Текст книги "На орлиных крыльях"

– У них уже есть такие гарантии. Догадываюсь, что они не находят причин к каким-то переменам.

Было от чего запсиховать. Казалось, никакие доводы не действуют на иранцев, никакие аргументы не доходят до них.

– А предложили ли вы им освободить Пола и Билла и перевести их под домашний арест в посольство США?

– Они отвергли и это предложение.

– Почему?

– А почему – не сказали.

– А вы их спрашивали?

– Росс, они вообще не воспринимают доводов. Командуют здесь они, и им это хорошо известно.

– Но они же в ответе за безопасность заключенных.

– Похоже, что эта обязанность их не слишком обременяет.

В разговор вмешался Тэйлор:

– Росс, они же не играют по нашим правилам. Засадить двух человек за решетку – для них плевое дело. Безопасность Пола и Билла их особо не заботит…

– Ну а по каким же правилам играют они? Можешь ты объяснить мне?

Раздался стук в дверь, и в номер вошел Коберн в своем мешковатом пальто и в черной вязаной шапочке. Перо встрепенулся – может, он принес добрые вести?

– Ну как, встретился со Стукачом?

– Да, встретился, – ответил Коберн, снимая пальто.

– Хорошо, давай выкладывай.

– Он говорит, что может вызволить Пола и Билла за шесть миллионов долларов. Деньги следует перевести на счет предъявителя в один из банков в Швейцарии сразу же, как только Пол и Билл будут освобождены и уедут из Ирана.

– Черт возьми, а ведь это неплохо, – обрадовался Перо. – Мы сбережем с каждого доллара пятьдесят центов. И по американским законам это допустимо – своего рода выкуп. А что за парень этот Стукач?

– Я этому подонку не верю, – ответил Коберн.

– Почему же?

– Не знаю, Росс, – пожал плечами Коберн. – Он какой-то прохиндей, без мыла в задницу лезет… Дерьмо вонючее… Я не доверил бы ему и шестидесяти центов сбегать за сигаретами в палатку. Вот мое первое впечатление о нем.

– Но послушай, а чего ты от него хочешь? – засуетился Перо. – Да, это подкуп – люди на виду такими делами сами не занимаются.

Вмешался Хауэлл:

– Росс! Ты сказал «подкуп», – в его размеренной, хриплой речи проскользнула необычная возбужденность. – Мне такие делишки совсем не нравятся.

– Мне тоже, – резко повернулся Перо. – Но вы все твердите мне тут, что иранцы по нашим правилам не играют.

– Да, это так. Но послушай, – горячо возразил Хауэлл. – Я во всем этом деле как за соломинку держусь и до последнего доказываю, что мы не совершали ничего противозаконного, и вот в один прекрасный день где-то, как-то, кто-то собирается признать обратное, и тогда вся наша защита рухнет… Мне очень нежелательно отказываться от этого нашего последнего шанса.

– Мы от этого шанса совсем отказываться не собираемся.

– Росс… Я считаю, что время работает на нас и терпением мы одолеем иранцев. Но если мы начнем заниматься подкупом – у нас больше не будет шансов на выигрыш.

Перо повернулся к Коберну:

– А как мы можем знать, что у Стукача есть подходы к Дэдгару?

– Мы этого не знаем, – ответил Коберн. – Его условия таковы: мы не платим денег, пока не будет результата. Итак, что же мы теряем?

– Все, – опять встрял в разговор Хауэлл. – Все, что законно и приемлемо в Соединенных Штатах, в Иране может оказаться для нас роковым.

– Что-то завоняло. От всего этого ужасно смердит, – заключил Тэйлор.

Перо удивился реакции собеседников. Ему тоже не по душе идея подкупа, но он готов пойти на компромисс со своими принципами ради того, чтобы вытащить Пола и Билла из каталажки. Доброе имя ЭДС было ему далеко не безразлично, и он не хотел, чтобы его трепали и связывали с коррупцией, как угрожает сейчас Джон Хауэлл. Но, в то же время, Перо было известно и кое-что, о чем Хауэлл даже не знал: что полковник Саймонс и его штурмовая спасательная команда подвергаются еще большему риску, нежели риск быть обвиненными в коррупции.

