Текст книги "Во власти черных птиц"

Грейси покачала головой:

– Я навещаю ее каждый день. Она хватает меня за руку и бормочет что-то о яде, выстреле и своем мощном снотворном. Иногда она ведет себя тихо и тогда становится похожа на маленькую растерянную девочку. Мне очень хотелось бы ей помочь. Не знаю, что мне сделать, чтобы она смогла к нам вернуться.

Я сдвинула брови.

– Почему она говорит о яде?

– Не знаю. – Грейси промокнула лицо платком. – Возможно, Стивен сначала пытался отравиться.

– Ты уверена, что, когда Стивен умер, в доме больше никого не было? – спросила я.

– Абсолютно. Грант и Джулиус были в Сан-Диего.

– Они не могли отправиться на Коронадо после того, как ты легла спать?

– Нет. Паромы ночью не ходят, а объезжать бухту в темноте слишком долго и рискованно. Полуостров, ведущий на Коронадо, – это всего лишь узкая полоска суши. – Она вытерла слезы и зацепила парик, который снова перекосился. – Полиция подтвердила, что это было самоубийство, но Джулиус заплатил им, чтобы они помалкивали и не опровергали его заявление о том, что все это время Стивен находился во Франции. Из-за того что могильщики не успевают хоронить умерших от гриппа, мы отложили его погребение больше чем на неделю. Это позволило Джулиусу сообщить всем, что мы ждем, пока тело Стивена доставят домой. Это все было так ужасно.

Грейси сжала платок в руках.

– Просто немыслимо потерять близкого человека в таком юном возрасте. Но когда после этого приходится лгать об обстоятельствах его смерти и наблюдать за тем, как его мать сходит с ума от горя… Мэри Шелли, я не знаю, что мне делать. Стивен все еще здесь? Он согласится поговорить со мной и простить меня за то, что я участвовала в этом фарсе о герое войны?

Я закрыла глаза и глубоко вдохнула дым, проникающий в мои легкие и под мою кожу. Невыносимая тяжесть легла мне на спину.

– Стивен, – прошептала я ему и почувствовала, что пальцы тети соскользнули с моих плеч. – Я знаю, как мучительно тебе все это слышать, но теперь ты знаешь, что случилось на самом деле. Можем ли мы сделать для тебя что-то еще, что помогло бы тебе упокоиться? Хочешь ли ты, чтобы я сказала твоей кузине что-то еще, прежде чем…

Мой язык обожгла ярость. Неожиданно мои ноги и все мое тело начала бить крупная дрожь, а окно у меня за спиной застучало в такт моим движениям. Вскоре все предметы на стенах – от часов с кукушкой до полочки со специями – тряслись и дребезжали, как будто какая-то живая душа пыталась высвободиться, сорвавшись с крючка, и я ничего не могла сделать, чтобы унять эту дрожь.

– Стивен? – проскулила Грейси.

– Я этому не верю, – зарычал он так близко ко мне – близко-близко. – И совершенно точно знаю, почему моя мать говорила о яде.

Его гнев горел у меня в венах, и его голос стал таким хриплым, будто принадлежал другому человеку.

– Черные птицы вливают его мне в горло.

– Мэри Шелли, прекрати! – взмолилась тетя Эва.

– Стивен? – спросила Грейси. – Стивен, мне жаль, что мы не смогли тебе помочь. Так жаль.

– Скажи ей, Шелл, – произнес Стивен, перекрикивая какофонию дребезжащего стекла и стонущих в месте стыков газовых труб. – Скажи ей, что я себя не убивал. Скажи ей, что кто-то вливает мне в горло яд. Они меня убивают. Они не прекращают меня убивать.

Оконное стекло треснуло, положив конец моим конвульсиям.

Дрожь прекратилась.

В комнате воцарилась тишина.

Тетя Эва с глухим стуком упала на пол. Кожа Грейси приобрела болезненный зеленоватый оттенок. Она покачивалась, и казалось, также вот-вот потеряет сознание. Она схватилась за край стола и прижалась лбом к его крышке в попытке удержаться от обморока.

Я их отлично понимала, поскольку и сама едва не потеряла сознание.

Потому что голос Стивена не обжигал мне ухо и не раздавался неподалеку от меня. Его крик не предназначался исключительно для меня и не звучал в замкнутом пространстве моего мозга.

