Текст книги "Розовая гавань"

Глава 24

– Ты полюбил меня, когда я была двенадцатилетней девочкой.

– Да, я полюбил тебя детской любовью.

– Даже когда лишал меня невинности?

Он не забыл. Марджори видела это по его потемневшим глазам, и он по-прежнему хотел ее.

– Ты знаешь, что, выходя замуж за того старика, я носила под сердцем твоего ребенка? – Северн резко повернулся в седле. – Да, это правда. Грязный развратник избил меня, и я потеряла ребенка. Ах, как он радовался! Мне так и не удалось забеременеть от второго мужа.

– Но вы прожили всего два года. За такой короткий срок еще нельзя убедиться окончательно.

– Его звали Кейт. О, я ненавидела это имя. Он не походил на тебя, Северн. Такой несчастный хлюпик, его отец постоянно над ним издевался. Оба умерли в один месяц. Я радовалась, хотя осталась ни с чем. Если бы король не вспомнил, что обязан Кейту жизнью, мне пришлось бы стать чьей-нибудь наложницей, чтобы не умереть с голоду. Ты не имел права меня бросать, Северн. Я должна была стать твоей женой, а не эта из Оксборо.

– Если бы тогда я потащил тебя за собой, мы бы погибли. Я был всего лишь мальчишкой, Марджори, хотя рослым и сильным для своих лет, искусным воином, и не имел ничего за душой. Ничего. А вернувшись, нашел замок разоренным. У меня по-прежнему не было ни гроша. Если бы не милость короля и не дружба лорда Грилэма Мортона, я так и остался бы нищим и не носил титул эрла Оксборо.

– Ты еще любишь меня.

– Мальчишкой я думал, что люблю тебя, но с годами понял, что в любовь верят лишь глупцы. Есть только физическое влечение, которое принято всячески приукрашивать. Мужчины ловятся на эту удочку и становятся безмозглыми дураками, как сэр Роджер в Лэнгторне. Он предал меня из-за какой-то девки. Физическое влечение можно обуздать, если у мужчины хватает ума не забывать, кто он, что на нем лежит бремя ответственности и долга. В Оксборо жизнь не очень-то спокойная, но зато и соскучиться не успеваешь.

– Здесь нет покоя из-за нее.

– Ты права, Марджори, но я женат на ней. Дело сделано. Почему ты сказала мне, что у Гастингс начались месячные?

– Ничего такого я не говорила. Просто упомянула, что она жаловалась на боль в животе. Разве не ясно?

– Как видишь, нет. Гастингс беременна.

– Вот оно что, – протянула Марджори. – Значит, таким путем она хочет тебя удержать. Поэтому ты отвернулся от меня.

– Вряд ли в тот момент Гастингс хотела меня удерживать. – Северн похлопал коня по шее. – К тому же ни одна женщина не может забеременеть лишь силой воли.

– Ах, ей достаточно завлечь тебя в постель.

Северн молча смотрел на нее, вспоминая чудесные минуты, когда Гастингс сама приходила к нему, целовала, шептала, как хочет его. Жаль, что так редко.

– Она ревнует. Ты же предпочел бы иметь женой меня, а не ее.

– Ну да, ревнует. Но это пройдет, когда ты вернешься в Седжвик. А поскорее обзавестись наследником – это одна из моих обязанностей.

– Ты станешь навещать меня в Седжвике?

Он засмотрелся на нее, погруженный в воспоминания об их близости, которые оставались самыми яркими и живыми. Она верила ему, любила его, принадлежала ему. И она по-прежнему божественна, уступчива и нежна.

– Пора возвращаться в Оксборо.

Марджори торжествующе засмеялась, и волосы серебристой волной рассыпались по спине.

– Я не забыла мальчика, ставшего мужчиной, но и ты не забыл девочку, ставшую женщиной. Ты ко мне вернешься.

Гастингс, обхватив колени, сидела на лестнице, ведущей в зал. Рядом лениво растянулся Трист.

– Уже пора, – сказала она подошедшему мужу.

– Пора?

– Людям из Седжвика пора возвращаться домой.

– Забыл тебе сказать. Два дня назад из Седжвика прислали гонца, там еще опасно. Боюсь, когда эпидемия кончится, замок совсем опустеет. Благодарение Богу, хоть сэр Алан пока здоров.

