Текст книги "Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1"

Глава тридцать первая

Рассказ доньи Инес сильно подействовал на всех нас.

– Вы просто волшебница, Эмбер, – сказала Коринна, когда мы беседовали наедине. – Обычно мама очень мало говорит, а чтобы она подробно рассказывала о своем прошлом, такого я даже не помню.

– Да, – ответила я, – мне всегда казалось, что рассказ о прошлом облегчает душу человеку.

– Это прекрасная мысль, – поддержала меня Коринна.

– Это не ново, – улыбнулась я.

– Но это ново для нашей семьи. Я думаю, будет хорошо, если мы сумеем разговорить отца. Мне всегда казалось, что он очень нуждается в подобном облегчении души.

– Что ж, попытаемся. А не кажется ли вам, Коринна, что ваш отец пережил что-то очень печальное?

– Да, у меня есть такое ощущение.

– А мне все время кажется, что я встречала в Англии кого-то схожего с ним. Но не могу припомнить, кого именно.

– Странно, но и у меня с некоторых пор такое ощущение.

– Но в этом, Коринна, нет ничего удивительного. Ведь в Лондоне вы вполне могли столкнуться с кем-либо из родственников вашего отца.

– Да, пожалуй…

Когда после ужина мы, как обычно, собрались в гостиной, Коринна заговорила первой:

– В прошлый раз, – начала она, – нас глубоко взволновал откровенный рассказ мамы. Как жаль, что она не говорила так с нами прежде. А ведь откровенный рассказ о своем прошлом облегчает душу. И мне кажется, что мамина откровенность вызвана любезностью и вниманием нашей гостьи, ее светлости герцогини Райвенспер.

– Да, я должна поблагодарить ее светлость за то облегчение моей души, коему она способствовала, – произнесла донья Инес.

И снова мне показалось, что она чего-то не договаривает и что душа ее все еще очень многими страшными воспоминаниями отягощена. Но в конце концов человек не может и не должен открываться весь, что-то должно остаться в тайне от всех.

– Райвенспер, – задумчиво произнес отец Коринны. – Я так давно покинул Англию, многое забыл. К стыду своему я забыл и герцогов Райвенспер. – Он потер лоб кончиками пальцев. – Надеюсь, ее светлость простит меня? – он улыбнулся, и эта улыбка снова показалась мне странно знакомой.

В комнате воцарилось напряженное молчание. Я поняла, что Коринна и Брюс полагают меня обиженной. Но я видела искренность старого графа и ни в коей мере не считала, что он хотел обидеть меня, упомянув о том, что забыл герцогов Райвенспер. Нет, он вовсе не желал уколоть меня, я это сразу поняла.

– Герцогский титул пожаловал мне король, – спокойно ответила я. – Титул герцогов Райвенспер учрежден специально для меня и для моего сына Чарльза.

– А вашему супругу титул не был пожалован? – настороженно спросила меня донья Инес.

– Мой супруг к тому времени уже скончался. Я была замужем за графом Рэтклифом.

– О! Графа я помню, – воскликнул отец Коринны. – Я был еще молод, но слышал о нем и даже несколько раз встречался в обществе. Чудак, он коллекционировал предметы искусства, картины.

– Должно быть, вы и сегодня владеете его прекрасными коллекциями, – сказала донья Инес.

– Нет, – ответила я, – у графа был сын от первого брака, он также умер молодым, оставив вдову и двоих детей. Все наследство я передала им. Я не считала себя вправе оставить себе хоть что-то.

– Как? – донья Инес была поражена. – Ни одной картины, ни одной безделушки!

– Да, ничего, – я улыбнулась.

На родителей Коринны мое бескорыстие явно произвело впечатление. Брюс и Коринна улыбались с некоторой гордостью, словно бы и они были причастны к этому бескорыстию. Никто не знал всей правды. Впрочем, умри граф Рэтклиф своей смертью, и даже будь он моим верным обожаемым супругом, я все равно отказалась бы от наследства в пользу его потомков. Иногда бескорыстие может доставить удовольствие и облегчить душу не меньше, чем откровенный рассказ о своем прошлом.

