Текст книги "Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1"

Глава двадцать восьмая

Столовая во дворце родителей Коринны казалась бескрайней. Впрочем, за огромным дубовым столом, покрытым белой льняной скатертью, нас собралось не так уж много. Я увидела своего старшего сына. Остальные дети были еще слишком малы и ели в своих комнатах.

Длинный стол в блеске свечей сверкал, словно полноводная река драгоценностей. Хрусталь, фарфор, золото, серебро.

– Герцогиня Райвенспер! – объявил ливрейный лакей.

За столом все поднялись. Да, титулом я превосходила всех собравшихся здесь.

Родители Коринны торжественно и церемонно были представлены мне.

Отец ее, граф Мейн, был нестарым еще человеком, но, кажется, жизнь успела достаточно потрепать его. Он хромал и опирался на тяжелую дубовую трость с золотым набалдашником. Было ему лет пятьдесят и, вероятно, в молодости он отличался красотой. Лицо его, особенно глаза, их форма, цвет, выражение, все это показалось мне странно знакомым. Возможно, в Лондоне мне пришлось сталкиваться с кем-либо из его родных.

Мать Коринны, сеньора Инес, оказалась настоящей испанской знатной дамой, вся в черном, с туго затянутыми в пучок на затылке темными волосами, чопорная и даже несколько суровая, она склонилась передо мной в церемонном сложном реверансе. Я торжественно ответила.

Здешняя трапеза, конечно, очень отличалась от привычных мне лондонских обедов и ужинов.

Жаркое было украшено целыми клумбами радующих глаз своей живой пестротой овощей. Многие были необычного вкуса и не знакомы мне. На десерт подали горы фруктов. Ананасы казались выточенными из дерева и отделанными серебром безделушками. Ярко-желтые бананы едва не заставили меня рассмеяться, в их форме было что-то, напоминающее мужской член.

После ужина мы перешли в гостиную. Слуги в богатых ливреях подали кофе. Мужчины, отец Коринны и Карлтон, попросили позволения закурить.

Разнесся аромат сигар.

Сэр Джон, или, как его называли иные – дон Хуан, почтительно обратился ко мне:

– Эти сигары выделываются здесь, на острове. А табак собран с плантаций моего зятя, – он кивнул в сторону Карлтона. – Его табачные плантации славятся.

– Я надеюсь, ее светлость окажет нам честь и погостит у нас подольше, – вступила в разговор Коринна.

Мне нравилось чувствовать себя знатной, богатой, уважаемой. В конце концов я всего в жизни добилась сама и имела право насладиться плодами, что называется, своих житейских стараний.

Меня удивило то, что закурила и мать Коринны, леди Инес. Оказалось, пожилые (или считающие себя пожилыми) испанки курят сигары.

– Ее светлость простит меня, если я выдаю ее секрет, – заговорил лорд Карлтон, – но, кажется, ее светлость имела намерение поселиться в Америке.

Мать Коринны оживилась. Порывистый жест многое сказал мне о ее темпераменте. Я поняла причину ее оживления. Ей льстило то, что английская герцогиня будет, возможно, их соседкой и другом семьи. Я поняла также, что эту даму отличала некоторая чванливость. Она кичилась своим старинным знатным испанским происхождением.

– Да, – ответила я неторопливо, – весьма вероятно, что я приобрету несколько плантаций и обоснуюсь здесь.

Стены гостиной были украшены множеством картин. Мне захотелось произвести впечатление на моих гостеприимных хозяев. Будучи недолгое время супругой графа Рэтклифа, я успела увлечься живописью и льстила себя надеждой, что приобрела кое-какие познания в этой области.

– Я вижу, у вас прекрасные полотна испанских художников, – обратилась я к донье Инес. – Вот этот Святой Иоанн явно кисти Сурбарана. А эта картина, изображающая мулатку-гладильщицу, уж не Веласкес ли это? И очаровательная мадонна-девочка, ее, конечно, писал Рибера.

Всеобщее искреннее восхищение моими познаниями придало мне уверенности.

– Здесь я вижу картины очень старой работы и портреты, писанные Пантохой де ла Крусом, двухсотлетней давности. Должно быть, это фамильные портреты? – спросила я донью Инес.