Гастингс выругалась.

– Кажется, я слышу название частей тела животных.

– Да.

– Шла бы ты отдыхать, Гастингс. Алиса сказала, что ты уже несколько часов на ногах.

– Мне пришлось встать с кровати, потому что Трист занял все место. Он ужасно разжирел и обленился. Взгляни на его живот, Северн. Он поросенок, а не куница.

Трист хлопнул ее лапой, и она засмеялась. Северн подумал, что уже давно не слышал этого звонкого смеха.

Но в следующий миг Гастингс опять помрачнела.

– Ты ездил кататься с Марджори. Она с удовольствием мне об этом доложила.

– Вот как? И о чем же она еще рассказала?

– Что вы без конца вспоминали прошлое, в деталях описала, как ты ее хотел и как безумно любил.

– Да, это недалеко от истины. – Гастингс молча повернулась и направилась в зал. – Но не вся истина, – крикнул он вслед.

Гастингс не обернулась, лишь гордо подняла голову. Чего она от него хочет? Чтобы Марджори отправили в Седжвик, где она может заболеть? На это он не пойдет, но и так оставить нельзя.

Он пошел за женой в спальню и услышал ее голос.

– Скоро я стану толще, чем ты, и что прикажешь делать? Быть пленницей в Оксборо? Он всегда поступал по-своему. Особенно со мной.

– Для начала ты могла бы верить мне, Гастингс.

Трист, валявшийся на постели, заметил хозяина, тут же соскочил на пол и взобрался к нему на шею. Гастингс не шелохнулась.

– Я хотел бы взглянуть на твою рану. Целых семь дней ты держишь меня на расстоянии, а нужно убедиться, что ты поправляешься.

– Неужели Марджори не подпускает тебя к себе, и ты не можешь удовлетворить свои мужские потребности?

– Отчасти ты права, – признался он. – Но сейчас гораздо важнее узнать о твоем самочувствии. Ты говоришь, рана не воспалилась. Я желаю убедиться сам.

– А Ведунье не веришь?

– Приляг, Гастингс.

Уже неделю он не отдавал ей никаких приказаний. Да и что, собственно, можно ей приказать, раз она упала на кинжал? Оставаться в постели?

Неожиданно Гастингс подчинилась, и он, сев рядом, поднял ей платье.

– Не маши руками, я не нуждаюсь в твоей помощи.

– Я не собираюсь тебе помогать, Северн. Мне хочется тебя убить.

– Трист, сядь-ка ей на грудь.

Тот исполнил приказание и трогательно заглянул Гастингс в глаза. Она не смогла удержаться от смеха.

– Так-то лучше. А живот еще плоский. Не хочу требовать невозможного, Гастингс, только мне было бы спокойнее, если бы он хоть немного округлился.

– Ты не веришь в мою беременность?

– Ты потеряла чувство юмора, кажется, оно перешло ко мне. Теперь займемся повязкой.

Гастингс лежала совершенно голой. Он не поленился стянуть с нее даже чулки. Ей хотелось… Ничего подобного ей не может хотеться.

– Ага, вот как ты завязываешь этот узел. – Северн осторожно приподнял мягкую белую ткань.

Он наложил всего шесть швов, сделал это довольно аккуратно, но черные нитки выглядели очень уродливо на белоснежной коже. У Северна захватило дух. Он ничего не забыл.

– Когда можно будет снять швы? – Его голос прозвучал сдавленно.

– Через два-три дня. Что с тобой, Северн?

– Ничего особенного, просто ты лежишь голая, и мне трудно сосредоточиться на ране, Гастингс.

– Попытайся.

– Рана, кажется, зажила. У тебя есть какие-нибудь притирания?

– Да, вон там, на столике. Маленькая коробочка.

– Что здесь?

– Корни святого Джона, смешанные с разными маслами. Получился крем. Я натирала им рану с того дня, как мы вернулись в Оксборо. Ведунья говорит, что от него не будет шрама. И кожа станет мягкой.

– Она и так удивительно мягкая. Почему ты не попросила меня втирать крем?

– Потому что не хотела лежать перед тобой голой, Северн. Ты мог забыть про черные нитки у меня на боку, а я не могла бы сопротивляться, разойдутся швы.

– Значит, ты лежала бы подо мной с лицом великомученицы, не пытаясь ударить в пах?

