Текст книги "Золотой ключ. Том 1"

Глава 20

Сарио научился-таки изображать на лице смирение. Он будет таким, каким его должны видеть (хотя все равно не увидят. Слепцы!). Спокойным, но не дерзким. Уверенным в себе, в своем праве находиться здесь, но не надменным. Не брезгливым. Гордость допустима, без нее художник – не художник, а всего лишь ремесленник, копиист, бродячий итинераррио, что само по себе не позорно, как не позорен любой честный труд, – но для тех, кто верит, что между художником и ремесленником лежит пропасть, отсутствие гордости – верный признак посредственности. И эта вера, эта боязнь не то что быть – иметь хоть малейшее сходство с заурядным ремесленником все время подогревала тигель, в котором сплавлялись воедино душа, талант и техника Сарио.

На нем был костюм, пошитый специально к этому дню; Сарио знал, что костюм вызовет много разговоров.

Но дело того стоило; приглашение исходило из Палассо Веррада, и ни один Грихальва не посмел бы игнорировать его или ответить отказом. Четверо явились в традиционных темных одеждах унылых тонов (чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, а значит, и не напрашиваться на оскорбления) и один – в щегольском костюме ярко-зеленого цвета, сразу наводящего на мысли о “бандитах” и “варварах” – предках Грихальва. Не так давно Сарио пришел к выводу, что зеленый цвет ему нравится, вполне идет к его черным волосам, карим глазам и смуглой коже. Впрочем, обзавестись тюрбаном он не решился – это однозначно расценили бы как дерзость. Ведь на выставку пришли не только Грихальвы, но и многие мейасуэртцы из других известных родов, придворные, Премиа Санкта и Премио Санкто и сам герцог Алехандро.

Сарио мало заботило мнение всей этой публики, особенно мнение священников, но о герцоге он думал постоянно.

Во что бы то ни стало произвести благоприятное впечатление на этого человека. Бедный Алехандро, на тебя столько всего сразу обрушилось: и горе, и заботы. Нежданно-негаданно ты взошел на вершину власти и теперь должен искать тело отца, готовиться к войне, выбирать нового придворного иллюстратора. А ведь ты совсем молод и неопытен, и на тебя давят все кому не лень. Наверное, даже Сааведра…

Сарио высматривал ее в толпе. Вряд ли стоит ее ждать, ведь она не иллюстратор, и ее брак с герцогом не освящен екклезией, – если она сюда явится, на нее будут смотреть косо. И все-таки Сарио послал ей приглашение, он имел на это право, поскольку был в числе претендентов и в этом зале висели его работы. Здесь собрались все знаменитости, но Сарио их едва замечал, ему нужна была Сааведра. Только она верила в него с самого начала. И верила не напрасно, очень скоро он ей это докажет.

У него вдруг поднялось настроение. Да, он победит. Обязательно. Он, и никто иной.

Вот она…

В дверном проеме появилась Сааведра. Вошла в Галиерру и поспешила в угол, чтобы не мозолить глаза публике.

«Ах, какие мы стеснительные для любовницы герцога…»

Он стиснул зубы и со свистом выдохнул. Что только не перемешалось в его душе: негодование, ревность, жажда мести, понимание, сочувствие, признательность. И еще много всякого, чему и названия-то не подобрать. Но кроваво-красной нитью в тугом клубке эмоций проходила уверенность: она всегда была его Сааведрой, точно так же как он всегда был ее Сарио.

А теперь она принадлежит другому.

Он закрыл глаза. Вокруг нарастал шум, в Галиерре собиралось все больше тех, кто пришел смотреть, ругать, хвалить, ждать. Грихальва, Серрано, до'Альва, до'Нахерра…

Нам это выгодно, напомнил он себе. Грихальва, ублажающая герцога в постели, для нас полезнее, чем Грихальва, пишущий ему картины. Но в тот же миг душу, подобно ядовитой тза'абской стреле, поразила мысль: Сааведра не просто наложница Алехандро, она ему жена. Она его любит.

И судорога свела его чресла – жаркие, но бесплодные.

«Но ведь она должна любить меня!»

