Текст книги "Во власти черных птиц"

Глава 17. Оставь свои кошмары при себе

Я жевала чесночную жвачку, с трудом подавляя тошноту, пока ярко-желтый трамвай уносил меня по рельсам на холмы над Сан-Диего. Со мной ехали три делового вида мужчины в элегантных фетровых шляпах – вероятно, у них был обеденный перерыв. Они уткнулись своими прикрытыми марлей носами в «Сан-Диего Юнион», и один из них вслух зачитывал статистику смертей от гриппа за октябрь.

– Филадельфия: более одиннадцати тысяч смертей, и список продолжает расти – только в этом месяце. Бог ты мой! Бостон: четыре тысячи смертей.

От сухих фактов статистики в описании потерь драгоценных жизней мне стало не по себе. Я скрестила пальцы и загадала, чтобы Портленд оказался недостаточно большим городом для того, чтобы оказаться в этой сводке. Я бы, наверное, не пережила сообщения о количестве смертей там, ведь я и так сходила с ума от беспокойства, думая об отце, находящемся в переполненной тюрьме.

– Нью-Йорк Сити: умер восемьсот пятьдесят один человек только за один день – восемьсот пятьдесят один! Вы можете в это поверить?

– Лорел-стрит, – объявил кондуктор со своего места у центральных дверей.

Я нажала на маленькую симпатичную никелированную кнопку, инкрустированную перламутром, радуясь возможности покинуть трамвай. Вагон мягко остановился на пологой части улицы.

– Где находится мост, ведущий в парк Бальбоа? – спросила я у кондуктора, прежде чем сойти со ступенек.

– Вон там. – Он махнул длинной рукой, указывая направление, и точно так же, как библиотекарь, добавил: – Его невозможно не заметить.

Он был прав. Даже близорукий человек без очков заметил бы его еще издалека. Замысловатая арка бетонного моста изгибалась над прудом и каньоном, а над противоположной стороной тридцатиметрового обрыва вздымался настоящий город из испанских колониальных особняков, как будто сошедших со страниц волшебной сказки.

Я быстрым шагом пересекла мост – мне не терпелось поскорее найти Дом Красного Креста. Я была уверена, что встречу там кого-то, кто сможет помочь мне со Стивеном.

Я шла под изогнутыми балконами с коваными перилами и гипсовыми колоннами, украшенными изящными цветами и виноградными гроздями.

Все это было оплетено вьющимися лианами. Было бы здорово просто замереть и с открытым ртом любоваться архитектурой, но я не могла себе этого позволить – у меня была миссия.

Здание, которое я искала, бросалось в глаза, потому что на его крыше был большой красный крест. Приблизившись ко входу, я замедлила шаги. Мое сердце билось так сильно, как будто мне предстояла встреча с самим Стивеном.

Внутри я увидела огромный зал не менее шестидесяти метров в ширину с множеством раненых мужчин с перебинтованными конечностями и другими частями тела. Они спали на диванах и мягких кожаных стульях, читали или ковыляли, опираясь на костыли. Некоторые были прикованы к инвалидным креслам. Несколько групп парней, пострадавших менее остальных, сгрудились у столов и играли в карты. В проволочных клетках пели канарейки. Воздух обогревали два открытых камина. Все, не считая заливающихся канареек, вели себя очень тихо.

Помимо щиплющего язык чесночного аромата я ощутила кислый вкус страдания, как если бы мне в горло начали заливать суп, который неделю назад приготовили из тухлого мяса и застоявшейся воды. Сдернув маску, я бросила жвачку в корзину для мусора.

Ко мне, стуча каблуками, подошла женщина с узкими, янтарного цвета, как у кошки, глазами, в белой форменной шапочке Красного Креста. Она поправила марлевую маску на довольно большом носу, разгладила белоснежный фартук, надетый поверх отглаженной серой униформы, и пристально посмотрела на мою докторскую сумку.

– Я не врач, – произнесла я. – Я просто сложила в эту сумку книги из библиотеки. – Я снова натянула марлю на рот и нос. – Это была сумка моей мамы.