Гастингс зажмурилась, ощутив на коже прохладный крем.

– Ненавижу эти швы на твоем теле, они напоминают мне ту злополучную ночь.

Ага, наконец-то он разозлился на нее, вот-вот закричит.

– Только не надо мне твердить, что я дура, и грозить…

– Тихо, – прошептал Северн.

Он оказался на удивление ловким. Когда Гастингс сама натирала рану, ей ни разу не было так приятно.

– Можно уже обойтись без повязки.

– Ты уверена?

– Да, утром я осматривала рану.

Северн положил ладонь ей на живот.

– Ты больше не поверишь моим угрозам?

– Конечно. Ты побоишься навредить ребенку.

Она подняла на мужа глаза. Тот не отрываясь смотрел на нее. Это ее совершенно не устраивало, но она промолчала.

За семь дней и ночей Северн не давал себе воли. Ежедневно навещал ее, иногда обедал в спальне вместе с ней, однако ни разу не приходил ночью, ни разу не отругал ее за бегство из Оксборо, не повысил голос, даже не нахмурился. С его уст не слетело ни одного резкого слова.

От этого можно было сойти с ума. И Гастингс не выдержала:

– Я хотела найти Розовую гавань. Бимис отказался меня проводить, боялся, ты его убьешь. Я уверяла, что ты не станешь его убивать, в худшем случае дашь ему пару затрещин, но Бимис не поверил. Розовая гавань находится около Кентербери, я бы ее нашла. Ты заметил, что я переоделась в мужское платье? Даже ты не смог бы узнать меня, Северн. Мне ничто не угрожало, те люди хотели получить Мареллу, а не меня. – Северн молчал, и она стукнула кулаком по одеялу. – Целых семь дней и ночей я жду, когда ты начнешь кричать на меня. Не может быть, чтобы ты проглотил обиду.

– Зачем ты ворошишь это, Гастингс? Да, я не сказал тебе ни одного худого слова. Мне казалось, ты должна радоваться, что избежала наказания, хотя виновата передо мной, очень виновата. А ты болтаешь об этом без перерыва, как сорока.

– Я не сорока и ни в чем не виновата.

– Может, хватит упорствовать в своих заблуждениях? Опомнись, забудь свои надуманные обиды, которые якобы извиняют то, что ты натворила.

– Черт тебя возьми, Северн, почему ты не можешь отругать меня, да и дело с концом?

– Ты хочешь, чтобы я тебя ругал?

– По крайней мере это лучше, чем твои рассуждения о наказании. Если покричишь, может, тогда быстрее обо всем забудешь?

Он молча ласкал Триста, который довольно ворчал и потягивался.

– Как только я сниму швы, ты будешь наказана, – заявил Северн. – А теперь отдыхай. Трист, идем со мной.

О чем же разговаривали Северн с Марджори во время прогулки? Она вся светилась, голос у нее был прямо-таки медовым и показался Гастингс погребальным звоном.

– Да будет тебе известно, Северн любил меня, еще когда я была подростком. И безумно меня хотел.

– Неужели ты когда-то была подростком, Марджори? Нескладной, с прыщавым лицом?

– Ха, она еще пытается язвить. Да ты посмотри на себя: тощая, бледная, волосы редкие. И ты всерьез полагаешь, что Северн на это позарится?

– Да.

– Но есть кое-что еще, Гастингс, чего ты никогда не добьешься. Конечно, он будет спать с тобой, ведь ему нужны наследники. Он – мужчина, а мужчины спят с кем угодно и когда угодно, если не влюблены в своих жен. Северн тебя никогда не полюбит. – Марджори улыбнулась и пощупала свои локоны. – Кажется, мне пора вымыть волосы. Северн так и пожирает их глазами, ты заметила?

– Заметила. Волосы прекрасные. А что у тебя внутри, Марджори?

– Внутри? – Голос сразу утратил мелодичность.

– Как далеко ты способна зайти, добиваясь своей цели.

– Ты довольно остра на язык, только и всего, – с издевкой ответила Марджори. – Бедняжка, тебя скрючило, как старуху.

Несмотря на приказ мужа, Гастингс не сомкнула глаз, ее снедала тревога. Результатом бегства из Оксборо явились лишь рана в боку да непонятное отношение Северна. Он, видите ли, ждет, пока снимет швы, чтобы наказать ее.