Его голос – его настоящий низкий голос – исходил непосредственно из моего рта.

Глава 26. Солдатское сердце

Я ждала на холодном полу возле комнаты тети Эвы, закрыв лицо взмокшими ладонями. Грейси помогла мне привести тетю в чувство и довести ее до постели, но после этого она просто замкнулась. Она вышла из дома, устремив пустой взгляд в пространство.

На меня волнами накатывала дурнота, но я изо всех сил сопротивлялась ей, сосредоточенно сопоставляя заявление Грейси о том, что Стивен покончил с собой, с его историей о черных птицах. Возможно, он застрелился потому, что считал, что его преследуют птицы с поля боя, явившиеся к нему домой? В таком случае почему как Стивен, так и миссис Эмберс говорят о яде и отравлении?

– Что, если его убила собственная мать, чтобы положить конец его страданиям? – вслух спросила я у самой себя.

Эта версия прочно засела у меня в мозгу; от напряжения на лбу у меня пульсировала вена. Сама мысль об этом заставляла меня мучиться чувством вины. И все же… Что, если миссис Эмберс не хотела, чтобы ее сын страдал? Что, если именно поэтому после его смерти ее пришлось увезти из дома? Возможно, рассудок Стивена трансформировал его мать в чудовищное существо, защищая его от правды.

Чья-то рука толкнула меня сзади в плечо.

– Ты сейчас кто?

Я заморгала, пытаясь проснуться, и обнаружила, что надо мной стоит моя тетя, сжимая в руках распятие на манер бейсбольной биты. Длинные тени, вытянувшиеся на полу за ее спиной, указывали на то, что день клонится к вечеру.

– Надеюсь, ты не собираешься меня этим ударить? – спросила я.

– Ты Мэри Шелли?

– Да, это я. Пожалуйста, опусти эту штуку вниз.

Ее руки с распятием в руках немного расслабились, но лицо оставалось напряженным.

– Я не хочу, чтобы ты здесь сидела.

– Тебе лучше?

– Иди к себе и ложись в постель. Я схожу за водой для себя, а заодно и для тебя.

– Хорошо. Спасибо.

Я добрела до своей спальни и упала на кровать лицом вниз.

Тетя Эва спустилась на первый этаж и начала возиться в кухне – хлопать дверцами шкафчиков и громко возмущаться лопнувшим оконным стеклом. Громко топая, она вернулась наверх и плюхнулась на мою кровать с такой силой, что матрас заходил ходуном.

– Больше никогда не говори его голосом.

Расплескивая воду, она поставила стакан на тумбочку.

Я зарылась лицом в пуховую подушку.

– Грант выглядит достаточно сильным, и его можно было использовать, чтобы избавиться от того, кто компрометирует всю семью.

– Стивен покончил с собой. Ты слышала, что сказала Грейси, – когда мать его обнаружила, у него в руке был пистолет. Я понимаю, очень трудно представить себе, что мальчик, которого ты знала так хорошо, оказался способен на такой поступок, но, судя по всему, к тому времени, как попал домой, он изменился до неузнаваемости.

– Я не верю, что он покончил с собой. Считаю, что они его убили.

– Никто не совершает убийства ради сохранения репутации.

– Они не знали, как с ним быть. – Я повернула голову, пристально взглянув на нее и на распятие. – Как ты думаешь, мать могла бы убить собственного сына, чтобы избавить его от страданий?

– Нет! – Ее глаза стали огромными. – Как ты можешь такое допускать? Я уверена, что миссис Эмберс до самого конца надеялась на выздоровление Стивена. Пожалуйста, Мэри Шелли, я не хочу, чтобы он продолжал к тебе приходить. Скажи ему, чтобы держался подальше. Скажи ему, если у него сохранилась хоть капля порядочности, пусть оставит тебя в покое.

– Я не могу его отпустить, пока не выясню, почему он до сих пор не ушел.

– Это выглядело так, как если бы в тебя вселился сам дьявол.

– Это был не дьявол.

– Он был далеко не ангелом.

Я протяжно выдохнула через нос.

– Знаешь, что сказал мне о чудовищах и демонах мой отец?

Она покачала головой:

– Боюсь даже представить себе мнение твоего отца по этому поводу.

