Текст книги "Во власти черных птиц"

Глава 7. Смерть

С точки зрения науки я умерла.

Сначала вопрос: «Я умерла?» Затем гипотеза: «Если я сижу на эвкалипте тети Эвы, глядя на свое собственное тело, распростертое на траве под проливным дождем, скорее всего, я мертва». Потом проверка: «Рыжеволосая женщина в фартуке перебегает улицу, видит мою дымящуюся одежду и мои безжизненные глаза, которые смотрят на нее сквозь летные очки, и сотрясает мое обмякшее тело, чтобы его оживить. Но тщетно».

– О боже, она умерла! – кричит она женщине, которая мчится к ней по лужайке. – Молния попала в эту бедную девочку и убила ее.

Вывод: «Мэри Шелли Блэк и в самом деле покинула этот мир».

«О боже, – подумала я. – Что я натворила?»

Я подняла голову: черная грозовая туча клубилась над эвкалиптом подобно разгневанному зверю. Где-то неподалеку раздался вой сирены. Вокруг меня собрались соседи в масках.

– Что я натворила? – крикнула я людям внизу, хотя никто этого, похоже, не услышал. Та я, которая сидела на дереве, с моей точки зрения выглядела вполне осязаемой и живой, но я боялась, что это лишь мираж. – Мне кажется, это неправильно. Что мне теперь делать?

На улице показалась черная полицейская карета скорой помощи. Соседи отчаянно замахали руками, призывая ее скорее подъехать. Мужчины в форме выпрыгнули из автомобиля и схватили носилки. Я все еще видела свое безжизненное тело с обожженными пальцами и серым лицом, и никто, даже медики скорой помощи, не мог меня оживить. Один мужчина сдвинул мои очки на лоб и закрыл мне глаза. Моя кожа казалась холодной, чужой и уродливой. От мысли о возвращении в безжизненную плоть мне стало дурно. К тому же падение казалось мучительно опасным. Но сидеть на дереве над собственным телом тоже было неправильно. Смерть представлялась мне совершенно иначе. Не было ни ангелов, ни арф, ни жемчужных ворот. Только я, которая таращилась на собственный труп, не зная, как быть дальше.

«Возвращайся, – сказала я себе, когда полицейские положили мое тело на носилки. – Твое время еще не пришло, это совершенно очевидно. Быстро! Пока еще не поздно».

Я ринулась с ветки эвкалипта вниз, снова войдя в тело девочки, как будто упала в бассейн, наполненный ледяной водой. Каждая моя клеточка пульсировала жгучей болью. Я хватала воздух ртом, подобно умирающей рыбе, и почувствовала, как у самых моих ступней захлопнулись железные дверцы.

Мои руки и ноги глубоко легли на брезентовое ложе в задней части темного фургона. Я снова была заключена в холодное тело девочки, в голове которой пульсировала боль, а пальцы правой руки нестерпимо болели. Рядом со мной кто-то булькал и сипел так громко, что, казалось, он тонет. Вибрация двигателя автомобиля отдавалась у меня в позвоночнике.

Спустя несколько минут карета скорой помощи резко повернула, оглушительно визжа шинами, и мы с сипящим человеком съехали вправо. Я ударилась коленом и локтем о металлическую стенку.

На ухабе я взлетела в воздух и снова упала на носилки. Взвизгнули тормоза, и я скользнула вперед, снова врезавшись в металл. Хлопнула дверца. Чьи-то ноги суетливо затопали вокруг автомобиля.

Нескладный долговязый мужчина в оливково-зеленой полицейской форме открыл дверцы у самых моих ног, ослепив меня вспышкой солнечного света, видимо, последовавшего за бурей.

– Пресвятая… – Круглые глаза полицейского широко раскрылись над маской. – Она жива!

– Что?

Рядом с ним появилось упитанное мужское лицо.

– Девочка, у которой не было пульса. Она жива.

– Но…

– Посмотри на нее.

Они смотрели на меня с таким видом, как будто у них на глазах поднимался из могилы чей-то разлагающийся вздутый труп.

Булькающий человек рядом со мной сипло вдохнул воздух и затих. Я почувствовала холодок на коже, будто ветерок поднялся к крыше кареты скорой помощи и прошел через нее, исчезнув в потоке желтого света.