– Не соизволите ли вы рассказать о своем семействе, ваша светлость, – голос доньи Инес звучал почтительно. – Судя по вашему благородству, вы должны принадлежать к знатнейшим и старейшим родам Англии.

– Я давно не рассказывала о своем прошлом, – я чуть пожала плечами, – особенно о детстве. Но уж если я буду сегодня занимать вас, то предпочитаю двигаться постепенно к самому началу. Когда я вышла замуж за графа Рэтклифа, я была вдовой с маленькой дочерью. Моим первым супругом был один из самых состоятельных в Лондоне торговцев и один из самых богатых в Англии людей, Сэмюэль Дейнджерфилд. (Свой брак с Карлтоном я, разумеется, скрыла от родителей Коринны. Они считали маленького Брюса сыном Карлтона от его первой, рано умершей жены.) Я знатного происхождения, но родилась я и выросла в деревне, в простом фермерском доме.

Я почувствовала, что в гостиной повисло напряженное молчание. Я не могла понять, в чем дело. Неужели обстоятельства моей жизни так шокировали родителей Коринны? Но нет, это было не презрительное, но напряженное, и даже какое-то мучительное молчание. Но я решила закончить свой рассказ. Этого требовало мое чувство собственного достоинства.

– Мои приемные родители, простые фермеры, были добрыми и нравственными людьми. Не скрою от вас, что я обучена не только чтению, письму, изящному рукоделию, но и обычным домашним хозяйственным делам. И эти мои простые умения, случалось, выручали меня в трудное время; например, когда в Лондоне бушевала страшная чума.

– Но… Вам известны имена ваших родителей? – голос доньи Инес дрогнул.

Этот, казалось бы, заурядный вопрос тоже показался мне странным. Что она имеет в виду? Неужели подозревает, что я какая-нибудь безродная выскочка, и презирает меня?

– Да, разумеется, – я продолжала держаться спокойно. Но Брюс и Коринна смотрели на меня с явным беспокойством. – Разумеется, мне известны имена моих родителей. Хотя я никогда не видела их обоих – ни отца, ни мать. Я – урожденная Эмбер Майноуринг, графиня Росвуд, мать моя – Джудит Марш.

Донья Инес откинулась в своем кресле, лишившись чувств. Коринна бросилась к ней с флаконом нюхательных солей. Раздался громкий удар, словно об пол ударилось что-то тяжелое. Это граф Мейн выпустил из рук свою трость. Он привстал в кресле и впился в меня взглядом.

Донья Инес пришла в себя. Коринна стояла по-прежнему рядом с матерью, она бережно поддерживала ее голову ладонью.

– Хуан, – слабым голосом произнесла донья Инес, обращаясь к своему супругу, – мне кажется, ты нашел свою дочь!

Я ничего не понимала, хотя вроде бы все не так уж трудно было понять. Но именно в такие моменты человек перестает понимать самое простое.

– Скажите мне имена ваших приемных родителей, ваша светлость, – с трудом выговорил граф Мейн, не спуская с меня пристального взгляда.

– Мэтью и Сара Гудгрум.

– Ваши настоящие родители не оставили вам никаких драгоценностей?

– Да, – мною овладело странное спокойствие, почти оцепенение, – я помню золотые серьги грушевидной формы с жемчужными подвесками. Моя приемная мать говорила, что они принадлежали моей настоящей матери. Они находились у меня, и рассталась я с ними крайне неохотно и в силу печальных обстоятельств. (Кажется, насколько я помнила, серьги пропали в лондонском доме Рэтклифа во время пожара.)

– Эти серьги я подарил твоей матери в день нашего венчания, – произнес граф Мейн.

Так вот почему Коринне казалось, что она уже где-то видела черты своего отца. Она видела их в моем лице. А я? Конечно же, я много раз видела эти черты в зеркале. Эти янтарные глаза, которые так любила моя мать!

Глава тридцать вторая

Тогда я узнала историю моего отца. От человека, настроенного к нему враждебно, он получил ложное известие о том, что его жена и ребенок скончались. Отец говорил мне, что что-то мешало ему поверить. Разумеется, он твердо решил отправиться в деревню к Гудгрумам и все узнать на месте. Но в это самое время его отряд подвергся преследованию. Внезапное нападение – и в живых остался лишь мой отец. Надо было спасаться. С большим трудом, без денег, он добрался до порта Бристоля и там нанялся на корабль, плывший в Америку, простым матросом.