Она была польщена тем интересом, который я проявила к ее роду. Полился поток объяснений. Дедушки, дядюшки, бабушки и тетушки. Все в черном, с белыми, туго накрахмаленными воротниками; в их смуглых лицах с черными глазами ощущалось сдерживаемое строгим жизненным укладом буйство натуры.

Внимание мое привлек портрет молодой дамы. Она смотрела на меня из угла гостиной. Выделяли ее не костюм, не поза, такая же скованная, как и у всех остальных, но странное выражение какой-то задумчивой жестокости. Никогда прежде я не видела подобного лица.

Но напрасно я ждала, что объяснения доньи Инес распространятся и на этот портрет. Она, казалась, не замечала его. Конечно, я не могла не понять, что она пропускает эту картину нарочно. Но мне было любопытно знать, что за женщина изображена на этом холсте.

– А кто эта дама? – спросила я. – У нее очень своеобразное выражение лица.

Я почувствовала легкое смущение хозяйки. Но в конце концов, если бы она желала во что бы то ни стало скрыть, что за женщина изображена на портрете, она бы не держала его в гостиной.

– Это моя мать в молодости, – ответила донья Инес. – Ее давно нет в живых.

Я поспешно перевела разговор на другую тему. Однако я вспомнила, что служанка Сесилья говорила мне что-то о матери доньи Инес и даже называла ее имя. И в голосе черной горничной тогда тоже я почувствовала некоторую скованность и смущение. Что за тайна была связана с матерью хозяйки? Хотя, впрочем, возможно, никакой тайны и не было. Просто отношения были не так уж очень хороши. Это бывает. Но мне не довелось этого испытать, у меня не было родной матери.

Глава двадцать девятая

На следующий же день я решила позаботиться о себе и о детях. С кораблем, отплывавшим в Англию, я отослала распоряжение моему управляющему продать часть моего имущества, и, обратив полученные средства в золото, переслать мне. Сбор доходов с моих английских владений должен был частично пересылаться мне и моим детям. Контролировать все это я поручила Джону Элмсбери. Я знала, что он мне не откажет в этой услуге.

После пребывания в гостях у родителей Коринны мы должны были отправиться в поместье Карлтонов. Там я предполагала осмотреться, отдохнуть и затем, пользуясь деловыми советами Брюса Карлтона, приобрести плантацию.

– Женщин-плантаторов не так уж много, – заметил он. – Это занятие не такое уж легкое.

– Что ж, – я пожала плечами, – значит, я стану одной из первых ласточек.

А пока Коринна и Брюс показывали мне город. Этот недавно построенный город действительно был красив. Резные решетки оград, белые дома-замки. Все утопало в экзотической зелени. Особенно очаровали меня пальмы. В городе было несколько церквей: и католические, и англиканские. Это все были прекрасные величественные строения.

Но развлечений в городе, как мне показалось сначала, было не так уж много. Прежде всего, не было театров. Я сказала родителям Коринны, что театры следовало бы завести. Тем более, что в городе находились резиденции многих богатых плантаторов, эти люди могли бы щедро оплачивать актеров. Интересно, что мое предложение было принято к сведению. И в городе в скором времени появилось два театра, актеры были из Мадрида, столицы Испании, их соблазнила щедрая плата, как я и предполагала.

Другим местным развлечением являлось ежевечернее гулянье на площади. Когда спадала дневная жара, дамы выезжали в легких колясках, а кавалеры – верхом. Коляска, в которой сидели мы с Коринной и ее матерью, привлекала всеобщее внимание. Вскоре я заметила, что местные дамы начали копировать мои манеры и одежду. У нескольких я отметила мою прическу. Это наполнило меня еще большей уверенностью в себе. Пока никто из местных кавалеров не смел ухаживать за мной. Да здесь это и не принимало такие формы, как в Лондоне. Там мужья и жены часто жили врозь. Здесь женатый мужчина мог считаться потерянным для дамского общества. Флиртовать позволялось только девушкам на выданье и молодым людям, кандидатам в женихи. Это, конечно, не оживляло общества.

Днем я часто проводила время во внутреннем дворе. Он назывался на испанский лад «патио». Здесь, за высокими белыми стенами, жара не ощущалась. Зелень цветов и деревьев окружала фонтан. Коринна, ее мать, я, наши гостьи располагались вокруг фонтана; кто-нибудь из нас наигрывал на гитаре, мы напевали, вышивали или плели кружева, играли в карты.

