Текст книги "Третий близнец"

Среда

21

Беррингтон Джонс спал плохо.

Ночь он провел с Пиппой Харпенден. Пиппа работала секретаршей на кафедре физики, и за ней волочились многие ученые, в том числе и несколько женатых мужчин, но встречалась она только с Беррингтоном. Он нарядился, повез ее в уютный ресторанчик и заказал дорогое вино. Он купался в завистливых взглядах других мужчин своего возраста, обедавших с некрасивыми старыми женами. Затем привез Пиппу к себе домой, зажег свечи, надел шелковую пижаму и медленно и с наслаждением занимался с ней любовью, пока она не обмякла в его объятиях со сладострастным стоном.

Но в четыре утра он проснулся, мучимый мыслями о том, что его план может не сработать. Вчера днем состоялся его разговор с Хэнком Стоуном, и тот вроде бы клюнул, но сегодня, возможно, уже забыл об их договоренности. Возможно, издателей «Нью-Йорк таймс» вовсе и не заинтересует его история. Они проведут предварительное расследование и сочтут, что в том, чем занимается Джинни, нет ничего противозаконного. Или же будут слишком долго раскачиваться и приступят к делу только на следующей неделе, когда будет уже поздно.

Он так ворочался и вздыхал, что Пиппа сонно спросила:

– Тебе плохо, Берри?

Он погладил ее длинные светлые волосы, и она тут же начала тихонько сладострастно постанывать. Секс с красивой женщиной мог, конечно, служить утешением, но Беррингтон чувствовал, что сейчас это не поможет. Можно было бы поговорить с Пиппой о своих проблемах – она была умна, всегда его понимала и сочувствовала, – но делиться этой тайной с кем бы то ни было он не мог.

Через некоторое время он встал и отправился на пробежку. Но когда вернулся домой, Пиппы уже не было – она ушла, оставив прощальную благодарственную записку, завернутую в прозрачный черный нейлоновый чулок.

К восьми явилась служанка и приготовила ему на завтрак омлет. Марианна была худенькой нервной девушкой с французской Мартиники. Она плохо говорила по-английски, и все время боялась, что ее отправят домой, а потому отличалась примерным послушанием и услужливостью. Она была довольно хорошенькой, и иногда Беррингтон подумывал о том, что если он прикажет ей заниматься с ним любовью, она и это будет делать с той же покорностью и усердием. Но разумеется, этого не было и никогда не будет: спать со служанкой не в его стиле. Это дурной тон.

Он принял душ, побрился и оделся – весьма официально, выбрав темно-серый костюм в еле заметную полоску, белую рубашку и черный галстук в мелкий красный горошек. Вдел в манжеты золотые запонки с монограммами, аккуратно сложил белый льняной платок и вставил его в нагрудный кармашек. Наряд довершили дорогие черные туфли, начищенные Марианной до зеркального блеска.

Беррингтон приехал в кампус, зашел к себе в кабинет и включил компьютер. Подобно большинству знаменитых ученых, преподавательской работой он почти не занимался. Здесь, в Джонс-Фоллз, он читал одну лекцию в год. Его роль сводилась к управлению и организации исследовательской работы, и ученые с кафедры психологии считали престижным указывать его в качестве соавтора написанных ими статей. Но в то утро он никак не мог сосредоточиться, просто сидел за столом и смотрел из окна, как четверо молодых людей играют на корте в теннис. Он ждал важного телефонного звонка.

Ему не пришлось долго ждать.

Ровно в девять тридцать позвонил президент университета Морис Оубелл.

– У нас проблема, – сказал он.

Беррингтон напрягся.

– В чем дело, Морис?

– Мне только что позвонили из «Нью-Йорк таймс». Какая-то сучка. Сказала, что одна из сотрудниц нашей кафедры, доктор Феррами, беспардонно вторгается в частную жизнь граждан.

Слава тебе, Господи, подумал Беррингтон, Хэнк Стоун не подвел! Он изобразил озабоченность.