– Он сказал, что самыми ужасными чудовищами в этом мире являются люди. – Я облизнула пересохшие губы. – Мне было страшно это слышать, но это многое объясняет. Мы совершаем ужасные поступки по отношению друг к другу.

Я еще глубже зарылась щекой в подушку.

– И знаешь, что самое странное относительно убийств, войн и насилия?

– О, Мэри Шелли, прошу тебя, перестань говорить о таких вещах.

– Самое странное то, что они полностью противоречат всему, чему взрослые учат детей. Не делай другим больно. Решай проблемы переговорами, а не кулаками. Делись своими вещами. Не бери чужого без спросу. Будь вежлив. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой. Почему матери и отцы тратят столько времени, обучая всему этому своих детей, если сами взрослые этим наставлениям не следуют?

Тетя Эва оперлась подбородком на перекладину распятия.

– Не все взрослые забывают эти уроки.

– Не все, но многие. Если Стивена кто-то убил, то этот человек поступил с ним не так, как он хотел бы, чтобы поступили с ним. А те парни, которые арестовали моего отца, прежде чем утащить прочь, били его в живот. Закон о борьбе со шпионской деятельностью и без этого позволял им забрать его у меня, но они еще и причинили ему боль, чтобы преподать ему урок. Когда они перестали его избивать, он упал на колени и даже дышать не мог.

– В военное время действуют другие правила.

– Вот об этом я и говорю. Если бы все жили по усвоенным с детства правилам, войн не было бы. Даже четырехлетний ребенок смог бы понять, как глупо ведут себя взрослые люди, если объяснить ему, что такое война, на доступном ему языке. Мальчик по имени Германия начал хулиганить на детской площадке и избил девочку по имени Бельгия, прежде чем напасть на малыша по имени Франция. Затем Англия попыталась побить Германию, чтобы помочь Франции и Бельгии, а когда это не сработало, позвали парнишку по имени Америка, на которого тоже все набросились с кулаками.

Тетя опустила распятие на колени.

– Все не так просто. В войну вовлечены Африка и Россия. Германия и Англия вступили в соперничество за обладание более мощным военным флотом. Сербы совершили убийство эрцгерцога Фердинанда… Все это невозможно перевести на детский язык. И все это лучше не произносить при посторонних. Именно за это твоего отца посадили в тюрьму. – Она наклонилась ко мне. – Тебе необходимо понять: когда-то он был таким, как Стивен. В этом источник его гнева.

У меня похолодели руки и ноги.

– О чем ты говоришь? В чем он был таким, как Стивен?

– Во время испано-американской войны это состояние называлось солдатским сердцем, а теперь о нем говорят как о боевом шоке или боевой психической травме. Речь идет о необъяснимом воздействии войны на разум человека. Твой отец все еще страдал от него, когда познакомился с твоей матерью.

Я приподняла плечи и вскинула голову:

– Ты уверена? Я никогда не замечала ни малейших признаков…

– Я помню, как он приходил повидаться с твоей матерью. Мне было лет семь. Мы все беседовали о чем-то, не имеющем ни малейшего отношения к войне, и он как будто отключался. Он мог по пять минут смотреть в пространство перед собой, не произнося ни единого слова. Твоя мать брала его за запястье, проверяла его пульс, окликала по имени, и он постепенно выходил из этого состояния и спрашивал, о чем мы только что разговаривали. – Тетя Эва выпрямилась и отложила распятие в сторону. – Моих родителей беспокоили отношения сестры с ним. Они считали, что она путает участие к больному человеку с любовью, и опасались, что она считает его вызовом своему врачебному профессионализму.

– Но они и в самом деле любили друг друга, верно?

– Уверена, что они любили друг друга. Со временем твоему отцу стало лучше и они выглядели счастливыми. Его собственный отец заставлял его много работать в этом своем магазине, чтобы обеспечить строгий распорядок дня. И конечно же, брак его очень воодушевил. Но эпизоды отрешенности прекратились лишь после твоего рождения. Возможно, он осознал, насколько ты для него важна, и боялся тебя потерять.

Я изумленно вздохнула и снова опустила голову на подушку.

– Значит, если бы семья Стивена дала ему шанс и предоставила помощь, он тоже мог бы со временем выздороветь.

– Его семья его не убивала.

