За калиткой действительно расположился пустырь, поросший низкорослыми деревьями и высокой травой. Мы быстро пошли, не оглядываясь. Пустырь оказался длинным. Место было безлюдное. Пока все складывалось для нас удачно.

– Видишь, мама, – убеждал меня Брюс, – тропинка идет под уклон. Пока мы еще идем по утоптанной земле, но скоро, я уверен, начнутся камешки. Я уже чувствую морской ветерок. Мы выйдем к морю.

– Нет, Брюс, – возражала я, – нам лучше пройти еще немного и укрыться под деревьями. Подождем до ночи. Я боюсь, что нас могут заметить. Возможно, уже отдан приказ о задержании женщины с пятью детьми.

– Хорошо, мама, – Брюс кивнул, – переждем. Мы шли еще почти час. Девочки и Чарльз выбились из сил. Утомленный Джон уснул. Я тоже устала, ребенок оттягивал мне руки.

Начало смеркаться. Мы забрались в кусты. Чарльз захныкал:

– Мама, я хочу есть! Мелинда попросила пить.

Я взглянула на пересохшие губки Сьюзен. Скоро проснется и малыш Джон. Бедные дети! Впервые в жизни они страдают от голода и жажды. Еще вчера у них было все. Они были окружены заботой и любовью многих людей. А сегодня лишь я и подросток Брюс опекаем несчастных малышей.

– Как тебе не стыдно, Чарльз! – пристыдила я мальчика. – Настоящий мужчина не должен плакать. А ведь ты мужчина. Посмотри на Брюса, он не плачет. А ведь Брюсу тоже хочется пить и есть!

Брюс посмотрел на меня и детей с какой-то странной пристальной серьезностью и предложил:

– Я возьму деньги и попробую купить еду, заодно и воды раздобуду.

Я дала ему несколько монет из узелка.

– Но лучше попытайся выпросить, – посоветовала я. – Деньги у бедняков – это всегда может вызвать подозрения.

– Ну, мама, – возразил мальчик, – это мелкие монеты. А, впрочем, ты права. И к тому же, нам лучше поберечь деньги. Кто знает, за что нам понадобится платить.

– Ты хорошо запомни дорогу! – тревожно предупредила я.

– Не беспокойся, мама, я не заблужусь. Он уже хотел идти, но я остановила его.

– Подожди! – затем я обратилась к остальным детям. – Послушайте меня внимательно. Ни слова по-английски! Говорите только на испанском языке. Старайтесь даже думать по-испански! Я совсем забыла о ваших именах. Запомните ваши новые испанские имена. Ты, Чарли, с этой минуты зовешься Карлос или ласково – Карлинхос. Повтори!

– Карлос, Карлинхос, – пролепетал мальчик.

– Карлинхос, Карлинхос, – наклонилась к нему Сьюзен.

– А тебя, Сьюзен, – обернулась я к ней, – теперь зовут Сесильей. Запомни!

Девочка фыркнула.

– Как смешно! – она передернула плечиками. – Меня зовут, как нашу служанку-негритянку в Америке!

– А у нас нет и не было никаких служанок, Сесилья, – строго сказала я. – Не выдумывай! Мы всегда были бедны. Живем подаянием. У нас нет даже своего дома.

Девочка кивала молча, глядя на меня во все глаза.

– Тебя зовут Марика, – я взяла ручки Мелинды в свои и заглянула ей в глаза.

– Марика, – послушно повторила она, не дожидаясь, пока я попрошу ее повторить новое имя.

– Малыша мы будем звать Хуанито, – я указала девочкам на спящего Джона.

– Тогда можно меня будут звать Санчо? – спросил Брюс с внезапно детскими интонациями.

– Нет, – ответила я, – мы не можем рисковать. Твое имя может напомнить о доне Санчо Пико, а ведь он арестован. Но если уж ты хочешь, чтобы тебя что-то связывало с ним, зовись Диего, ведь так звали его доверенного слугу в Америке.

Сесилья изо всех сил сжала губки, чтобы не прыснуть. Ей, конечно, показалось смешным, что Брюс будет носить имя слуги. Но девочка накрепко запомнила все, что я ей сказала и удержалась от смеха.