– Всегда опасался чего-нибудь в этом роде, – бросил он в трубку. – Сейчас подойду. – Он повесил трубку и какое-то время сидел неподвижно, обдумывая ситуацию. Победу праздновать рано. Это только начало. Теперь ему предстоит убедить Мориса и Джинни действовать так, как выгодно ему.

Морис явно обеспокоен. Для начала неплохо. И Беррингтон должен сделать все, чтобы президент продолжал пребывать в этом состоянии. Надо убедить Мориса в том, что, если Джинни немедленно не прекратит использовать свою поисковую программу, дело кончится катастрофой. Принять такое решение может только Морис, стало быть, надо подвести его к этому.

Он прежде всего должен исключить какой бы то ни было компромисс. Сама Джинни по природе своей не склонна к компромиссам, он это знал. И когда под ударом окажется все ее будущее, она будет способна на все. А потому следует подпитывать ее ярость и поддерживать в боевом настроении.

И еще ему следует по мере сил изображать из себя добряка и защитника Джинни. Если Морис заметит его старания скомпрометировать Джинни, то сразу же заподозрит неладное. Так что он, Беррингтон, должен выступить в роли ее защитника.

Он вышел из Дурдома, миновал театр Бэрримора и факультет изящных искусств и направился к Хиллсайд-Холлу. Некогда этот особняк принадлежал основателю университета, теперь же он превратился в административное здание. Кабинет президента занимал просторную гостиную старого дома. Беррингтон приветливо кивнул секретарше доктора Оубелла и сказал:

– Он меня ждет.

– Добро пожаловать, профессор, – ответила она.

Морис сидел у огромного окна, выходившего на лужайку. Низенький человечек с бочкообразной грудью, он вернулся из Вьетнама в инвалидной коляске, нижняя часть туловища у него была парализована. Беррингтон считал, что ладить с ним просто, поскольку у них было много общего: оба когда-то служили в армии, оба страстно любили музыку Малера.

На лице Мориса он часто видел озабоченное выражение. Для работы университета каждый год требовалось собрать от частных и корпоративных спонсоров не менее десяти миллионов долларов. А потому президент, как никто другой, страшился газетных скандалов и сплетен.

Развернувшись в инвалидной коляске, он подъехал к столу.

– Они работают над какой-то большой статьей о научной этике, так она сказала, Берри. И я не хочу, чтобы Джонс-Фоллз упоминался в заголовке этой самой статьи. Иначе добрая половина наших спонсоров попросту от нас отвернется. Так что надо срочно что-то предпринять.

– А кто это «она»?

Морис заглянул в блокнот.

– Найоми Фрилэндер. Редактор отдела этики и морали. Слыхал когда-нибудь, чтоб в газетах были отделы этики и морали? Лично я – нет.

– А я ничуть не удивлен, что в «Нью-Йорк таймс» таковой имеется.

– Однако методы у них, как у чертова гестапо! Говорят, они уже готовы надавить на кого надо с помощью этой статьи. А не далее как вчера кто-то намекнул им, что доктор Феррами замечена в непорядочном поведении.

– Интересно знать, кто бы это мог быть? – заметил Беррингтон.

– Да кругом полным-полно предателей!

– Наверное, ты прав…

Морис вздохнул:

– Скажи мне, что это неправда, Берри. Скажи, что она этого не делала.

Беррингтон небрежно закинул ногу на ногу, стараясь изобразить полное спокойствие, хотя и был напряжен до предела. Сейчас ему предстоит пройти по тонкому, натянутому как струна канату.

– Как-то не верится, что Джинни сделала что-то не так, – сказал он. – Да, она сканирует базы медицинских данных и находит людей, не знающих, что у них есть близнецы. Надо сказать, она разработала весьма остроумный…

– Так она знакомится с медицинскими карточками людей, не имея на то их разрешения?

Беррингтон нарочно замялся:

– Ну… в каком-то смысле да.

– Тогда это следует прекратить. И немедленно!

– Все дело в том, что ей действительно нужна информация для проведения этого исследования.

– Возможно, мы сумеем как-то компенсировать ей это.

А вот он, Беррингтон, не подумал, что Джинни можно подкупить. Он сомневался, что это сработает, но попробовать можно.