– А-а.

Она моргнула с таким видом, как будто не знала, как реагировать на такое сообщение.

Я решила попробовать представиться чуть иначе.

– Меня зовут Мэри Блэк, – произнесла я, опуская свое второе имя «Шелли», чтобы избежать ассоциаций с Франкенштейном и Германией в здании Американского Красного Креста. – Я хотела бы помогать этим людям.

Она осмотрела меня с ног до головы – от детской белой ленты, которой я собрала волосы на затылке, до поношенных скаутских ботинок с полуразвязавшимися шнурками.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать. С половиной.

– Этого маловато для того, чтобы помогать некоторым из этих парней, учитывая их состояние. Большинство наших волонтеров – это замужние женщины, уже кое-что повидавшие в этой жизни. Они родили детей. Потеряли мужей.

– Я только что похоронила юношу, который значил для меня все, мэм. Я видела синие, как ежевика, трупы, лежащие на лужайках перед домом. Меня незачем от чего-либо защищать. – Я перехватила тяжелую сумку другой рукой. – Я устала сидеть дома и ничего не делать.

Она сглотнула.

– Хорошо. Ты готова разносить солдатам еду и следить за тем, чтобы им было удобно? Помогать им писать письма, ну и все прочее?

– Да.

Она подошла ближе и понизила голос:

– Некоторым из них ампутировали руки или ноги, у некоторых под бинтами скрываются обезображенные ранениями лица. Ты можешь увидеть изуродованные, искалеченные лица. Уверена, что справишься?

– Абсолютно.

– Что ж, хорошо. Можешь отводить глаза, но пытайся не проявлять отвращения. Наша задача – помочь им выздороветь, создав максимально доброжелательную атмосферу.

– Я понимаю. – Я украдкой обвела взглядом раненых. – Можно спросить, почему у многих обезображены лица? Это из-за взрывов снарядов?

– Говорят, это из-за пулеметного огня. Солдаты часто из любопытства приподнимают голову, выглядывая из окопа: думают, что успеют увернуться от пуль. Но увернуться от шквального пулеметного огня просто невозможно. – Она оглянулась через плечо. – Здесь есть несколько человек, которым ампутировали левую руку. Все из-за того, как они располагались в окопе, готовясь к стрельбе. Их кости разлетаются на крохотные осколки, и иногда наручные часы оказываются внутри раны. Спасти конечность не удается.

Я не поморщилась, потому что чувствовала, что она меня проверяет, и была исполнена решимости доказать, что справлюсь с любыми ужасами.

– С чего мне начать?

Стуча каблуками, она подошла к плетеной коричневой корзине на одном из столиков.

– Я как раз собиралась разносить овсяное печенье. Почему бы тебе не попробовать это сделать? – Она подала мне корзину. – Видит Бог, этим парням, наверное, будет приятно получить угощение из рук хорошенькой молодой девушки. Только следи, чтобы никто из них не позволял себе никаких вольностей.

Я продела руку в ручку корзины и вдохнула аромат овсяного печенья и жареных орехов – божественное сочетание, которое смягчило прогорклый вкус у меня во рту.

– С какой части зала мне лучше начать? – спросила я.

– Это не имеет значения. Они все нуждаются в ободрении. Если общение с ними будет даваться тебе слишком тяжело, приходи на кухню. Там всегда можно помочь что-нибудь печь или сворачивать бинты.

– Я справлюсь. Спасибо.

Я поставила свою черную сумку у входной двери и направилась в центр зала, стараясь держаться как можно увереннее.

«С чего мне начать, откуда?» – думала я, пытаясь решить, где мое появление будет нужнее. Я наобум повернула направо.

Первые двое молодых людей, к которым я подошла, сидели в больших кожаных креслах, читая старые экземпляры «Сатердей ивнинг пост». Мне запомнилась фотография клоуна на одной из страниц газеты, вышедшей еще в мае или июне. У черноволосого парня, читавшего этот выпуск, не было обеих ног, и его брюки были зашиты, скрывая культи. У второго парня, красавчика с золотисто-каштановыми волосами и серыми глазами с поволокой, было забинтовано левое запястье – в месте, где должна была находиться его кисть. Незажженная сигарета свисала из покрытых шрамами пальцев уцелевшей руки.