– Ну вот, – я вздохнула с облегчением. – А если вас спросят, как зовут вашу мать, говорите, что ее зовут Эльвира. Это теперь мое имя.

Брюс кивнул и ушел.

Снова потянулись минуты ожидания. На этот раз мы ждали долго. Проснулся маленький Джон. У меня сердце разрывалось при виде голодных, страдающих от жажды детей. Надо было хоть как-то облегчить их страдания. Воды не было. Но я подумала о растениях и тут же рассердилась на себя, ведь уже давно надо было вспомнить об этом.

Я, вглядевшись в траву, заметила дикий щавель. Я дала Марике, Сесилье и Карлинхосу сосать листочки, а для Хуанито увязала немного в тонкую тряпицу, получилось что-то вроде соски. Детям стало легче. Я сидела на траве, обхватив руками колени, обтянутые синей грубошерстной юбкой, и обдумывала, что делать дальше.

Как понять, что же все-таки произошло? Против кого составлен этот заговор? Казалось бы, против Коринны. Ведь она – жертва. Но ее здесь никто не знает. Хотя… Почему я с такой уверенностью делаю такой вывод? Или нет, кажется, Коринна никогда не бывала в Испании, на родине своей матери. Кажется? Теперь уже некому предоставить мне точные сведения.

Но как странно! Я богата и знатна, но не могу в создавшейся ситуации воспользоваться преимуществами своего богатства и знатности. В порту меня ждет корабль. Но я не могу объявиться. Что же все-таки делать? Кажется, пока остается одно: идти наугад. Уйти из этого города. И… надо узнать, известно ли в городе о трагедии, происшедшей в нашем доме, об аресте Санчо и Этторе…

Брюс все не возвращался. Измученные дети задремали. Я услышала, как Марика тихо плачет. Я подумала, что девочка плачет во сне. Но она не спала.

– Мама… мама… – всхлипывала она.

– Не плачь, милая, – пыталась я успокоить ее, поглаживая нежно по волосам. – Все будет хорошо…

У меня не хватало духа пообещать ребенку, что мать вернется. Девочка словно почувствовала мое состояние.

– Мама не придет? – еле слышно спросила она.

– Я… я не знаю точно, – тихо ответила я. Малышка повернулась ко мне спиной и, уткнувшись личиком в траву, плакала тихо и горько, как взрослая женщина. Я горячо надеялась, что она все же не догадалась о смерти матери.

Раздавшиеся шаги и напугали, и обрадовали меня. А вскоре испуг совсем прошел. Я поняла, что это возвращается мой Диего-Брюс.

Мальчик осторожно раздвинул ветки, и мы увидели его. Он нес глиняную флягу с водой, круглый темный хлеб и яблоки в плетенке.

Слезинки высохли на щеках Марики. Девочки и Карлинхос жадно уставились на принесенные Диего припасы. Хуанито протянул ручонки, что-то лепеча.

Сначала я напоила детей, начав с маленького Хуанито. Затем мы принялись за хлеб и яблоки. Дети уплетали за обе щеки.

Глава восемьдесят пятая

– А ты почему не ешь? – спросила я у старшего сына.

– Я уже поел, – коротко ответил он.

– Откуда эта еда? Расскажи, что ты видел, – попросила я.

Мальчик нахмурился. Казалось, он о чем-то напряженно думает; что-то хочет мне предложить, но никак не может решиться.

– Здесь, в другом конце пустыря, цыганский табор, – наконец начал он. – То есть я даже бы не назвал это табором. Они живут в лачугах, здесь, а не кочуют…

– Как же здесь можно жить? – немного удивилась я. – Чем они занимаются? Какими ремеслами?

– Женщины ходят в город, гадают, танцуют. Мужчины занимаются кузнечным ремеслом и лудят котлы. Живут, конечно, очень бедно. Я сказал, что я сирота из Мадрида. Скитаюсь с маленькими сестренкой и братишкой… Мне дали поесть и дали еды, чтобы я отнес детям…

Диего замолчал и выжидательно посмотрел на меня. Я поняла, какого именно вопроса он ждет. Мне и вправду хотелось задать этот вопрос. Я чувствовала, что мальчик что-то задумал. Но что же?