– Наше доброе имя пока ничем не помогло Полу и Биллу, – заметил Перо.

– Наше доброе имя здесь ни при чем, – настаивал Хауэлл. – Дэдгар прекрасно знает, что нас сейчас нельзя обвинить в коррупции, но если он поймает нас за руку при передаче взятки, то может спасти свое лицо.

«Это, конечно, аргумент», – подумал про себя Перо, а вслух сказал:

– А может, это ловушка?

– Конечно, ловушка.

В этом был свой смысл. Не успев собрать факты, свидетельствующие о вине Пола и Билла, Дэдгар мог разыграть перед Стукачом спектакль и притвориться, что он жаждет получить взятку, а затем – когда Перо клюнет на эту приманку – громогласно объявить на весь мир, что ЭДС погрязла в коррупции. После этого всех их упекут за решетку, туда, где уже сидят Пол и Билл. А попавшись на преступлении, они в тюрьме застрянут надолго.

– Ладно, – неохотно признал Перо. – Позвони Стукачу и передай ему наше «нет, спасибо за заботу».

Коберн поднялся со стула:

– Хорошо, передам.

«Вот и еще один день пролетел впустую», – подумал Перо. Иранцы облапошивают его по-всякому. На политическое давление они внимания не обращают. Взятка или подкуп лишь ухудшит дело. А если ЭДС внесет залог, Пола и Билла все равно не выпустят из Ирана.

Поэтому лучше всего делать ставку, по-видимому, по-прежнему на штурмовую команду Саймонса.

Но Перо пока не собирался объявлять это присутствующим на вечернем совещании.

– Ну ладно. Давайте просто попытаемся завтра разобраться со всем этим еще разок, – сказал он напоследок.

* * *

Длинный Кин Тэйлор и короткий Джон Хауэлл, похожие на Бэтмена и Робина, 17 января предприняли еще одну попытку переговорить с Дэдгаром. Они отправились в здание Министерства здравоохранения на проспекте Эйзенхауэра, взяв с собой Аболхасана в качестве переводчика, и в десять утра встретились там с Дэдгаром. Вместе с ним на встрече присутствовали чиновники из Организации социального страхования – департамента этого министерства, который как раз и использовал компьютерную систему ЭДС.

Хауэлл решил отказаться от своей первоначально занятой на переговорах позиции, заключавшейся в том, что ЭДС не может вносить залог, потому что это противоречит американскому страховому законодательству. В равной мере бесполезно было и требовать предъявления Полу и Биллу обвинений и фактов, свидетельствующих о нарушении ими законов: Дэдгар может отвергнуть такое требование, заявив, что не закончил еще следствия. Хауэлл, однако, не придумал новой стратегии вместо прежней. Он блефовал, не имея козырей на руках. Может, сегодня Дэдгар будет сговорчивее.

Дэдгар начал беседу, рассказав, что персонал Организации социального страхования хотел бы, чтобы ЭДС передала ему аппаратуру под названием «Дейта центр-125». Хауэлл припомнил, что это такой небольшой компьютер, с помощью которого начислялись пособия по безработице и пенсии сотрудникам Организации социального страхования. Персонал этого департамента заботился только о себе и желал получать свои деньги, даже когда большинство иранцев не могли пользоваться законными пособиями по социальному страхованию.

– Это не так-то просто, – ответил Кин Тэйлор. – Передача аппаратуры – довольно сложная операция, с привлечением большого числа подготовленных сотрудников. Но все они уже вернулись в Штаты.

– Тогда вы должны вызвать их обратно, – ответил Дэдгар.

– Я не такой дурак, – коротко заметил Тэйлор.

«Сказывается благородное воспитание Тэйлора в морской пехоте», – подумал Хауэлл.

– Если он так будет отвечать, то отправится в тюрьму, – пригрозил Дэдгар.