Сааведра увидела его и расцвела.

Лилия Пустыни, подумал он. Хрупкая с виду, но легко переносящая жгучую сушь Тза'аба Ри и тлетворную сырость Мейа-Суэрты.

Белая кожа, черные волосы. На ней было платье из мягкого фиолетового и кремового велюрро; яркие краски восхитительно переходили в полутона.

Она сразу подошла к нему – похвалить костюм, провести ладонью по зеленому шелковому камзолу, украшенному искусным шитьем, идеально сидящему, безупречно зашнурованному. Под камзолом – рубашка из тончайшего батиста; высокий складчатый ворот и кружевные манжеты расшиты настоящим золотом. Все это стоило чудовищно дорого, но Сарио не жалел. Была идея сшить зеленые чулки и сапоги из мягкой кожи, но он в конце концов решил не злить чересчур посетителей выставки и заказал черные.

Сааведра ослепительно улыбнулась.

– Ты постригся. Я так привыкла, что у тебя патлы на физиономии или кое-как завязаны на затылке, а теперь все ясно видят, что у тебя написано на лбу. Сарио, обещай, что обязательно ухмыльнешься, как ты умеешь, граццо. Ну, знаешь, такая брезгливая, надменная ухмылочка.

Он едва удержался от ухмылки – именно такой, какую описала Сааведра.

– Да, постригся, – кивнул он. – И ухмылочек не будет, обещаю. Да здравствует достойная компордотта! Сааведра рассмеялась.

– Шутишь? Достойная компордотта – и ты? Сарио изобразил вежливую улыбку.

– Ведра, ради благополучия семьи я готов на любые жертвы. В ее глазах появилась тень сомнения, но сразу исчезла. Сааведра вновь рассмеялась.

– Сегодня жертвы не нужны, можешь вести себя естественно. – Она указала на противоположную стену, увешанную картинами. – За это тебе все простят. Люди знают, что у каждого гениального художника в голове водятся тараканы.

– Ведра, спасибо на добром слове, но я уверен: что-то вроде этого друзья и родственники говорят всем остальным претендентам. И не только тут, но и везде, где участникам конкурсов приходится ждать решения жюри.

– Да, это доброе слово, – кивнула она, – но это еще и правда. Матра Дольча, Сарио, ты ведь и сам прекрасно знаешь, какой ты художник. И я знаю. И все остальные претенденты из нашей семьи. Разве ты не замечал, какими ухмылками они тебя провожают?

– Хмурыми, завистливыми? – Он улыбнулся. – Да, Ведра замечал. И спасибо тебе за веру. – Он порывисто схватил ее за руки, крепко их пожал – миг назад не собирался, не хотел этого делать, просто очень нуждался в ней и стремился высказать то, что надо было высказать гораздо раньше и не один раз:

– Ты меня никогда не бросала в трудную минуту. Никогда. Что бы я ни сделал, что бы ни сказал. Даже когда я… Эйха, Ведра, спасибо тебе от всего сердца. – Он поцеловал тыльную сторону ее левой ладони, затем правой. – Спасибо за все. Не сомневайся, Луса до'Орро, я знаю, что ты для меня сделала. И ценю твою дружбу и поддержку. И когда смогу… если смогу, отплачу добром за все. Не сомневайся. Ведра. – Он прижал ее ладони к своей груди, к Золотому Ключу. – Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро. Не сомневайся.

Ее ладони были холодны.

– Золотой Свет? – спросила она. – Почему ты так меня назвал?

– Потому что ты и есть Золотой Свет. – Он отпустил ее руки. – Ведра, ты всегда была рядом со мной, сияла так же ярко, как Золотой Свет нашего Дара. – Он улыбнулся. – Нашей Одаренности.

– Но я не…

Он не дал ей договорить.

– Я уже сказал тебе однажды: тот, в ком есть огонь, легко разглядит такой же огонь в другом. – Сарио отвел взгляд, справился с волнением. – Ну вот, сейчас наш новый герцог наконец-то дойдет до картин Грихальва. Может, поглядим, как он будет их рассматривать, и попробуем предугадать решение?

