Текст книги "Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 1"

– Когда ушли? – как ни в чем не бывало продолжал старик. – Поели, отдохнули немного в тени. Да… Ну, тогда и ушли. Мигелито еще пообещал вернуться сегодня…

– Были встревожены, торопились?

– Нет, ничего такого я не заметил.

– В какую сторону они двинулись?

– В какую сторону? Как это? Да ни в какую. Как всегда, домой пошли.

– Стало быть, в сторону своего дома?

– Ну да! А то куда же?!

Итак, допрос ничего не дал. Когда принялись допрашивать остальных жителей селения, кто из них сегодня видел Ану и Мигеля, те отвечали по-разному, также стараясь тянуть время.

Один видел, как Мигель утром шел к старику. Другая заходила к Ане за мотком шерсти. Третий видел, как Мигель и Ана, рука об руку, выходят из калитки старикова дома и направляются к себе домой. Четвертая даже окликнула их, остановила и поболтала с ними. Но куда же девались Мигель и Ана, так и осталось неясным.

Между тем приготовили крытые носилки для меня. С узелком в руке я вышла из своего дома. У ворот капитан обратился ко мне с вопросом:

– Почему мы застали вас в доме Аны де Монтойя и Мигеля Таранто?

– Я часто навещаю Ану, помогаю по хозяйству.

– Что вы делали сегодня в доме Таранто?

– Ана попросила меня помочь ей с обедом. Она ведь понесла еду мужу. А меня попросила приготовить что-нибудь более основательное к их приходу.

– Они не возвращались?

– Нет, больше я не видела их.

– Несомненно, кто-то их предупредил! – заметил один из гвардейцев.

– Я советую вам сознаться! – капитан злобно глянул в толпу.

– Никто из нас ни о чем не предупреждал Ану и Мигеля, – выступил вперед отец Курро. – Не станете же вы пытать невинных женщин и детей! Мы пожалуемся королю!

Неожиданно капитан не стал ввязываться с ним в спор, а приказал своим подчиненным поспешить. Не знаю, почему, но это показалось мне странным. Я почувствовала, как душу мою охватывает страх.

Уже совсем темно. Где сейчас Анита и Мигель? Сумел ли он найти ее? Неужели она блуждает ночью в горах одна, с двумя маленькими детьми? Правда, Ана хорошо знала окрестности, мы ведь часто совершали прогулки на далекие расстояния, но все же…

Вдруг я подумала о том, что речь ни разу не зашла о детях. Значит, эти люди не знают, что у Аны и Мигеля двое детей. Как хорошо, что я успела собрать для Аны детские вещи! Остальные жители селения тоже заметили, что пришельцы ничего не знают о детях, и молчали.

– Садитесь в носилки, – приказал мне капитан.

Страх вспыхнул с новой силой. Я уже не владела собой. Как и многие незамужние девушки в возрасте, я боялась мужчин, боялась остаться с ними наедине. Мне казалось, что на меня могут напасть. Впрочем, в селении, где я всех знала, этот страх особенно не проявлялся; но теперь мне предстояло ночью в горах оказаться наедине с целым отрядом солдат. Нет, нет!..

– Нет, нет! – закричала я. – Я не отправлюсь ночью одна с мужчинами. Никогда!

Капитан шагнул ко мне.

– А-а! – завопила я. – Спасите! Помогите!

Женщины загомонили, сочувствуя мне. Несколько мужчин подошли к рассерженному и несколько растерянному капитану.

– Позвольте нам сопровождать вас.

– Но это не дозволено законом, – нашелся капитан.