Завтра она должна взять управление замком в свои руки. Оксборо – ее родной дом. Здесь живут ее люди, а не люди Марджори. Она всем покажет, кто в доме хозяйка.

Гастингс вымылась, надела свое любимое шерстяное платье шафранового цвета. Талия перетянута золоченым поясом, а пышные рукава собраны у локтей. Волосы блестят. Марджори не к чему придраться.

Бок еще болит, но она вовсе не скрючилась, как старуха.

Ее кресло оказалось свободным, Марджори заняла свое место возле Элизы. Леди Морайна беседовала с сыном, Гвент шутил с Бимисом, волкодав Эдгар расправлялся с костью.

– Добро пожаловать, Гастингс, – воскликнула Марджори. – Я позаботилась, чтобы Макдир приготовил твои любимые кушанья. Он сделал розовый пудинг, говорит, что его очень любила твоя мать.

– Да, мама очень любила розовый пудинг. По-моему, она и дала рецепт Макдиру.

– Твоя мама была развратная, и твой папа забил ее до смерти, – подала голос Элиза.

Не хватало того, что любовница мужа рассуждает о ее матери, а тут еще эта лживая девчонка. Гастингс открыла было рот, но Марджори ее опередила:

– Нет, Элиза, ты не должна повторять недостойные сплетни. Ни ты, ни я не знаем о маме Гастингс. Ну-ка, давай я покормлю тебя этим чудесным горохом. Прости ее, Гастингс, – добавила Марджори вполголоса. – Про твою мать ходят всякие слухи, но ей, конечно, нельзя в это встревать. Ты бледненькая, Гастингс, может, тебе лучше вернуться наверх? Да-да, ты ужасно бледная, Гастингс, и ходишь как-то боком, словно больная овца.

У Гастингс чесались руки схватить Элизу и трясти ее, трясти, пока… пока что? Ну, пока она не станет умолять о прощении. Она не сводила глаз с мужа. Вот он кончил говорить с матерью, приветственно махнул Гастингс рукой, а когда она подошла к своему месту, подвинул ей кресло.

– Спасибо, что не стал позорить меня у всех на виду.

– Как прикажешь это понимать? – недоуменно спросил он.

– С твоей стороны очень мило позволить мне сесть в свое кресло.

– Элиза каждый день молилась за тебя, – вставила Марджори.

– Надеюсь, твои колени зажили, Элиза, – улыбнулась Гастингс девочке.

– Не люблю розовый пудинг, – буркнула та.

– Тогда не ешь, – позволила Марджори, забирая себе ее порцию.

– Ты отлично выглядишь, девочка, – сказала леди Морайна. – Я рада, что у меня такая дочь.

Гастингс засмеялась, приподняла кубок, глядя на свекровь. Но, видимо, она плохо стерла крем, которым натирала рану, поэтому кубок выпал из скользких пальцев и опрокинулся. Бургундское вино потекло на белоснежную скатерть.

Увидав перед собой лужицу, Трист потрогал ее лапкой, понюхал, старательно облизал, потом снова окунул лапу в вино. Неожиданно его тельце напряглось, скрючилось, он громко заверещал и рухнул на стол.

– Трист! – вскочил на ноги Северн. – Черт возьми, что с тобою?!

Зверек не шелохнулся.

– О нет, – шептала Гастингс, – нет, нет!

– Что такое? Что с Тристом?

– Это из-за вина, он слизал его с лапы. Туда что-то подмешали. О, только не это! – Гастингс прижала куницу к груди и выбежала из зала.

Глава 25

– Милорд! – воскликнула Марджори. – Она сошла с ума? Животное сдохло, мы сами видели. Куда она его потащила?

– Вино, – бросил Северн Гвенту, бросаясь за женой. – Посмотри, чтобы его никто не трогал.

Догнав ее в конюшне, он выхватил Триста и сунул его за пазуху.

– Здесь ему будет теплее. Какой же я дурак, теперь уже все равно. Марджори права. Он мертв.

– Нет, не мертв. Отвезем его к Ведунье. Скорее.

Та встретила их на пороге хижины, Альфред громко мурлыкал у ее ног.

– Куница, – закричала Гастингс, не успев соскочить с лошади. – Трист лизал отравленное вино.