Ему пришлось много пережить. Свое фамильное имя – Майноуринг – он изменил на Мейн. Ему не хотелось, чтобы его узнали.

Сильный и умный, он освоил морское дело и постепенно дослужился до помощника капитана. Конечно, у него были свои понятия о чести, но в том мире, где он волею судьбы оказался, понятия о чести были несколько иными. Я не вправе винить отца за то, что он воспринял эти новые понятия; ведь я и сама не всегда поступала так, как мне бы хотелось.

Вместе с преданными ему матросами отец захватил корабль и занялся пиратством. Когда он скопил значительное количество средств, то перешел на работорговлю. Прибывающие в Америку богатые испанцы, англичане и французы начали выращивать хлопок и табак. Им понадобилась дешевая рабочая сила. Такой силой стали вывозимые из Африки негры. На плантациях нужно было много людей.

Да, отец поступал дурно. Он заманивал негров на корабли, спаивал, вмешивался в те беспрерывные войны, стычки и столкновения, в которых проходила жизнь африканских племен. Постепенно он разбогател. На родине, в Англии, он не мог рассчитывать на подобное богатство. Отец решил обосноваться на Ямайке. Он выстроил себе роскошный дом, свел знакомство с богатыми выходцами из Европы. Здесь он встретил донью Инес. Она жила вместе с матерью-вдовой. Эта девушка, строгая и даже мрачная, была совсем не похожа на мою мать Джудит Марш. Постепенно между молодыми людьми зародилась взаимная симпатия. Они поверили друг другу свои тайны. Завершилось все браком. Спустя год родилась Коринна, а вскоре мать доньи Инес скончалась.

Откровенно говоря, известие о том, что мой отец жив, ошеломило меня. Я привыкла считать себя одинокой, единственными близкими мне по крови людьми были мои дети. И вот теперь у меня есть отец и сестра. Я с трудом привыкала к этим новым для меня обстоятельствам. Мне пришло в голову, что возможно, я именно потому так мягко относилась к Коринне, что бессознательно чувствовала наше родство. Хотя внешне мы совсем не были похожи. Коринна походила на свою мать, я – на отца.

Еще больших трудов мне стоило привыкнуть к отцу. Ведь я привыкла видеть в мужчинах мужей, любовников, на худой конец – насильников. У меня никогда не было отца. Со своим приемным отцом Мэтью Гудгрумом и названными братьями я рассталась в ранней юности.

Мой родной отец оказался человеком сдержанным. Похоже, ему тоже было не так-то легко свыкнуться с новообретенной взрослой дочерью. Коринну он знал с первого дня ее жизни, она выросла на его глазах, он с любовью следил за ее развитием и взрослением. Я же была сложившимся человеком. Я успела многое пережить в жизни.

Постепенно у меня сложился свой стиль общения с отцом. Несмотря на хромоту, он прекрасно держался в седле и любил совершать прогулки за город. Живя в поместье лорда Рэтклифа, я в совершенстве овладела искусством верховой езды. Мы стали ездить вместе. Я умела сидеть и в мужском седле, но для прогулок с отцом, разумеется, предпочитала дамское седло и мою голубую амазонку из плотного шелка.

Мы не спеша выезжали за город и медленно ехали по аллее, окаймленной пальмовыми рощами. Отец рассказывал мне о своей жизни. Он держался со мной внимательно и спокойно. Вскоре я уже чувствовала к нему искреннюю привязанность.

Я также доверила ему свои тайны. Он узнал о смерти Рэтклифа и о моем браке с Брюсом. Отец сказал, что всегда испытывал самые теплые чувства к Брюсу Младшему, моему сыну. Я поведала отцу о моих отношениях с его величеством; и о том, что маленький Чарльз – сын короля Англии.