– Хорошая идея.

– Когда истекает срок ее пребывания в должности?

– Она начала лишь в этом семестре, как ассистент профессора. Срок закончится лет через шесть, не раньше. Но мы можем повысить ей зарплату. Я знаю, деньги ей нужны, она мне сама говорила.

– Сколько у нее сейчас?

– Тридцать тысяч в год.

– И сколько же, как думаешь, мы можем накинуть?

– Ну, тысяч восемь-десять.

– Где же ты возьмешь эти деньги?

Беррингтон улыбнулся:

– Уверен, что смогу уговорить «Дженетико».

– Тогда так и поступим. Позвони ей, Берри, прямо сейчас. И если она в кампусе, пусть зайдет. Надо решить эту проблему прежде, чем поднимется шум.

Беррингтон снял трубку и набрал рабочий номер Джинни. Она тут же сняла трубку:

– Джинни Феррами.

– Это Беррингтон.

– Доброе утро, – довольно сухо откликнулась она.

Неужели почувствовала, что тогда, в понедельник вечером, он хотел соблазнить ее? И подумала, что он не отказался от этой затеи?.. Или до нее уже дошли слухи о проблеме с «Нью-Йорк таймс»?

– Можешь подойти прямо сейчас?

– Куда? К вам в офис?

– Нет, я у доктора Оубелла, в Хиллсайд-Холле.

Она вздохнула:

– Это как-то связано со звонком той женщины, Найоми Фрилэндер?

– Да.

– Но это же полная чушь, и вы это знаете.

– Знаю. Но надо решить, как будем выпутываться.

– Сейчас приду.

Беррингтон повесил трубку.

– Сейчас подойдет, – сказал он Морису. – Похоже, она уже знает о статье.

Итак, наступил самый критический момент. Если Джинни будет умело защищаться, Морис может и передумать. И ему, Беррингтону, надо постараться, не выказывая никакой враждебности к Джинни, убедить Мориса не сдаваться. Девушка она упрямая, вспыльчивая, не слишком склонная к компромиссам, особенно если твердо уверена в своей правоте. Возможно, она даже сумеет сделать Мориса своим врагом и без помощи Беррингтона. Но кто знает, что на нее найдет, вдруг она будет сама любезность и покорность? Тогда придется подключиться ему.

– Может, пока ждем, сочиним приблизительный ответ для прессы? – предложил он Морису.

– Неплохая идея.

Беррингтон достал блокнот и начал писать. Нужно придумать нечто такое, с чем Джинни никак не сможет согласиться, что-то, что заденет ее гордость и заставит вспылить. И он написал, что администрация университета Джонс-Фоллз признает, что допустила ошибку. И приносит извинения тем людям, в чью частную жизнь она вторглась, сама того, разумеется, не желая. И еще обещает, что данная программа будет свернута немедленно, сегодня же. Он отдал листок с текстом секретарше Мориса и попросил распечатать на компьютере.

Джинни примчалась, кипя от негодования. На ней была просторная футболка изумрудно-зеленого цвета, облегающие черные джинсы и высокие ботинки на шнуровке, которые почему-то считались у нынешней молодежи последним писком моды. В ноздре серебряное колечко, густые черные волосы собраны в тяжелый узел на затылке. По мнению Беррингтона, выглядела она потрясающе соблазнительно, но подобный наряд никак не мог понравиться президенту университета. Тот считал, что серьезным ученым не пристало разгуливать в таком виде, тем более на территории университета.

Морис пригласил ее сесть и рассказал о звонке из газеты. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Просто привык иметь дело со зрелыми учеными мужами, подумал Беррингтон, а молодые женщины в узких джинсах были чуждым для него элементом.

– Она и мне тоже звонила! – возмущенно воскликнула Джинни. – Просто смешно!

– Однако вы имели доступ к медицинским данным, – заметил Морис.

– Да не смотрела я на эти данные, ими занимался компьютер. Ни один человек не мог ознакомиться с ними. Мы просто получали список парных фамилий и адресов.