– Человек рядом со мной только что умер, – услышала я собственный голос.

Две медсестры в масках и шляпах, похожих на гигантские таблетки аспирина, везли меня на каталке по белоснежным коридорам больницы. По обе стороны теснились парусиновые койки – временные кровати для лихорадящих жертв гриппа, которые лежали, свернувшись калачиком, на боку, кашляя кровью. Я видела скулы, покрытые коричневато-красными пятнами, и лица неестественного красновато-фиолетового цвета, что, как и черные ступни, указывало на конец. Мои ноздри обжигал запах обеззараживающих моющих средств.

Одна из медсестер, полная немолодая седоволосая женщина, взглянула на меня поверх маски.

– Опусти голову, юная леди. Ты чудом осталась в живых. Давай постараемся сохранить тебе жизнь. – Она выглядела усталой, и это обессиливало меня. – Вокруг мор, милая, так что постарайся выздороветь поскорее, прежде чем тебя убьет эта больница.

Они вкатили меня в одну из смотровых палат, но одетый в белый халат мужчина с маленькими глазками замахал руками и закричал:

– У нас нет места! Ее придется положить в коридоре.

– В нее попала молния, – пояснила плотная медсестра. – Это не грипп.

– Места нет. Положите ее в коридоре.

Медсестры выкатили меня за дверь и повернули за угол. Я схватилась за каталку, чтобы не соскользнуть и не удариться, как во время поездки в карете скорой помощи. Здесь тоже со всех сторон лежали жертвы гриппа. Я почувствовала во рту гнилостный вкус. Мне показалось, что мы не меньше пяти минут двигались по этим смрадным коридорам, заполненным корчащимися и сипящими людьми.

Наконец медсестры запихнули каталку в какой-то темный угол. На соседней каталке я увидела черную стопу с привязанной к большому пальцу биркой, но недостаток света не позволял мне разглядеть все тело.

Я сжала холодную руку медсестры.

– Моя тетя здесь?

– Не знаю, милая.

– Пожалуйста, найдите ее. Ее зовут Эва Оттингер. Она работает на верфи.

– Я позабочусь о том, чтобы с ней связались. Лежи здесь и отдыхай. Тебя скоро осмотрит доктор.

Медсестры ушли, бесшумно ступая мягкими подошвами, оставив меня в темноте наедине с пальцем черной ноги с биркой и зловещим хором задыхающихся жертв гриппа, который эхом отражался от больничных стен.

– Где моя племянница? Мэри Шелли! Мэри Шелли Блэк!

Моргнув, я открыла глаза и увидела бегущую ко мне тетю Эву в засаленной рабочей одежде. Белокурые волосы развевались, очки высоко сидели на носу, марлевая маска вздымалась и опадала от учащенного дыхания. Тетя была в гневе. Как ни странно, ее ярость я ощущала на вкус – металлический вкус нагретой в духовке вилки.

Она стиснула край моей каталки.

– Моя сестра умерла, дав тебе жизнь, не для того, чтобы ты от нее отказалась. Как ты смела наплевать на память матери?

– Прости…

– Я день и ночь переживаю, чтобы ты не умерла от гриппа, а ты лезешь в самое сердце грозы!

– Перестань кричать.

– Не перестану. Мне сказали, что несколько минут ты была мертва. Кто-то в приемной только что показал мне твою почерневшую цепочку от часов и эти дурацкие очки…

– Пожалуйста. Больные люди пытаются уснуть.

Я схватила ее за руку пальцами здоровой кисти.

Мое прикосновение мгновенно подействовало на нее.

Металлический привкус исчез, сменившись сладким, легким и воздушным ароматом, напоминающим взбитые сливки. Ее плечи опустились. Она всмотрелась в мои пальцы на своей руке. Я кожей ощущала изучающий взгляд ее карих глаз за стеклами очков.

– Что? – спросила я. – Почему ты так смотришь на мои пальцы? Это моя здоровая рука.

– Ничего. Я… – Она прикрыла веки, и я услышала счастливый вздох, выпорхнувший из приоткрывшихся под маской губ, как если бы я дала ей успокоительное. – Просто я не хочу, чтобы ты умерла.

Облизнув сухую растрескавшуюся губу, я попыталась сообразить, как рассказать ей, что случилось, когда я действительно на короткое время умерла.

