Текст книги "Во власти черных птиц"

Глава 9. Синий дым и шепот

29 октября 1918 года

На следующее утро тетя Эва разбудила меня, громко вздохнув.

Лежа в постели, я затаила дыхание и приоткрыла один глаз.

– Дурные новости?

Она держала маску в руке, и я видела ее поджатые побелевшие губы.

– Вчера вечером мне позвонил Джулиус. Стивена будут хоронить сегодня утром. Мне предстоит работать в дополнительную смену, поэтому я могу пойти на работу позже, чтобы успеть на похороны. Когда умер Уилфред, Эмберсы были так добры ко мне.

– Я тоже хочу пойти.

– Нет, тебе нужно выздоравливать.

– Я хочу там быть. Пожалуйста, не лишай меня возможности попрощаться с ним.

Она снова вздохнула:

– Хорошо, но я увезу тебя домой, как только мне покажется, что тебе становится плохо. Я приготовлю на завтрак луковый суп, чтобы обезопасить тебя, и мы возьмем такси, чтобы избежать поездок на трамвае.

– Хорошо.

Я закрыла глаза, чтобы скрыть слезы.

Тетя Эва похлопала меня по руке:

– Надень свое самое лучшее платье. Выходим через час.

Все, что я в это утро надела, от большой синей ленты для волос до черного платья из шелковой тафты, казалось, отягощало мое тело. Заживающий ожог от удара молнии чесался под повязкой сильнее сыпи от контакта с ядовитым сумахом. Во рту пекло, вероятно потому, что то количество лука, которое меня заставила съесть тетя Эва, было способно уничтожить все мои вкусовые рецепторы. Выйдя из дома впервые за много дней и вдыхая солоноватый морской воздух, я казалась сломленным, неуклюжим подобием себя самой.

Залы для прощания похоронного бюро «Барретт и Блум» располагались на холме чуть восточнее центра города, в большом белом здании в колониальном стиле с черными ставнями и двумя входными дверями, которые показались мне на метр выше обычных. Если гробы жертв гриппа и заполонили эту контору подобно двору гробовщика, где я видела играющих детей, то мистер Барретт и мистер Блум их где-то умело прятали. Все, что я увидела на лужайке, – это аккуратные живые изгороди ярко-зеленого цвета и пурпурные бугенвиллеи, которые вились по стенам к окнам второго этажа.

Мы вошли в белый вестибюль, и я напряглась при виде пугающего зрелища: над самым полом колыхалась фиолетово-синяя дымка, постепенно вытягиваясь к потолку подобно неугомонной компании кочующих призраков. Сквозь маску проник запах свежезажженных спичек.

Я попятилась назад.

– Что это?

– Это сера, которой посы́пали горячие угли для борьбы с гриппом. – Тетя Эва кивнула в сторону металлического ведра, наполовину скрытого за призрачными языками синего газа. – Пока нашу церковь окончательно не закрыли на карантин, там делали то же самое. Дым почему-то синий.

– При горении серы выделяется сернистый газ. – Но от научного обоснования зловещего синего дыма мне легче не стало. – Мне это не нравится.

– Это делается для нашей безопасности. – Она взяла меня под руку. – Пойдем. Я буду рядом.

Мы пошли на звуки голосов и органной музыки, доносившихся из дверного проема, и оказались в комнате приблизительно десять метров в длину, оклеенной бледно-желтыми обоями. Тут тоже стояли ведра с дымящимися углями, окутывая всех присутствующих этой отвратительной синей дымкой, которая начала разъедать мне глаза. Если бы не маски, невозможно было бы даже дышать.

В дальнем конце комнаты электрическая бронзовая люстра освещала закрытый гроб, накрытый флагом и тоже окутанный дымом – на фоне янтарного цвета портьер. Мои колени подломились, но я усилием воли держалась на ногах. От мерцающего синего дыма, клубящегося вокруг гроба, создавалось впечатление, что похоронное бюро решило использовать Стивена для проведения какого-то масштабного лабораторного эксперимента. На белой тумбе стоял портрет Стивена в военной форме – тот же, который он прислал мне.

Тетя Эва ободряюще сжала мою руку и повела меня вглубь зала.