Отец слушал меня с грустью. Он признался, что ему жаль тех лет, которые мы не провели вместе, и он испытывает по отношению ко мне чувство вины. Ему так странно, что у него есть взрослая, много пережившая дочь, которой он никогда ни в чем не помогал.

Глядя друг на друга, мы с радостью подмечали сходные черты.

Я заметила, что Коринна и Брюс стали со мной еще мягче, исчезла даже тень напряженности в наших отношениях. С Коринной я легко приняла доверительный тон старшей дружелюбной сестры.

Но от доньи Инес мы все равно решили утаить то, что я была замужем за Карлтоном и что Брюс Младший – мой сын.

Глава тридцать третья

Однажды вечером, когда я в своем кабинете писала письмо Эмили, в дверь постучали и вошел, опираясь на свою трость, отец. Я поднялась. Мне нравилось доверительно беседовать наедине с ним. Он был умным человеком, умел сдерживать свои чувства, не терпел хвастовства. В его мыслях я заметила ту особую ненавязчивую мудрость, которая дается развитой способностью осмысливать происходящее.

Я подошла к отцу и помогла ему расположиться в кресле.

– Я не помешал тебе? – спросил он.

– Нет. Я как раз закончила письмо леди Элмсбери, моей лондонской подруге.

– Ты не скучаешь по Лондону?

– Пока нет.

– Когда-то мне очень хотелось снова увидеть Англию, но я все откладывал эту поездку. Что-то удерживало меня. Быть может, сама судьба. Постепенно я понял, что мне уже не суждено побывать на родине.

Мы помолчали. Я подумала, что отец вовсе не ждет от меня пустых утешений.

– У тебя осталось в Лондоне имущество и поместье в Англии, – продолжил отец.

– Да, всем этим занимается Джон Рэндольф, граф Элмсбери, муж Эмили. Это честный и достойный человек, такой же, как его супруга.

– Ты знаешь, что я богат. Ты – моя старшая дочь и имеешь все права на мое имущество.

– Мне ничего не нужно, отец, – я говорила совершенно искренне; мне не хотелось, чтобы разговоры об имуществе и наследстве вклинивались в наши, только начавшие складываться, отношения.

– Я уже говорил с Коринной и Карлтоном. Я изменил завещание. Коринна наследует все имущество своей матери. Половину моего богатства унаследуешь ты. Кроме того, я хочу, чтобы часть доходов ты и мои внуки получили еще при моей жизни.

Я сделала невольный протестующий жест. Но отец прервал меня сильным рубленым движением руки.

– Я не изменю моего решения, Эмбер. Я просто хотел уведомить тебя о нем. И не будем больше возвращаться к этому.

Я улыбнулась и пожала плечами. Он улыбнулся мне в ответ и посмотрел на меня. Мужчина любовался моей красотой, не испытывая вожделения, не желая во что бы то ни стало овладеть мной. Это для меня было ново, странно и приятно.

– Ты похожа на меня, но в то же время, чем больше я в тебя вглядываюсь, тем больше узнаю черты твоей матери. Она была моей первой сильной и искренней любовью, такое редко забывается.

Я смутилась, отвела глаза. Затем невольно взяла с полки статуэтку из слоновой кости и начала вертеть в пальцах.

Я вспомнила, что давно хотела бы узнать, что это за вещица.

– Напоминает японские и китайские безделушки, – я приподняла статуэтку, показывая отцу. – Но я уверена, что это все же не Япония и не Китай. Но что же это? Наверное, ты можешь объяснить?

Отец хмуро посмотрел на маленькую вещицу, осторожно взял ее у меня и поставил снова на полку.

В этой статуэтке и вправду было что-то странное. Нет, ее никак не могли привезти из Японии или Китая. Это не безделушка была, что-то жесткое, жестокое ощущалось в ней.

Статуэтка изображала маленькое чудовище, что-то вроде человечка с драконьей зубастой головой и крыльями.

– Ты привез это из Африки? – спросила я. – Ведь это слоновая кость.

Отец пристально смотрел на меня. Взгляд его был тяжелым.

Наконец он заговорил.