Опасность обостряет наши чувства и нашу наблюдательность. Я заметила растерянность капитана, и это увеличило мой страх. Но я уже не кричала. В конце концов это глупо – так вопить…

– Сеньорите гарантирована безопасность, – продолжал капитан. – Ни единый волосок не упадет с ее головы. Вы же знаете, нам приказано доставить ее в столицу в целости и сохранности. А уж там она будет не в нашей власти. Единственное, что нам известно, так это то, что ее будут судить. Ведь она – пособница похищения. Возможно, ей предъявят обвинение в том, что она с помощью колдовства лишила молодую маркизу рассудка и заставила последовать за безродным цыганом. Если ее признают виновной, ей грозит сожжение на костре. Но нас это все не касается. Мы только обязаны доставить ее в Мадрид. Мы отвечаем за нее. Малейшая обида, нанесенная ей, будет стоить нам наказания…

Эти речи подействовали на жителей селения. А я? Странно, все эти угрозы не тронули мое сердце. Ведь все это только предстояло мне, ждало меня в перспективе весьма отдаленной. А пока меня занимал лишь мой страх перед ночным путешествием в сопровождении мужчин.

Но я решила покориться. Я перекрестилась и подошла к отцу Курро под благословение. Священник благословил меня.

– Мужайся, дочь моя, – сказал он на прощанье. – Бог милостив, он не допустит неправедного суда над невинными. Я верю, мы еще увидим тебя среди нас, веселую и счастливую.

Горло мое сжалось, на глаза навернулись горестные слезы. Я села в носилки.

Несмотря на запрет, жители селения еще довольно долго сопровождали нас с факелами в руках. Их голоса ободряли меня. Затем я поняла, что осталась одна среди враждебных мужчин. Я дрожала от мучительного страха. Начался спуск.

«Скорее бы настало утро!» – думала я.

Разумеется, я ни на мгновение не могла сомкнуть глаза. Я обмерла от страшного напряжения. Внезапно донесшиеся до меня голоса повергли меня в полный ужас.

– Недурно мы все провернули, Гарсия! – сказал один голос.

– Да, недурственно, – откликнулся капитан.

– А ведь могло бы обернуться худо! Я чуть в штаны не наложил со страху, когда эта подлая старая девка велела показать ей королевский указ!

– Да уж, я заметил, что со штанами у тебя неладно! – капитан грубо расхохотался.

– Поглядим, как бы ты смеялся, если бы она или этот цыганский поп раскрыли бы все! – с вызовом возразил обиженный гвардеец.

– Раскрыли бы? – снова в воздухе загремел грубый хохот капитана. – Где им, деревенщинам, отличить настоящий указ от подложного! Ха-ха! И ведь не какой-то там мазурик составлял наш королевский указ – ха-ха! – а сам господин маркиз! Уж он-то все предусмотрел!

– Однако и он приказал нам держаться подальше от городов и больших деревень!

– Ну и будем держаться! – огрызнулся капитан. – А ты чего ожидал? Приятной прогулки в обществе красотки? Конечно, дело рисковое, иначе нас не наняли бы! Жаль только, что старуха часть денег сразу прибрала к рукам. Хотя ведь эта старая шлюха и прячет, и защищает, и от суда спасает, когда требуется. Так что, выше нос!

– Выше?

– А что?

– Чушь собачью вы несете, – вступил в разговор третий голос. – Проиграли мы! Ведь не нашли ни цыгана, ни красотки маркизы!

– Хороша маркиза! Цыганское отродье! – бросил капитан. Теперь в голосе его звучало раздражение.

– Ничего! – попытался приободрить своих приятелей первый голос. – Старую-то девку мы умыкнули!

– Вспахать бы ее, чтоб знала! – внезапно озлобился капитан.

– Это дело не наше, – бросил второй. Прикажет маркиз – вспашем. Да я бы еще за это денег потребовал. Этакую уродину вспахать – денег стоит!

Остальные с отвратительным хохотом тронули коней. Вскоре они ускакали вперед. Что я чувствовала, сидя в покачивающихся носилках?!

Я в руках разбойников. Я подло обманута. И кто же нанял этих гнусных безнравственных людей? Не кто иной, как благородный маркиз дон Хосе де Монтойя! Боже, что со мной будет?! Боже!..

Я презирала свою бедную мать за то, что она сожительствовала с духовным лицом. Неужели теперь мне суждено сделаться жертвой разнузданного насилия?