Около двух дюжин людей в масках бродили в дыму или сидели на развернутых в сторону гроба стульях с высокими спинками. Группка девушек приблизительно моего возраста промокала глаза платочками, и я ощутила укол ревности при мысли о том, что, возможно, Стивен был влюблен в кого-то из них. В наших письмах мы никогда не обсуждали наш интерес к другим людям.

Постаравшись забыть о девушках, я встретилась взглядом с мистером Дарнингом. Он стоял в противоположном углу комнаты, беседуя с несколькими мужчинами в деловых костюмах, и поздоровался со мной лишь вежливым кивком головы. Мне вдруг захотелось подойти к нему лишь для того, чтобы услышать его успокаивающий голос.

К нам с тетей Эвой подошла кузина Стивена Грейси. Вид у нее был совершенно растерянный. Ее парик съехал влево, обнаружив залысину над правым ухом. Плохо завязанная маска свисала с подбородка, напоминая сдувшийся воздушный шар.

Тетя Эва коснулась широкого плеча девушки:

– Грейси, как ты?

Грейси обернулась, глядя на нас светло-карими глазами и как будто безуспешно силясь сфокусироваться.

– Я не знаю. Мама Стивена не смогла прийти. Все очень плохо.

– Мне так жаль. – Тетя Эва заключила девушку в объятия. – В последнее время тебе выпало столько испытаний… И Стивен… и твоя мама… и твоя собственная борьба с гриппом.

Она помогла Грейси поправить парик, чтобы скрыть разрушительные следы, оставленные болезнью.

Я пыталась не смотреть на нее во все глаза.

– Где мама Стивена?

– Она на какое-то время уехала. – Грейси опустила голову. – Она очень изменилась с тех пор, как Стивен…

Она сглотнула. От нее исходила странная энергия, окутавшая ее, словно облако пара. Я почувствовала ее, несмотря на запах горения серы, подобно тому как ощутила в больнице металлический привкус ярости тети Эвы. Кисловатый, испорченный, как у простокваши.

К нам подошел Джулиус. Я впервые увидела его в маске. Рядом с ним шел тот самый плотный молодой человек в очках, который привез его домой в то утро, когда я узнала о смерти Стивена.

– Грейси, присядь. Ты неважно выглядишь. – Джулиус обернулся к нам.

– Эва, спасибо, что пришли. Мэри Шелли, я с сожалением узнал о несчастном случае с молнией. Тебе лучше?

– Да. Спасибо.

Тетя Эва коснулась его руки:

– Джулиус, как ты?

– Не очень. Эмм… Что-то… – Он потер опухшие глаза. – Ээ… Что я только что хотел сказать? Ах да. Вы знакомы с моим вторым кузеном? Это близнец Грейси, Грант.

Я вежливо кивнула Гранту:

– Приятно познакомиться.

– Мне тоже, – отозвался Грант. – Я так часто видел твою фотографию, но в маске тебя не узнать. Девушки в этой марле выглядят нелепо.

Я открыла было рот, чтобы парировать, что он, вероятно, выглядит лучше в марле, чем без нее, но из уважения к Стивену промолчала.

Тетя Эва продолжала держать Джулиуса за локоть.

– Грейси сказала нам, что твоей маме не очень хорошо.

– Так и есть, – ответил он. – Она в ужасном состоянии. В этой несчастной семье все либо умирают, либо разваливаются на части. Все сложнее с этим мириться.

Он осторожно отнял свою руку у тети и вытащил из кармана пиджака носовой платок. Из его глаз закапали крупные слезы, чего я от него никак не ожидала. Он казался слишком мужественным, чтобы плакать даже на похоронах собственного брата, но я ощутила искреннюю горечь его утраты.

Похоже, у меня во рту эмоции других людей внезапно обретали вкус.

– Как странно, – прошептала я, и Джулиус поднял на меня красные глаза.

– Что странно? – спросил он.

– То, как я себя чувствую.

Я снова посмотрела на гроб Стивена, и меня охватило желание подойти и коснуться его. Тетя Эва подвела Грейси к стулу. Джулиус отер глаза и пробормотал что-то о ду́хах. Я извинилась и отошла от него, направившись в переднюю часть комнаты. Темные глаза Стивена наблюдали за мной сквозь светящийся синий туман.