– Но…

– Нет. – Она положила ладонь мне на спину. – Он умер потому, что хотел умереть. Ты ничем не можешь ему помочь. Я знаю, что это звучит жестоко, но он сам решил уйти. И ему незачем постоянно сюда возвращаться.

Я провалилась в неглубокий сон, после того как тетя Эва перестала поглаживать меня по спине и вышла, оставив в одиночестве. Мне снова снилось окровавленное небо. У меня в голове гремели выстрелы, и мир надо мной заливало темно-красными брызгами. Я просыпалась от тяжести опустившейся мне на грудь птицы, но не видела ничего и лишь ощущала привкус дыма и меди во рту, а со стены у изножья кровати на меня смотрели фотографии Стивена.

Эти фотографии. «Тело» и загадочная РОМПОТИС.

– ТИС, – прошептала я, пытаясь занять свой мозг расшифровыванием анаграммы под вспышкой молнии и избавиться от кровавых видений. – РОМ… Нет, все это нисколько не походит на название. Это полная бессмыслица. Все бессмыслица. Надо еще поработать над моим планом…

Я снова проваливалась в сон, где меня преследовал все тот же кошмар, подобно бесконечно прокручиваемой киноленте.

Когда темнота поглотила дневной свет и я уже не могла выносить все эти сны, села на кровати, зажгла масляную лампу и стряхнула с себя сон.

«Думай, Шелл, думай, – отчетливо произнесла я собственным голосом. – Заново запиши все, что тебе известно. Ты можешь это сделать».

Достав из ящика лист бумаги, я взялась за работу.

Суббота, 19 октября

1. Стивен запаниковал из-за самолета и ударил свою мать ногой, когда я пришла к десяти утра для снимка в студии.

2. Травма миссис Эмберс так напугала Джулиуса, что он, несмотря на эпидемию, рискнул отвезти ее в больницу (Возможно, после того, как Стивен ударил мать, его брат еще сильнее захотел от него избавиться?)

Воскресенье, 20 октября

1. Джулиус приехал домой к Гранту и Грейси около одиннадцати вечера и сказал, что, сойдя с последнего парома, он немного выпил в баре.

2. Между одиннадцатью вечера и следующим утром Джулиус и Грант предположительно посетили опиумный притон.

3. Тем временем миссис Эмберс находилась в своей постели на Коронадо, предварительно приняв таблетку снотворного.

Понедельник, 21 октября

1. Утром Грейси обнаружила Джулиуса на полу своей гостиной.

2. Грант отвез Джулиуса домой.

3. Джулиус вручил мне «спиритуалистическое фото» и сказал, что Стивен пал смертью храбрых.

4. Миссис Эмберс выкрикнула наверху имя Стивена.

Ключевые наблюдения/вопросы:

1. Приготовил ли Джулиус фото до смерти Стивена, зная, что после травмы, полученной их матерью, его либо убьют, либо упекут в психлечебницу? Грейси сказала, что Джулиус собирался рассказать о том, что его брат погиб, если его состояние начнет ухудшаться.

2. Почему в ту ночь снотворное миссис Эмберс было таким сильным? Возможно, кто-то дал ей двойную дозу?

3. Что было известно миссис Эмберс о пистолете или яде? Приняла ли она снотворное у себя в комнате или находилась рядом со Стивеном?

Внизу страницы я записала вопрос, который мучил меня все это время, но ответа на который я не находила, что приводило меня в полное отчаяние:

КАК УМЕР СТИВЕН ЭМБЕРС?

Глава 27. Самые мрачные моменты

Мы с тетей Эвой в полном молчании поужинали луковым супом, и я вернулась в постель, где читала Жюля Верна, пока у меня не смежились глаза.

Мне снились маленькие мальчики, игравшие на гробах перед домом могильщика. Мухи жужжали вокруг их коричневых фуражек, а они карабкались на четыре зловонных гроба, делая вид, что выслеживают немцев. На этот раз они распевали детскую песенку о шестипенсовике.

 
Король был в казначействе, деньги считая,
Королева – в гостиной, хлеб с медом поедая,
Служанка в саду трудилась на износ,
Когда спустился черный дрозд и откусил ей нос.
 

Я вздрогнула и проснулась, потому что мне снова почудилось, что у меня на груди сидит птица, наблюдая за тем, как я сплю.