– Библиотека во время карантина работает? – спросила я.

Ее глаза раскрылись.

– С чего это вдруг ты спрашиваешь о книгах? Все, что тебя должно интересовать, – это выздоровление.

– Мне просто интересно, существуют ли книги, в которых описывается возвращение из мертвых.

– Сейчас тебе не следует читать ужасные романы.

– Я имела в виду не роман, а научную книгу, в которой рассказывалось бы о том, что обычно происходит, когда люди умирают на короткое время, как я. Мне любопытно, нормально ли то, что со мной случилось.

Она подняла брови:

– Что ты имеешь в виду?

– Тетя Эва, мне нужно тебе кое-что рассказать, но ты должна поклясться, что не станешь приплетать сюда духов Джулиуса.

Она кивнула, давая понять, что ожидает продолжения.

– Я слушаю.

– Ты клянешься, что не будешь упоминать его имя?

– Клянусь.

Я сглотнула, и мое пересохшее горло свело болью.

– Я покинула тело и какое-то время сидела на ветке твоего эвкалипта. Я видела себя внизу в дымящейся одежде. Вокруг меня собрались соседи. Чувствовала, что это неправильно, как будто я застряла между жизнью и смертью, и не понимала, что мне теперь делать.

– Ты хочешь сказать… ты была духом?

– Я по-прежнему не утверждаю, что верю во все это.

– Там был Уилфред? Или твоя мама?

– Я никого не видела. Приехала скорая, и я решила снова вернуться в свое тело; это было безумно больно.

Она взвизгнула от восторга:

– Надо ему рассказать.

– Не произноси его имя. Не смей сравнивать то, что случилось со мной, с этими фотографиями.

– Он должен узнать, что ты побывала в потустороннем мире. О, Мэри Шелли, ты можешь себе представить, что он мог бы снять теперь, если бы ты согласилась позировать для него? Ты отдаешь себе отчет, какая безмятежность исходит от твоего тела? Я ощутила это в твоем прикосновении. Кажется, ты все еще частично находишься в царстве духов.

– Не говори так. – Я отдернула от нее свою руку. – Ты не представляешь себе, как сложно мне было вернуться в этот мир. Не говори мне, что я здесь только наполовину.

– У меня такое ощущение.

– Прекрати.

– О, Мэри Шелли. – Она сжала мое предплечье. – Какая тебе представилась возможность! Ты побывала в мире, о котором мы едва отваживаемся думать, и ты вернулась, принеся с собой частичку его чудес.

Она сняла очки и протерла слезящиеся глаза тыльной стороной кисти.

– Это все изменит. Совершенно точно.

Рассматривая восхитившую ее руку, я пыталась понять, выгляжу ли я иначе, чем прежде, и как я себя чувствую. Мои дрожащие пальцы казались все так же состоящими из плоти и крови. Вокруг моего тела не было никакого божественного свечения. Вокруг моей постели не толпились духи, пытаясь сообщить о своем присутствии.

Но она была права. Что-то изменилось.

Глава 8. Эксперт

Меня выписали из больницы, как только я смогла встать на ноги. Я чувствовала себя не так плохо, поэтому времени на меня ни у кого не было. Медсестры привязывали бирки к ногам еще живых пациентов, поэтому я не жаловалась, покидая свой темный угол.

У меня все еще безумно болела голова, так же как и забинтованные пальцы и спина, пострадавшая от падения на землю во время удара молнией, не говоря уже о синяках, полученных во время поездки в скорой. Тетя Эва взяла такси, чтобы не заставлять меня идти домой пешком.

Сквозь перегородку, отделяющую пассажиров от водителя, я смотрела на затылок лысеющей головы в черной кепке.

– Папу будут судить в декабре, – сообщила я тете. – Дядя Ларс прислал телеграмму.

– Правда?

– Я уронила ее на землю возле дома. Может, она еще там.

– У меня на лужайке? – Тетя Эва прижала к животу свою сумочку. – Там ведь не упоминается слово «государственная измена»?

– Нет. Но дядя Ларс сказал, что папе могут дать двадцать лет.

– Двадцать лет?

Я попыталась кивнуть, но от этого движения моя голова разболелась еще сильнее.

– Он не должен быть в тюрьме.