У гроба стояли двое парней приблизительно его возраста, и мне около минуты пришлось ожидать своей очереди подойти. Я услышала, как они пробормотали что-то насчет «невезения» и «проклятой немчуры». Они похлопали по крышке гроба, как если бы это было плечо нуждавшегося в ободрении Стивена, и, склонив головы, отошли в сторону.

Я шагнула к гробу. Мне вдруг стало тяжело дышать, а ноги стали ватными. Мы остались вдвоем – я и Стивен. Я прижала свою здоровую ладонь к флагу, покрывающему деревянный гроб, и попыталась представить себе, как он выглядел, когда наблюдал за мной с лестницы. Я снова видела интерес в его карих глазах, улыбку, расцветшую на лице, ямочки на щеках, открытый роман Жюля Верна у него на коленях. В похоронном зале вокруг нас вдруг образовалось пространство столь же интимное, как синевато-зеленая гостиная Эмберсов, в которой мы, преодолевая робость, медленно приближались друг к другу.

– Стивен, – прошептала я, – я повесила обе твои фотографии на стену в своей спальне. Я знаю, что мы оба не особенно верили в привидения, но не могу не спросить: ты был вчера у меня в комнате? Ты приходил к своим фотографиям? Или ко мне?

Я закрыла глаза и постаралась отключиться от гула разговоров за спиной.

– Стивен, ты знаешь, кто я?

Не произошло ничего, что указывало бы на то, что он меня услышал.

Мои губы под маской задрожали.

– Стивен, я Шелл. Мэри Шелли. Я пришла к тебе, слышишь? Я болела, но ни за что не могла бы не сказать… – Я сглотнула комок, колючий и острый, как лезвие бритвы. – Я даже собрала волосы одной из своих длинных лент, потому что мне казалось, это должно тебя позабавить. Как когда-то, когда мы были детьми. Я бы отдала что угодно за возможность тебя услышать…

Я замолчала, потому что мне на плечи опустилось что-то невероятно тяжелое, густое и ядовитое. Мой рот наполнился уже знакомым горячим и металлическим вкусом ярости, который я ощутила, когда тетя Эва кричала на меня в больнице. Ткань под моей ладонью начала потрескивать от статического электричества, заставив мое сердце учащенно забиться.

– Стивен? – Мой голос прозвучал выше на целую октаву. Я провела пальцами по флагу и снова закрыла глаза. – У тебя все хорошо?

Вкус у меня во рту становился все отчетливее, а флаг под ладонью вспыхивал искрами и потрескивал. Все остальные звуки и ощущения исчезли.

– Стивен, что-то не так? – снова спросила я в полной уверенности, что услышу ответ.

Прошло три секунды. До моего уха донесся шепот.

– Все очень плохо.

Мои глаза раскрылись. Я оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что рядом никого нет. От ближайшего человека меня отделяло не меньше трех метров. Я упала на колени, опустила маску и приблизилась к гробу.

– Ты только что сказал: «Все очень плохо»? Боже мой, ты действительно со мной заговорил?

– Мэри Шелли? – произнесла где-то позади тетя Эва.

– Стивен, скажи мне что-нибудь еще. Что плохо? Почему тебе плохо?

Еще два слова обожгли мне ухо:

– Черные птицы.

– Что ты делаешь? – Тетя Эва схватила меня за плечи. – Встань и надень маску.

– Он разговаривает со мной шепотом. Я его слышу. Он говорит.

– Не может быть.

– Пожалуйста, тише. Мне нужно его услышать. Ему плохо. Что-то не так.

Две пары сильных мужских рук потянули меня назад.

– Подождите. – Я сопротивлялась, пытаясь высвободиться. – Он шепчет. Он со мной говорит.

Подошвы моих туфель скользили по деревянным половицам. Все вокруг стихло – не было слышно ни органной музыки, ни голосов присутствующих на похоронах людей. Изумленные взгляды были устремлены на меня сквозь дым поверх белых лоскутов марли. Накрытый флагом гроб исчез из моего поля зрения.

– Не уводите меня! – Я пыталась отбиваться ногами, махала руками и выгибала спину. – Я его услышала. Он сказал что-то о птицах. Не разлучайте меня с ним. Он со мной говорит. Он со мной говорит!

Меня выволокли в вестибюль, прочь от перепуганных наблюдателей. Один из мужчин – Джулиус – развернул меня к себе и с такой силой сжал мои руки выше локтей, что мне стало больно.