Северн вытащил из-под туники обмякшее тельце и умоляюще поглядел на Ведунью:

– Пожалуйста, не дай мне его потерять.

– Я не разбираюсь в куницах. Уходи.

– Ведунья, ради бога. – Гастингс не замечала, что у нее льются слезы. – Помоги ему. Он дорог нам обоим.

– Ну, ладно. – Взяв бездыханное тельце, Ведунья скрылась в хижине.

Альфред недовольно бил хвостом, но не издал ни звука. Северн хотел было войти следом, однако Ведунья крикнула:

– Ну уж нет, оставайся там, милорд. Гастингс, помоги мне.

Северн не послушался и, очутившись в хижине, следил за их возней.

– Открой ему рот, Гастингс, и держи.

– Что ты собралась делать? – спросил он.

– Промыть ему желудок, как человеку. Только вот сможет ли он отрыгнуть яд? Не знаю, милорд. Выйди-ка лучше отсюда. Из-за тебя здесь не повернешься.

– Снаружи остался твой кот, так что места достаточно.

Ведунья хмуро улыбнулась, прикрикнув на Гастингс:

– Шире, шире открой. Теперь вольем ему это.

Одна ложка, вторая, третья. Казалось, прошла целая вечность, но тельце куницы оставалось мягким и безжизненным. Гастингс, державшая руку там, где должно было находиться сердце, вдруг почувствовала слабый толчок.

– Он жив, – шепнула она. – Северн, пощупай.

Ему тоже показалось, что сердце бьется, хотя он не был в этом уверен. Он взглянул на заплаканное лицо жены.

Знахарка вдруг схватила Триста, принялась его трясти, потом уложила на шаткий столик, мяла его, опять трясла, снова мяла. И так без конца.

– Понятия не имею, где у этой твари кишки. Надеюсь, жму там, где надо.

Трист вздрогнул. Когтистая лапа чуть царапнула Северну руку.

Неожиданно зверек вскочил, невесомое тельце дрожало и корчилось, с трудом извергая из себя яд.

– Он может умереть от судорог.

– Другого способа нет, Гастингс.

Северн начал легонько массировать кунице живот.

Но вот желудок опустел, и Трист затих на столе, больше похожий на мертвого, чем на живого. Ведунья приподняла его, заглянула в глаза, подергала за лапки и сокрушенно покачала головой:

– Милорд, Гастингс. Жалко мне его. Такой маленький, бился изо всех сил, а подох.

Северн, побледнев, невидящими глазами уставился на Триста.

– Нет!

Схватив зверька, он спрятал его под туникой, прижал вялое тельце к сердцу, теребил пушистую шерсть, гладил его снова и снова, отчаянно шепча:

– Ты не можешь покинуть меня, Трист. Нет, ты не умер, не мог умереть.

В хижину вошел Альфред, изучающе поглядел на них и вопросительно мяукнул. Затем, вскочив на стол, кот уставился на Северна, мяукнул еще громче, уперся передними лапами ему в живот и стал принюхиваться. А потом опять замяукал.

Внезапно Гастингс уловила движение под туникой и застыла, боясь спугнуть чудо.

Альфред похлопал лапой по выпуклости на тунике. Снова мяукнул.

И тут в напряженной тишине они услышали слабое ворчание. Изнутри в тунику уперлась маленькая лапка.

Альфред хлопнул по ней.

Ворчание усилилось.

– Малыш спас куницу, – сообщила Ведунья и решительно столкнула Альфреда со стола.

Осторожно, будто величайшую драгоценность, Северн извлек куницу из-под туники, прижал зверька к груди и стал баюкать. Тот заворчал.

– Да, да, расскажи, как тебе было плохо.

Триста снова вырвало.

– Все, яда больше не осталось, – заметила Ведунья. – Мы с Альфредом его спасли.

– Отдохни, малыш. – Гастингс потрепала его по спине. – Теперь все будет хорошо. Наверное, завтра ты уже сможешь поблагодарить Альфреда. – Она коснулась пальцами щеки мужа. – Ты плачешь.

– Как и ты. – Северн поцеловал ее в губы.

– Ты не разбередила бок, Гастингс?

– Нет, Ведунья.

– Пусть она ляжет, – помрачнел он. – Пожалуйста, осмотри рану, Ведунья. По-моему, сегодня утром она выглядела зажившей, я опять намазал ее кремом.