Я повернулась на бок, моргнула, но в моей освещенной тусклым светом масляной лампы спальне не было никого и ничего. Ничто не пыталось расплющить мои легкие, мешая им свободно вдыхать и выдыхать воздух. Фотографии Стивена спокойно и неподвижно висели на стене напротив.

И все же воздух горел его присутствием.

Я услышала звук – что-то мокрое хлюпнуло на простыню у меня за спиной. Я плотно зажмурила глаза. Мне было страшно оглянуться, потому что за открытым окном не слышалось звуков дождя, а значит, крыша протекать не могла.

Я насчитала еще пять капель, прежде чем позади меня послышался удрученный голос Стивена:

– Пожалуйста, оставь меня у себя, я больше не могу этого выносить.

Я продолжала лежать с закрытыми глазами.

– Мы скоро со всем этим разберемся, так что ты наконец сможешь обрести покой. Мы уже очень близко.

– Я себя не убивал.

– Знаю.

– Они меня убивают.

– Знаю. – Я зажмурилась еще сильнее. Какая-то теплая жидкость просачивалась сквозь простыни, и моя ночная сорочка уже была абсолютно мокрой, но я продолжала говорить с ним, борясь со страхом. – Стивен, тебе не кажется, что одна из черных птиц похожа на твою мать?

Еще три капли.

– Что?

– Когда тебя травят, твоя мать тоже там?

– Нет.

– Ты уверен?

– Ее там нет.

– Как насчет твоего брата и кузена?

– Это черные птицы. Огромные злобные существа. Я вижу их клювы – огромные светящиеся ножницы, способные изрезать в клочья.

– Ты все время так говоришь, но я не понимаю. Мне нужно прикоснуться к тому месту, где ты…

– Нет – они разорвут тебя на куски. Шелл, не смей и близко подходить к этой кровати. Ты их увидишь.

– Я хочу их увидеть. Я хочу знать, кто это с тобой сделал.

– Пожалуйста, не надо. – Он так вздрогнул, что даже матрас качнулся. – Не ходи в мою комнату. Поклянись мне, что ты этого не сделаешь.

– Тогда скажи, что мне делать. Я не могу оставить тебя рядом. Это… страшно. Опасно. Я не могу этого сделать, Стивен. – Мои глаза наполнились слезами. – Я должна тебя отпустить.

Закрыв лицо дрожащими пальцами, я расплакалась.

Стивен тоже плакал – я слышала, как он вздрагивает и шмыгает носом у меня за спиной, что заставляло меня рыдать еще отчаяннее, уткнувшись лицом в подушку.

– Не надо… – Его голос сорвался от плача. – Шелл, прошу тебя, не плачь…

– Я должна была остановить тебя в тот день и не пустить на войну. Я должна была что-то сделать.

– Ты ничего не могла сделать. Я уже подписал бумаги и должен был ехать.

– У нас должен был быть шанс снова быть вместе. Ты не мог умереть. Я потеряла все, что у меня было.

Слезы текли на подушку под моей щекой, пока она не промокла насквозь. А липкие и теплые капли, падавшие на кровать у меня за спиной на простыни, затекали мне под левый бок. Я откашлялась, пытаясь говорить спокойно:

– Стивен, ты ранен?

Он снова шмыгнул носом:

– У меня очень болит голова.

Я промокнула глаза уголком стеганого одеяла.

– Сейчас я встану с постели. Буду двигаться очень медленно.

– Не отпускай меня. Я еще не готов.

– Я просто хочу встать, чтобы увидеть, как ты выглядишь.

У меня будто кровь в жилах застыла. Чтобы подняться с кровати, мне пришлось преодолеть невыносимую тяжесть его печали. Но мне это удалось. Я выпрямилась.

Неслышно переступая ногами, я обернулась и встала лицом к нему.

– О, Стивен.

Я зажала себе рот ладонью и снова разрыдалась.

Кровь, густая и темная, почти черная, запеклась на его лице и рубашке. Я даже не могла разглядеть его глаза и рот – лишь разбитую голову. Он сидел ссутулившись, прислонившись спиной к стене, прижимая ладонь к левому виску, но алая струйка продолжала сочиться сквозь его пальцы, лужей собираясь на моих простынях.

У меня подкосились ноги. Я упала на колени и, опустив голову на коврик, пыталась отогнать черные точки перед глазами.

– Слишком поздно, – услышала я его голос будто в тумане; мне стало дурно. – Они здесь.