– Что происходит?

– Он мне что-то шептал. Я его слышала. Он сказал, что что-то не так.

– Мэри Шелли, прекрати, – произнесла у меня за спиной тетя Эва. – Немедленно это все прекрати.

Кузен Эмберсов Грант стоял рядом с Джулиусом, упершись руками в бока и нахмурив лоб.

Джулиус пристально смотрел на меня глазами, которые были так похожи на глаза его брата, и я вцепилась в манжеты его черного пиджака.

– Джулиус, открой гроб. Что, если он не может из него выбраться?

– Мы не можем его открыть.

– Пожалуйста, открой его. Клянусь, я слышала его голос.

– Мэри Шелли, мы не можем открыть гроб. – Глаза Джулиуса снова покраснели. – Его голова слишком повреждена.

Его слова причинили мне боль в сто раз более мучительную, чем удар молнии. Мои губы обожгло холодом от осознания того, что больше не будет, никогда не будет ни одного поцелуя. Я больше никогда не почувствую на своей спине ладонь Стивена. Я больше не получу от него ни одного письма.

Его голова слишком повреждена.

Я судорожно всхлипнула, опустила голову и разрыдалась, как не плакала еще никогда.

Джулиус прижал меня к груди и позволил моим слезам насквозь промочить шерстяные лацканы его черного пиджака. Я всхлипывала и давилась синим сернистым дымом, а тетя Эва пыталась натянуть маску на мои рот и нос.

Джулиус погладил меня по волосам.

– Эва, отвези ее обратно домой. Ей не следует здесь находиться.

– Хорошая идея. – Тетя взяла меня за локоть и оттащила от брата Стивена. – Пойдем, Мэри Шелли.

– Я знаю, что слышала его.

– Не надо об этом сейчас говорить. – Она повела меня к двери. – Я знаю, что тебе больно, но ты должна отпустить Стивена.

Это было выше моих сил.

Стивен не ушел совсем.

Глава 10. Бабочка и молния

Всю обратную дорогу мы с тетей ехали на заднем сиденье очередного такси, не проронив ни слова. Я хотела только одного – остаться в одиночестве. И вздохнула с облегчением, когда мы вернулись домой. Тетя почти сразу снова выпорхнула за дверь, спеша на свою работу на верфи.

Когда она ушла, меня охватило желание написать Стивену письмо.

На протяжении последних четырех с половиной лет, как только меня что-то сильно огорчало или чрезмерно возбуждало мой интерес, моей первой реакцией было излить свои мысли на бумаге, обращаясь к ней. Опуская письмо в почтовый ящик, я представляла себе, как оно едет по железной дороге в Коронадо, упакованное в коричневый почтовый мешок вместе с проштемпелеванными посланиями других людей своим друзьям и родственникам. И я как будто наяву видела, как Стивен читает мои слова с улыбкой на губах, держа наготове ручку.

Я решила, что два листка писчей бумаги и автоматическая ручка из моей тумбочки способны мне помочь, и все снова будет нормально.

Поднимаясь по лестнице в комнату, я представила себе Стивена, который спрашивал у меня: «Что такое “нормально”, Шелл? Ничего нормального давно уже нет и никогда не будет».

– Мне просто необходимо тебе написать, – громко произнесла я в пустоту.

Схватив письменные принадлежности, я спустилась вниз и вышла на задний двор, где под нависшими ветвями ароматных апельсиновых деревьев стоял видавший виды деревянный стол. Я не стала надевать маску и, вдыхая свежий калифорнийский воздух, начала писать письмо, зная, что никогда не смогу его отправить.

29 октября 1918 года

Мой дорогой Стивен!

Хочешь, я расскажу тебе что-то очень странное? Сегодня я была на твоих похоронах.

Да, ты правильно прочитал это зловещее сообщение. А теперь я должна тебя о чем-то спросить, и я хочу, чтобы ты честно ответил на мой вопрос. Ты заговорил со мной, когда я склонилась к твоему гробу? Ты видишь, как я сейчас пишу это письмо? Твой брат был прав, утверждая, что духи витают рядом с нами, надеясь проявиться на фотографиях, или во мне что-то изменилось? Мое обоняние стало необыкновенно острым – настолько, что я способна ощущать запах и вкус эмоций. И это не считая стрелки компаса и твоего голоса на похоронах. Одним словом, я уже не та, кем была до удара молнией.