Сааведра едва заметно вздрогнула и ответила с улыбкой, которой недоставало обычной безмятежности.

– Было бы что предугадывать.

– Эйха, пожалуй, ты не права, всякое может быть. Этторо – мастер неплохой, Домаос, Иво и Иберро мало в чем ему уступают… – Род Грихальва представил всего пять кандидатов. – Есть и в других семьях неплохие художники, даже Сарагоса не совсем безнадежен… – Его хитрая улыбка договорила: “Хотя вряд ли может на что-то надеяться”. – Вдруг наш герцог в память об отце назначит его Верховным иллюстратором? Правда, такого еще ни разу не случалось, и все же…

– Нет, Сарио. Никто, кроме тебя.

Сарио удовлетворенно кивнул. Он ждал этих слов. Она никогда не бросала его в трудную минуту. Она всегда верила в него.

Он улыбнулся и отошел от стены, на которой висели его отборные работы. Не надо их заслонять – сейчас сюда придет герцог Алехандро.

* * *

По комнате растекались запахи воска и кедра. Преклонив колени на голых каменных плитах перед великолепной иконой (а что в Палассо Грихальва не заслуживало эпитета “великолепное”?), Раймон Грихальва внимал тихим шагам и скрежету щеколды. Он торопливо прошептал последние слова молитвы, поцеловал Чиеву, прижал к сердцу, встал, повернулся, обмер.

– Дэво!

На лице старика играла саркастическая улыбка.

– А ты ожидал кого-то другого? Раймон ожидал. И не стал лгать.

– Мы с Сарио договорились, что он придет и сообщит результат.

– Все, как ты и рассчитывал. А разве ты сомневался?

– Нет. – Раймон отпустил стол с иконой, за который схватился для устойчивости. – Ты прав, я на это рассчитывал. А ты разве нет?

В сиянии свечи лицо Дэво проигрывало. Он начал сильно сдавать уже в сорок пять, было ясно, что до пятидесяти одного, в отличие от Артурро, ему не дотянуть. И даже до сорока девяти – возраста Отавио, скончавшегося год назад. Сейчас Ферико занимал должность Премио Фрато, но все они – дряхлые старцы, Ферико тоже недолго проживет на этом свете.

«Остается Дэво… или даже я…»

– И я рассчитывал, – признался Дэво. – На мой взгляд, не могло быть другого выбора. Но ведь я Грихальва, кое-кто может сказать, что я пристрастен.

Раймон поднял брови.

– В числе претендентов было еще четверо Грихальва.

– Раймон, не надо кривить душой… Ты слишком стар для таких игр. – Улыбка смягчила слова. Дэво устало вздохнул и тяжело опустился на узкую скамью возле двери. – Эйха, знал бы ты, как мне больно. Вот бы кто-нибудь изобрел волшебный эликсир, изгнал старость из моих несчастных суставов. – Он осторожно помассировал давно потерявшие форму пальцы. – Это все из-за болот. Клянусь Матерью, из-за болот. – Кряхтя, он выпрямил спину и прислонился к стене. – Если рассуждать по совести, никто из наших мастеров, кроме Сарио, не заслуживает этой должности.

– И никто из претендентов от других родов.

– Верно, Раймон. Но уже поползли злые сплетни. Говорят, мы повлияли на решение.

Раймон хрипло рассмеялся.

– Мы? Грихальва? Помилуй, Дэво, ведь при дворе нет ни одного нашего! В политической жизни города и герцогства мы – никто…

– Ты забыл о спальне. – На миг лицо Дэво осветилось жестоким весельем. – Грихальва – в постели, Грихальва – при дворе.

– И все-таки мы отстаем от Серрано, – сердито возразил Раймон. – Катерин Серрано – все еще Премиа Санкта. По сей день отравляет екклезию, настраивает против нас.

– Но власти у нее уже меньше. – Дэво снова поерзал на скамье, усаживаясь поудобнее. – Раймон, за такой короткий срок мы добились очень многого. Давно ли Сааведра сошлась С Алехандро? А сегодня Сарио получил должность. Мы ни в коем случае не должны упустить свой шанс. Ведь мы столько трудились, столько ждали.