– Так же как и все наши сотрудники, которых я вызову обратно в Иран, – огрызнулся Тэйлор.

Хауэлл не замедлил вмешаться:

– Не можете ли вы представить правовые гарантии, что ни одного вернувшегося сотрудника не арестуют или не потревожат иным способом?

– Я не могу дать официальных гарантий, – ответил Дэдгар. – Однако я дал бы свое честное слово.

Хауэлл быстро метнул на Тэйлора беспокойный взгляд. Тот ничего не сказал, но всем своим видом показал, что не дал бы за честное слово Дэдгара и ломаного гроша.

– Конечно же, мы сможем изучить пути передачи аппаратуры, – сказал Хауэлл. Наконец-то Дэдгар дал ему зацепку для торга, хотя и малюсенькую. – Конечно, должны быть какие-то меры предосторожности. К примеру, им придется подтвердить, что оборудование передано в надлежащем порядке, но, возможно, мы пригласим для этого независимых экспертов.

Хауэлл вел тренировочный бой с воображаемым противником. Если передавать центр данных, то должна быть и цена – освобождение из тюрьмы Пола и Билла.

Но своей следующей фразой Дэдгар отверг подобную мысль, заявив:

– К моим помощникам поступают все новые и новые жалобы на вашу компанию, эти жалобы оправдывают увеличение суммы залога. И вместе с тем, если вы окажете помощь в передаче аппаратуры «Дейта центр-125», я, в свою очередь, не приму во внимание новые жалобы и воздержусь от повышения суммы залога.

– Черт бы тебя побрал, это же самый настоящий шантаж! – не выдержал Тэйлор.

Хауэлл понял, что вопрос о компьютере «Дейта центр-125» – это только предлог. Без всякого сомнения, Дэдгар поднял вопрос о нем по настоянию местных чиновников, а вообще-то ему наплевать на этот компьютер, ему нужны более солидные уступки. Какие именно? Что его интересует?

Хауэллу пришла на ум история с Лючио Рэндоне, который несколько дней сидел в одной камере с Полом и Биллом. Когда Рэндоне предложил помочь им, менеджер ЭДС Пол Буча отправился в Италию на переговоры с компанией «Кондотти д'Аква», в которой работал Рэндоне. Потом Буча сообщил, что эта компания вела в Тегеране строительство жилых кварталов, но иранские кредиторы отказались дальше финансировать работы. Компания, естественно, прекратила строительство, но многие иранцы к тому времени уже полностью внесли свой пай за квартиры. В сложившейся в стране ситуации не приходилось удивляться, что всю вину за прекращение работ взвалили на иностранцев, а Рэндоне сделали козлом отпущения и упекли за решетку. Его компании все же удалось найти новые источники финансирования, и работы возобновились, а Рэндоне выпустили из тюрьмы в результате договоренностей, достигнутых иранским адвокатом Али Азмейшем. Кроме того, Буча сообщил, что итальянцы все время повторяли: «Помните, Иран всегда остается Ираном, он никогда не меняется». Он воспринял эти слова, как намек на то, что составной частью деловых отношений с иранцами должна быть взятка – бакшиш.

Хауэлл знал также, что традиционным путем передачи взятки является гонорар адвоката: он, как говорят, делает работу на тысячу долларов, а взятку дает десятитысячную, после чего сдирает с клиента одиннадцать тысяч. Намек на коррупцию заставил Хауэлла немало поволноваться, но он все же пересилил себя и отправился на переговоры с Азмейшем, который заявил: «Перед ЭДС стоит не правовая проблема, это – проблема бизнеса». Если ЭДС сумеет договориться с Министерством здравоохранения, Дэдгар отступит. Но Азмейш ни словом не обмолвился о бакшише.

«Все это началось с проблемы бизнеса, – подумал Хауэлл. – Заказчик не может платить, а подрядчик отказывается продолжать работы. А нельзя ли здесь достичь компромисса, по которому ЭДС снова включит компьютеры, а министерство оплатит хотя бы часть долгов?» Он решился спросить об этом Дэдгара напрямик.