Темнота поглотила меня прежде, чем я успела увидеть, кто такие «они».

* * *

Часы внизу пробили полшестого утра.

Я открыла глаза и еще несколько минут лежала на полу, собираясь с силами. Затем я с трудом поднялась, покачиваясь, как новорожденный олененок.

Стивен исчез. Моя пустая постель выглядела чистой и белой – на ней не было ни единого пятна крови.

Но я помнила, как он выглядел.

Спотыкаясь, я вышла в темный коридор и, держась за стену, добрела до приоткрытой двери в спальню тети Эвы.

– Тетя Эва? Можно мне пока поспать с тобой?

Она не ответила, поэтому я вошла в неосвещенную комнату.

– Тетя Эва?

От ее кровати доносились странные хриплые вздохи, как если бы она плакала, пытаясь сдерживать рыдания.

– Ты его слышала? – спросила я у нее. Переступая ногами по невидимому в темноте полу, я пошла к ней. – Ты поэтому плачешь? Прости. Я пытаюсь его отпустить. Я знаю, что мне придется это сделать.

Она продолжала дышать все так же странно. У меня внутри все оборвалось. Эти звуки уже не походили на всхлипывание.

Она дрожала.

– О нет. – Я бросилась к ее тумбочке и чиркнула спичкой. – Боже мой!

Она свернулась в комочек под одеялами и дрожала так, как если бы все одеяла мира не были способны ее согреть. Ее лицо было пунцово-красным, и мокрые от пота волосы прилипли к щекам и губам. Глаза смотрели в пустоту.

Я закрыла рот и нос ладонью в попытке защититься, хотя микробы с таким же успехом могли быть на моей коже, как и роиться в воздухе. Догорающая спичка обожгла мне пальцы, поэтому я ее задула и зажгла еще одну, а затем приподняла стеклянную колбу ее масляной лампы, чтобы зажечь фитиль.

– Грипп проник в дом, – просипела она. – Уходи, пока он не настиг и тебя.

То, как она говорила о гриппе, как если бы он был одной из черных птиц Стивена, заставило меня похолодеть от ужаса.

– Тетя Эва, я должна тебе помочь.

– Уходи.

Я прижала ладонь к ее лбу.

– У тебя температура выше, чем у спички, которая меня только что обожгла.

– Не прикасайся ко мне. – Она попыталась оттолкнуть мою руку. – Собирай свои вещи и уезжай, пока он и до тебя не добрался.

– Мне больше некуда идти.

– Уходи. Уезжай. Убирайся прочь из этого дома.

Она зажмурилась от мучительного приступа дрожи, сотрясавшего ее так же, как Мэй Тейт, бившуюся в конвульсиях на полу нашего кабинета английского языка.

– Я приготовлю тебе чай и луковый суп…

– Уходи!

Она произнесла это с такой силой, что заставила меня отскочить от кровати.

– А кто о тебе позаботится?

– Это не имеет значения. Я не могу предстать перед твоей матерью и сказать ей, что позволила тебе умереть. Она никогда меня не простит. Она хотела, чтобы ты жила. – Мучительная гримаса исказила ее лицо. – Уходи. Уходи!

Я, пятясь, вышла из комнаты, не понимая, как мне быть. В любую секунду я могла рухнуть на пол в точно таких же конвульсиях. В считаные часы моя жизнь могла оборваться, и Стивен никогда не освободился бы.

Но я не могла оставить свою тетю. Я не могла не попытаться сделать все возможное, чтобы ее спасти.

Накануне ареста отца я прочла статью об одной женщине из Портленда, которая вылечила от гриппа свою четырехлетнюю дочь, на три дня засыпав ее сырым луком. Мать кормила ребенка луковым сиропом, с ног до головы погрузив ее в груду жгучих луковиц. Папа тогда еще заметил: «Совсем как цыгане, которые вешают над дверью чеснок, защищаясь от дурного глаза», – а я изумленно покачала головой.

Но та девочка из Портленда выжила. Она осталась в живых. Мать ее спасла.

Я могла спасти тетю Эву.

Я бросилась вниз, включила главный газовый клапан у задней двери и принялась зажигать настенные лампы на кухне. Свет рассеял темноту в этой холодной застывшей комнате.