– И все же…

– А что касается полученных таким образом потенциальных испытуемых, то мы прежде всего спрашивали у них разрешения. И не говорили, что у них имеются близнецы, до тех пор, пока они не соглашались участвовать в наших исследованиях. Так о каком вторжении в частную жизнь может идти речь?

Беррингтон притворился, что полностью с ней согласен.

– Я же говорил тебе, Морис, – заметил он. – Эти типы все переврали.

– Просто они смотрят на проблему иначе. А мне следует думать о репутации университета.

– Можете мне поверить, эти исследования лишь поспособствуют росту и укреплению его репутации! – горячо воскликнула Джинни. И Беррингтон уловил в ее голосе страстное стремление к знаниям, которое движет всеми истинными учеными. – Наш проект чрезвычайно важен для общества. Ведь я пока что единственный человек, изучающий роль генетики в формировании криминальной личности. И когда мы опубликуем результаты, это станет настоящей сенсацией.

– Она права, – вставил Беррингтон. И не покривил при этом душой. Результаты ее исследований действительно могут стать сенсацией. Чертовски жаль рушить все это. Но другого выбора у него просто нет.

Морис покачал головой:

– Мой священный долг – защищать университет от любого скандала.

Джинни не задумываясь выпалила в ответ:

– Но вашим священным долгом является также защита свободы научной мысли!

А вот этого ей говорить не следовало, подумал Беррингтон. Да, в старину, несомненно, главы университетов отчаянно отстаивали право на знания, но те дни давно остались в прошлом. Теперь все зависело от спонсоров, и ни от кого больше. Она не могла нанести Морису большего оскорбления, упомянув о свободе науки.

И Морис, разумеется, оскорбился.

– Мне не нужны нравоучения от вас, юная леди. Я и без того хорошо знаю свои обязанности! – холодно и злобно парировал он.

К восторгу Беррингтона, Джинни не поняла этого намека.

– Разве? – воскликнула она, обращаясь к Морису. – Но это же вполне обычный конфликт. По одну сторону баррикады газета, клюнувшая на сомнительные сведения, по другую – ученый в поисках истины. И если президент университета собирается дрогнуть и отступить под этим давлением, на что тогда надеяться?

Беррингтон был в восторге. До чего же хороша она была в этот момент! Щеки раскраснелись, глаза сверкают, и не знает, бедняжка, что роет себе могилу. Теперь Морис будет цепляться к каждому ее слову.

Только тут Джинни вдруг поняла, что зашла слишком далеко.

– Нет, конечно, никто из нас не хочет опозорить университет, – уже тише и мягче произнесла она. – И я вполне разделяю вашу озабоченность, доктор Оубелл.

К неудовольствию Беррингтона, Морис моментально смягчился.

– Как я понимаю, вы попали в затруднительное положение, – сказал он. – И университет готов предоставить вам компенсацию. В форме повышения зарплаты, ну, скажем, на десять тысяч долларов в год.

Джинни искренне удивилась.

– Это поможет вам перевести мать в более приличное заведение, – тут же вставил Беррингтон.

Джинни колебалась всего несколько секунд.

– Глубоко признательна вам за заботу, – сказала она, – но проблему это не решает. Я должна найти еще несколько пар близнецов, подлежащих изучению. Иначе просто нечего будет изучать.

«Я был прав, подкупить ее нельзя», – подумал Беррингтон.

– Но я уверен, что есть какой-то другой способ поиска испытуемых для ваших исследований, – заметил Морис.

– Нет. Мне нужны идентичные близнецы, которые росли и воспитывались раздельно и из которых по крайней мере один стал преступником. Найти таких очень сложно. Моя компьютерная программа способна отыскать людей, которые даже не знают о том, что у них есть близнецы. И другого метода просто не существует.

– Я этого не знал, – сказал Морис.

Беррингтон с неудовольствием отметил, что тон его смягчился, стал почти дружеским. Тут вошла секретарша и протянула Морису листок бумаги. Это был пресс-релиз, составленный Беррингтоном. Морис показал его Джинни со словами:

– Мы должны сегодня же выступить с заявлением подобного рода, чтобы погасить скандал в самом зародыше.