– Почему ты сказал, что вас только трое? – спросила я. – Ведь нас шестеро.

Он помолчал, глядя, как дети едят. Я отпила воды из фляги и обтерла губы концом линялого красного головного платка.

– Мама, – наконец решился он. – Я думаю, ты права. Женщину с детьми станут искать.

– И что же? – насторожилась я.

Я чувствовала, что ему трудно говорить. Мне казалось, что я догадываюсь, о чем он хочет сказать, и что это будет тяжело для меня, то, что он скажет. Почти инстинктивно я тянула время.

– Эти цыгане ничего не знают о том, что произошло в доме, – продолжал Диего. – По-моему, здешние власти не хотят, чтобы об этом шумели. Пока, во всяком случае. Цыгане сказали мне, что здесь поблизости несколько домов, которые сдаются внаем богатым людям. Больше они ничего не знают. И еще… – он снова запнулся. – Я сразу начал обдумывать такой вариант, мама. А когда встретил цыган, понял, что надо решаться.

– Ты хочешь… – с трудом выговорила я.

– Да, мама, – благородный мальчик пощадил меня и сам высказал все: – Я полагаю, двоих детей мы можем оставить здесь.

Я не стала охать и ахать, для такой реакции не осталось ни сил, ни времени.

– Но разве это не опасно? – тихо спросила я. – Так близко от места, где все произошло. А если цыганам все же придет в голову сняться с места?

– Нет, – решительно возразил Диего, – и мы ведь не оставим детей навсегда. У меня вот какой план: мы должны добраться до Мадрида, ведь это столица; разыскать там английского посла и попросить его помочь нам.

Я задумалась.

В сущности, план Диего хорош, ничего лучшего я не придумаю. Конечно, мы можем идти в Мадрид все вместе. Возможно, опасность не так уж велика. Но все же это риск. Нет, придется поступить, как советует мальчик.

– Кого из детей ты предлагаешь отдать? – я посмотрела на него внимательно.

– Эти цыгане – хорошие люди! – горячо заговорил он. – Они не обидят детей. И ведь мы обязательно вернемся. И если уж ты спрашиваешь меня… Конечно, мы должны отдать Сесилью и Карлинхоса. Они наши, а Марика и Хуанито – дети леди Коринны, у них никого кроме нас нет, мы отвечаем за них и не можем расстаться с ними.

Я порывисто поцеловала сына.

– Когда ты обещал привести детей?

– Завтра утром. Я сказал, что они в городе у одной старухи.

– Цыгане могли проследить, куда ты идешь.

– Я сам проследил, не следят ли они за мной. Все спокойно.

– Значит, завтра, – я произнесла эти слова спокойно.

Мы с Диего договорились спать по очереди, чтобы не оставлять детей без присмотра.

Вглядываясь в тишину, я снова думала о своей жизни. В который раз она начинается по-новому. Кажется, не так уж давно я ночью в роскошном парке подслушала разговор Коринны и Санчо. И вот снова ночь, ночь в джунглях, и я, в мужском костюме, сторожу сон дона Санчо; а впереди – раскрытие страшной тайны отца и Брюса Карлтона. А потом, казалось, всем ужасам пришел конец. Впереди было одно только счастье взаимной любви, общения с интересными умными людьми. Мы были богаты и свободны.

Новый поворот колеса Фортуны: теперь я – испанская нищенка Эльвира с пятью детьми на руках.

С пятью? Завтра их останется трое. И ко всем моим бедам прибавится постоянная тревога за Сесилью и Карлинхоса (я уже и про себя называла детей их новыми испанскими именами). А если дети выдадут себя?

Но тут настала очередь Диего бодрствовать, и, несмотря на все волнения, я уснула.

Утром Диего разбудил меня.

– Пора, мама.

Мы разбудили детей и позавтракали хлебом и яблоками, запив все водой.

– Я боюсь, Диего, – тихонько призналась я, – Сесилья и Карлинхос еще очень малы, как бы они не выдали себя неосторожным словом или жестом. Я хотела бы поговорить с ними, все объяснить им.

– Нет, мама, предоставь это мне. Я лучше объясню им. Они послушаются меня.