– Хотите печенья? – спросила я у черноволосого.

Смуглая кожа и темные глаза, которые просияли, когда он увидел меня рядом с собой, выдавали его мексиканское происхождение.

– Да, спасибо, – ответил он.

Я подала ему одно из овсяных печений, борясь с желанием перевести взгляд на его культи.

– Пожалуйста.

– Спасибо, – еще раз поблагодарил он и развязал верхние тесемки защитной маски, под которой обнаружилось круглое мальчишеское лицо с розовым шрамом затянувшейся раны на подбородке. – Вы гораздо моложе всех дам, которые здесь нам обычно помогают, – добавил он. – Qué bonita[9]9
  Какая красивая (исп.).


[Закрыть]. Очень хорошенькая.

– Спасибо.

– Это тебе спасибо, querida[10]10
  Дорогая (исп.).


[Закрыть].

– Вы должны простить Карлоса, – произнес второй парень с кривой усмешкой, видневшейся в круглом отверстии, которое было вырезано в центре его маски. – Его накачивают морфием, чтобы он не чувствовал…

Он указал сигаретой на отсутствующие ноги Карлоса.

– Он до сих пор воображает себя мексиканским любовником.

– Я гораздо больше мужчина, чем ты, Джонс.

– Сказал парень без ног, – усмехнулся блондин.

– Не смешно, дружище. Ты просто ревнуешь, потому что девушки обращают на тебя меньше внимания. – Карлос откинулся на спинку кресла и широко улыбнулся, глядя на меня снизу вверх. – Сделай нам, истосковавшимся по любви мужчинам, одолжение, querida. Сними свою маску. Позволь нам увидеть все твое красивое личико.

– Вам незачем его видеть.

– Но мне это необходимо, – возразил Карлос.

– Вас постигнет жестокое разочарование. – Я взяла из корзины еще одно печенье. – Под моей маской скрываются огромные бородавки и торчащие вперед зубы.

– Не дразни нас. – Карлос умоляюще посмотрел на меня своими большими карими глазами. – Мы изголодались по женскому вниманию, querida. На секундочку.

– Боюсь, что не могу. – Я протянула печенье, которое держала в руке, его другу Джонсу. – Вы будете?

– Нет. – Светловолосый парень сунул сигарету в рот через отверстие в маске. – Но я бы с удовольствием закурил.

Он приподнял свои узкие бедра и, поморщившись, выдернул из заднего кармана брюк картонный пакетик со спичками. Его вторая рука – та, у которой не хватало кисти, – безжизненно лежала на его левом бедре.

– Вы же знаете, что это вредит вашим легким, – произнесла я, кивая на его сигарету. – И если эти маски действительно помогают защищаться от гриппа, то эта дырка в вашей маске также не принесет вам ни капельки пользы.

– Ты моя тетя Герти, что ли? – Он вскинул голову и прикусил кончик сигареты. – Бьюсь об заклад, ты также участвуешь в крестовом походе за благородное дело запрета бухла.

– Я всего лишь в курсе того, как не оказаться в могиле раньше положенного времени. – Я вернула отвергнутое им печенье в корзину. – Чтобы выздороветь, вы сами должны о себе позаботиться. Вы еще молоды. Вам, наверное, лет девятнадцать? Двадцать? Не больше двадцати одного.

– Просто зажги мне спичку, – произнес он, в упор глядя на меня и не выпуская из губ задрожавшую от их движений сигарету. – Эта сигаретка – единственное, что удерживает меня от того, чтобы не пустить себе пулю в лоб.

Его серые глаза обдали меня таким холодом, что мне стоило больших усилий сохранить самообладание. Опустив корзину на пол, я помогла ему прикурить. При этом мои руки дрожали, как если бы это была взрывчатка, готовая рвануть в любой момент.

Он выдохнул дым вбок из-под маски, и его взгляд смягчился.