– Мэри Шелли, ты знаешь, что он сделал? Какое преступление совершил?

Обеими руками я обхватила себя за талию.

– Кажется, он помогал мужчинам избежать призыва.

– Правильно. Дядя Ларс сказал, что твой отец руководил какой-то группой, которая собиралась в подсобке его бакалейного магазина. Ты понимаешь, сколько у всех нас может возникнуть проблем, если кто-нибудь узнает, что мы в родстве с предателем?

– Не называй его предателем. Он хороший человек.

– Тогда почему ты в тысяче миль от дома лезешь под молнии и в полумертвом состоянии попадаешь в больницу? Если он такой хороший, почему не позаботился о том, чтобы его дочь находилась в безопасности?

Я откинулась на мягкую спинку сиденья такси и стиснула зубы, потому что ответа у меня не было.

Дома тетя Эва уложила меня в постель, приказав забыть все неприятности, побудившие меня выбежать из дома в разгар грозы.

– Теперь твоя задача – поправиться, – говорила она, натягивая теплое одеяло до самого моего подбородка. – Думай только об этом.

Именно этим я и занялась.

Я лежала в кровати, голова раскалывалась, а пальцы горели и чесались под повязкой, но я отказывалась принимать лекарства, чтобы облегчить боль. Я стремилась мыслить ясно и не хотела, чтобы какие-то вещества затуманивали мой рассудок. Пока Оберон болтал внизу, а тетя Эва посвящала свое время работе на верфи и мне, мое тело восстанавливалось. Все крохотные клетки, нервные окончания и ткани работали, как эффективная машина у меня под кожей. Мне ужасно хотелось узнать больше об анатомии, и физике, и молниях, и послушать музыку, которая ускорила бы восстановление нейронных связей у меня в мозгу. Но школы были по-прежнему закрыты, мое тело по-прежнему лежало в постели со скрипящими пружинами, а мои голова и руки были обложены мешочками с ароматом чеснока. Тетя Эва утверждала, что эти мешочки изгонят все больничные микробы. Она также заставила меня держать на шее компресс с гусиным жиром и положила на мой нос соль. Мне казалось, что меня не защищают от болезни, а готовят в качестве основного блюда на званый ужин.

Все это время Стивен смотрел на меня с фотографий у изножья кровати, и это служило мне одновременно утешением и источником боли. Иногда, когда я позволяла своему телу расслабиться, а мозгу прекратить работу, я была готова поверить в то, что он стоит там, прямо перед своими фотографиями. Я была готова поверить в то, что молния и в самом деле позволила мне соприкоснуться с миром духов.

А когда у меня хватало сил приподнять голову, я наблюдала за еще одним странным явлением, с которым столкнулась вскоре после того, как тетя Эва уложила меня в постель. Медный компас в деревянном футляре, который прежде принадлежал дяде Уилфреду и который я держала на тумбочке возле кровати.

Его стрелка больше не показывала на север.

Она показывала на меня, даже если я разворачивала компас. Она тоже разворачивалась в мою сторону.

– Вот это да, – шептала я всякий раз, когда стрелка упорно разворачивалась, чтобы указать на меня.

Теперь я стала магнитом.

Через неделю после начала моего восстановления, когда я уже могла садиться на кровати, не ощущая себя так, как будто кто-то лупит меня по позвоночнику кувалдой, тетя Эва вошла в мою комнату с натянутой улыбкой.

– Я сшила накидку на клетку Оберона, чтобы, пока ты выздоравливаешь, он днем вел себя тише.

В руках она держала бежевую ткань и белый конверт.

Я склонила голову, чтобы присмотреться к конверту.

– Что это?

Она сделала глубокий вдох:

– Это от твоего отца.

– Моего отца?

– Я забыла просмотреть вчерашнюю почту. Только что обнаружила это под счетами. – Она подала мне письмо. – Я оставлю тебя, чтобы ты могла спокойно это прочитать, но попытайся не волноваться, что бы он ни писал. Дай мне знать, если захочешь, чтобы я вернулась.

Я кивнула и прошептала:

– Спасибо.

Она вышла, а я осталась в одиночестве, глядя на верхнюю строчку обратного адреса – название нового дома моего отца: ГОРОДСКАЯ ТЮРЬМА ПОРТЛЕНДА.