Иные безнравственные люди полагают искренне, что для женщины самое важное – чтобы ее считали красивой и соблазнительной. Конечно, я не могу поручиться за других женщин, но о себе могу сказать честно и откровенно: когда я услышала, как разбойники поносят мою внешность, я вздохнула с некоторым облегчением.

«Боже! Сделай меня еще более уродливой! Сделай так, чтобы любой мужчина отшатывался в испуге от меня!» – молилась я.

Я и в ранней юности не заботилась о своей внешности, а живя в селении и вовсе перестала интересоваться собой, даже в зеркало почти не гляделась. Мне кажется, женщина смотрится в зеркало и украшает себя, когда желает кому-то понравиться, а я для себя уже ничего не хотела. Я была счастлива счастьем Мигеля и Аны…

Носилки раскачивались. Спуск продолжался. Страх мучил меня. Я знала, что должна готовиться к смерти. Но мне так не хотелось умирать! Живо представились мне невинные ласки двоих малышей: Аниты и Мигели-то. Как это было чудесно, когда они обнимали меня теплыми ручками за шею, нежно целовали мягкими губками, плакали, когда я уходила к себе. Как я любила играть с ними!.. Неужели все кончено?! Боже, смилуйся надо мной!..

Носилки остановились. Капитан приказал мне выйти. Дрожа от страха, я ожидала побоев, насилия, издевательств. Но мне только сухо приказали по дощатым мосткам подняться на корабль.

Я успела оглядеться. Это была пустынная бухта. Вокруг не видно было ни души, кроме разбойников и меня. Бесполезно было звать на помощь. Надо вытерпеть все до конца!

На палубе мне не позволили оставаться долго. Представьте себе ужас, охвативший меня с новой силой, когда меня повели вниз по узкой деревянной лесенке. Я уже видела себя оскверненной, изнасилованной. Я вспомнила, как еще в детстве размышляла над непристойным вопросом, испытывает ли мать греховное наслаждение, отдаваясь священнику. Неужели Господь сейчас покарает меня за те детские мои прегрешения? Но тут я вспомнила мудрые слова отца Курро о милосердии Господнем. Я укрепила свой дух горячей молитвой. Господь заботится обо мне. Я всегда нахожусь под его защитой.

Меня оставили в трюме, заперев дверь. Здесь было темно. Вскоре я ощутила какое-то шевеление на стенах и на полу. Крысы! Пусть! Пусть крысы, голод, сырость, пусть! Господь благ и милосерд! Он не допустит моего падения, он позволит мне сохранить девственность!..

Не помню, сколько времени мы плыли. Изредка открывалось отверстие в потолке и мне бросали заплесневелый хлеб. Воды не давали, я слизывала сырость с деревянных стенок.

Однажды в отверстии показалось лицо, и я услышала голос капитана:

– Если вы, сеньорита, желаете что-либо сообщить мне о Мигеле Таранто и Ане де Монтойя, советую вам не медлить. После этого вы получите нормальную пищу и постель.

Шатаясь от слабости, я приподнялась с пола.

– Мне очень жаль, – произнесла я слабым голосом. – Но мне и вправду нечего сообщить вам. Я не знаю, где находятся Мигель Таранто и Ана де Монтойя.

Люк громко захлопнулся. Некоторое время я не получала даже заплесневелого хлеба и уже решила, что меня ждет голодная смерть. Но затем мне снова начали бросать хлеб. Наверное, капитан должен был довезти меня в живых. Но куда? В Мадрид? Морем? Странно. У меня было в достатке времени для того, чтобы предаваться размышлениям.

Нет, не в Мадрид везут меня. Но куда же? Возможно, маркиз де Монтойя ждет в условленном месте и меня доставят именно туда. Но, поразмыслив хорошенько, я пришла к иному выводу. Эти разбойники везут меня в какое-то свое логово. Там они будут держать меня, стремясь вытянуть из маркиза побольше денег. Да, именно так. (Так оно и оказалось.)

Когда корабль наконец встал на якорь, я была еле жива. Должно быть, я походила на скелет. Мне страшно было видеть мои костлявые руки. Яркий дневной свет ослеплял меня.