– А поможет ли делу, если ЭДС возобновит работы по контракту с Министерством здравоохранения? – спросил он прямо в лоб.

– Можно очень на это надеяться, – ответил Дэдгар. – Такой шаг не будет правовым решением нашей проблемы, но он, возможно, приведет к политическому решению. В ином случае будет жаль, если вся проделанная работа по компьютеризации министерства пойдет насмарку.

«Интересный поворот, – подумал Хауэлл. – Они хотят создать современную систему социального страхования или же вернуть потраченные деньги назад. Засадить Пола и Билла в тюрьму и потребовать залог в тринадцать миллионов долларов – это, видимо, их метод поставить ЭДС перед выбором, а третьего не дано. Наконец-то мы подошли непосредственно к переговорам».

Он решил прикинуться, будто не понимает, в чем дело:

– Но, конечно же, и вопроса не может быть о начале переговоров, пока Чиаппароне и Гэйлорд сидят в тюрьме.

– Если вы согласитесь пойти на честные переговоры, министерство сообщит мне об этом, и условия, по-видимому, изменятся, сумма залога уменьшится, а Чиаппароне и Гэйлорда могут даже освободить под их личные гарантии.

«Яснее не скажешь, – подумал Хауэлл. – Сотрудникам ЭДС лучше всего встретиться с Министерством здравоохранения».

С тех пор, как министерство прекратило платежи по счетам, иранское правительство сменялось дважды. Доктора Шейхолеслами-заде, который сидит сейчас в тюрьме, сменил какой-то генерал, а потом, когда премьер-министром стал Бахтиар, вместо этого генерала пришел новый министр. Кто же этот новый человек? И что он из себя представляет? Такие вопросы сами лезли Хауэллу в голову.

* * *

– Господин министр! Звонит господин Янг из американской компании ЭДС и просит переговорить с вами, – доложил секретарь.

Доктор Размара тяжело вздохнул.

– Скажите ему, что американским бизнесменам больше не следует поднимать телефонную трубку и звонить министрам иранского правительства, воображая, что мы будем разговаривать с ними, как подчиненные с начальниками, – ответил министр. Он возвысил голос: – Эти дни ушли в прошлое.

Затем он приказал принести ему папку с документами ЭДС.

На рождественские праздники Манухер Размара вылетал в Париж. Он учился во Франции, стал кардиологом и женился на француженке. Поэтому он свободно говорит по-французски, а Францию считает своим вторым домом. Он является также членом Иранского национального медицинского совета и входит в круг близких друзей Шахпура Бахтиара. Став премьер-министром, тот сразу же вызвал своего приятеля Размара из Парижа и предложил ему пост министра здравоохранения.

Досье на ЭДС принес ему доктор Эмрани, его заместитель, ведающий вопросами социального страхования. Эмрани пережил уже две смены правительства – он работает в министерстве с самого начала беспорядков в стране.

Размара читал документы со все усиливающимся раздражением. Проект ЭДС был просто немыслимым. Базовая стоимость контракта составляла сорок восемь миллионов долларов, а по скользящей шкале с учетом инфляции сумма могла подняться до девяноста миллионов. Размара припомнил, что в Иране практикуют двенадцать тысяч врачей на 32 миллиона жителей, что насчитывается 64 тысячи деревень без водопровода, и пришел к выводу, что те, кто подписывал этот контракт с ЭДС, были либо дураками, либо предателями, либо и теми и другими вместе. Как они могут оправдывать миллионные затраты, выброшенные на закупку компьютеров, когда у народа нет самого элементарного для здоровья, скажем, чистой воды? Объяснение могло быть лишь одним – их подкупили.