– Спасибо. Ты прелесть.

– Пожалуйста. – Я посмотрела на его здоровую руку. – Эти шрамы остались после войны?

Он выдохнул еще одно белое облако.

– Колючая проволока. Мы разматывали и раскладывали ее между нами и вражескими окопами, и она была действительно адски колючей. Так что я вернулся домой весь исколотый.

Я проигнорировала его черный юмор и наклонилась за корзиной, чувствуя, как его взгляд буквально прожигает мою макушку.

– Я бы протянул тебе руку помощи, милашка, – произнес он, – но она осталась у фрицев.

– Хватит, Джонс. – Карлос опустил свое недоеденное печенье. – Не обращай на него внимания, querida. У него странное чувство юмора.

Я подняла корзину. Джонс смотрел на меня в упор, затягиваясь сигаретой. Я отвернулась и отошла от этих парней, ссутулившись еще больше, чем раньше. В моей походке уже не было прежней уверенности. Пронзительная горечь, исходящая от юноши, была мучительнее, чем запах керосина.

На лицах остальных солдат, к которым я подходила, вспыхивала такая надежда, как будто я действительно могла им помочь своим печеньем. Они приветствовали меня обезображенными забинтованными лицами, пустыми рукавами вместо рук, заживающими ожогами, свежими шрамами, едва прикрытыми красной коркой новой кожи, костылями, культями, скрученными ревматизмом пальцами, заставляя меня чувствовать неописуемую усталость, от которой начали ныть даже мои собственные мышцы.

В отличие от Джонса, остальные парни были вежливы и милы, негромко благодаря меня за угощение.

Я подошла к юноше, у которого не было левых руки и ноги. Скрытая бинтами и марлевой маской, его голова представляла собой пазл из перекрещенных слоев марли, окутавших более семидесяти пяти процентов его лица. Он мирно спал в одном из кожаных кресел, склонив голову вправо и размеренно дыша в такт вздымающейся и опадающей груди.

– Этот находится в объятиях морфина, – произнес мужчина, сидевший в кресле напротив парня, – седеющий солдат с повязкой на глазу. – Я съем его печенье.

– Я приберегу его и отдам ему, когда он проснется, – ответила я.

– Он может проспать еще пару часов.

– Если бы вы спали так мирно, как он, – возразила я, подавая мужчине его долю, – то, наверное, расстроились бы, узнав, что кто-то съел ваше печенье?

Мужчина опустил маску, демонстрируя грустную улыбку.

– Я бы отдал гораздо больше, чем печенье, чтобы иметь возможность спать так мирно, как это делает он, маленькая мисс.

– Вы плохо спите?

– Да, с тех самых пор, как меня бросили в окопы к крысам.

Я достала еще одно печенье и положила ему на ладонь.

Он похлопал меня по локтю.

– Спасибо, мисс. Я никому не расскажу.

– Попробуйте выспаться, – ответила я. – Вы больше не в окопах.

Далее я остановилась у стола, за которым трое молодых людей играли в покер. Их раны были менее очевидны, хотя к спинке стула самого невысокого из этой троицы была прислонена пара костылей. Их позы были более непринужденными и расслабленными, чем у остальных выздоравливающих солдат, и им приятно было прикасаться к моим пальцам, когда я подавала им угощение.

– Спасибо, синеглазка.

– Премного благодарен, малышка.

– Какая же ты милашка.

Самый высокий из группы, уродливый мужчина с выпирающим адамовым яблоком, пропел мне: «Милая малышка». Я покраснела и поблагодарила его, мечтая, чтобы он замолчал. Парень с вьющимися рыжими волосами и забинтованной ногой, сидевший в соседнем кресле, опирался лбом о ладонь и беззвучно плакал.

– Хотите печенья? – спросила я у него, пока мистер Пугало продолжал петь у меня за спиной.

Парень не ответил. Он даже не повернул голову в мою сторону. По его прикрытой маской щеке скатилась слеза, тут же впитавшаяся в марлю.

Мистер Пугало оборвал свою серенаду на полуслове.

