Текст книги "Убийство жестянщиков"

18

…и стало мне ясно, что то неведение, которое я тщательно прятал, на самом деле является моей самой незыблемой сутью…

Самюэл Беккет. «Последняя магнитофонная лента Креппа»

Еще один день растительного существования. По радио неизвестно почему передавали интервью с Мохаммедом Али. Я почти не слушал, пока Али не сказал: «Человек, чьи взгляды в пятьдесят остались такими же, как в двадцать, даром потратил тридцать лет своей жизни».

Я тут же выключил этого нытика.

Господи.

* * *

Решив, что пришло время возвращаться к преступлениям, хотя бы на бумаге, я начал рыться в книгах Лоуренса Блока. Читал его по диагонали, особенно те места, где его главный герой Мэтт Скаддер пространно рассуждает об излечении от алкоголизма. По очень тонкому льду ходит. Хуже того, в одном месте он пытается объяснить разницу между алкоголиком и наркоманом. Я чувствовал себя между молотом и наковальней, поскольку уже принял таблетку, нюхнул дури и не забываю про бутылку poitin в буфете. Как обычно.

Он пишет:

«Покажите закоренелому наркоману райский сад, и он скажет, что хочет, чтобы там было темно, холодно и противно. И чтобы там не было никого, кроме него».

Я встал и взял сигарету. Мне не понравился этот абзац. Поставил альбом Джонни Дьюхана «Пламя». Самый лучший выбор для моего раздолбанного состояния. После третьей песни я расслабился и сказал: «Ладно».

И вернулся к Блоку.

«Разница между пьяницей и наркоманом в том, что пьяница может свистнуть ваш бумажник. Наркоман тоже, но он обязательно поможет вам его искать».

Я отложил книгу и сказал: «Хватит, пора вылезти наружу».

И вышел, сам себя жалея.

Проходя мимо кафе, я вспомнил о последнем свидании там с Киганом. Почему-то вдруг взял и зашел, заказал двойной капучино и круассан с миндалем. Попросил продавщицу:

– Не сыпьте ничего сверху.

Она удивилась и спросила:

– Как вы можете его пить без этого?

– С большим удовольствием, ясно?

Сел у окна, позволил миру течь мимо.

Славно? Да как в раю. Помогает заглушить мечты о кокаине. Подошла женщина и спросила:

– Вы Джек Тейлор?

Я умудрился с полным ртом проговорить:

– Да.

– Могу я с вами поговорить?

– Конечно.

Ей было далеко за пятьдесят, но она выглядела неплохо. Носила костюм а-ля Маргарет Тэтчер. Что сразу меня насторожило. Она села, уставилась на меня немигающим взглядом и спросила:

– Вы меня знаете?

– Нет, не знаю.

– Миссис Нилон, мать Лауры.

Я протянул было руку, но она с презрением взглянула на нее и сказала:

– Мы ведь с вами примерно одного возраста, так?

Пенка на моем кофе давно осела. Я не хотел заострять, поэтому сказал:

– Плюс-минус десять лет.

И напрасно. Она бросилась в атаку:

– Вряд ли Лаура подходит вам по возрасту, разве не так?

– Миссис Нилон, наши отношения несерьезны.

Она сверкнула глазами:

– Как вы смеете? Моя дочь в вас влюблена.

– Полагаю, вы преувеличиваете.

Она встала и громко потребовала:

– Оставьте ее в покое, похотливый козел.

И выскочила из кафе.

Все в зале смотрели на меня с укоризной. Я взглянул на пирожное, свернувшееся от стыда, и подумал:

– Все едино слишком сладко.

Капуччино вообще уже никуда не годился.

Когда я вышел оттуда, мне припомнилась строчка из Борхеса, которую часто цитировала Кики: «Проснулся бы, кабы утро приносило забытье».

Я попробовал утешить себя старым высказыванием жителей Голуэя:

«Это кафе для деревенщины. И еще для коммивояжеров».

Провались оно все пропадом.

Позвонил Лауре, которая воскликнула:

– Тебе лучше?

– Что?

– Твой грипп уже прошел?

– А, да.

– Я так рада. Я купила тебе открытку с пожеланием скорейшего выздоровления, там Снупи нарисован, а я ведь не знаю, любишь ли ты его. Джек, мне так хочется узнать о тебе побольше, до смерти хочется. Я прямо сейчас приеду.