Груда доставленных накануне луковиц лежала в ящике на полу кухни. Из дюжины оставалось одиннадцать штук. Я бросила три луковицы на рабочий стол.

– Ножи! – Я хлопнула себя по лбу. – Она спрятала все кухонные ножи!

Я бросилась обратно наверх в комнату тети Эвы.

– Где кухонные ножи?

– Уходи.

– Мне нужно нарезать лук. Где они?

– В футляре скрипки Уилфреда.

– Я не вижу никакого футляра. – Я дернула себя за волосы. – Где он?

– Под кроватью, – простонала она, борясь со спазмами. – Здесь так холодно. Почему в Сан-Диего так холодно? Здешний климат должен был вылечить Уилфреда.

– Принесу тебе еще одеяла. Я быстро.

Я выбежала из комнаты и сдернула со своей кровати свои одеяла и стеганое одеяло бабушки Эрнестины. Протащив все это по коридору, я укрыла ими подрагивающее тело тети Эвы.

– Вот так. Сейчас ты согреешься.

– Kalt[12]12
  Холодно (нем.).


[Закрыть].

– Что? – не поняла я.

– Kalt.

– Тетя Эва, я не понимаю, что ты говоришь.

– Eiskalt[13]13
  Очень холодно (нем.).


[Закрыть].

– Ты говоришь по-немецки?

– Не говори по-немецки, Мэри Шелли, – прошептала она, преодолевая озноб. – Тебя арестуют. Gefängnis[14]14
  Тюрьма, тюремное заключение (нем.).


[Закрыть].

– Мне нужно найти ножи. Где этот чертов футляр? – Я рылась в коробках и обуви под кроватью. – Вот он. Черт, я вижу, ты очень надежно хотела их спрятать.

Я щелкнула замком изящного кожаного футляра.

Ножи и ножницы лежали вокруг изготовленного из вишневого дерева корпуса скрипки. Я схватила большой нож, случайно зацепив одну из струн, и вернулась вниз, подгоняемая страхом не успеть и даже не чувствуя усталости от столь раннего подъема.

Я торопливо крошила золотистые луковицы, стараясь не отрубить себе большой палец. Сунув немного лука себе в рот, я высасывала из него жгучий сок, чтобы не позволить собственному телу сдаться на милость болезни. Слезы застилали мне глаза.

– Минуточку… Зачем я его режу? – Я выплюнула лук изо рта. – Тетю нужно в него погрузить. Бред какой-то. Что же мне делать?

Я мерила кухню шагами, теребя волосы с такой силой, что у меня начала саднить кожа головы.

– Ладно… Из уже нарезанных луковиц я сделаю суп и сироп, а остальные разрежу пополам, чтобы сильнее пахли. Этими половинками я ее обложу в кровати. Ее ступни… Проклятье, я забыла взглянуть на ее ступни!

Я в очередной раз, запыхавшись, взлетела наверх. Откинув край всех одеял с ее ног, я упала на колени, радуясь виду ее дрожащих белых ступней.

– О, слава богу. Они не черные.

И тут же вспомнила предостережение из газет. Некоторые из жертв гриппа умирают в первые же несколько часов. Некоторым удается протянуть несколько дней, пока их не убивает воспаление легких, и помочь им невозможно, потому что их легкие заполняются удушающей жидкостью с примесью крови.

Тетя Эва зашлась в приступе жуткого хрипящего кашля. Из ее носа прямо на наволочку полилась кровь.

– Откуда столько крови? – Я промокнула ей нос платком, но кровь не останавливалась. – Изо всех сил зажми этим ноздри. Я схожу за луком. Мы должны тебя им накрыть.

Я снова бросилась бежать, и в такт топоту моих ног у меня в голове зазвучали слова из письма отца: «Человеческие существа даже в самые мрачные моменты всегда находили наибольшую силу в себе».

Эта фраза подстегнула меня, и я влетела на кухню.

Человеческие существа даже в самые мрачные моменты…

Я мощными ударами ножа рассекала луковицы.

…Всегда. Находили. Наибольшую. Силу. В себе.

Я шуршала луковой шелухой в мешочке, сделанном из подола моей ночной сорочки.

Человеческие существа даже в самые мрачные моменты всегда находили наибольшую силу в себе.

Я сбросила с тети одеяла.

– Нет! – закричала она. – Слишком холодно. Kalt! Kalt!