– Это Малрони. Он плачет все время, и это чертовски малоприятное зрелище. Вам лучше отойти и не смотреть на него.

Я склонилась к плачущему солдату и положила ладонь на его руку.

– Я знаю, как ты себя чувствуешь. Мир и меня постоянно испытывает на прочность.

Наши взгляды встретились.

– Может, ты хотел бы на какое-то время забыть о своих бедах? – спросила я. – Я с радостью принесу тебе книгу – могу ее почитать. Может, мы оба ненадолго отвлечемся от реального мира.

Он кивнул.

– Может быть, что-то смешное?

Он снова кивнул, уже энергичнее.

– Я сейчас.

Я положила ему на колени печенье и отправилась на поиски уже знакомой мне сотрудницы Красного Креста.

В здание входили дамы, чтобы приступить к дневной вахте по оказанию помощи – поток надушенных и накрахмаленных белых блузок, шляп с перьями, завитых волос и драгоценностей.

– Вы не знаете, есть ли здесь книги, которые можно было бы почитать солдатам? – спросила я у них.

Высокая стройная женщина, с виду ровесница тети Эвы, поманила меня наманикюренным пальцем.

– Иди сюда, дорогая. Как мило, что юная девушка готова пожертвовать своим временем. – Она подвела меня к помятой коробке, задвинутой под один из столов, и вытащила ее наружу. – Эти книги принесли только вчера.

Я опустилась на колени и принялась перебирать пыльную груду книг в тканевых переплетах. Чосер. Милтон. Толстой. Мелвилл. Хоторн. Баньян. Ни одна из этих книг не могла подбодрить этих нуждавшихся в утешении людей.

Мое внимание привлекла книга на самом дне коробки: «Приключения Тома Сойера».

– Ага! Вот это то, что нужно.

Я извлекла роман Твена в красном переплете из-под кипы других книг. Он был в довольно неплохом состоянии.

– Сказки для детей? – спросила дама тоном, по которому было ясно, что она презрительно наморщила скрытый маской нос.

– Не хотелось бы читать им ничего грустного. – Я выпрямилась. – И я сомневаюсь, что кому-то из них понравится слушать мрачные истории о пытках людей и трагических женских судьбах. Пусть слушают о Томе и Геке.

Сунув «Тома Сойера» под мышку, я одолжила у игроков в покер свободный стул и вернулась к столу с рыдающим кудрявым солдатом.

– Глава первая, – удовлетворенно вздохнув, прочитала я. – Том играет, дерется и прячется…

Воцарившаяся тишина заставила примолкнуть даже картежников. Раненые повернулись в мою сторону и подняли головы. Солдаты, находившиеся в непосредственной близости от меня, – все до единого – навострили уши, слушая «сказку для детей».

Пока дамы скользили по комнате и наливали чай в чашки из тонкого фарфора, не проливая ни капли, солдаты и матросы сидели, опершись на подлокотники своих кресел, и хохотали над проделками Тома Сойера. Взрывы их смеха раздавались вокруг меня, с каждой главой становясь все громче, и я подумала: «Может быть, я приношу какую-то пользу. Может быть, Стивену было бы приятно узнать, что я помогаю таким, как он. Может быть, папа гордился бы мной».

– «Глава четвертая: хвастовство в воскресной школе»… «Глава шестая: Том встречает Бекки»…

Я читала и читала, пока у меня не пересохло в горле. Потом выпила воды и почитала еще немного. И канарейки, и дамы, и этот тухлый вкус страдания – все исчезло за домом тети Полли с побеленным забором и островом, на котором Том и Гек воображали себя пиратами.

– «Глава десятая: страшное пророчество воющего пса»…

Несмотря на пользу, которую я, похоже, приносила, часть комнаты, где курил в своем кресле юноша по имени Джонс, продолжала меня угнетать. Он казался темным пятном на нежной ткани, и я против воли время от времени бросала взгляд в его сторону.

И только прочтя уже почти сто страниц, я смогла наконец понять, почему он меня так беспокоит.