, Дэво, в роду Грихальва Сарио – первый Верховный иллюстратор за три поколения. Он назначен меньше двух часов назад, а ты уже порицаешь его.

– Не его, Раймон. – Дэво поморщился. – Эйха, да, пожалуй, можно сказать и так. Хотя на самом деле я порицаю не его самого, а кое-какие отрицательные черты. Он слишком зелен…

– А потому дольше прослужит герцогу.

– Я не о годах, а о самодисциплине.

– Ничего, научится сдерживать норов. Он ведь уже многому научился. Дэво, ты должен это признать.

– Признаю. – Старик улыбнулся. – Ты был его заступником почти столько же лет, сколько Артурро был твоим.

– Мне был необходим заступник. Сарио – тоже.

– Раймон, у тебя есть редкостное качество. Ты способен разглядеть в художнике животворящий огонь, а мы видим только пламя, которое превращает человека в пепел. Наверное, ты прав: не надо бояться животворящего огня…

– Нет, Дэво, Сарио для нас опасен, – перебил Раймон. – Я никогда этого не отрицал, хоть и заступался за него. На этот счет у меня один-единственный аргумент: человек, обладающий Даром, знаниями, навыками, а еще навязчивой идеей доказать, что все остальные не правы, и желанием любой ценой превзойти их, – способен добиться своей цели. И многие пытались, Дэво… многие пытались за три поколения.

Дэво неотрывно смотрел ему в глаза.

– А ведь ты бы мог оказаться на его месте. И лучше, если бы это был ты.

– Нет, – не раздумывая, возразил Раймон. – У меня слишком слабый, слишком рассеянный огонь… – Неслышно ступая, он приблизился к скамье напротив Дэво и сел, принял точно такую же позу, как и у старика. – Мое желание зиждется на примитивном честолюбии, я не способен свернуть горы. Между честолюбием и одержимостью – пропасть. Честолюбец хочет прийти к цели. У одержимого нет иного выбора.

– А потому одержимый добивается своего. Но гораздо важнее таланта. Дара и даже одержимости – надлежащее поведение, способность употреблять свою силу на благо семьи, а также на благо герцога и государства. – Голос Дэво был исполнен спокойствия. – Для этой задачи не было и нет никого пригоднее тебя.

Раймон неподвижно смотрел в сумрак крошечной молельни, приютившейся в глубине Палассо. Новый герцог, новая фаворитка герцога, новый Верховный иллюстратор. Возможно, теперь все пойдет по-новому; возможно, народ снова полюбит Семью Грихальва.

– Но я тоже хочу, чтобы кто-нибудь придумал, как вернуть молодость моим суставам… – Он поднял руки, взглянул на распухшие костяшки пальцев. Ощутил боль в позвоночнике. “Откуда у тебя уверенность, что сам я пекусь о благе семьи? Что, если мною тоже движет лишь моя одержимость?” – Костная лихорадка приходит к каждому из нас. Приходит и убивает.

– И к Сарио? – спросил Дэво. – Думаешь, она и его убьет? Или он убьет нас?

Раймон был настолько ошеломлен, что перестал чувствовать боль в руках и спине. Он опустил ладони на колени и посмотрел на человека, который вместе с Артурро лепил его душу.

– Сарио очень рано научился делать и носить маски, – сказал Дэво. – Причем надежные маски: видимые, но непроницаемые. По его лицу невозможно понять, что он думает. Правда, видны дерзость и честолюбие, но мы за такие грехи не наказываем, за это карает Матерь. – Он остановил качавшийся на цепочке Золотой Ключ. – А ты, Раймон, никогда не делал масок. И не носил. – Он перевел взгляд на икону. – Если бы я захотел узнать, на что способен Сарио, если бы я хотел увидеть его печаль, раскаяние, мучительный страх – все чувства, которые он никогда не покажет, – мне было бы достаточно взглянуть на твое лицо. Оно – как открытая книга.

В костях Раймона зашевелился холод. Казалось, вдруг сменилось время года и на дворе не сырая жара, а колючая стужа.