Однажды мать Коринны пригласила в патио нескольких испанских цыганок, давно переселившихся на Ямайку. Танцы цыганских девушек, всплески рук, гордые извивы бедер совершенно очаровали меня.

Сопровождавшая плясуний старуха-цыганка принялась гадать дамам по руке. Взяв у доньи Инес серебряный наперсток, она чертила им крест на каждой ладони и предсказывала только хорошее. Дамы весело смеялись.

Я также протянула свою ладонь. Прикосновение серебряного наперстка приятно щекотало. Старуха вглядывалась в линии моей ладони. – Тебе суждено долголетие, – начала она.

– А красота? – шаловливо перебила ее Коринна. – Сохранит ли донья Эмбер свою прославленную красоту?

Я заметила, что местные дамы, по-испански скованные на людях, становились веселыми и даже озорными в своей компании в патио. Вероятно, эту испанскую черту Коринна восприняла от матери.

На вопрос о красоте цыганка ответила утвердительно. Все, и я в том числе, весело смеялись.

– Многие мужчины любили тебя, – прямо заявила старуха, и тотчас добавила, – и еще многие будут любить. Странных людей ты встретишь в своей жизни и сблизишься с ними.

– И чем же все кончится? – спросила я.

Я понимала, что все это несерьезно, но не могла отказать в прозорливости старой вещунье.

– О, кончится все тем, что ты вернешься к тому, с чего начала, только начала ты бедной, а вернешься богатой.

Я отдала старухе золотую монету. Донья Инес лишилась своего серебряного наперстка, который гадалка также решила оставить себе в награду за труды.

Надо сказать, что цыганка оказалась права. Сейчас я уже стара, жизнь моя клонится к закату, я снова в родной Англии, я живу в сельской местности. Но если родилась и выросла я в простом фермерском доме, то теперь я – владелица замка. Но не буду забегать вперед.

Гадание взволновало меня. Я чувствовала, что та жизнь, которую я веду в доме родителей Коринны, а, возможно, и та, что мне предстоит в поместье у Карл-тонов, не более, чем прелюдия, предисловие к иной какой-то жизни, странной, занимательной, быть может жестокой.

Много времени я проводила и со своими детьми.

Я просто восторгалась своим старшим сыном, таким умным, воспитанным, образованным и храбрым. Это был настоящий юный кавалер. Став юношей, он, конечно, не посрамит себя ни в местном испанском, ни в лондонском высшем свете. Сьюзен росла очаровательной и своенравной девчушкой. Она уже прелестно пела и танцевала, начала учиться играть на гитаре. В Лондоне Джон Элмсбери, шутя, предрекал ей роль похитительницы сердец. Чувствовалось, что предсказания его сбудутся. Но я надеялась, что строгое воспитание, принятое в здешних краях, немного укротит своевольный и буйный нрав моей дочери. Чарльз, сын его величества, был еще слишком мал для того, чтобы говорить о его характере, но уже в нем ощущалась порода, сила, здоровье и упрямство английских королей из династии Стюартов.

Дети Карлтонов были прелестны. Мелинда очень подружилась с Чарльзом и Сьюзен, а малыш Джон пробуждал в обеих девочках материнские чувства.

Глава тридцатая

Время текло незаметно. Я окрепла, набралась сил. С лордом Карлтоном я встречалась не так уж часто. Чаще всего по вечерам, когда после ужина мы проводили все вместе время в гостиной.

Граф Мейн, отец Коринны, иногда рассказывал о своих путешествиях в Африку. Но вообще-то он не отличался разговорчивостью. По-прежнему его черты кого-то мне напоминали. Однажды я спросила графа, не могла ли я встречаться с кем-либо из его родных в Англии. Он ответил, что, по его сведениям, у него не осталось родных, они все погибли во время гражданской войны. На лбу его резко очертилась складка; я поняла, что подобные расспросы ему неприятны. Но, чтобы показать ему, что я могу с полным правом ему сочувствовать, я сказала, что и я потеряла своих родных при тех же обстоятельствах. Он взглянул на меня с интересом, но продолжать разговор на эту грустную тему мы не стали.