Джинни пробежала глазами текст, и гнев ее вспыхнул с новой силой.

– Но это полная чушь! – воскликнула она. – Никаких ошибок мы не допускали. Не вторгались в частную жизнь! Ни одной жалобы не поступило!

Беррингтон с трудом скрывал удовлетворение. Ишь как распалилась, вспыхнула как порох, думал он, и в то же время эта женщина обладает поразительным терпением и упорством в том, что касается научных исследований. Он видел, как она работает с испытуемыми: ни разу не выказала ни малейшего раздражения, ни разу не повысила голос, даже если они что-то путали или уклонялась от ответов. С ними она всегда прекрасно ладила. Просто записывала все, что они говорят, а потом искренне и горячо благодарила за сотрудничество. Но вне стен лаборатории могла вспылить от любого пустяка.

Он старательно исполнял роль миротворца:

– Но, Джинни, доктор Оубелл прав, считая, что мы должны выступить с заявлением.

– Вы не имеете права заявлять, что моя компьютерная программа будет закрыта! – воскликнула она. – Это губительно для всего моего проекта!

Морис сердито поджал губы.

– Я не могу допустить, чтобы «Нью-Йорк таймс» опубликовала статью, где говорится, что ученые из Джонс-Фоллз вторгаются в частную жизнь граждан, – возразил он. – Мы потеряем миллионы спонсорских денег.

– Прошу вас, давайте найдем золотую середину! – взмолилась Джинни. – Напишем, что вы занимаетесь этой проблемой. Даже создали для этого специальный комитет. И он призван следить за тем, чтобы охранять частную жизнь граждан.

О нет, только не это, подумал Беррингтон. Разумное предложение, а потому опасное.

– Комитет по этике уже существует, – заметил он, стараясь выиграть время. – Есть такой подкомитет в сенате. – «Сенатом» они называли совет директоров университета, в который входили все профессора – руководители кафедр и факультетов. – Мы можем заявить, что передаем эту работу им.

– Ерунда! – резко заметил Морис. – Всем прекрасно известно, что это отстойник.

– Неужели вы не понимаете, что, настаивая на незамедлительных действиях, практически отсекаете тем самым любую разумную дискуссию? – возразила Джинни.

Самое время завершить весь этот базар, подумал Беррингтон. Они оба упертые как черти, их не свернешь, каждый останется при своем мнении. И надо прекратить спор, пока им снова не взбредет в головы искать компромисс.

– А вот это точно подмечено, Джинни, – сказал он. – Позвольте сделать одно предложение, если вы, конечно, не против, Морис.

– Конечно. Давайте послушаем.

– У нас две проблемы. Первая: следует найти какой-то выход, чтобы Джинни могла продолжать исследования и одновременно не допустить скандала. Этот вопрос мы можем решить вместе с Джинни, и я поговорю об этом с ней позже. И вторая: как преподнести все это в средствах массовой информации? И эту проблему должны решить мы с вами, Морис.

Морис облегченно вздохнул:

– Что ж, очень разумно.

– Спасибо и извини, что оторвали тебя от работы, Джинни, – сказал Беррингтон.

Она поняла, что ее попросту выгоняют, и поднялась, озабоченно хмурясь. Она чувствовала, что ее стараются обвести вокруг пальца, но сделать ничего не могла.

– Так вы мне позвоните? – спросила она Беррингтона.

– Да, конечно.

– Хорошо… – Она поколебалась секунду-другую, потом вышла из кабинета.

– Непростая штучка, – заметил Морис.

Беррингтон подался вперед, молитвенно сложил руки и с самым униженным видом начал:

– Тут есть и моя вина, Морис, я это понимаю. – Морис отрицательно покачал головой, но Беррингтон не унимался: – Ведь это я нанял Джинни Феррами. Нет, конечно, тогда я и понятия не имел, что она изобретет подобную методику. Но все равно ответственность лежит и на мне. И я считаю, что должен, просто обязан снять этот груз с твоих плеч.

– И что же ты предлагаешь?