– Я засыплю тебя луком. Ты бы сделала для меня то же самое, и ты это знаешь.

Я положила половинки луковиц на верхнюю часть ее тела. Она лежала, поджав колени к животу, отрывисто кашляя и дрожа. Кровь снова хлынула из ее носа, на этот раз еще более мощным потоком. Я снова ее вытерла и сменила ей наволочку, которая уже через пять секунд снова была залита кровью. Я попыталась дать ей аспирин, чтобы сбить температуру, но она его вырвала.

– Надо вызвать врача.

Человеческие существа даже в самые мрачные моменты всегда находили наибольшую силу в себе.

Вернувшись на кухню, я сняла с телефона черную дубовую трубку и повернула к себе. Прошла целая вечность, прежде чем мне ответил оператор.

– Скажите номер, пожалуйста, – произнес женский голос на другом конце линии.

– Мне нужен врач.

– Какой именно врач?

– Любой врач. Моя тетя заболела гриппом, и у нее из носа не перестает идти кровь.

– Речь идет о кровопотере, угрожающей жизни?

– Я не… – Я потерла глаза. – Да, мне кажется, это опасно. Еще у нее жар и рвота. Я не могу дать ей аспирин.

– Боюсь, что большинство врачей сейчас так заняты, что не отвечают на телефонные звонки. Я попытаюсь соединить вас с диспетчером скорой помощи. Одну минуту, пожалуйста.

В трубке послышались щелчки, и я могла думать только о том, как быстро летит время. Через три минуты часы с кукушкой должны были пробить шесть утра.

Звонок принял какой-то мужчина из полицейского управления Сан-Диего. Но он сообщил мне, что придется ждать не меньше двенадцати часов, прежде чем к нам сможет приехать карета скорой помощи.

– Я слышу вой сирены прямо возле моего дома! – закричала я в микрофон. – Почему одна из этих карет не может по пути остановиться и забрать мою тетю?

– Потому что все их уже используют для перевозки других пациентов. Мы запишем ее имя и адрес и пришлем к вам машину, как только это будет возможно.

– Что, если она умрет прежде, чем это произойдет?

– В таком случае ее надо будет накрыть простыней и вынести наружу. Специальная карета скорой помощи объезжает город, собирая тела.

Я оборвала разговор, не дослушав, и прижалась лбом к острому деревянному краю аппарата.

– Этого не может быть. Это уже слишком.

Я ударила кулаком в зеленую стену. Ощущение мне так понравилось, что я продолжала ее бить, пока часы с кукушкой не соскочили с гвоздя и не разбились, упав на пол. Секундная стрелка продолжала тикать, поэтому я с силой наступила на циферблат босой ногой, а затем той же ногой швырнула их через всю кухню. Они с ужасным треском врезались в ящик со льдом.

Тиканье стихло.

Я сломала часы.

Я должна была спасать своих тетю и мертвого возлюбленного, но вместо этого я жестоко расправилась с изумительными швейцарскими часами, вручную сделанными в девятнадцатом веке одним из моих предков, жившим высоко в Альпах. В сжатой в кулак руке пульсировала боль. Стрелки часов оставили кровоподтеки на моей подошве.

Смерть отлично позабавилась за мой счет. Я тебя побеждаю, малышка. Вот видишь? Тебе меня не одолеть. Можешь даже не пытаться.

Схватив чистые тряпки, я вернулась наверх к тете Эве.

Остаток дня прошел точно так же: в безостановочной беготне вверх и вниз по лестнице с супом, чаем и холодными компрессами. Бесплодные телефонные звонки в попытке найти врачей и скорую помощь. Кровь из носа. Хриплый кашель, напоминающий последние вздохи утопающего. Проверка цвета кожи. Лук. Рвота. Проклятья, покоробившие бы моего отца. Смена одежды, когда прикосновение намокших юбок к ногам становилось невыносимым.

Я открыла кулинарную книгу и узнала, как приготовить луковый сироп, наполняя банку чередующимися слоями лука, коричневого сахара и меда. Но чтобы быть готовым к употреблению, средство должно было настаиваться всю ночь. Когда мой живот начинал урчать, я останавливалась, чтобы съесть яблоко и выпить стакан воды, но мои перерывы длились не дольше пары минут. Я не могла позволить себе более продолжительный отдых.