Ну что же, они поплатятся за это. Эмрани собрал это досье специально для особого суда, который рассматривает дела о коррупции гражданских чиновников. Трое уже сидят в тюрьме: бывший министр Шейхолеслами-заде и два его заместителя – Реза Негхабат и Нили Араме. Так и должно быть. Конечно, вина за такое безобразие возлагается в первую очередь на иранцев. Но и у американцев тоже рыльце в пуху. Американские бизнесмены и правительство, подталкивая шаха на безумные проекты, грели на этом руки, извлекая барыши. Теперь они за все поплатятся. Вдобавок, согласно документам, находящимся в досье, ЭДС проявила себя явно некомпетентной компанией: спустя два с половиной года ее компьютеры все еще не работали, а автоматизация системы страхования настолько подорвала финансы департамента Эмрани, что уже не может функционировать даже прежняя устаревшая система. В результате Эмрани не в состоянии следить за расходами своей службы. Вот в чем главная причина перерасхода бюджетных ассигнований министерства – такой вывод делается на основе изучения документов в досье.

Размара прочитал, что посольство США заявило протест против заключения в тюрьму двух американских граждан, Чиаппароне и Гэйлорда, так как улик, свидетельствующих об их вине, не предъявлено. Такие выкрутасы типичны для американцев. Конечно же, доказательств нет – бакшиш чеками не дают. Посольство выражало также озабоченность по поводу безопасности этих двух арестованных. Размара счел такую озабоченность смехотворной. Это ему самому нужно беспокоиться о своей безопасности. Каждый день, идя на работу к себе в офис, ему приходится думать: а вернется ли он домой живым? Размара закрыл папку с документами. К ЭДС или к ее арестованным сотрудникам никаких симпатий он не питал. Даже захоти он выпустить их, все равно сделать этого не сможет, машинально подумалось ему. Антиамериканские настроения народа дошли до безумия, выплескиваясь наружу. Правительству, членом которого является и Размара, этому режиму Бахтиара вручил власть шах, следовательно, оно, как все подозревали, занимает проамериканские позиции. В стране, находящейся в состоянии такого хаоса, любого министра, который проявляет заботу о благополучии парочки лакеев этих жадных американских капиталистов, сразу же уволят с работы, если не убьют без суда и следствия, – и поделом ему будет. Размара переключился на более важные дела.

На следующий день его секретарь снова сказал:

– Господин министр! Пришел господин Янг из американской компании ЭДС и просит встречи с вами.

Наглость этих американцев кого хочешь приведет в бешенство. Размара вышел из себя:

– Скажите ему то же, что я говорил вчера, а потом дайте ему пять минут, чтобы он убрался прочь из министерства.

* * *

Самая жгучая проблема для Билла – это время.

Он резко отличался от Пола. Тому, по характеру беспокойному, энергичному, с сильной волей и честолюбивому, хуже всего переносить в тюрьме собственную беспомощность. У Билла же характер более уравновешенный. Он смирился с тем, что поделать ничего нельзя, а можно лишь уповать на молитву, поэтому и молился. (На людях он не проявлял своей религиозности – молился по ночам, перед сном, или же ранним утром, перед общим подъемом.) Что ему досаждало – так это мучительная медлительность, с которой тянулось время. День в реальном мире – когда нужно решать проблемы, принимать решения, вести телефонные переговоры и ходить на разные совещания – пролетал совсем незаметно, а день в тюрьме тянулся без конца без края. Билл даже придумал форму для исчисления времени на воле в переводе на время в тюрьме:

ВРЕМЯ НА ВОЛЕ – ВРЕМЯ В ТЮРЬМЕ

равняется

одна секунда одной минуте

одна минута одному часу

один час одному дню

одна неделя одному месяцу

один месяц одному году

Спустя две-три недели после заключения в тюрьму, когда он понял, что скорого решения проблемы освобождения ожидать нечего, время начало казаться Биллу в каком-то новом измерении. В отличие от осужденных уголовников, его не приговорили к определенному сроку заключения – девяноста дням или пяти годам лишения свободы, так что он не испытывал успокоения, чиркая отметки на стене и отсчитывая дни, когда выйдет на свободу. Сколько дней он отсидел – разницы в том не было: сколько ему еще предстоит отсидеть в тюрьме – неизвестно, следовательно, – бессрочно.