Джонс, похоже, был умен. То, как он всегда был готов пошутить – несмотря на то что его шутки по большей части были довольно мрачными, – указывало на острый ум. Это говорило о том, что он мог быть человеком, с которым я вполне могла бы дружить, если бы он не был так погружен в свои переживания. Возможно, он когда-то был достаточно мягким, чтобы любить девушку. Возможно, он обнимал эту девушку накануне отъезда в учебный лагерь и дрогнувшим голосом обещал ей: «Со мной все будет хорошо».

Он беспокоил меня потому, что если бы сейчас Стивен сидел в этом кресле вместо Джонса, тоже мог бы поразить меня ледяным взглядом человека, который теперь знал то, что ни за что на свете не должен был узнать.

В четыре тридцать я попрощалась со своей аудиторией и пошла к двери за докторской сумкой.

По мере приближения к выходу мои шаги замедлились. Мои ноги стали ватными от того же чувства неудовлетворенности, которое преследовало меня в студии мистера Дарнинга. Я совершенно ничего не сделала для Стивена. Я боялась задавать волнующие меня вопросы из опасения расстроить этих людей.

Я остановилась как вкопанная.

Повернулась к человеку в зале, который говорил со мной честнее всех, и пошла к нему.

– А, к нам вернулась тетя Герти.

Джонс вращал в пальцах незажженную сигарету, как дирижерскую палочку.

– Мне кажется, ты не боишься быть честным. – Я остановилась перед ним. – Мне нужно задать тебе вопрос о войне.

Сквозь дыру в маске я увидела, как застыли, сжавшись, его губы. Стиснув кулаки и отгоняя страх, я продолжила:

– Что бы ты подумал, если бы какой-то солдат сказал тебе, что во Франции его терзали птицы? – Я переступила с ноги на ногу. – Что бы это означало для того, кто там побывал?

Он продолжал изучающе смотреть на меня своими проницательными, наблюдательными глазами, которые, казалось, не моргали.

– Я бы сказал: держи свои кошмары при себе, парень. Это не то, что следует обсуждать с другими людьми.

– Ты бы подумал, что это просто кошмары?

– Если бы я произнес вслух хотя бы половину из того, что терзает меня во сне, на меня мгновенно надели бы смирительную рубашку. И я гарантирую, что все парни, которые находятся в этом здании, думают точно так же.

Я обвела взглядом всех остальных мужчин и ощутила тревогу настолько сильную, что меня охватила дрожь. В попытке успокоиться я сделала вдох и снова обернулась к Джонсу:

– Значит, там не было ничего, напоминающего птиц-убийц? Ничего, что могло бы удерживать солдата в беспомощном состоянии?

– Не знаю. – Он положил правую ногу на левую и прикусил кончик сигареты. – Реальность и кошмары имеют удивительную способность переплетаться и сливаться в одно целое, когда люди сражаются за матушку-землю.

Он дернул ногой и спросил, не сводя с меня взгляда:

– Почему ты хочешь все это знать? Кто говорит тебе, что его удерживают птицы?

Я прикусила нижнюю губу, не решаясь ответить.

Он коротко усмехнулся.

– Ты ничем не лучше врачей, верно? Они тоже хотят знать, что происходит у нас в головах, но смертельно боятся ответов. Возможно, тебе не стоит спрашивать о том, с чем твой наивный женский мозг справиться не в состоянии. Возвращайся к своим подружкам – продолжайте стегать одеяла, устраивать чаепития или что там еще вас всех интересует.

Настала моя очередь устремить на него немигающий взгляд.

– Мне это говорит мертвый парень, – произнесла я. – Мертвый солдат.

Его взгляд на мгновение стал чуть менее холодным.

– О чем ты говоришь?

– Видишь ли, война настигает даже нас, наивных женщин. И некоторые из нас даже пытаются покончить с собой, подобно тому как, по твоим словам, это хочется сделать тебе. Уверяю тебя, что оно того не стоит. Сердечная и физическая боль слишком мучительна, и мне это известно не понаслышке. Поэтому не делай этого.

Я повернулась и вышла из здания.