– Лаура, послушай… я не смогу… я не буду с тобой встречаться.

– Ты хочешь сказать, сегодня?

– Сегодня и в любой другой день.

– Почему, Джек? Я сделала что-то не так? Разве я…

Я должен был положить этому конец, поэтому сказал:

– Я познакомился кое с кем.

– О господи, она хорошенькая?

– Она старше.

И я повесил трубку.

* * *

Видит Бог, практически всю свою жизнь я ощущал себя паскудно. Когда я стоял с мертвой трубкой в руке, я чувствовал, что погружаюсь еще глубже. Подошел к буфету, достал бутылку poitin и услышал, как зазвенел дверной звонок.

– Блин, – выругался я.

Протопал к двери и резко распахнул ее. Это был Брендон Флод, экс-полицейский, религиозный полудурок и кладезь информации. Я сказал сквозь зубы:

– Подаю только в офисе.

Он удивился и сказал:

– Я не прошу милостыню.

Я прошел мимо него, осмотрел дверь. Он вопросительно взглянул на меня. Я сказал:

– Решил, что там висит объявление: «Конгресс придурков».

Вошел в дом и провел его в гостиную. Бутылка с poitin, как маяк, светилась на кухонном столе. Я указал ему на диван, и он сел. Он принес с собой потрепанный кейс, который положил на колени. Сказал:

– Вы лучше выглядите, Джек.

– Живу праведно.

– Наши молитвы услышаны, аллилуйя.

– Что вы хотите?

Он открыл кейс и начал перебирать бумаги:

– Вы в курсе, что такое судебная психология?

– Не слишком.

– Несмотря на то что полиция не заинтересовалась убийствами этих молодых людей, нашелся судебный психолог, которого заинтриговала эта ситуация, и он стал ее изучать.

– Он видел все тела?

– Да.

– Зачем ему это?

– Он книгу пишет.

– И вы его знаете… откуда?

– Мы молимся в одной группе.

– Ну, конечно.

– Вот к каким выводам он пришел.

Убийца – мужчина лет тридцати с небольшим. Холостяк, единственный ребенок в семье. Высокий коэффициент интеллекта. Искусный мастер. Водит переделанный фургон. В детстве мучил или убивал животных. Рано научился притворяться. По мере взросления имел небольшие стычки с законом, но никогда не повторял своих ошибок. На определенной стадии сделал попытку напасть на другого мужчину. Если вы с ним встретитесь, то увидите, что он вежлив, хорошо говорит, образован, но совершенно бесчувствен. Он просто отсутствует. Чувство сожаления ему неведомо. Его характерные черты – мания величия и скрытая враждебность. Психиатрический диагноз: нарциссическое разрушение личности и плохой контроль за поступками. Насилие неизбежно. После первого убийства испытывает сексуальное удовлетворение. После этого он уже не может остановиться.

Флод замолчал и спросил:

– Нельзя ли попросить стакан воды, пожалуйста?

Прямо как Ричард Дрейфус в «Челюстях». Я налил воды, подумал, не плеснуть ли туда poitin, но вовремя остановился. Когда он брал у меня воду, рука у него тряслась. Я сказал:

– Бог мой, это дерьмо и в самом деле вас достало.

– Пожалуйста, не ругайтесь. Да, зло сильно меня тревожит.

Я сел, закурил и сказал:

– Очень впечатляет, но к чему все это? Я уже знаю, кто убивал.

Он жадно выпил воду, можно сказать залпом, и заметил:

– А, мистер Брайсон. Именно потому я и пришел. Я не уверен, что он подходит под это описание.

– Описание – чушь собачья. Где ты находишься, по твоему мнению? Очнись. Ты – бывший полицейский без всякого будущего, играющий в детектива. Я знаю, как это все печально. Ты молишься, я пью, и, может, кто-то пожалеет наши заблудшие души.

Он обалдел от моего выпада. Откинулся на диване, будто я его ударил. В каком-то смысле, я и ударил. Он долго молчал, затем произнес:

– Я никогда не ощущал всей глубины вашей горечи. Мне очень жаль, что вы в таком отчаянии.