И снова я оказалась в совершенно пустынном месте, где нечего было рассчитывать на чью бы то ни было помощь. Меня снова посадили в закрытые носилки. Я стискивала зубы, кусала пальцы, чтобы не лишиться чувств. Я поняла, что носилки несут по ровным мощеным улицам. Я слышала характерный шум большого города. Но это не был мой родной Мадрид, это я осознала твердо. Но тогда где же я? Что будет со мной? Внезапно пришла мысль о матери. Бедная моя мать!

Чувствует ли она, какие страшные муки угрожают ее несчастной дочери? Господи, сохрани нас обеих!..

Смутно помню, как меня грубо высадили из носилок. Затем какие-то женщины тащили меня почти волоком вверх по лестнице. Я услышала визгливый старушечий голос:

– Что вы с ней сделали, мерзавцы?! Она мне нужна живая! Или я плохо втолковала: живая!

Уже знакомые мне мужские голоса смущенно оправдывались.

Женщины куда-то несли меня на руках. Я помнила, как они раздели и вымыли меня. Мужчин не было. Меня уложили в постель. Я беспомощно плакала. Одна из женщин поила меня с ложки бульоном. Затем я провалилась в сон, напоминавший скорее обморочное забытье.

Наутро я пришла в себя по-прежнему слабой и измученной. Снова какая-то женщина кормила меня и ухаживала за мной. Она при этом не произносила ни слова. А я ни о чем не спрашивала ее. Я знала, что мне все равно не скажут правду. Я страшно ослабла. Мне было все равно. Господь уберег мое тело от скверны. В безмерном своем милосердии он спасет меня.

Не знаю, сколько времени прошло. Я начала поправляться. Теперь я ела сама, сидя в постели и опираясь на подушки. Меня хорошо кормили и ни о чем не спрашивали. Я была молода и сильна. Состояние мое улучшалось день ото дня. Прошло еще время, и мне позволили спуститься в сад. Это было удивительно!

Я впервые за много дней услышала человеческий голос. Ухаживавшая за мной женщина спросила, не желаю ли я спуститься в сад. Я не сразу поняла, что именно она говорит. Сначала я различила просто какие-то непонятные мне звуки. Неужели я так отвыкла от человеческой речи? Боже! Она повторила свой вопрос. Только теперь я поняла ее. Не в силах говорить, я ответила утвердительным кивком. Она вышла из комнаты.

«О, неужели я утратила дар речи?» – ужаснулась я.

Я собралась с силами. Раскрыла рот и попыталась что-то сказать. Я услышала какой-то слабый писк, какие-то нечленораздельные звуки. Я не могу говорить! И снова (в который раз!) захлестнуло меня чувство ужаса. И снова молитва просветила мой смятенный рассудок.

«Нет, – убеждала я себя, – ты не утратила дар речи окончательно. Снова и снова собирайся с силами. Говори и речь вернется к тебе».

Я собиралась тотчас исполнить принятое решение, но тут в комнату вошла женщина, моя сиделка, она принесла мне белье и одежду. Все было новое. Интересно, куда девались вещи из моего узелка? Но и это белье и платье были недурны, опрятны и чисто выстираны. Женщина помогла мне одеться. Я уже ходила по комнате, но, конечно, была еще слаба.

Она причесала меня и заколола мне волосы на затылке. Пальцы ее оказались быстрыми и умелыми.

Мы стали спускаться по лестнице. Она поддерживала меня под руку.

«Надо запомнить, что где расположено в этом доме», – подумала я.

Но запоминать было, собственно говоря, нечего. Мы наконец-то спустились. Женщина вынула из кармана передника ключи и отперла маленькую дверцу в стене.

Мне на миг почудилось, будто на меня рушится нечто странное, какая-то лавина звуков и запахов, яркий свет ударил по глазам. Я покачнулась и без чувств упала на руки своей сиделки.