При виде трех этих жестоких слов у меня в душе поднялась вся боль и ярость, охватившая меня в ту ночь, когда он меня покинул, – накануне того дня, когда я села в поезд до Сан-Диего, набитый озабоченными собой пассажирами.

Я вспомнила, как мы с ним сидели за кухонным столом, доедая безвкусный ужин из риса с бобами и сухого хлеба, испеченного не из пшеницы, а из кукурузного крахмала. Папа провел пальцами по седеющим русым волосам и произнес:

– Мэри Шелли, если со мной что-то случится…

– Папа, ты не умрешь от какого-то жалкого гриппа, – перебила я его.

– Речь не обязательно о смерти. Если что-то…

– Что? Что с тобой случится?

– Тсс. Позволь мне закончить. – Он сжал мою руку своими крепкими пальцами. – Если что-то случится, я бы хотел, чтобы ты сразу же отправилась к тете Эве. Там теплее. С открытыми окнами и солнечным светом у тебя будет больше шансов выжить. И мы избавим наших родственников в Орегоне от излишних проблем.

– Каких проблем?

Он отвел глаза в сторону и не ответил.

– Папа, объясни мне.

Он откашлялся:

– Проблем, которые возникают из-за того, что ты поступаешь правильно, хотя это небезопасно. Больше я ничего тебе не скажу, потому что не хочу, чтобы кто-то пытался выудить у тебя информацию. – Он отпил кофе. – Эва живет в этом доме совсем одна с тех пор, как болезнь сразила Уилфреда. Я уверен, что она обрадуется твоему обществу. После ужина собери свои вещи. На всякий случай.

Я возмущенно смотрела на него, тяжело дыша.

– Мэри, пожалуйста, не задавай мне вопросов. Я не буду на них отвечать.

Он опускал вторую часть моего имени, только когда бывал крайне серьезен.

Я ковыряла еду вилкой, пока зубцы не начали царапать фарфор. Отец поморщился, но я больше ни о чем не спрашивала. В этом не было смысла. Если он не хотел вдаваться в подробности, то все равно не стал бы ничего мне объяснять. Он был таким же упрямым, как и я.

Так я оказалась в тысяче миль от дома, совсем одна, не считая нервной тети, болтливой сороки, разбитого сердца и конверта с надписью «ТЮРЬМА ПОРТЛЕНДА».

Чтобы успокоиться, я сделала глубокий вдох и вскрыла конверт.

20 октября 1918 года

Дорогая Мэри Шелли!

Надеюсь, ты в безопасности. Надеюсь, ты здорова. Надеюсь, ты можешь простить меня за то, что я заставил тебя пережить. Тебе, наверное, трудно понять, что заставило меня пойти на все эти жертвы, но однажды, когда ты станешь старше и гнев на меня утихнет, возможно, ты увидишь, насколько мы с тобой похожи. Мы оба по натуре бойцы, и иногда наша сила духа вынуждает нас предпочесть правду и целостность комфорту и безопасности.

Я знаю, что мир сейчас кажется жутким, а будущее – безрадостным. Просто не забывай, что человеческие существа даже в самые мрачные моменты всегда находили в себе силы. Оказываясь лицом к лицу с самыми ужасными проявлениями этого мира, люди либо ломаются и уступают мерзости, либо сохраняют свой внутренний стержень и вступают в борьбу со злом.

Никогда не позволяй ненависти, страху и невежеству взять над тобой верх. Продолжай совершенствоваться, чтобы сделать мир вокруг лучше, потому что улучшить его могут лишь самые яркие и смелые личности, творческий дар которых позволяет им подняться над окружающим хаосом.

Я здоров и в целом у меня все хорошо. Не стоит беспокоиться обо мне или о магазине. Я позволил банку вступить во владение нашим бизнесом, чтобы не доставлять беспокойство твоим дядям. Береги себя. Пожалуйста, поскорее мне напиши, чтобы дать знать, что ты еще жива.

Твой любящий отец

Я стиснула зубы и сделала глубокий вдох, пытаясь совладать с беззвучными слезами, оставлявшими мокрые пятна на бумаге.

– О, папа, – обратилась я к аккуратным черным завитушкам его почерка. – Зачем мне делать этот мир лучше, если в нем уже нет многого из того, что я любила?