– Черт, Флод, прекрати. Не нужна мне твоя жалость.

Он глубоко вздохнул и сказал:

– Джек, эти определения на удивление точны.

– И что?

– Если бы это был Брайсон, он бы не пустился в бега.

Я встал и заявил:

– Это он.

Он тоже встал и взмолился:

– Джек, пожалуйста, послушайте. У вас есть этот приятель, английский полицейский, попросите его проверить Брайсона, узнать, соответствует ли он этому описанию.

– Что-нибудь еще?

– Джек!

Я проводил его до двери и сказал:

– Скажи приятелю, что я куплю его книгу.

– У вас жестокое сердце, Джек Тейлор.

– Все так говорят.

И я захлопнул дверь.

В тот день телефон звонил не переставая. Я его не слышал. Я был в далеком улете.

19

В тот день вы обретете уединение, к которому так давно стремились. Не спрашивайте меня, когда это случится или каким образом, в пустыне или в концентрационном лагере. Это не имеет значения. Поэтому и не спрашивайте меня, я все равно не скажу. Вы не узнаете, пока туда не попадете.

Томас Мертон. «Семиэтажная гора»

Любителям poitin часто снятся одни и те же сны. В начале шестидесятых популярностью пользовалась сентиментальная пластинка под названием «Скажи Лауре, что я ее люблю». Парень в этой песне погибает, разбившись на мотоцикле. Мне тоже приснился похожий сон. Парнем был Джефф на своем «харлее», а моя Лаура звала меня по имени. Я был весь покрыт лебедиными потрохами, и Кленси наступал на меня с мачете в руке.

Пришел я в себя на заднем дворе под проливным дождем. Понятия не имел, как я туда попал. Рядом валялись осколки разбитой о стену бутылки из-под зелья.

Я вполз в прихожую, где меня вывернуло наизнанку, причем блевотина потоком стекала по промокшей одежде. Жутко мучила жажда. Я умудрился встать и содрать с себя грязные тряпки. Засунул их в стиральную машину и поставил ее на максимум. Затем пришлось снова ее открыть, причем вода потекла на пол, и насыпать туда стирального порошка. Снова захлопнул. Побрел в кухню и отыскал банку «Хейнекена». Порезал пальцы, пока открывал банку. Пробормотал: «Благодарю тебя, Господи».

Выпил половину и тут же все выблевал. Взобрался наверх и включил душ. Простоял под обжигающей водой минут пять, медленно вытерся. Болело все тело. Ничто не достает тебя так, как эта uisce beatha. Ничего удивительного, что мужики в Коннемаре пьют в пост шерри в порядке наказания. Я натянул джинсы и футболку. К моему ужасу, на футболке оказалась надпись. Когда я смог сфокусировать взгляд, то прочел: «Я выпивоха».

Мать твою.

Я лег на кровать и отключился. Проспал до позднего вечера. Снова снились кошмары. Проснулся резко, сердце колотилось. Меня снова рвало, поэтому я содрал все постельное белье. Опять принял душ, почувствовал себя чуть лучше. Внизу начал искать лекарство от похмелья. Нигде ни капли, абсолютно ничего. Выпил все, что было в доме. Придется выйти. Надел последние чистые джинсы, свитер и шинель. Плотно застегнул ее. Тут меня охватил дикий озноб. Мертвецкий холод. Зазвонил телефон, и я едва не решил не снимать трубку. Если бы я ее не снял, события, возможно, пошли бы иным путем. Может, и нет, но я постоянно об этом думаю.

Я снял трубку и сказал:

– Слушаю.

– Джек, это Трубочист.

– Да?

– Мы его взяли.

– Что?

– В Антлоне, он там работал с бездомными.

– Господи.

– Он просил вас позвать.

– Зачем?

– Не знаю. Вы хотите его видеть?

– Гм… Ладно.

– Я пришлю за вами Мики.

– Скажите ему, я буду «У Нестора».

– О'кей.

Я направился в паб. Джефф стоял за стойкой, выглядел собранным и здоровым. Охранник, сидевший на своем месте, сказал:

– Спаситель лебедей.

Я его проигнорировал. Джефф заметил:

– Не слишком хорошо выглядишь, Джек.

– Что в этом нового? Ты же, наоборот, так и сияешь.