Голос его звучал так мужественно, что я послушалась его. Он отошел к детям. Невольно я подумала о Брюсе Карлтоне с чувством признательности. Когда-то ведь я любила его, да думаю, и он – меня; и он одарил меня прекрасным сыном…

Я держала на коленях маленького Хуанито, играла с ним, когда ко мне подошли остальные дети, Диего шел позади. Меня удивил спокойный и мужественный вид детей. Сесилья выступила вперед и, держа за руку Карлинхоса, сделала несколько шагов ко мне, обняла и крепко поцеловала. Мальчик проделал то же самое. Так же они поцеловали маленького Хуанито. Сесилья приблизилась к вытянувшейся, как столбик, Марике. Девочки бросились друг к другу в объятия. Видно было, что они с трудом удерживаются от слез. Все было сказано.

– Идите, – спокойно произнесла я. – И помните, мы обязательно вернемся за вами.

Диего взял за руку Карлинхоса и Сесилью и решительно зашагал прочь. Дети не оглядывались.

Когда они ушли настолько далеко, что их уже не было видно, Марика, стоявшая молча и с жадностью вслушивавшаяся в звучание их шагов, с громким плачем бросилась ко мне. Прижимая одной рукой к груди малыша Хуанито, я другой рукой прижала к себе девочку. Она горько плакала, пока не уснула.

Когда вернулся Диего, дети спали. Он принес еще яблок, флягу с вином, хлеб и несколько копченых рыбин. Меня мучил страх. А вдруг мои дети попадут в руки к дурным людям, к извращенцам…

– На кого ты их оставил? – спросила я.

– Там одна семья, у них шестеро детей, за детьми присматривает старуха.

– Ты сказал, что вернешься за сестренкой и братом?

– Да. Но я сказал, что пока они могут обучать Сесилью и Карлинхоса ремеслам, и что те будут помогать им в их домашней работе.

Я кивнула и горько улыбнулась, подумав о Карлинхосе, о маленьком Чарльзе. Что за судьба – учиться ремеслу в цыганском таборе – и это сын короля Англии. Впрочем, мне уже было известно, что династия Стюартов свергнута, англичане назвали это «Славной революцией»; однако от монархии они не отказались и пригласили занять английский престол голландца Вильгельма Оранского.

Боже, как далеко все это сейчас от меня, испанской нищенки Эльвиры!

– Мама, – предложил Диего, – сейчас я пойду с узлом кружной дорогой до старых городских ворот. Примерно через час после того, как я уйду, иди и ты с детьми. Я буду ждать тебя у городских ворот. Ты сразу увидишь меня. Но не подавай вида, что знаешь меня. Сядь, отдохни. Я притворюсь, будто сплю. Затем встану и пойду. Хорошенько заметь, в каком направлении я двинусь. Когда меня не будет видно, вставай и иди с детьми. Ты меня нагонишь. Я буду идти очень медленно. Все это нужно, я думаю, чтобы избежать подозрений. Я опасаюсь не только тех, кто ищет нас, чтобы задержать, но не хочу, чтобы цыгане видели нас вместе. А они часто бродят по городу.

Все это было, на мой взгляд, очень разумно. И мне оставалось только согласиться. Диего тотчас ушел. Я дождалась, когда дети проснулись, и сказала им, что мы сейчас пойдем. Сон очень освежил их. Я накормила их, и мы пошли.

Глава восемьдесят шестая

Вряд ли в оборванке с двумя малышами могли бы признать герцогиню Райвенспер, дочь графа Майноуринга и, возможно, одну из богатейших женщин Европы и Америки. На мне было синее шерстяное платье, волосы я закрутила узлом на затылке, как принято здесь, и покрыла красным линялым головным платком. Хорошо, что я и дети играли в саду, когда пришло известие о том, что в дом уже нельзя вернуться. Все мы были в кожаной обуви, довольно прочной, и без каблуков. За ночь и день, что мы провели под открытым небом, дети успели перепачкаться, и в своей одежонке, кое-как перешитой мною из костюмов взрослых слуг, выглядели настоящими оборванцами.