Ты прошептал мне что-то насчет того, что все плохо, и еще что-то о птицах. Мне плевать, сколько раз я скептически смеялась над разговорами о привидениях. Стивен, я тебя слышала. И, судя по твоим словам, ты в беде.

Если произошло что-то плохое, означает ли это, что ты не сможешь упокоиться с миром?

Ответь мне, пожалуйста. Любым доступным тебе способом. Расскажи мне, что стряслось. Если ты страдаешь, дай мне знать. Я хочу тебе помочь, даже если это означает необходимость взглянуть на жизнь и смерть под непривычным новым углом, что заставляет меня дрожать от страха и благоговения. Если ты не видишь выхода и тебе страшно, я сделаю все от себя зависящее, чтобы помочь тебе разобраться и понять, что пошло не так.

Если ты все еще можешь быть со мной, приходи.

Твоя Мэри Шелли

Когда дневной свет потускнел и вечерняя прохлада уже не позволяла мне оставаться во дворе, я сунула письмо Стивену в словарь, который читала весь день, и полезла в шкафчик возле кухонной двери, чтобы открыть основной газовый клапан. Затем я нехотя вошла в дом и начала чиркать спичками, зажигая изящные горелки, скрытые в глубине стеклянных шариков настенных ламп. От спичек пахло сернистым газом. Я подумала, что отныне этот запах будет вечно ассоциироваться у меня с гробом Стивена, и меня чуть не стошнило. Я потратила вдвое больше времени, чем обычно, чтобы лампы горели как можно ярче.

Тетя Эва собиралась работать допоздна, чтобы компенсировать свое утреннее отсутствие. До ее прихода оставалось еще пять часов. Пять часов в одиночестве после наступления темноты.

Меньше всего на свете мне хотелось ужинать, но я знала, что и тете Эве, и мне необходимо поесть. Я разогрела безвкусный овощной суп на ее отделанной никелем плитке, работающей на углях, и поела в тишине, сожалея, что тетя не может позволить себе пользоваться электричеством. Дело было не только в том, что тихий гул включенных электрических лампочек доставлял мне удовольствие и действовал успокаивающе. Газовые лампы испускали зловещее белое сияние, слишком сильно напоминавшее синий туман в похоронном зале. Моя собственная тень, шевелившаяся на фоне зеленых обоев, заставляла меня вздрагивать и то и дело озираться через плечо.

Когда моя миска наполовину опустела, из другой части дома послышался голос:

– Привет.

Я застыла. Волоски у меня на руках и шее встали дыбом.

Затем тот же голос спросил:

– Кто там?

Это были жуткие скрипучие звуки, напоминающие голос ребенка, раздающийся с пластинки фонографа.

Готовясь услышать и другие слова и движения из соседней комнаты, я покосилась на окно, обдумывая способы бегства. Это грабитель? Стивен? Очередной побочный эффект удара молнией?

Тишину разорвал пронзительный крик.

Оберон.

– Ах, ну да… конечно.

Я вздохнула. Я совсем забыла об этой безмозглой птице. Никто не вторгся в наш дом, не был это и Стивен. Дрессированная сорока просто повторила заученные фразы, которые она произносила всегда, когда кто-то входил в комнату.

Я снова принялась за суп, глотая скользкие бобы и кусочки моркови, как вдруг меня осенило: почему Оберон задал вопрос, который он всегда задает, когда кто-то входит в комнату, если в комнату никто не входил?

Я вскочила со стула и бросилась в гостиную, убежденная, что увижу возле бронзовой клетки Стивена.

Оберон был один, но он взъерошил свои черно-белые перья, опустил черную как вороново крыло голову и верещал как резаный, оглашая своими криками пустую лавандовую комнату.

– Оберон, что случилось? – Я настороженно подошла к птице. – Тебя что-то испугало?

– Кто там? – снова проскрипел он.

Я резко обернулась, обведя гостиную взглядом. Что-то в ее атмосфере меня настораживало. Я была готова поклясться, что услышала, как одна из фотографий тети Эвы постукивает рамкой о стену.