– Спасибо, приятель. Я у тебя в долгу.

– Ну да, налей-ка мне пинту и порцию виски.

Он секунду поколебался, и я спросил:

– В чем дело?

Он приготовил напитки. Охранник снова вылез:

– Ты герой, Джек Тейлор.

– Отвали.

Джефф поставил напитки на стойку:

– За мой счет.

Я вынул деньги и возразил:

– Нет, спасибо.

Взял выпивку, но руки так тряслись, что я вынужден был поставить все обратно. Джефф сделал движение, чтобы помочь, но увидел мое лицо и отступил. Я взял стопку виски обеими руками и выпил. Часовой замер. Я сказал:

– Ну, что я тебе говорил?

Он уставился в свою наполовину пустую кружку.

Виски ударило по моему желудку как ракета. Я почувствовал, как к лицу прилила кровь, и понял, что за секунду обрел то, что называют «загаром баров». Внутри становилось все теплее, и я вскоре расслабился. Через несколько секунд я уже смог поднять пинту одной рукой, куда только дрожь подевалась. Хотел попросить Джеффа принести еще виски, но в этот момент около меня возник Мики и спросил:

– Развлекаетесь?

– Тебе что-нибудь нужно?

– У нас нет времени. У нас у самих нечто вроде вечеринки.

Он противно ухмылялся. Я сказал:

– Есть еще время быстренько принять. Я заказал двойную порцию и предложил Мики:

– Присоединяйся.

– Не думаю.

– Как хочешь.

Я прикурил сигарету от серебряной зажигалки. Мики заметил:

– Это зажигалка Трубочиста.

– Ну и что?

Он не нашелся, что сказать. Я выпил виски, подождал, пока оно подействует, и сказал:

– Пошли.

– Будь осторожен, Джек, – сказал мне вслед Джефф.

Я не ответил. Виски на время лишило меня речи.

Мики припарковал фургон у самого паба. На вид здорово побитый, но внутри все явно сделано на заказ. Там вполне можно было комфортно жить. Я заметил:

– Приятная перемена.

– У меня руки тем концом приделаны. Он включил передачу и смешался с потоком машин. Я спросил:

– Куда мы едем?

– На Хедфорд-роуд, там жилой квартал.

В его голосе явственно ощущалось презрение. Я не заглотил наживку, поэтому он взглянул на меня и сказал:

– Я не тинкер.

– Что?

– Вы же решили, что я один из них.

– Будет тебе, Мики. Я ничего не предполагал. Тебе, верно, трудно поверить, но я вообще о тебе не думал. Я же встречался с тобой… сколько раз? Однажды?

– Дважды.

– Дважды?

– Я ездил с вами к Тирнансам, помните? Разумеется, для вас мы были лишь бандой тинкеров.

Я покачал головой, достал сигареты и полез за зажигалкой. Он сказал:

– Мне бы не хотелось, чтобы вы курили в моем фургоне.

Я щелкнул зажигалкой:

– А я плевать на это хотел.

У Вудквэй он сказал:

– Когда мне было четыре года, мать вытащила меня на улицу в полночь. Мы с ней дошли до Фэер-Грин. Там она сорвала с себя одежду. Она делала это каждый раз, когда допивалась до определенного состояния.

Я не ответил, и он продолжил:

– Ее сбил фургон, она умерла мгновенно. Да она все равно ничего бы не почувствовала: была в стельку пьяной. Тинкеры меня усыновили.

– Почему?

– То был их фургон.

– А остальная семья?

– Мы жили с ней вдвоем… если не считать выпивки. В квартире в Рахуне, помните эти дома? Туда и собаку нельзя поселить. Гетто Голуэя, как в Америке.

Я затоптал окурок на полу и сказал:

– Тогда почему ты остался? Ты же уже взрослый.

Мы уже подъезжали к большому дому. Он сказал:

– Уж вы-то лучше других должны знать, что нельзя вернуться.

Когда мы вылезли, я спросил:

– Чей это дом?

Это было большое трехэтажное строение с гаражом. От него так и разило деньгами, причем большими деньгами. Я не мог видеть лицо Мики, но расслышал издевку в его голосе:

– Трубочиста. Кого же еще?