Я взяла на руки Хуанито и велела Марике идти за мной. Я шла не спеша, чтобы девочка могла поспевать за мной. Вскоре она вцепилась грязной ручонкой в подол моей синей юбки. Я поняла, что малышка боится отстать, сейчас для нее самое страшное – остаться одной. Бедная девочка! Сколько печального ей предстоит узнать в этой жизни. Ведь когда-нибудь придется ей рассказать и о смерти Коринны; и о том, что лорд Карлтон, которого малышка считает отцом, на самом деле – не отец ей; и о ее настоящем отце – Санчо Пико.

Я задумалась о том, увижу ли я когда-нибудь Санчо. И Этторе, который тоже был славным и добрым человеком.

Мы спустились к морю. Затем вышли в порт. Я заметила, что многие бедные горожанки прикрывают платком нижнюю часть лица. Я подумала, что это мне на руку, и сделала так же. Теперь уж никто не узнал бы меня.

Солнце стояло совсем высоко. Было жарко. Я не хотела спрашивать, как пройти к старым городским воротам. В порту я видела наш корабль. Но трудно было определить, охраняется ли он, задержаны ли матросы и капитан. Приближаться, конечно, было опасно.

Мы вышли на узкую улочку, резко идущую вверх. В Кадисе дома часто строят так, что окна выходят во внутренний двор, а на улицу глядят лишь слепые белые стены. Марика едва передвигала ноги. Я тоже устала. Не задумываясь особенно, я присела прямо на мостовую у стены какого-то дома. Дети отдыхали у меня на коленях.

Неожиданно напротив открылась дверь. Женщина в черном приблизилась ко мне и положила у моих коленей несколько монет, хлеб и два граната. Я низко склонила голову и тихо поблагодарила ее. Дети поели. Я тоже съела немного хлеба. Мы поднялись и пошли дальше.

На площади, в центре которой был фонтан, я увидела водоноса. Заплатив мелкую монету, я получила воду для себя и напоила детей.

Я подхватила усталую Марику и несла ее, обхватив одной рукой, другой я прижимала к груди Хуанито. Ноги у меня были словно налиты свинцом. Руки болели.

Еще некоторое время мы блуждали по городу, наконец я увидела старые полуразвалившиеся арки. Я решила, что это и есть старые городские ворота. Они не охранялись. Здесь было довольно значительное количество оборванцев, среди них и женщины с детьми. Этих последних мне было особенно жаль. Да, я находилась в том же положении. Но у меня была надежда, все еще могло уладиться. А этих бедняг ждало впереди только горе.

Я осторожно, чтобы не привлекать к себе внимания, стала вглядываться, ища моего Диего. Вдруг я услышала его громкий голос.

– Послушай, – обращался он к какому-то старику, – как ты думаешь, спадет ли эта чертова жара к вечеру?

Старик что-то пробурчал в ответ.

Я подняла голову и посмотрела в том направлении, откуда шел голос. Диего (вероятно, нарочно, чтобы я могла сразу видеть его) взобрался на выступ ворот. Он сидел, надвинув шляпу на глаза, равнодушный и горделивый, как многие молодые испанские оборванцы. Но на самом деле он внимательно следил за дорогой, поджидая меня. У меня из груди вырвался невольный вздох облегчения.

Я присела рядом с какой-то старухой. Марика и Хуанито сидели на земле рядом со мной. Я полуприкрыла глаза веками. Пусть думают, что я настолько утомлена, что даже не имею сил говорить. Я зорко следила за Диего. Прошло какое-то время, он соскочил с кирпичного выступа и спокойно растянулся на земле в тени ворот, подложив руки под голову и накрыв лицо шляпой. Здесь такое поведение никого не удивляет. Я не могла понять, действительно ли он спит или просто притворился.

Солнце начало медленно клониться к закату. Иные поднимались и уходили, на их место прибредали новые. Диего сел и потер лицо ладонями, словно никак не мог проснуться. Затем еще немного послонялся у ворот и, не спеша, поплелся прочь.

Я внимательно смотрела, как он уходил. Вот он скрылся из вида. Я знала, что мне надо будет последовать за ним. Я терпеливо ждала. Марика, уже отдохнувшая и приободрившаяся, с любопытством оглядывалась по сторонам.

Диего унес наш узел. С пустыми руками, постаревшая, должно быть, лет на десять, с двумя маленькими оборванными детьми, я могла вызывать презрение или грустное сочувствие.