Его соседи по камере, персы, похоже, такого чувства не испытывали. Контраст в воспитании четко прослеживался: американцы, привыкшие достигать быстрых результатов, мучились в неопределенности, иранцы же приучились ждать до «как-нибудь потом», до завтра, до следующей недели – так же, как они вели дела и в бизнесе.

И все же, по мере того, как слабела железная хватка шаха, Биллу все чаще приходилось видеть на лицах иранцев признаки отчаяния, и его недоверие к ним росло с каждым днем. Он опасался рассказывать им, кто прилетел в Тегеран из Далласа или же как идут переговоры о его освобождении. Он боялся, что они, дрожа за свою шкуру, постараются передать все выведанное тюремным надзирателям за какие-нибудь поблажки.

Билл все лучше приспосабливался к тюремным порядкам. Он научился не обращать внимания на грязь и клопов, привык к холоду и невкусной пище. Он научился выживать в крохотном, четко обозначенном личном мирке, арестантском «болоте», и оставался по-прежнему активным.

Он нашел, чем заниматься в длинные, тягучие дни, начав читать книги, учить Пола играть в шахматы, заниматься физкультурой в коридоре, обсуждать с иранцами каждое слово, слышанное по радио или телевидению, и возносить молитвы к Всевышнему. Он принялся досконально изучать тюрьму, измеряя размеры камер и коридоров и вырисовывая в уме планы и схемы их размещения. Билл завел дневник, отмечая в нем каждое маломальское событие в тюремной жизни и все, что рассказывали ему приходящие на свидание посетители, и вообще все новости и сплетни. Вместо имен и фамилий он подставлял инициалы, а иногда вставлял в записи вымышленные случаи или же записывал свою версию случившегося. Таким образом, ему казалось, что, если дневник отберет и прочтет кто-то из тюремного начальства, он ничего не поймет.

Как и все арестанты в мире, Билл с нетерпением ожидал, когда кто-нибудь придет к нему на свидание, как дитя ждет Рождества Христова. Люди из ЭДС приносили с собой вкусную пищу, теплую одежду, новые книги и письма из дома.

Как-то Кин Тэйлор принес ему фотоснимок шестилетнего Кристофера, стоящего под новогодней елкой. Вид маленького сыночка, даже на фотографии, придал Биллу новые силы, вдохнул в него надежду. В нем снова вспыхнула решимость упорно цепляться за все возможное и не впадать в отчаяние.

Билл писал письма жене и передавал их Кину, а тот зачитывал их Эмили по телефону. Билл знал Кина уже долгих десять лет, за это время они тесно сблизились, а после эвакуации сотрудников даже съехались в один дом. Билл знал, что Кин вовсе не такой бесчувственный, как казался с виду, – все это было показным, но все-таки ему было как-то не по себе писать в письмах «я люблю тебя», зная, что Кин будет зачитывать эти слова. Билл превозмогал свою стеснительность, ибо уж очень хотел сказать Эмили и детям, как сильно он любит их, особенно теперь, когда у него нет других возможностей выразить здесь, в тюрьме, свои чувства. Его весточки напоминали те письма, которые пишут летчики перед смертельно опасным боевым вылетом.

Больше всего ожидали арестанты от свиданий свежих новостей. На встречах с сотрудниками ЭДС в одноэтажном здании во дворе напротив тюрьмы обсуждались главным образом различные детали, которые необходимы для вызволения Пола и Билла. Биллу казалось, что ключевым моментом в этом является фактор времени. Рано или поздно, тот или иной подход должен сработать. К сожалению, время шло, а Иран все глубже погружался в трясину хаоса и беспорядков. Силы революции крепли. Сумеет ли ЭДС выцарапать Пола и Билла из тюрьмы до того, как вся эта страна взлетит на воздух?