– Дело не только в том, что ты моя старшая дочь, Эмбер. Я не придаю такого уж большого значения кровным узам. Но ты много пережила, тебе случалось совершать дурные поступки; ты знаешь, что люди – отнюдь не ангелы и отнюдь не всегда способны избежать дурного. То, что я сейчас открою тебе, я никогда не решусь доверить Коринне и Брюсу, или моей супруге донье Инес. Никто из них не поймет меня, как ты. Все они слишком твердо знают, что такое «хорошо» и «дурно», они были бы способны осудить меня.

– Не думаю, отец, – тихо вмешалась я.

– И все же я доверюсь только тебе. Это случилось давно, когда я еще только ступил на тернистую тропу пиратской, разбойничьей жизни. На Ямайке тогда еще не было городов. Повсюду простирались дикие пальмовые леса, в которых стройные стволы оплетались цепкими лианами. А за лесом можно было найти развалины городов. Прежде здесь жили люди, местные жители. Почти все они были истреблены колонистами, лишь небольшая часть успела укрыться в лесах. Время шло. Прибывали все новые колонисты и теснили местных жителей. Я познакомился с доньей Инес и женился на ней. Родилась Коринна. Однажды я привез очередную партию рабов, среди которых был и отец твоей служанки Сесильи. Она этого не помнит. Отец ее был не только царем, но и верховным жрецом нескольких подвластных ему племен. Я не очень-то верил в магическое искусство тех, кого считал дикарями, но впоследствии я переменил свое мнение.

В городе, который только еще застраивался, вспыхнул бунт рабов. Матросам стоявших в гавани кораблей удалось подавить восстание. Но отцу Сесильи и еще нескольким его приближенным удалось бежать. Вместе с ними бежала и служанка доньи Консепсион, матери доньи Инес. Она была мулатка, донья Консепсион привезла ее из Испании. Саму донью Консепсион и меня беглецы увели в качестве заложников.

Они тащили нас сквозь чащу леса и наконец вывели в поселение местных жителей, аборигенов острова. Меня и донью Консепсион связали лианами и оставили в шалашах из пальмовых листьев. В ужасе ждали мы решения своей участи.

Мы не знали всего. Оказалось, отец Сесильи повздорил с главным местным жрецом. Сейчас ты узнаешь, к чему это привело.

Поздно ночью раздался грохот барабанов. Меня, связанного, вывели из шалаша на поляну. Вокруг толпились туземцы. Меня поставили в самом центре у костра.

Я увидел туземного жреца, убранного длинными перьями местных пестрых птиц. Рядом, весь разрисованный растительными красками, стоял отец Сесильи. Оба начали кружиться вокруг меня и петь устрашающими голосами. Барабаны гремели со страшной силой.

Отец Сесильи чуть отступил, как бы уступая дорогу своему сопернику. Тот бросился на меня, но не коснулся меня, а лишь взмахнул руками. И тут же я почувствовал, что тело мое изменяется, я оставался в полном рассудке, но ощущал болезненные судороги, охватившие меня всего. И вот я, не будучи сумасшедшим, почувствовал свое тело совершенно чужим. Даже глаза мои стали видеть как-то иначе. И разум мой, наперекор всему, оставался моим человеческим разумом. Тело же мое сделалось туловищем огромной остроклювой птицы. Невольно я попытался позвать на помощь, застонать, но из горла вырвался лишь странный клекот.

Жрец с гордостью повел рукой, будто призывал остальных полюбоваться на то, что он совершил со мной.

Ко мне приблизился отец Сесильи и взмахнул обеими руками, будто желал возложить их мне на голову, но не коснулся меня. Черная кожа африканца лоснилась от пота, белки глаз дико блестели.

И снова я ощутил страшные судороги. Из птицы я преобразился в странного фантастического ящера.

И вновь ко мне подскочил местный жрец.

Затем снова – африканский колдун.

Они чередовались. А я принимал обличья самых разных нелепых и странных существ. Мне казалось, что то, что было некогда моим человеческим телом, уже просто никогда не сможет вспомнить себя.

Наконец, когда я застыл в обличье одноногой цапли с головой зайца, отец Сесильи напрасно проделывал свои магические пассы, пытаясь превратить меня во что-то иное. Он обессилел и упал на землю у костра. Грохот барабанов стих.