– Что, красавица, – вдруг обратилась ко мне, шамкая, моя соседка-старуха, – я вижу, ты знавала и лучшие времена. Видно, приходилось служить камеристкой в богатом доме?

Особого восторга это соседство у меня не вызывало. Изо рта у старухи неприятно пахло, гнилые зубы не делали ее улыбку слишком уж обаятельной, из-под головной накидки, давно утратившей цвет, выбивались грязно-серые жидкие прядки.

– Да, матушка, – скромно отозвалась я, – пришлось мне служить в богатом доме. Но как ты угадала? Я-то думала, от меня прежней ничего не осталось.

Старуха усмехнулась.

– Умный человек, – сентенциозно заметила она, – в настоящем разглядит и прошлое и будущее.

Мне это вовсе не понравилось. В мои планы совсем не входило, чтобы эта старая карга определяла мое прошлое. Кроме того, я давно вышла из того возраста, когда желают во что бы то ни стало узнать будущее. Когда я была молода, в Лондоне подвизалось немало астрологов, предсказывающих человеческую судьбу по расположению небесных светил. Многие знатные дамы и господа посещали их. В годы ранней юности я и сама отдала дань этому увлечению. Но теперь подобные предсказания казались мне глупыми.

Эта старуха немного напугала меня, и в то же время мне было любопытно, по каким признакам она определит мое прошлое и что думает о моем будущем.

Старуха оглядела меня, чуть отодвинувшись. Маленькие запавшие, слезящиеся глазки, хоть и выглядели подслеповатыми, но смотрели зорко. Мне стало не по себе. Но я понимала, что именно сейчас нельзя вдруг встать и уйти.

– Что же вы видите, матушка? – доброжелательно спросила я.

– Вижу, что ты служила камеристкой в богатом и знатном доме, но черную работу тебе делать почти не приходилось, разве что в молодости. А родилась ты, должно быть, не в богатстве. Это я по твоим рукам вижу. Видно, что смолоду приучена ко всякой домашней работе, а после стала ты их беречь и холить.

Я возблагодарила Сару, мою приемную мать, за то, что в свое время она заставляла меня работать по дому так же, как и своих родных дочерей. Быть может, это сейчас спасет мне жизнь.

– Да, матушка, ты все правильно видишь, – сказала я и рискнула добавить: – А особенно мне нравится, что ты не обманываешь меня и не говоришь, будто определила все это бог весть каким волшебством, а честно признаешься, что это можно определить по коже РУК.

– Можно, ох можно! – старуха осклабилась.

– А что ты еще видишь, матушка? – я убеждала себя в том, что я просто сижу здесь, делать мне нечего и из любопытства я слушаю эту женщину. На самом же деле меня постепенно охватывала тихая паника. Мне казалось, что острые буравчики запавших глаз видят меня, что называется, насквозь. Я с ужасом чувствовала, что каждый мой жест изобличает меня во лжи. Я боялась за детей, ведь они были еще более уязвимыми, чем я.

– Скажу, что вижу, – старуха облизнула запекшиеся губы. – Ты, должно быть, не так давно ушла со своего места. Руки и лицо у тебя еще не успели огрубеть от бедной жизни. И ты и девочка обуты в кожаные туфельки, то, что вам от прошлого осталось.

– Все так, матушка, – подтверждала я, кивая, – все так.

Я сделала огромное усилие над собой. Теперь мне казалось, что я и впрямь служила в богатом доме. И меня выгнали… За что же меня могли выгнать? Ах да, ну конечно, хозяйка узнала о том, что я прижила от хозяина двух детей. Она думала, что это дети какого-нибудь слуги или бедного дворянина, моего любовника. Дети воспитывались в деревне, у кормилицы. И вот кто-то (а кто, не знаю) сказал хозяйке правду о детях… И я оказалась на улице…

– Ты говоришь не так, как в нашем городе говорят, – продолжала старуха. – Должно быть, ты из Мадрида, выговор у тебя столичный…

Я подумала, что и это правда. Именно так говорили донья Инес и Санчо, мои главные учителя испанского языка.