Очнулась я на садовой скамье. Я сидела. Она поддерживала меня одной рукой, а другой смачивала мне виски прохладной водой. Потрясение, которое я испытала, впервые после многих дней затворничества очутившись на воздухе, исцелило меня, вернуло мне речь и голос.

– Пить, – слабо и хрипло произнесла я. Женщина тотчас поднесла к моим губам стакан воды. Я глотнула несколько раз. Горло увлажнилось. Мне снова хотелось молчать. Но я заставила себя заговорить снова:

– Где я?

Голос мой и на этот раз звучал ужасно, хрипло, а то вдруг тонко, словно мышиный писк. Женщина, к счастью, ответила мне:

– Не тревожьтесь. Ничего худого вам не сделают.

В том состоянии, в котором я находилась, меня и это обещание обрадовало. С женщиной мне больше не о чем было говорить. Вскоре она снова отвела меня в комнату. Свежий воздух благотворно подействовал на меня. Мне даже показалось, что теперь я ступаю более твердо.

Вы, конечно, уже догадались, куда я попала. Да, в тот самый дом, к той самой старухе. И сейчас мы с вами здесь.

Постепенно я поправлялась. Я это чувствовала. У меня даже возникла потребность посмотреться в зеркало. Круглое зеркало висело над комодом. Я посмотрелась. Да, я снова выглядела сильной и молодой. Теперь, когда опасность изнасилования, кажется, миновала, я вспомнила, как разбойники говорили о моем уродстве. Я внимательно посмотрела в зеркало. Густые темные волосы, довольно блестящие глаза, губы довольно нежные и розовые. Нет, я вовсе не уродлива. Я почувствовала обиду и сильную неприязнь к ним. Тотчас я вспомнила, как молилась о том, чтобы выглядеть страшной, лишь бы избежать надругательства. Мне стало смешно, я улыбнулась своему отражению. Наверное, все, что связано с человеческой внешностью, будь то внешность женщины или внешность мужчины, всегда немного смешно.

После всего пережитого я чувствовала себя странно доброй. Вот теперь наконец-то мое детское осуждение матери окончательно ушло в прошлое. Теперь я чувствовала, что жизнь человеческого тела чрезвычайно многообразна. Я уже никого не могла осуждать. Жалеть – да. Сочувствовать. Но осуждать – нет и снова нет. Какой свободной я чувствовала себя. Я могла теперь быстро двигаться, словно прежде груз осуждения делал мое тело тяжелым и неуклюжим.

Но я понимала, что моя внутренняя свобода, увы, не соответствует моему пленничеству в этом доме. Кто знает, что еще придется пережить?

Тем не менее, пока меня не трогали. Однако я понимала, что разговор неизбежен. Меня начнут расспрашивать. Я чувствовала, что в этом доме всем распоряжается женщина. Радоваться этому или печалиться? Разве женщины не способны на изощренную жестокость?

Мою дверь перестали запирать, мне позволяли одной спускаться в сад. Вы уже видели, какие там высокие гладкие стены. Бежать было невозможно. Я ничего не знала в этом доме кроме комнаты, глухого коридора, узкой лесенки и этого небольшого сада. Все остальное было для меня тайной.

Наконец однажды утром, когда я причесывалась перед зеркалом, вошла старуха. Я опустила руку с гребнем.

– Ничего, ничего, – сказала она самым что ни на есть обыденным голосом. – Причешись.

Я заметила, что мне совсем и не страшно. Да, пережитые испытания закалили меня. Как легко, спокойно и певуче звучал теперь мой голос. Я вспомнила, как в первые дни, когда начала выздоравливать, я упорно, оставшись одна в комнате, заставляла себя говорить, произносить слова и целые фразы; как вначале мой голос казался мне странным и чужим, но постепенно обрел снова ясное звучание. Вот о чем я думала перед зеркалом, спокойно водя гребнем по волосам. В зеркале я видела отражение старухи. Она была одета в черное платье, на голове – белая накидка. Но вот я увидела ясно ее лицо. Будь это прежде, я бы очень испугалась, но теперь я лишь подумала, что да, это лицо настоящей разбойницы. Что ж, остается мне только полагаться на собственное мужество.