Я вытерла глаза.

– Ты в тюрьме, а Стивен умер, и без тебя я не чувствую себя ни яркой, ни смелой, ни доброй.

На следующий день, когда тетя Эва вечером вернулась с работы, от входной двери до меня донесся знакомый баритон.

Голос моего отца.

Клянусь всеми святыми – я услышала папу.

Я прямо в ночной сорочке выскочила из постели и бросилась к лестнице, думая, что, возможно, и телеграмма, и письмо были ошибкой или всего лишь мне приснились. Папу не приговорят к тюремному сроку. Он приехал, чтобы меня забрать.

– Папа!

На полпути вниз я поскользнулась, босые ноги взлетели вверх, и я шлепнулась на деревянные ступени.

– Мэри Шелли, смотри не сломай себе шею! – воскликнула замершая в прихожей тетя Эва. – Куда ты бежишь?

Удержавшись на лестнице, я выпрямилась во весь рост.

– Я услышала…

Присмотревшись, я увидела, что тетя стоит у входной двери вместе с худощавым незнакомцем в коричневом костюме. Не с моим отцом. Мои пальцы, сжимающие перила, обмякли, и я даже ссутулилась от разочарования.

– Ой! Я не знала, что у тебя гость, – пробормотала я.

Лицо мужчины, за исключением его голубовато-зеленых глаз, было скрыто под защитной маской. Сняв котелок, он произнес:

– Добрый вечер, мисс Блэк, – и я увидела редеющую линию рыжевато-золотистых волос, больше напоминающих блестящую медную проволоку.

Я вскинула голову:

– Мы знакомы?

– Нет, – ответила тетя Эва, – но ты о нем слышала. Это мистер Дарнинг.

– Мистер Алоизиус Дарнинг? – Я спустилась на одну ступеньку вниз. – Фотоэксперт, изучавший работу Джулиуса?

Он кивнул:

– Он самый. Я был неподалеку, заходил к мистеру Эмберсу, чтобы принести ему свои соболезнования в связи с кончиной брата. Он сказал мне, что юная модель с его афиши совсем недавно вплотную соприкоснулась со смертью.

– Я просила, чтобы ты не рассказывала Джулиусу о том, что со мной произошло, – резко произнесла я, обращаясь к тете.

– Мэри Шелли, не надо высказывать обиду в присутствии нашего гостя. Я просто позвонила Джулиусу, чтобы сообщить ему, что ты серьезно пострадала.

– Мне показалось, он очень о вас переживает, – произнес мистер Дарнинг. – А когда я услышал ваше имя, понял, что знаком с вашей тетей.

– Мистер Дарнинг ходит в мою церковь. – Тетя Эва нервно потерла затылок. – И хотя мне не нравится то, что он ставит под сомнение работы Джулиуса, он добрый человек.

Глаза мистера Дарнинга улыбнулись над маской.

– Мне приятно это слышать, миссис Оттингер. Я знаю, что поклонники Джулиуса Эмберса зачастую считают меня злодеем.

– Я хочу, чтобы вы знали, – произнесла я, спускаясь еще на две ступеньки. – Пока чуть больше недели назад не приехала в Сан-Диего, я понятия не имела, что Джулиус Эмберс использовал меня в своей рекламе.

– О… неужели? – Он вскинул свои медные брови. – Он не заручился вашим согласием?

– Нет, и он бы его все равно не получил. Стивен рассказал мне все о том, как Джулиус подделывает снимки. Двойная экспозиция, изменения в процессе проявки пластин…

– Поверьте, мисс Блэк, я знаком со всеми трюками и уловками подобного ремесла. Я много раз исследовал все это в отношении Джулиуса Эмберса, но боюсь, что он либо гораздо искуснее и хитрее меня, либо он и в самом деле фотографирует духов.

– Но Стивен так настаивал на том, что это все фальшивки, – возразила я.

– Знаю, знаю – я отлично понимаю озабоченность Стивена. Для настоящего фотографа нет ничего хуже фотографа-любителя, ставшего знаменитостью обманным путем. Но мне не удается найти ни малейших доказательств того, что Джулиус – шарлатан.

Я с силой стиснула перила:

– И что, вы больше ничего не можете предпринять?