– А что случилось потом, милорд?

– Осмотри рану, – недовольно ответил тот.

– Ладно, Гастингс, подними платье и рубашку. Мне все равно надо взглянуть на твой живот.

– Мне это не нравится, Ведунья.

– Почему? Он – твой муж. И ему нет дела до того, как ты выглядишь, он глаз не сводит с проклятой куницы. А что до Альфреда, то женская нагота его не интересует, не знаю даже почему. – Закончив осмотр, Ведунья подошла к очагу и разворошила угли. – Я уже проголодалась, а вам пора уходить.

– Больше тебе нечего сказать?

Раздражение Северна насмешило знахарку.

– Ну, ладно. По-моему, тебе следует быть поласковее с женой, милорд. Игры в постели иногда нравятся женщинам. Сама я в них не играла, хотя слышала, что у многих есть такая склонность. Вы явно переиграли. И если тебе очень приспичит завалить ее, не набрасывайся со спины, особенно если у нее при себе будет кинжал. Рана заживает хорошо. Ребенок здоров. Через два дня я сниму швы. А кунице давайте побольше молока. Прикажите Макдиру сварить жидкий куриный бульон.

– Он не ест курятину. Он ест только свинину.

– Ну, бульон из свинины. Пусть Макдир еще два дня готовит ему легкую пищу, как больному человеку. Гастингс, капай ему на язык сок конской мяты, добавленный в старое вино. Только не перестарайся, ведь он такой маленький.

Трист заворчал.

Альфред, потоптавшись, прыгнул к Гастингс на руки, отчего та повалилась на лавку.

Ночью Трист спал между ними, и Северн часто просыпался, чтобы проверить, дышит ли зверек.

– Он не будет есть до завтра, – сказала Гастингс. – Мне тоже не хотелось есть после отравления. Молока вполне достаточно.

– Но как же…

– По-моему, ты беспокоишься о нем сильнее, чем обо мне.

– Ты слишком боишься смерти.

Гастингс долго молчала, потом задумчиво произнесла:

– Видимо, ты прав. У нас была бы возможность это проверить, если бы я выпила то вино.

Ей показалось, что Северн вздрогнул.

– Пока не хочу ломать над этим голову. Гвент сказал, что вино подавали четверым, а не выпили только мы с тобой. Он сохранил мое вино, твой пустой кубок и скатерть. Проверишь их завтра?

– Конечно, хотя и так все ясно. Вопрос лишь в том, что это был за яд: болиголов, настойка мака или наперстянка. Главное, как яд попал в вино.

– Между прочим, крестоносцы привезли из Святой Земли множество новых кушаний и приправ, ядов, наверное, тоже.

Гастингс очень хотелось спросить: «Кто желает моей смерти?» – но вопрос остался невысказанным. Опасность слишком велика, а у нее нет возможности защититься от смерти, которая ходит где-то рядом. Упавшее седло еще можно назвать случайностью, но только не яд в вине. Если бы на пальцах случайно не остался крем, она бы не выронила кубок.

– Мне это не нравится, Гастингс.

Интересно, стал бы он ее оплакивать, закричал бы «Нет!» с таким же отчаянием, как при виде умирающего Триста.

– Мне тоже.

– Отныне твою еду будут проверять. И вино. Завтра я объявлю всем. Кто бы ни отравил вино, ему вряд ли захочется отправлять кого-то на тот свет за компанию с тобой.

* * *

– Ты сама знаешь, что тебя хотела отравить эта сучка. Что ты собираешься делать? – спросила леди Морайна.

– Постараюсь выдворить ее отсюда вместе с людьми из Седжвика. Туда отправился на разведку Северн с воинами. Надеюсь, эпидемия кончилась и хоть кто-то сумел выжить. Сэр Алан до последнего времени держался.

– Она хочет моего сына и ни за что не сдастся. По-моему, нам следует отравить ее.

Гастингс непонимающе уставилась на свекровь, такую красивую, стройную, с мягкими карими глазами.

– Ты решила, что я опять сошла с ума?

– Нет, я решила, что вы очень безжалостны, как и ваш сын.

– Но ведь она метит на твое место. Если бы ты не пролила вино, то наверняка бы умерла.

– Знаю.