Донья Инес, мать Коринны, также несколько оттаяла. Она привыкла ко мне и уже видела во мне не только герцогиню, но и просто привлекательную женщину, приятельницу ее единственной дочери.

Оказалось, что семья доньи Инес была близка к королевской фамилии. Будучи совсем юной девушкой, донья Инес была назначена одной из фрейлин маленькой принцессы Маргариты.

Когда пожилая дама рассказывала об этой счастливой полосе своей жизни, когда она была удостоена столь высокой чести, щеки ее, чуть впалые и обычно бледные, несмотря на природную смуглость, заливались румянцем.

Маленькая Маргарита была первенцем второй супруги испанского короля Марианны Австрийской; от первой жены у него осталось двое детей: дочь, ставшая затем супругой французского короля, и рано умерший сын, принц Карлос.

После кончины супруги король Филипп Испанский вновь вступил в брак с юной австрийской принцессой. Он надеялся, что этот брак даст ему сыновей. Но, увы, все дети умирали в младенчестве. Осталась в живых лишь одна принцесса Маргарита. Это была прелестная девочка, веселая, игривая, словно солнечный лучик. Она оживляла мрачную атмосферу сурового испанского королевского двора. Наряженная, как взрослая дама, малышка шалила и озорничала, как и подобает ребенку.

Когда Маргарите минуло пять лет, штат ее слуг был приближен к штату, положенному взрослой принцессе. У маленькой девочки появились свои придворные дамы. Одной из них стала донья Инес.

Четырнадцатилетняя девушка переехала из сурового отцовского дома в покои королевского дворца. Она поступила в подчинение старшей придворной даме, донье Элеоноре.

В сущности, именно по протекции доньи Элеоноры юная Инес и попала в королевский дворец. Элеонора приходилась двоюродной сестрой матери Инес, донье Консепсион.

Инес легко перенесла переезд и быстро привыкла к новой обстановке. Она не так уж хорошо знала отцовский дом, ведь с пяти до тринадцати лет она воспитывалась в монастыре за городом. Инес росла замкнутой, но гордой девочкой. Монахини научили ее вышиванию, рисованию, она была набожна и строга.

К своим новым обязанностям фрейлины принцессы Инес отнеслась очень серьезно. Эти обязанности были не так уж сложны, ведь у малышки было много простых служанок. Но если, например, девочка хотела пить, в обязанности фрейлины входило подать ей на особом подносе стакан воды, сопроводив это действие церемонным приседанием.

Инес находилась как раз в том возрасте, когда в девушке особенно ярко и осознанно пробуждаются чувства будущей матери. Она искренне и нежно привязалась к малютке-принцессе, которая и вправду была очаровательна. Однажды маленькая Маргарита весело бежала по огромному залу с высокими двусветными окнами.

– Ну же! – кричала малышка звонким голоском своим фрейлинам, – Инес, Исабель, догоните меня. А вот и не догоните! А вот и не догоните!

Но Инес, подобрав юбку, легко догнала девочку, опасаясь, что та запутается в подоле своего длинного платьица и упадет. Подхватив Маргариту на руки, Инес нежно прижала ребенка к груди. Маргарита сомкнула на ее шее свои милые ручки. Инес невольно принялась покрывать поцелуями доброе и веселое личико девочки.

В это время, откинув занавес на двери, в зал вошла суровая донья Элеонора.

– Что вы делаете, Инес? – голос старшей придворной дамы прозвучал так холодно и гневно, что Инес показалось, будто случилось что-то страшное.

Инес поспешно опустила на пол маленькую Маргариту. Исабель и Инес присели перед доньей Элеонорой.

– На первый раз я прощаю вам ваше дурное поведение, Инес, – с прежней непримиримостью продолжала старшая придворная дама. – Но теперь я буду строго следить за тем, как вы себя ведете. И помните, все зависит от вас самой!

Она почти бесшумно пересекла зал и ушла.

Девушки и маленькая принцесса притихли. Бережно и сдержанно держа малышку за руку, Инес увела ее из зала.

С тех пор Инес стала строго следить за собой. Она уже не желала поддаваться порывам чувств, была всегда строга и сдержанна.