– Он проиграл! – обратился ко мне местный жрец на испанском языке.

Местный жрец взмахнул рукой. Последние конвульсии – и вот я снова превратился в человека, в себя самого. Я потерял сознание.

Как мне хотелось, чтобы все пережитое оказалось сном, чтобы я очнулся на корабле или дома. Но я пришел в себя на той же поляне, у того же костра. Мне не дали долго пробыть в беспамятстве.

Я сидел, прислоненный спиной к стволу дерева. Мулатка вливала мне в горло какую-то бодрящую микстуру.

– Где?.. – язык повиновался мне, – Хуана, где донья Консепсион? – прошептал я.

Но мулатка не ответила и, напоив меня из скорлупы кокосового ореха, отошла.

Отец Сесильи стоял в стороне. Он был бледен, то есть его черное лицо посерело. Рядом с ним стояли двое местных жителей с топорами.

«Наверное, его казнят», – подумал я.

А что же будет со мной и с доньей Консепсион?

Местный жрец заговорил, обращаясь ко мне:

– Добро и зло, – сказал он, – понятия относительные. И, соответственно, относительны понятия воздаяния за добро и зло. И уж совсем смешны понятия мести и благодарности. Ты можешь считать, что этот человек (он указал на отца Сесильи) будет наказан за то, что желал отнять у меня власть. Хотя он виноват лишь в том, что оказался слабее меня. Ты можешь считать себя наказанным, хотя ты всего лишь живешь, как живут многие…

– Прошу вас, – тихо произнес я, – отпустите мать моей жены. В чем вы считаете ее виноватой?

– Я? Ни в чем. Виноватой ее считает она, – жрец указал на мулатку Хуану.

– Хуана! – взмолился я, – пощади несчастную женщину. Она исполнит слово, данное тебе. Ты будешь свободна.

– Поздно! – бросила Хуана и скрылась в чаще.

Я понял, что донья Консепсион погибнет. Но я все еще надеялся уцелеть сам.

То, что произошло потом, нельзя вспоминать без чувства ужаса. Я впервые рассказываю об этом…

Я ободряюще сжала руку отца. Он судорожно вздохнул и продолжал свой рассказ:

– На моих глазах отец Сесильи был разрублен топорами. Затем его тело разделали, кусками насадили на вертела и начали жарить. Что было дальше? Целую неделю меня держали в шалаше и заставляли поедать мясо этого человека. Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал бы мне, что я сделаюсь людоедом, я бы не поверил. И вот я целую неделю был людоедом. Когда эта страшная неделя завершилась, жрец подал мне несколько статуэток, вот таких, как та, что ты только что держала в руках…

Я резко вздрогнула.

– Да, вот таких. Он сказал мне, что это изображение демона памяти и что я должен держать по одной такой статуэтке в каждой спальне своего дома. Если я не буду это делать, случится беда. А вырезаны эти безделушки не из слоновой кости, но из человеческой кости…

Охваченная немым ужасом, я обмерла. Меня пугала эта комната, такая на вид уютная и спокойная. Меня пугал мой родной отец, этот на первый взгляд достойный и сдержанный человек. Я почувствовала, как начинаю дрожать. Да, в том мире, где я жила прежде, все не проявлялось в такой парадоксальной и гротескной открытости.

– Я напугал тебя, Эмбер. – Отец протягивал ко мне ладонь, не касаясь меня, понимая, что сейчас я не вынесу его прикосновения.

– Да, мне страшно. Но это пройдет. Скажи мне, а что сталось с мулаткой Хуаной, узнали ли вы о судьбе доньи Консепсион?

– Нет. Обе они исчезли. Я полагаю, мулатка убила донью Консепсион и осталась жить в местном племени. Впрочем, простолюдины утверждают, будто далеко за городом есть заброшенное поместье, владельцы которого были давно убиты. В этом поместье, якобы, порою видят призрак женщины-колдуньи. Она убивает всякого, кто появится там…

Я хотела еще о чем-то спросить, постепенно вернуться к обыденности; но тут звон колокольчика призвал нас к ужину.

Я решительно приблизилась к отцу и помогла ему встать.