– Северну хватило ума объявить, что твою еду и питье будут проверять. Делать это будет всякий раз новый человек, и нельзя предугадать, кто станет следующим.

– Да, план хорош. Но в замке еще много седел.

– Я знаю, – сокрушенно вздохнула леди Морайна. – Гвент тоже сильно беспокоится. По-моему, нужно отравить сучку до того, как она тебе навредит. Иного выхода нет.

В зале Гастингс увидела соперницу, которая, сидя у прогоревшего камина, шила платье. Элиза пристроилась у ее ног и тоже занималась какой-то белой тряпочкой.

– У тебя очень ровные стежки, Элиза. Ты гораздо лучшая швея, чем я.

– Нет, Марджори, ты – совершенство!

Та засмеялась, и люди в зале обернулись на ее смех. Двое мужчин выглядели прямо околдованными.

– Не льсти, милая, а то превращусь назло тебе в уродину.

– Как в тот вечер, когда у тебя распух нос?

– Нет, тогда я что-то съела, и оно оказалось для меня вредным. Гастингс, а куница Северна еще жива?

– Да. Трист пока очень слаб, но скоро поправится.

– Глупая тварь, – сказала Элиза.

– А мне казалось, ты считаешь Триста красавцем, – возразила Гастингс.

– Я стала большой и изменила свое мнение.

– Не хочешь покататься со мной, Элиза? – Гастингс решила помириться с девочкой.

Глаза у Элизы радостно заблестели, и она вопросительно посмотрела на Марджори.

– По-моему, отличная идея, малышка. Гастингс покажет тебе свои любимые места.

В зал вошел Северн, на ходу стягивая латные рукавицы. Он вежливо кивнул Марджори, но обратился к жене:

– Гвент доложил, что украли скатерть, на которую пролилось вино. Кто это сделал, неизвестно.

– И уже никому не станет известно, – добавила Гастингс, не спуская глаз с Марджори. – На скатерти должен был остаться яд, скорее всего настойка опиума. Достаточно капли, и человек перестает чувствовать боль. Вторая капля разит насмерть. Тристу невероятно повезло.

– Ты спасла его, Гастингс. – Из-под туники раздалось ворчание, и Северн с улыбкой похлопал по груди. – Он съел весь хлеб, приготовленный для него Макдиром. И его не вырвало.

– Знаю. Макдир был так собой доволен, что тут же похвастался мне.

Трист снова заворчал, высунув лапу, и Гастингс легонько пощекотала ему подушечки.

– Мы с Элизой хотим прокатиться верхом.

– Нет, я не хочу, – ответила та. – У меня живот болит.

– Ох, только не это, – всполошилась Марджори, мигом забыв про шитье. – Что ты ела на завтрак?

– Только хлеб Макдира. Он был противный, от него у меня жжет язык.

У Гастингс зачесались руки дать маленькой лгунье оплеуху.

– А по-моему, хлеб очень вкусный, Элиза. Впрочем, если у тебя болит живот, я дам тебе…

– Я не возьму ничего, что ты приготовишь, – перебила Элиза, отступая на шаг. Волкодав Эдгар раздраженно рявкнул.

– Почему? – вкрадчиво спросила Гастингс.

Девочке простили дерзости, которые она наговорила о матери Гастингс, но теперь она зашла слишком далеко.

– Это ты украла вино и скатерть, чтобы никто не узнал про яд. Ты сама нарочно подмешала его себе в вино. Я видела, как ты что-то добавила в кубок, и не успела помешать Тристу слизать вино.

– Так, – пробормотал Северн, задумчиво гладя подбородок. – Скажи, Элиза, зачем же Гастингс отравила свое вино?

Девочка упрямо выпрямилась, хотя побледнела от страха.

– Зачем, Элиза?

– Гастингс знает, что ты любишь Марджори. Она хотела, чтобы ты стал ее жалеть и меньше заглядывался на Марджори.

Трист сердито уставился на девочку, и та отшатнулась, едва не упав. Зарычал волкодав Эдгар.

– Я не вру. Я видала, как она добавила яд! – крикнула Элиза и выбежала из зала.

– Так кто же, – Гастингс не сводила глаз с Марджори, – все-таки украл вино и скатерть?

Кто и зачем, гадала она, поднимаясь к себе, всем же ясно, что на них остался яд, так с какой же стати их красть?