Людям из ЭДС становилось все опаснее появляться в южной части города, где расположена тюрьма. Пол и Билл понятия не имели, когда будет следующее свидание и состоится ли оно вообще. Прошло целых четыре дня, затем пять, и Билл стал думать, что все американские сотрудники уже умотали домой, в Штаты, бросив здесь его и Пола одних. Учитывая непомерно огромную сумму залога и чрезвычайно опасную обстановку на улицах Тегерана, разве нельзя предположить, что они отказались от идеи спасать Пола и Билла, как от пустой затеи? Их могли и принудительно отправить домой, чтобы спасти хоть их жизни. Биллу вспомнился уход американцев из Вьетнама, когда последних сотрудников посольства США подбирал с крыш посольских зданий вертолет, он ярко представил себе аналогичную сцену эвакуации американских чиновников из посольства в Тегеране.

Неожиданно к нему пришли сотрудники посольства, чем развеяли его мрачные мысли. Они тоже подвергаются опасности по пути в тюрьму, но они никогда не приходили с обнадеживающими вестями насчет успеха усилий правительства в деле освобождения Пола и Билла, из чего Билл сделал вывод, что государственный департамент не может ничего поделать.

Встречи с его иранским адвокатом Хоуменом сначала обнадеживали, но мало-помалу до Билла дошло, что Хоумен в типично иранской манере обещает многое, а делает мало чего хорошего. Особенно удручала бесполезная встреча с Дэдгаром. Настораживали и пугали та легкость, с которой Дэдгар обвел вокруг пальца Хоумена, и его твердая решимость и дальше держать Пола и Билла под замком. В ту ночь Билл под впечатлением прошедшей встречи не сомкнул глаз.

Величину залога он нашел безумно высокой. Никто никогда ни в одной стране мира не платил такого огромного выкупа. Ему припомнились разные истории с американскими бизнесменами, которых похищали в Южной Америке и предлагали выкупать за миллион или два долларов. (Обычно этих заложников убивали.) В других случаях похищений людей – миллионеров, политиков, разных знаменитостей – выкуп достигал трех или четырех миллионов, но тринадцать миллионов – никогда. Никто не сможет внести такую огромную сумму в качестве залога.

К тому же еще даже за такие бешеные деньги не купишь права выехать из страны. Вероятно, что их будут содержать в Иране под домашним арестом, пока возбужденные толпы захватывают власть. Временами залог казался скорее ловушкой, чем путем к освобождению.

Приобретенный в тюрьме опыт учил переоценивать ценности. Билл узнал, что он может обходиться без своего шикарного дома, без автомашин, изысканной еды и чистой одежды. Оказывается, совсем немудрено жить в грязной комнате с ползающими по стенам клопами. Он лишился всего, что имел в жизни, но познал, что единственная ценность, стоящая внимания и заботы, – это его семья. Когда припоминалась семья, вот тут-то он и начинал понимать настоящую ценность всех ее членов: жены Эмили и детей – Вики, Джеки, Дженни и Криса.

Приход Коберна на свидание немного приободрил его. Увидев Джея в длинном мешковатом пальто и шерстяной шапочке, с отращенной рыжей бородой, Билл сразу же догадался, что он объявился в Тегеране неспроста. На свидании Коберн почти все время беседовал с Полом, а если Пол и узнал что-то от него, Биллу он ничего не сказал. Билл недовольства не высказывал: он все вызнает, как только ему это понадобится.

Но на другой день после визита Коберна поступили плохие вести.

16 января из Ирана улетел шах.

Телевизор, стоящий в тюремном зале, в порядке исключения включили днем, и Пол с Биллом вместе со всеми другими обитателями тюрьмы следили за скромной церемонией проводов шаха, проходившей в аэропорту «Мехрабат». Там собрались шах с женой, трое их детей из четырех, мать и кучка придворных. Попрощаться приехали премьер-министр и целая свита генералов. Бахтиар поцеловал на прощание руку шаха, и их величества направились к самолету.

Высокопоставленные чиновники из иранских министерств, сидящие в тюрьме, помрачнели: у большинства из них были друзья, близкие или просто знакомые из шахской семьи или из числа его приближенных. И вот теперь их покровители улетают. Это означает, что им, по меньшей мере, придется отбросить всякую надежду на скорое освобождение из тюрьмы. Билл понимал, что с отъездом шаха исчез последний шанс на восстановление проамериканского влияния в Иране. Теперь воцарится еще больший хаос и беспорядок, нависнет еще большая угроза над американцами в Тегеране, а следовательно, уменьшатся шансы на быстрый выход на волю.