– Мэри Шелли… – Тетя Эва укоризненно покачала головой. – Пожалуйста, хватит о том, что тебя расстраивает. Это приводит к переутомлению. Возвращайся в постель.

Она обернулась к гостю и взялась за дверную ручку:

– Большое спасибо за то, что заглянули, чтобы справиться о ее здоровье, мистер Дарнинг.

– Если я хоть чем-то могу помочь вашему расследованию, – произнесла я, прежде чем тетя Эва успела закрыть дверь за мужчиной, – пожалуйста, дайте мне знать.

– Спасибо, – кивнул мистер Дарнинг. – Я буду иметь в виду.

Он вынул из нагрудного кармана коричневого пиджака визитную карточку цвета старого пергамента.

– А когда вы поправитесь, приглашаю вас и вашу тетю в свою студию для бесплатной фотосъемки. Я с огромным удовольствием продемонстрирую Джулиусу Эмберсу, что могу создать великолепный портрет одной из его любимых моделей – пусть и без участия духов.

Он вручил визитку тете, надел котелок на свои медные волосы и сердечно попрощался с нами своим мягким баритоном, от которого мне так мучительно захотелось домой.

Тетя Эва закрыла дверь и обернулась ко мне, вскинув брови.

– Почему ты звала папу, спускаясь вниз?

– Его голос похож на папин.

– Понятно. – Она отвела глаза и обхватила себя обеими руками. – Я знаю, каково это. В церкви есть мужчина, который говорит так же, как Уилфред.

– Можно я возьму визитную карточку мистера Дарнинга?

– Зачем?

– Просто чтобы она у меня была.

– Нет. – Она сунула карточку в карман передника. – Я не хочу, чтобы ты пыталась создать Джулиусу проблемы сейчас, когда он оплакивает брата.

– Я бы не стала этого делать. Если мистеру Дарнингу интересно разоблачать мошенников, то его, вероятно, интересует и наука. Я бы хотела ему написать и задать кое-какие вопросы, чтобы заняться хоть чем-то.

– Тебе незачем переписываться со взрослым мужчиной, с которым ты едва знакома. Я положу его визитку в свою папку на кухне, и в будущем мы можем подумать о бесплатной съемке. – Она указала наверх. – А теперь возвращайся в постель, пока я не приготовлю ужин и не напущу тебе ванну. Ты все еще бледна как привидение.

– Стивена уже похоронили?

Она опустила руку:

– Что?

– Я спрашиваю, состоялись ли похороны, пока я выздоравливала?

– Нет. Пока нет. – Она снова отвела глаза. – Они ожидают, пока его тело привезут домой.

Меня пронзила острая боль.

– Когда привезут, скажешь мне, хорошо?

– Скажу, – кивнула она.

На подкашивающихся ногах я вернулась к себе в спальню.

У меня перед глазами стоял гроб с телом Стивена, и, чтобы избавиться от этого виде́ния, я начала представлять себе, как он забирается через похожие на иллюминатор окошки в семейную студию, чтобы спасти фотографическое оборудование от соленого воздуха. Мне рассказывал об этом сам Стивен. Ему, видимо, приходилось каким-то образом взбираться по стене снаружи, чтобы дотянуться до довольно высоко расположенных окон, а затем спрыгивать на пол студии, рискуя сломать лодыжку. При мысли о бесстрашных акробатических подвигах Стивена на моих губах заиграла слабая улыбка. Но в то же время это заставило меня задуматься о том, что происходит с драгоценными металлом и стеклом камеры теперь, когда он уже не может ее защитить.

Я вынула из верхнего ящика тумбочки коробку спичек, зажгла масляную лампу с окрашенным в жемчужный цвет стеклом и, прежде чем забраться в постель, взглянула на компас дяди Уилфреда. Засунув ноги под одеяло, я уже приготовилась опустить голову на подушку, как вдруг сообразила, что я только что увидела. Я резко выпрямилась и снова взглянула на компас. Мой рот открылся от удивления, а по спине пополз холодок.

Стрелка перестала следовать за мной. Еще целых двадцать две секунды маленькая металлическая игла уверенно указывала на два предмета в противоположном конце комнаты – два предмета, имевшие отношение к человеку, который только что занимал мои мысли.

Стрелка показывала на фотографии Стивена.