– Я не могу просить тебя, чтобы ты не публиковал этот пресс-релиз, просто не имею права. И прекрасно понимаю, что ты не можешь подставить под удар весь университет из-за какого-то одного проекта. – Он выжидательно уставился на Мориса.

Тот явно колебался. Беррингтон с ужасом подумал: а что, если Морис заподозрил, что его специально загоняют в угол? Но мысль эта промелькнула и тут же улетучилась.

– Рад, что ты был откровенен со мной, Берри, – сказал Морис. – Но как ты собираешься поступить с Джинни?

Беррингтон облегченно вздохнул. Похоже, план его удался.

– Ну, Джинни – это моя проблема. Так что предоставь решать ее мне.

22

Стив заснул только к утру.

В камерах стояла тишина, нарушаемая лишь похрапыванием Свинтуса. Стив не спал вот уже почти двое суток. Он пытался бороться со сном, прокручивал в уме речь с просьбой о выпуске под залог, которую собирался произнести завтра перед судьей, но усталость брала свое, и он то и дело проваливался в сон, и видел судью, который, добродушно улыбаясь, говорил ему следующее: «Ваша просьба о выпуске под залог удовлетворена. Освободите этого человека!» И вот он выходит из здания суда на залитую солнцем улицу. Он сидел в камере на полу в своей обычной позе, привалившись спиной к решетке. Глаза у него слипались, голова свешивалась на грудь, и тут неимоверным усилием воли он заставил себя проснуться, но в конце концов природа взяла свое и он провалился в глубокий сон.

Разбудил его сильный удар в ребра. Он ахнул и открыл глаза. Над ним наклонился Свинтус, глаза его сверкали безумным блеском.

– Ты спер у меня наркотики, тварь! Где спрятал, говори, сука! Отдай немедленно, иначе ты покойник!

Стив отреагировал молниеносно. Взвился вверх, точно пружина, вытянув правую руку, и ткнул пальцами прямо в глаза Свинтуса. Тот взвыл от боли и отшатнулся. Стив бросился за ним, снова нацелился. Им овладела такая ярость, что он был готов выдавить обидчику глазные яблоки, так, чтобы из них полезли мозги. Откуда-то издалека до него доносился голос. Он походил на его собственный и выкрикивал чудовищные ругательства.

Свинтус отступил еще на шаг и сел на унитаз, закрыв глаза руками.

Стив обхватил его за шею, приподнял голову и врезал коленкой прямо по лицу. Кровь хлынула у Свинтуса изо рта. Стив ухватил его за ворот рубашки, рывком поднял с унитаза и швырнул на пол. И уже собрался бить его ногами, но тут помутнение рассудка начало проходить. Он смотрел на распростертого на полу Свинтуса, на кровь, и ярость его постепенно улетучивалась.

– О нет! – пробормотал он. – Что я наделал?..

Тут дверь в камеру распахнулась, и, размахивая дубинками, вбежали двое полицейских.

Стив поднял руки.

– Уймись, парень, – приказал один из копов.

– Все в порядке, я уже спокоен, – ответил Стив.

Полицейские надели на него наручники и вывели из камеры. Один из них сильно ударил его в солнечное сплетение. Стив согнулся пополам, судорожно хватая ртом воздух.

– Это для профилактики, – заметил один из копов. – На тот случай, если снова захочешь затеять здесь драку.

Он услышал, как с грохотом захлопнулась дверь камеры. А потом раздался голос Спайка, говорившего в своей обычной насмешливой манере:

– Может, тебе нужна медицинская помощь, а, Свинтус? Могу вызвать. Тут у нас как раз сидит один ветеринар с Ист-Балтимор-стрит! – И он радостно расхохотался, очень довольный своей шуткой.

Стив медленно выпрямился. Боль еще не прошла, но дышать было можно. Он посмотрел сквозь прутья решетки на Свинтуса. Тот сидел на полу и протирал глаза. А потом сплюнул кровь и злобно пробормотал:

– Чтоб ты сдох, вонючка!

Стив испытал облегчение. Слава богу, Свинтус не слишком пострадал.