А старуха говорила дальше:

– За что же тебя могли выгнать? А, видно, прослужила ты достаточно, и манеры у тебя, и руки… А, впрочем, ясно, за что. Сеньора, наверное, как-то прознала, что детишки твои не от бедного любовника, а от самого хозяина…

Я не могла сдержаться и сильно вздрогнула. Но тут же я уверила себя, что если подобный вариант пришел в голову мне, вполне естественно, что до этого додумалась и моя собеседница. У нее как раз достаточно жизненного опыта, чтобы до такого додуматься. И, разумеется, ничего сверхъестественного здесь нет. И мысли мои она не могла прочитать. Невозможно прочесть чужие мысли, но можно многое определить с помощью логики, а также жизненного опыта, который (и, вероятно, это к счастью) у каждого человека отнюдь не безграничен…

Старуха не могла не заметить, как я вздрогнула, но истолковала это на свой лад.

– А твой хозяин, – она низко наклонилась ко мне, обдавая зловонным дыханием, – он – важная персона. И жена его – из очень знатной семьи. Сейчас ты боишься мести хозяйки, вот и сбежала.

Я подумала, что даже эта выдумка лучше правды, и смиренно ответила чуть дрогнувшим голосом:

– Вы все правильно угадали, матушка. Но позвольте и мне удивиться: как это вы, при ваших таких способностях, и сидите здесь, у ворот, в грязи и нищете?

– Это я тебе, может, после расскажу, – загадочно ответила моя собеседница и вдруг принялась нервно оглядываться по сторонам.

– Вы кого-нибудь ждете? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более естественно.

– Жду, – бросила она коротко и придвинулась ко мне ближе.

Я заметила, что ее старческие руки еще сильны и жилисты. Неужели я в ловушке? Но кто она? Нет, главное – не терять присутствия духа. Пожалуй, пора идти. Но как уйти?

– Я бы могла тебе помочь, – шептала мне в самое ухо незваная помощница. – Такая красавица, как ты, не должна пропадать зазря в нищете да в грязи. Да, ты, конечно, не первой молодости, но за такую, как ты, понимающий кавалер даст больше, чем за иную девчонку-девственницу. Не смотри, что я здесь сижу оборванная, я могу тебе такого любовника устроить, какого у тебя в жизни не бывало! И тебе будет хорошо, и мне сытно!..

Так вот оно что! Я снова почувствовала огромное облегчение. Всего-то навсего! Обыкновенная сводня. Ну, теперь-то я ничего не боюсь и сумею выпутаться.

– Я бы рада, матушка, – ответила я спокойно, – но любовника-покровителя я уж себе завела. К нему-то я сейчас и пробираюсь. Так что ты уж прости меня. – Я чуть запрокинула голову, словно бы только что решила посмотреть, не начало ли палящее солнце склоняться к закату.

– Вот и жара спадает, – произнесла я, оправляя косынку Марике. – Пожалуй, мне пора.

Но я не успела подняться. Сильная жилистая рука словно клещами сжала своими жесткими пальцами мой локоть.

– Сиди! Убью! – прошипел щербатый рот, а угольки глаз будто сжечь меня хотели.

Будь я одна, я вырвалась бы и кинулась бежать. И что бы тогда случилось? Возможно, старуха подняла бы крик, и меня схватил бы кто-нибудь из ее помощников. Наверное, она здесь не одна.

Но с детьми я никуда бежать не могла. Дети сковывали меня. Тревожась за них, я даже испугалась и торопливо зашептала:

– Я не противлюсь вам, матушка. Чего же вы хотите от меня? Не пугайте детей, прошу вас!

Мой страх был совершенно искренним. Старуха довольно усмехнулась. Но ее страшные пальцы продолжали сжимать мою руку.

– То-то! – проговорила она. – Я ведь знаю, кто ты! От меня не спрячешься. Но если будешь слушаться, я спасу тебя.

Я обмерла. Значит, эта тварь – не что иное, как тайный агент местных властей; ее наняли, чтобы выслеживать меня. И сейчас у меня нет выхода. Я и дети – в руках этого жуткого существа. Придется последовать за ней. Я с ужасом и горечью подумала о Диего. Бедный мой мальчик! Он ждет нас. Что с ним будет? А Сесилья и Карлинхос? Неужели и их выследили? Но сейчас я должна держать себя в руках и поменьше говорить.