Но юность не могла не взять свое. Однажды Инес, когда маленькая принцесса уснула днем, вышла на балкон, выходивший в просторный внутренний двор. Здесь было довольно людно. То и дело проходили многочисленные дворцовые слуги. Всех этих людей Инес уже успела узнать в лицо. Только что наступила весна, расцвели миндальные деревья. Юная пятнадцатилетняя девушка испытывала легкое томление, даже странную какую-то тоску. Она сама не понимала, чего ей больше хочется: плакать или смеяться. Волосы она украсила веточкой с цветком миндаля и, опираясь обеими руками о балюстраду, без любопытства скользнула глазами по привычной картине.

Внезапно Инес вздрогнула. Она ощутила, как кто-то посмотрел на нее. Быстро опустила глаза и увидела юношу. Он был чуть старше ее. Вероятно, один из молодых дворян, прислуживавших младшему брату короля. Худощавый, весь в черном, с огромными глазами на худом продолговатом лице, юноша показался ей очень красивым. Был ли он и вправду таким, или здесь сыграли свою роль ее юность, неопытность и уже пробудившееся бессознательное желание любить…

Помню, я с большим интересом слушала рассказ доньи Инес. Я даже пожалела о том, что никогда не испытывала в юности потаенной влюбленности, таких мучений девических от неразделенной любви. То-то и оно, что нельзя испытать решительно все, поскольку одно зачастую исключает другое.

Не сознавая, что делает, Инес вынула из волос цветок миндаля и бросила незнакомцу. И тотчас убежала с балкона. Ей стало страшно. Ведь ее могла увидеть суровая донья Элеонора.

Инес стала внимательно приглядываться к придворной жизни. Это давало ей возможность изредка видеть юношу. В сущности, она начала следить за ним.

В тот первый раз она даже не успела заметить, поднял ли молодой придворный брошенную с балкона цветущую веточку.

В делах любви Инес была совершенно неопытна. Всю свою жизнь она проводила в обществе женщин, и не просто женщин, а отказавшихся от любви, от мирской жизни монахинь. Кому было просветить юную девушку, рассказать ей о том, как влюбить в себя молодого человека.

Больше всего Инес хотела снова встретиться взглядом с юношей. Ей казалось, что тогда, в первый раз, взгляд его был нежным и добрым. Но, увы, встретиться взглядом с ним ей больше не удавалось. Покои младшего брата короля находились далеко от покоев маленькой принцессы. И не так уж много церемоний, на которых встречалась бы вся королевская семья, предусматривал строгий этикет.

Вторая фрейлина маленькой Маргариты, Исабель, была немного старше Инес. Это была девушка пылкая и более смелая. Она даже уверяла робкую Инес, будто уже целовалась с юношами. Но Инес не могла в такое поверить.

Инес томилась от своей неразделенной любви. В ней нарастали отчаяние и жажда поведать о своей страсти. Но кого избрать наперсницей? Вполне естественно, что выбор пал на Исабель. А кого еще могла выбрать бедняжка Инес.

Однажды в полдень, а это время отдыха в Испании, Инес рассказала подруге о неведомом юноше.

Исабель выслушала ее и рассмеялась. Инес была обижена.

– Что смешного я сказала?

– Ах, милая Инес, ну конечно же, ничего смешного! Я смеюсь не над твоей любовью, но над твоей робостью. Ты, поверь, сама себе создаешь трудности там, где их так легко миновать.

– Миновать? – удивилась Инес. – Но как?

– О, совсем просто! Во-первых, я уже по твоему описанию могу назвать тебе имя твоего избранника.

Инес покраснела и потупилась.

– Не красней так, – обняла подругу Исабель и продолжала как ни в чем не бывало: – Это всего лишь молодой дон Октавио из свиты брата короля. Он и вправду приятный кавалер.

– Но как? – не переставала изумляться Инес. – Откуда ты все это знаешь?

– Ох, ну это совсем не так уж трудно узнать! – рассмеялась Исабель.

И она рассказала неопытной Инес о том, что молодые девушки и юноши знатных фамилий, прислуживающие во дворце, всегда находят время для встреч и разговоров, и что, например, она, Исабель, в курсе всех дворцовых сплетен.

– Почему же ты никогда не звала меня на эти встречи? – немного обиделась наивная Инес.

– Ну как я могла пригласить тебя! Ты такая серьезная, и потом, ведь ты родственница доньи Элеоноры!

Короче, порешили на том, что Инес напишет письмо молодому Октавио, а Исабель, в свой черед, сумеет ему передать это послание.