Спайк сказал:

– Вообще-то мы пришли за тобой, мальчик из колледжа. Эти ребята отвезут тебя в суд. – Он сверился со списком. – Так, посмотрим, кто там у нас еще едет в Северный окружной суд?.. Ага, мистер Роберт Сэндилендс по прозвищу Нюхач…

Он вывел из камер еще троих заключенных, всех их сковали одной цепью со Стивом. Затем полицейские вывели всю эту процессию на автостоянку и усадили в автобус.

Стив отчаянно надеялся, что ему больше не придется возвращаться в это проклятое богом место.

На улице было еще темно. Должно быть, сейчас около шести утра, подумал Стив. Но ведь суды начинают работать не раньше девяти или десяти часов утра, так что ждать ему придется долго. Они ехали по городу со скоростью не больше пятнадцати-двадцати миль в час и вот наконец въехали в ворота двора, в центре которого находилось здание суда. Они вышли из автобуса, и их отвели в подвальное помещение.

По кругу располагались восемь камер за толстыми стальными прутьями, в каждой скамья и туалет. Они были гораздо просторнее камер в полицейском управлении, а потому всех четырех заключенных запихнули туда, где уже находились шесть человек. Там с них сняли цепи и сложили их на стол в центре помещения. Охранников здесь было несколько, и командовала ими высокая чернокожая женщина, сержант полиции со злобным выражением лица.

В течение следующего часа привезли еще человек тридцать заключенных. Их рассадили по камерам – по двенадцать человек в каждую. Потом ввели небольшую группу женщин – их появление приветствовали улюлюканьем и свистом. Женщин поместили в камеру в дальнем конце помещения.

После этого на протяжении нескольких часов вообще ничего не происходило. Принесли завтрак, но Стив снова отказался от еды – он не привык есть рядом с туалетом. Кое-кто из заключенных громко переговаривались между собой, но большинство мрачно молчали. Многие выглядели измученными. Никаких перепалок между охранниками и заключенными не возникало, и Стив приписал это тому, что они находились в подчинении у женщины.

Тюрьма совсем не похожа на то, что показывают по телевизору, мрачно размышлял он. В телерепортажах и фильмах камеры напоминают номера второразрядных гостиниц, там не увидишь ни грязных туалетов, ни избиения тех, кто, по мнению охранников, ведет себя не так, как надо. И громкой ругани там тоже не слышно.

Сегодня его последний день в тюрьме. Может стать последним. Если бы он верил в Бога, то молился бы об этом от всего сердца.

И вот наконец заключенных начали группами выводить из камер – по его расчетам, был полдень.

Стив оказался во второй партии. На них снова надели наручники и, сковав одной цепью сразу десять человек, повели в суд.

Зал суда напоминал помещение методистской церкви. Внизу стены выкрашены зеленой краской, затем, примерно на уровне груди, проведена черная линия, выше стены кремовые; на полу зеленый ковер, девять рядов скамей из светлого дерева.

И тут вдруг в самом заднем ряду Стив увидел отца с матерью.

Он был потрясен.

На отце военная форма, фуражка лежит на коленях. Он сидит, выпрямив спину, точно по стойке «смирно». У отца типично кельтская внешность: синие глаза, черные волосы, небольшая бородка, чисто выбритые щеки. Лицо напряженное, делано спокойное. А мама сидит рядом – маленькая, полненькая, с таким знакомым, бесконечно милым и опухшим от слез лицом.

Стиву захотелось провалиться сквозь землю. Он предпочел бы вернуться в камеру к Свинтусу, лишь бы не видеть сейчас родителей. Остановился как вкопанный и тупо смотрел на них, задерживая всю цепочку заключенных. Стоял до тех пор, пока охранник не дал ему пинка, и только тогда, спотыкаясь, он побрел к первому ряду скамей.

Лицом к заключенным сидела женщина в мантии судьи. У двери дежурил охранник. Еще одним и последним официальным лицом в зале был чернокожий мужчина в очках, галстуке, одетый в черный пиджак и синие джинсы. Он по очереди спрашивал фамилии заключенных и сверялся с каким-то списком.