20

Жизнь – разновидность кошмара. Все бы ничего, но надоедает. Когда вы слабеете, враги и воры не оставляют вас в покое. Даже тогда всякая мразь процветает и бравирует своей безжалостностью. Если вы заболеваете, вам прежде всего требуется хороший адвокат. Когда вам вручают смертный приговор, туда добавляют новые, отредактированные правила борьбы. В зависимости от ваших обстоятельств вам приходится либо отступить, либо залечь поглубже. Вы слабы. Смерть предпочтительнее ежедневного отступления.

Гарольд Бродки. «Эта дикая тьма»

Мики провел меня в дом по коридору, стены которого были увешаны черно-белыми фотографиями. Старый Голуэй. Женщины в шалях, мужчины в матерчатых кепках. Может быть, во мне говорило виски, но мне то время казалось лучше. Мы прошли в гостиную, уставленную антиквариатом и кожаной мебелью. Огромный открытый камин. Перед ним стоял Трубочист, опершись о мраморную каминную доску. В комнате находились еще трое молодых людей в спортивных костюмах. Трубочист резко спросил:

– Что вас задержало?

Вопрос был адресован Мики, который взглянул на меня и ответил:

– Пробки на дорогах.

Трубочист повернулся ко мне и спросил:

– Пить будете?

Мики издал такой звук, будто подавился. Я ответил:

– Спасибо, с меня уже хватит.

– Я отведу вас к нему.

Он провел меня через дом. В другой комнате женщина и трое детей смотрели передачу «Кто хочет стать миллионером?». Я слышал, как Крис Таррант спросил:

– Ответ окончательный?

Мы вошли в гараж. Голый Рональд Брайсон был привязан к кухонному стулу. Рядом с ним электрообогреватель.

– Я вас оставлю.

Перед Брайсоном стоял еще стул. Его голова склонилась на грудь, казалось, он спит. Его кожа была белой как мел, ни единого волоска. Я не разглядел синяков и почувствовал облегчение.

– Рональд.

Он резко поднял голову, весь рот в крови. Не сразу сфокусировал глаза. Потом произнес:

– Гря… грязный пес.

Зубов не было, десны покрыты засохшей кровью и слюной. Речь искажена, почти невозможно разобрать, что он говорит. Поэтому привожу его слова так, как я их разобрал.

Я сказал:

– Ты хотел меня видеть.

Он напрягся, пытаясь разорвать веревки, и сказал:

– Они выдрали мне зубы плоскогубцами.

Я пожалел, что не согласился выпить, когда Трубочист предлагал. Он сказал:

– Джек, ты должен сказать им, что произошла ужасная ошибка. Я знаю, я плохо себя вел, но я не убивал этих людей.

– Нет, убивал.

– Джек, пожалуйста! Во мне есть что-то такое, что заставляет меня все время пытаться привлечь к себе внимание. Я позволяю людям думать, что я совершил все эти ужасы, но на самом деле… – Его голос стал еле слышным. – Это всего лишь игра. Я хорошо работаю, но иногда становлюсь вроде одержимого. Я набрасываюсь на людей, которым помогаю, и начинаю притворяться, что совершаю преступления. И тогда мне приходится переезжать. Ты можешь проверить. В Лондоне… такое много раз случалось, но это все фантазия. Я закурил сигарету и сказал:

– Ты изгадил мой дом, звонил, пугал мою девушку.

– Я только хотел привлечь твое внимание. Чтобы ты решил, что я тебе ровня.

Я встал, и он закричал:

– О господи, Джек, не уходи.

Я наклонился к нему поближе. Страх исходил от него подобно дыму. Я сказал:

– Даже если бы я поверил всему, что ты рассказал, есть одна вещь, от которой тебе не отвертеться.

– Что, Джек? Скажи мне… я все смогу объяснить… абсолютно все.

– Рука.

Мне показалось, что он искренне изумился. Он спросил:

– Какая рука?

– У одной из жертв была отрублена рука и оставлена на пороге. А я получил пластиковую руку по почте. Откуда тебе об этой руке знать, если ты не сам все сделал?

– Джек, клянусь, я ничего ни о каких руках не знаю. Никогда ничего тебе не посылал. Господи милостивый, ты должен мне поверить.

– Я не верю.