Я заколола волосы узлом на маковке, положила гребень на комод, спокойно обернулась и вежливо спросила:

– Что вам угодно?

– Скажи свое имя, – старуха села в кресло и жестом пригласила меня усесться напротив, что я и сделала.

Она должна знать, кто я. Если она действует по поручению маркиза Хосе де Монтойя, то она должна знать. Но все это странно. А отец, а любящая мать Аны? Как они могли допустить подобное? Живы ли они?

– Анхела Гонсалес, – ответила я.

Старуха удовлетворенно кивнула. В голосе ее не было злобы.

– Не хочу я с тобой разводить долгие разговоры, – сказала она далее. – Ты ведь знаешь, о чем я тебя буду спрашивать?

Я подумала, что она ведет допрос хитро, ничего мне не подсказывает. В таком случае мне лучше всего говорить как можно больше правды. И, кажется, я не так уж рискую, ведь я, в сущности, ничего не знаю.

– Догадываюсь, что вы будете спрашивать меня о Мигеле Таранто и его жене Ане де Монтойя. Если я расскажу вам все, что мне известно, вы отпустите меня?

– Толковый вопрос! – Старуха ощерила редкозубую пасть. – Но не в моей власти отпустить тебя или задержать.

Я чуть было не воскликнула, что, наверное, над этим властен Хосе де Монтойя, но вовремя сдержалась. Нельзя показывать, что мне известно нечто большее, чем они могут предполагать.

– Но со мной не сделают ничего дурного? – продолжала спрашивать я.

– Думаю, да. – Лицо ее на мгновение стало серьезным и умным. Должно быть, в далекой своей молодости она была и умна и красива. – Но не стану тебе врать, будто ты находишься в полной безопасности, да ты мне и не поверила бы. Так что, рассказывай.

Надо было говорить, иного выхода не было. Я рассказала о том, как Анита полюбила Мигеля и открылась мне, о нашем бегстве, о том, как отец Курро обвенчал их, о жизни в цыганском селении. Старуха слушала меня внимательно, не прерывая. Я обдумывала свои слова, не желая говорить ничего лишнего. В какой-то момент, не спуская с нее глаз, я поняла, что должна сказать о детях Аны и Мигеля. Странно, что Хосе де Монтойя не знал об этом. Я поняла, что рано или поздно об этом станет известно. Если я сейчас буду это скрывать, это лишь ухудшит мое теперешнее положение. Ухудшится ли положение Аны и Мигеля, если будут знать, что у них двое детей? В сущности, не особенно… Тут я твердо сказала себе, что саму себя обманывать не буду. Да, я вынуждена признаться, что у Аны и Мигеля двое детей. Этим я улучшаю, а вернее, пытаюсь улучшить свое собственное положение. Не думаю, что я предаю Ану и Мигеля, но и оправдывать себя не нужно.

Я сказала старухе, что у Аны и Мигеля двое маленьких детей.

– Почему ты не сказала об этом людям, что прибыли за тобой?

– Я очень боялась их, все было так неожиданно, – ответила я.

– А меня не боишься?

– Вы допрашиваете меня спокойно.

Ее, кажется, удовлетворил этот мой ответ.

– Но почему все же ты бежала с Аной де Монтойя? – внезапно спросила она, пронизывая меня своим острым взглядом.

– Это имеет значение? – спросила я. – Мне кажется, к теперешним поискам это не относится.

– Ты влюблена в Мигеля?

Я уже была готова к этому вопросу. Старуха слишком умна, чтобы не догадаться.

– Трудно понять и определить собственные чувства, – ответила я. – В юности мне казалось, что я люблю Мигеля Таранто, но теперь, я полагаю, что я всего лишь преданна семье Таранто-Монтойя. Особенно я привязана к детям, – я говорила искренне.

Старуха больше ни о чем не спрашивала меня. Мою жизнь даже можно было бы назвать спокойной. Затем появилась женщина с двумя малышами.

– Я! – докончила я. И мы обе рассмеялись.