Стив осторожно оглянулся. На остальных скамьях для публики не было никого, кроме его родителей. Конечно, он был благодарен своим родным за то, что пришли поддержать его, – ни к кому из присутствующих здесь заключенных не пришел никто. И одновременно он предпочел бы пройти через все эти унижения в одиночку.

Внезапно отец поднялся и подошел к мужчине в синих джинсах.

– Да, сэр? – спросил тот.

– Я отец Стивена Логана. И мне хотелось бы поговорить с ним. – Голос отца, как всегда, звучал уверенно и властно. – Позвольте узнать, с кем имею честь?

– Дэвид Пуди, детектив. Это я звонил вам сегодня утром.

Так, значит, вот как папа и мама узнали, понял Стив. Следовало бы догадаться раньше. Ведь та женщина говорила, что должна проверить все его данные. И проще всего было позвонить его родителям. При мысли об этом телефонном звонке он досадливо поморщился. Интересно, что именно сказал им этот сыщик? «Мне необходимо проверить адрес Стивена Логана, который в данный момент находится в камере предварительного заключения в Балтиморе и обвиняется в изнасиловании. Вы его мать?»

Отец вежливо пожал следователю руку.

– Рад познакомиться, мистер Пуди.

Но Стив чувствовал, что отец ненавидит этого человека всей душой.

– Нет проблем, можете поговорить с сыном, – сказал Пуди.

Отец кивнул. Обогнул скамью с заключенными и уселся прямо у Стива за спиной. Положил руку ему на плечо, легонько сжал. Слезы выступили на глазах у Стива.

– Я не делал этого, отец, – тихо пробормотал он.

– Знаю, Стив.

Отец ему верит! И тут Стив не выдержал и заплакал. Плакал и никак не мог остановиться. Он ослабел от голода и бессонных ночей. Все, что ему пришлось пережить за последние два дня, вдруг навалилось на него, показалось совершено невыносимым и несправедливым, и слезы так и лились ручьем. Он лишь глотал их и вытирал лицо руками в наручниках.

– Мы хотели привезти тебе адвоката, – сказал отец после паузы. – Но просто времени не было. Едва успели сюда приехать.

Стив кивнул. Он будет сам себя защищать, если, конечно, удастся держать себя в руках.

Тут в зал ввели двух девушек. Наручников на них не было. Они уселись на скамью и захихикали. Обеим лет по восемнадцать, не больше.

– Как, черт возьми, все это произошло? – спросил отец Стива.

Тот сразу перестал плакать – надо было отвечать на вопрос.

– Просто я похож на того парня, который сделал это, – пробормотал он. Шмыгнул носом и продолжил: – И на опознании жертва указала на меня. И когда это случилось, я находился неподалеку, так и сказал в полиции. Тесты с ДНК докажут, что это не я, но готовы они будут только через три дня. И я очень надеюсь, что сегодня меня выпустят под залог.

– Скажи судье, что мы здесь, – посоветовал отец. – Вдруг это как-то поможет?..

Отец старался утешить его, как мог, и Стив почувствовал себя маленьким ребенком. И почему-то вспомнил тот день, когда ему подарили первый в его жизни велосипед. На день рождения – ему исполнилось пять лет. Велосипед был трехколесный. Перед домом находился большой сад, две ступеньки вели в патио[7]7
   Внутренний дворик.


[Закрыть]. «Ездить можно вокруг лужайки, по дорожке, и держись подальше от ступенек», – сказал тогда отец. И разумеется, первое, что сделал Стив, – это попытался съехать на велосипеде по ступенькам. Он упал, сломал велосипед и сам сильно ушибся. И думал, что отец накажет его за то, что он ослушался и испортил такой замечательный подарок. Но отец поднял его с земли, промыл все царапины, а потом починил велосипед и вопреки ожиданиям ругать Стива не стал. Он даже не сказал: «Я же тебя предупреждал!» Что бы с ним ни случалось, родители всегда были на стороне Стива.

В зал вошла судья.

Это оказалась приятная белая дама лет пятидесяти, очень маленькая и аккуратная. На ней была черная мантия, а в руках она несла бутылочку диетической колы, которую поставила на стол, перед тем как сесть.