Как только самолет с шахом взмыл в небеса и исчез с экрана телевизора, Коберн стал различать, что из-за стен тюрьмы доносится непонятный шум, похожий на гул толпы. Шум вскоре превратился в сплошной ужасный тысячеголосый рев, выкрики и трубные звуки. А по телевизору показали и источник шума: сотни тысяч иранцев, волна за волной, двигались по улицам города, крича во всю глотку. «Шах рафт!» (Шах удрал!). Пол сказал, что это зрелище напоминает ему новогодний парад в Филадельфии. Все автомашины ехали с зажженными фарами и непрерывно гудели. Многие водители сделали автоматические приспособления для непрерывного размахивания флажками, повесив их на включенные стеклоочистители. По праздничным улицам разъезжали грузовики, битком набитые ликующей молодежью, а по всему городу толпы жителей валили на землю статуи шаха и разбивали их вдребезги. Билл подумал: а что примутся громить толпы потом? Затем его мысль перескочила на другое: а что будут делать охранники и заключенные? Не станут ли американцы мишенью в этом истерическом всплеске всеобщего иранского возбуждения, переливающегося через край?

Весь остаток дня он и Пол провели в своей камере, стараясь не привлекать к себе внимания. Они тихо лежали на койках, изредка переговариваясь. Пол курил. Билл пытался не вспоминать ужасные сцены, показываемые по телевизору, но оглушительный рев этой огромной необузданной толпы, коллективные выкрики победных революционных лозунгов проникали сквозь тюремные стены и забивали уши, подобно оглушительному раскату грома, загрохотавшему вслед за ярко сверкнувшей молнией.

Спустя два дня, утром 18 января, в камеру номер пять вошел надзиратель и что-то сказал на фарси бывшему заместителю министра Реза Негхабату. Тот перевел Полу и Биллу.

– Собирайте свои манатки. Они вас переводят.

– Куда? – поинтересовался Пол.

– В другую тюрьму.

У Билла в голове забил тревожный набат. В какую тюрьму их переводят? В такую, где людей подвергают пыткам и убивают? Сообщат ли ЭДС, куда их переведут, или они оба просто бесследно исчезнут? Конечно, эта тюрьма, где они сейчас сидят, вовсе не великолепное место, но, черт его знает, куда они еще попадут.

Надзиратель опять что-то сказал, и Негхабат перевел:

– Он говорит, что волноваться не стоит, это делается ради вашего же блага.

Собрать зубные щетки, электробритву (одну на двоих), разрозненные предметы одежды было минутным делом. Затем они сели и стали ждать… битых три часа.

Неизвестность лишала присутствия духа. Билл успел привыкнуть к этой тюрьме и, несмотря на отдельные вспышки подозрения, все же в целом доверял соседям по камере. Он боялся, как бы перемены не оказались к худшему.

Пол попросил Негхабата сообщить о переводе в ЭДС если понадобится, даже через полковника, отвечающего за тюрьму, сунув ему бакшиш.

Староста камеры, пожилой иранец, который так переживал за их благополучие, искренне огорчился, узнав, что их переводят. Он печально смотрел, как Пол снимает фотографии Карен и Энн Мэри. Импульсивно Пол отдал фотографии старосте, который был явно тронут таким жестом и прямо рассыпался в благодарностях.

Наконец, их вывели во двор и посадили в микроавтобус вместе с полудюжиной других арестантов, собранных из разных камер тюрьмы. Билл оглядывал их, пытаясь определить, что у них общего. Один был французом. Не сгоняют ли всех иностранцев в специальную тюрьму ради их же безопасности? Но другой арестант – дородный иранец, который был старостой в той самой камере, где они провели первую ночь, – обыкновенный преступник, по предположению Билла.