Я повернулся, чтобы уйти, и он начал рыдать, умоляя меня вернуться. Я закрыл за собой дверь и прошел в гостиную. Трубочист спросил:

– Он признался?

– Нет.

Трубочист посмотрел мне в глаза и спросил:

– Какое ваше последнее слово?

– Он это сделал.

– Ладно. Мики отвезет вас назад. Я приеду через несколько часов, и мы рассчитаемся.

На обратном пути мы не разговаривали. Я услышал, как часы пробили полночь, и подумал:

– В полночь плохо одному.

Когда я вылезал из машины в Хидден Вэлли, Мики сказал:

– Я начал читать стихи. Кого из поэтов вы порекомендуете?

Я некоторое время молчал, делая вид, что размышляю, потом ответил:

– А мне насрать, кого ты читаешь. Оказавшись дома, я решил почитать – почти боялся продолжать пить в том же темпе. Выбрал Честера Хаймса: он злобный и забавный. В «Примитиве» я подчеркнул следующий абзац:

Но в этот момент пробуждения, пока ее разум еще не восстановил свою невозмутимость, не разобрался в своих аргументах, не определился в антагонизмах и не прибегнул к рационализации, в этот момент эмоциональной беспомощности… она не могла во всем обвинять мужчин. Было время для слез, днем можно было лгать, но утро было временем для страха.

Я задремал в кресле. Раздался звонок в дверь, и я, шатаясь, поднялся. Взглянул на часы. Пять. На пороге стоял Трубочист с бутылкой виски «Блэк Буш». Я провел его на кухню. Он сказал:

– Я принес гвоздику, можем соорудить горячую выпивку.

– Почему бы и нет?

Я вскипятил чайник, налил воду в кружки, положил туда гвоздику, сахар и налил виски. Протянул одну кружку ему и сел. Он сообщил:

– Дело сделано.

– Ладно.

– Вы хотите о чем-нибудь меня спросить?

– А вы скажете?

– Может, и нет.

Мы выпили, потом он налил нам по новой. Я сказал:

– Эта рука меня беспокоит.

– Что?

– Которая пришла по почте.

Он коротко рассмеялся, эдак невесело, и заметил:

– Это работа Мики.

– Что?

– Он часто ездит в Белфаст. Посчитал, что вас необходимо подстегнуть. Я много позже узнал. Ребята мне рассказали.

– О господи!

– В чем дело?

– Бог мой… дайте подумать.

Я попытался успокоиться, получше вспомнить, что говорил Брендон Флод. Сказал:

– Трубочист, я сейчас опишу вам человека. Хочу, чтобы вы выслушали очень внимательно и затем сказали, кто именно приходит вам на ум.

– О'кей.

Я набрал в грудь воздуха и начал:

– Молодой мужчина, слегка за тридцать, очень умный… единственный ребенок умеет работать руками, водит фургон, оборудованный по спецзаказу, сталкивался с полицией, но не по-крупному, скорее всего, кого-то избил. Вежлив, хорошо излагает, образован.

По мне ручьями тек пот. Трубочист не колебался ни минуты:

– Мики, а в чем дело?

– Ничего, простое любопытство.

Если бы он не валился с ног от усталости, возможно, он добился бы от меня ответа. Но он с трудом держал глаза открытыми. Поэтому пожал плечами, вынул конверт и протянул его мне:

– Премия. За хорошую работу.

– Я перееду.

– В Лондон?

– Нет, в гостиницу «Бейли».

– Но вы можете жить здесь.

– Спасибо, но самое время сменить обстановку.

Он встал, протянул руку и сказал:

– Еще увидимся, Джек Тейлор.

– Разумеется.

После его ухода я открыл конверт. Достаточно денег, чтобы долгое время ничего не делать. Я снова запечатал конверт.

На следующий день я уже сидел в «У Свини». Над набережной с криками метались чайки. Вскоре появился Билл Касселл. Казалось, он стал еще худее. Он сел на свое привычное место, я пристроился напротив. Положил конверт на стол и попросил:

– Посчитай.

Он посчитал и спросил:

– Тут порядком денег. Что ты хочешь? Убить кого-нибудь?

Я закурил, в последний раз взглянул на «Зиппо», подтолкнул зажигалку к Биллу и сказал:

– Его зовут…