– Оберон, все хорошо, – произнесла я в попытке успокоить нас обоих. – Все в порядке.

– Кто там?

– Пожалуйста, перестань это повторять.

– Кто там?

– Я сказала, прекрати!

Я набросила на клетку бежевую накидку.

– Кто там? – Оберон шумно взъерошил перья под тканью. – Кто там? Привет. Привет. Кто там? Кто…

– Прекрати!

– Кто там?

– Заткнись, тупая птица. Никого там нет. Абсолютно никого.

Я пнула ногой диван, вместо того чтобы поддаться желанию опрокинуть клетку, и, хромая, вернулась на кухню. Сев на стул, я ссутулилась и зажала уши руками, дожидаясь, пока птица перестанет орать.

Тетя Эва ввалилась в двери вскоре после того, как часы с кукушкой пробили десять. Она обмякла у кухонного стола, как будто у нее болела спина. У нее слипались глаза, поэтому я вылила в миску остатки супа и посидела с ней минут пять, ни словом не обмолвившись ни о птице, ни о странном напряжении в гостиной.

– Мэри Шелли, ты в порядке? – произнесла она еле слышным от усталости голосом.

– Насколько это возможно, да.

– Иди наверх и ложись спать. Завтра будет новый день.

Я кивнула и с усилием поднялась со стула.

Я брела по коридору и поднималась по скрипучей лестнице, прислушиваясь к доносящемуся с кухни звону посуды, которую мыла тетя Эва.

Я вошла в спальню. Что-то явно было не так.

Первыми предметами, которые привлекли мое внимание, были фотографии Стивена, и я вспомнила, что когда-то где-то прочла: согласно всем преданиям, начиная с христианских и заканчивая славянской мифологией, бабочки символизируют выпархивающую из тела душу. Мне казалось, я смотрю на снимки, представляющие его и меня, – бабочка и разряд молнии. Растерянная душа и девочка, заигрывающая с электричеством.

Меня отвлекло движение, которое я уловила боковым зрением.

Компас дяди Уилфреда.

Я подкралась поближе к тумбочке и спичкой зажгла фитиль масляной лампы. Игла компаса вращалась во все стороны.

– Я выключу газ после того, как переоденусь в ночную сорочку, – произнесла с лестничной площадки тетя Эва, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Она прошлепала дальше, к себе в спальню. – Спокойной ночи.

Я потушила спичку.

– Спокойной ночи.

Еще целых десять минут я не сводила глаз с компаса. Он так и не угомонился.

Ближе к одиннадцати часам я переоделась в ночную сорочку и заползла под одеяло, оставив лампу гореть рядом с собой. Сосновый комод и платяной шкаф казались нестрашными, но вокруг меня продолжала бушевать какая-то странная энергия. Язычок пламени в моей лампе отбрасывал на стены пляшущие извивающиеся тени. Я затаила дыхание от предвкушения и страха, напоминая себе дышать, когда у меня начинала кружиться голова. Наверное, время перевалило далеко за полночь, когда я наконец уснула.

Я проснулась, свернувшись калачиком на боку лицом к стене, когда часы внизу пробили три часа ночи. Тусклый свет масляной лампы все еще озарял мои золотистые обои, но чернота ночи сгустилась вокруг подобно живому существу. В нос ударил запах горящих фейерверков. От острого медного привкуса на языке у меня даже пломбы в зубах заныли, а сердце билось часто и сильно.

Рядом со мной кто-то был.

Мне уже доводилось испытывать подобное ощущение, когда я просыпалась от ночного кошмара – уверенность, что кто-то смотрит на меня, затаившись в тенях, отбрасываемых мебелью. В прошлом этот незнакомец всегда оказывался куклой или отражающим лунный свет стулом. Но на этот раз я не сомневалась, что если обернусь, то кого-то увижу.

«Просто обернись и посмотри», – сказала я себе. Я дышала часто и поверхностно, почти уткнувшись носом в подушку, и была готова поклясться, что слышу, как лихорадочно вращается стрелка компаса.

«Просто посмотри».

Я сделала бесшумный вдох, чтобы никого не потревожить, зажмурилась и посчитала про себя до трех.

Один.

Два.

Три.

Я быстро перевернулась на другой бок. Открыла глаза. И увидела рядом со своей кроватью Стивена.