Трудно было бы описать состояние юной Инес, в полдень сидевшей за письмом. Девушка боялась, что ее первое послание к любимому может получиться слишком странным. Она то и дело рвала листки, зачеркивала неудачные по ее мнению фразы и обороты, переписывала.

Наконец она сочла письмо готовым. Исабель бережно спрятала его за корсаж.

– Когда тебе удастся увидеть Октавио? – нетерпеливо спросила Инес.

– Думаю, завтра вечером. Мы как раз соберемся в покоях Марии.

– Боже, какие вы смелые, и как, должно быть, весело проводите время. Исабель, а не рискнуть бы и мне?

– Нет, нет, – быстро возразила Исабель. – По правде говоря, я и сама боюсь пригласить тебя. Ведь донья Элеонора следит за тобой. Заметив что-нибудь неладное, она просто выгонит нас из дворца. Кроме того, она в милости у короля. Его величество очень ценит верную службу этой старой девицы. Представь себе, какая участь ждет наших близких, если мы будем в немилости у доньи Элеоноры.

На это Инес ничего не могла возразить. Ей даже трудно было бы представить себе донью Элеонору и свою мать донью Консепсион юными девушками, маленькими девочками, играющими вместе. Инес не сомневалась, что если дело коснется верности королевскому семейству, донья Элеонора без малейших колебаний пожертвует не только своими родными, но и собой.

Свою мать девушка, в сущности, плохо знала. Ведь Инес с малых лет жила и воспитывалась в монастыре. Мать казалась ей очень строгой и немного загадочной. Даже отец был более мягок с дочерью.

На следующий день, проводив Исабель на условленную встречу дворцовой молодежи, Инес не могла уснуть. Она была как на иголках, металась по комнате, смачивала пылающие щеки холодной водой из кувшина.

Исабель вернулась только на рассвете. Когда она, осторожно постучавшись, вошла в комнату Инес, у той захолонуло сердце. А вдруг Исабель делает что-то дурное; вдруг, не дай Господь, целует и обнимает юношей! Инес пристально оглядела подружку. Но Исабель выглядела как всегда. Одежда ее была в порядке.

– Инес! – весело воскликнула Исабель. – Ты должна сейчас же потанцевать передо мной!

– Но почему? Что за танцы? Что случилось? – противилась Инес.

Но Исабель, схватив ее за руки, уже кружила ее.

– У меня для тебя письмо, Инес! Письмо от Октавио!

Инес протянула обе руки, но Исабель грациозно отпрыгнула. Так повторялось несколько раз. Инес чуть не расплакалась.

– О, какая ты чувствительная, Инес! Я вовсе не хочу обидеть тебя. Прости мне мои шутки!

С этими словами Исабель вынула из-за корсажа маленькое письмо и передала подруге. Любовь придала сил Инес.

– И ты прости меня, Исабель. Моя благодарность тебе не знает границ, – чуть хриплым от волнения голосом произнесла Инес. – Но сейчас мне хотелось бы остаться одной.

– Ну конечно же, я все понимаю, – Исабель упорхнула.

Инес раскрыла письмо. О, сладостные мгновения. Октавио оказался именно таким, каким ей и представлялось. Вежливость, утонченный ум, скромность. Но самое главное, это сдержанное умное послание, казалось, дышало искренней любовью.

Начался обмен письмами. Исабель служила исправной письмоносицей. Несколько раз она даже устраивала так, что Октавио проходил под балконом Инес в полдень, и та бросала ему, словно бы случайно, цветок. Юноша поднимал на нее глаза и отвечал на ее смущенный и влюбленный взгляд взглядом темных глубоких глаз, преисполненным немого обожания.

Инес мечтала о встрече с любимым, о настоящей встрече; о беседе, когда они могли бы открыть друг другу свои чистые чувства. Но Исабель уверяла, что подобную встречу трудно было бы скрыть от доньи Элеоноры.

Тогда Инес сама приняла решение. Она решилась тайком последовать за Исабель, когда та отправлялась в покои Марии, младшей фрейлины королевы.

Вечером, когда Исабель зашла к ней, Инес была уже в ночном одеянии. Как обычно, Инес передала подруге письмо для Октавио; затем сказала, что горячо завидует ей и проводила ее до двери.

Инес знала, где находились покои Марии. Быстро одевшись, она зажгла свечу и, не чувствуя под собой ног, выскользнула за дверь. Девушка, прикрывая дрожащей ладонью огонек свечи, кралась по коридорам дворца, спускалась по крутым лестницам.

Но вот и галерея. Здесь должна быть дверь. Но Инес, конечно, не собиралась входить. Ночь выдалась темная и теплая. Разносился аромат цветущего мирта. Девушка притаилась на галерее у окна.

Было совсем темно. Она поставила свечу так, чтобы огонек не был виден.

Слышались звуки гитары, смех, пение. Сердце Инес билось так сильно, что она сначала не могла понять, о чем говорят молодые придворные.

Но постепенно она стала различать голоса.

– Ну хватит, хватит играть и петь, Хосе! – Инес узнала веселый и чуть капризный голосок Исабель.

– Да, да, – поддержали ее еще несколько девичьих голосов. – Пусть лучше Октавио прочтет!

– Прочти, прочти, Октавио!

Услышав дорогое имя, Инес вздрогнула. Сейчас ей предстояло услышать и голос любимого. Что он будет читать? Должно быть, стихи о любви. Наверное, он хорошо читает, если его просят об этом.

Раздался юношеский голос. Инес испугалась. Голос звучал издевательски-насмешливо.

– «Октавио, любимый и неведомый!» – начал читать Октавио.

«Мое письмо!» – в ужасе подумала Инес.

Сила воли, унаследованная от горделивых предков, поддержала ее. Девушка не заплакала, не упала в обморок. Она спокойно дослушала издевательское чтение Октавио до конца. Все смеялись.

– А теперь, теперь, – командовала Исабель, – будем сочинять ответ.

– Инес, свет моего сердца! – издевательски произнес Октавио.

– Нет, лучше так: «Инес, моя белоперая голубка», – перебил его Хосе.

Снова раздался смех.

Инес схватила подсвечник и быстро пошла прочь.

Она ступала спокойно и твердо. Вошла в свою комнату и села за стол, поставив свечу.

Инес не плакала, не ужасалась. Сердце ее было разбито. Душа, казалось, оделась в холодную броню. Больше никогда не будет она безоглядно влюбляться и верить. Даже мысли о мести были спокойны и просты. Она должна отомстить. Она не станет покорно терпеть это издевательство. И за что? За что Исабель и Октавио так поступили с ней? В чем она виновата? Только лишь в том, что наивна, чиста и неопытна. Так вот какая награда ждет в этом мире чистоту помыслов и чувств!

Донья Инес прекратила свой рассказ. Ее впалые щеки пылали.

– Что же дальше? – невольно воскликнула я. Донья Инес вздохнула и завершила быстро, словно бы чего-то недоговаривая. Супруг смотрел на нее с грустью и сочувствием.

Юная Инес рассказала донье Элеоноре о том, что группа молодых придворных тайно собирается по ночам и позорит ее, Инес, честь, выдумав глупую переписку между ней и одним из кавалеров в свите младшего брата короля.

Инес проводила донью Элеонору тайком к покоям Марии. Все это время Инес скрывала от Исабель, что знает все. Гнев возмущенной доньи Элеоноры обрушился на юношей и девушек. Исабель пыталась утверждать, будто свои письма Инес написала сама (так оно и было), но ей не верили. Молодые придворные и их родные подверглись опале. Однако донья Элеонора пожелала, чтобы и Инес удалилась из дворца.

– Вот тогда-то отец и решил увезти нас всех на Ямайку.

– Здесь я и встретил Инес, – добавил граф Мейн.

– И эта счастливая встреча заставила меня забыть о перенесенном в юности унижении, – сказала Инес.

Я подумала, что эта женщина в состоянии испытывать сильные чувства.

Но как можно было оценить ее поступок? Донос, конечно, дело некрасивое. Но ведь и Исабель и Октавио предали ее, оскорбили незаслуженно. Впрочем, я чувствовала, что донья Инес чего-то не договаривает.

Несколько раз я пыталась спрашивать о донье Инес мою черную горничную Сесилью. Я задавала вопросы о семье доньи Инес, о ее матери, которую Сесилья еще застала в живых. Но негритянка уверяла, что была слишком мала и ничего особенного не помнит.