– Да, три поколения Грихальва не дали герцогам ни одного придворного, а теперь наша мечта сбылась. Но все-таки не кажется ли тебе, что она сбылась слишком рано? Сарио вознесся не только над всеми нами, но и над нашей дисциплиной, и мы не ведаем, чего от него ожидать. – Дэво немного помолчал, прикрывая дрожащей рукой Чиеву до'Орро. – А ты не такой.

Раймон заговорил. Язык плохо слушался, казалось, звуки исходят из чужого горла.

– Он такой, каким мы его сделали.

– Эйха, я в это не верю. Я думаю, Сарио вылепил себя сам. – Голос старика был абсолютно спокоен. – Разве что получил от тебя немного самоуверенности и безрассудства.

Растущая тревога заставила Раймона сорваться на крик:

– Нам был необходим кто-нибудь вроде Сарио! Эхо его слов быстро умерло в сумраке молельни.

– Да, ты прав: вроде Сарио. Но не обязательно он. – Дэво поерзал, подошвы башмаков шаркнули по плитам. – Когда в инструменте изъян, инструмент ломается. И при этом он может ранить того, кто им пользуется.

– Может. А может и не ранить.

– Сознавая возможность беды, надо сознавать и свою ответственность. Если беда случится, виноват будет тот, кто предвидел ее, но не предотвратил. Раймон стиснул зубы и процедил:

– Пресвятая Матерь! Чего ты от меня хочешь? Дэво печально вздохнул.

– Ничего сверх того, что всегда получал от тебя, фрато мейо. Правды.

Скрежеща зубами, Раймон смотрел на икону, стоящую в трех шагах от него на столе. Плакирование золотом, работа нечабвеннго Артурро.

– Поэтому ты и пришел?

"Из-за иконы. Из-за Артурро. Из-за того, что я не способен лгать здесь, сейчас, перед Матерью”.

– Потому что ты никогда не пытался лгать, и я не сомневался, что тебе нужна божественная поддержка. – Дэво с трудом поднялся, неуклюже повернулся к двери. – Раймон, именем нашей Пресвятой Матери и Ее Милостивого Сына говорю тебе: со дня нашего величайшего торжества – первого такого дня, с тех пор как Верро Грихальва уничтожил Кита'аб, – мы не властны над своей судьбой.

Пока Дэво не затворил за собой дверь, Раймон сидел неподвижно и безмолвно, а потом всхлипнул и перестал сдерживать дрожь.

«О Матра! Ну почему у Дэво пришелся к слову именно Кита'аб? Разве нельзя было без этого обойтись?»

В том-то и ирония, что нельзя. Слишком крепко судьба Кита'аба сплелась с судьбой рода Грихальва. Слишком долго он влиял на жизнь Грихальва, на компордотту, и вот превратился в копье, способное пронзать и плоть, и дух.

"Ох-хо-хо. В конце концов я ни за что не стану Премио Фрато”.

Кряхтя по-стариковски, Раймон поднялся со скамьи. По слухам, Сарагоса Серрано выглядел ничуть не лучше его: сутулый, голова всегда опущена, пораженные костной лихорадкой руки сжаты в бессильные уродливые кулаки.

Раймон вновь опустился на колени перед иконой.

– Я его спустил с цепи, – признался он Матре. – Дал ему право поступать, как он сочтет нужным, чтобы стать Верховным иллюстратором…

Инструмент с изъяном – так сказал Дэво.

–..И теперь, когда он наконец-то рядом с самим герцогом, молю: благослови имя и семя его, и на этом миссия моя будет выполнена. Милая Матерь, Ты мудра. Ты всегда щедра, и я никогда не подвергал сомнению Твою священную компордотту. Но все же позволь в безмерной милости Твоей сказать вот что: если Сарио будет трудиться на благо семьи, герцога и герцогства, я утешу себя мыслью, что сделал правильный выбор. И жертва моя не напрасна.

Глава 21

Точно затравленный волк в ловчей яме, сидел Алехандро в кресле своего покойного отца. Его окружала толпа советников, и все советовали наперебой. Всего лишь два дня назад он узнал о гибели Бальтрана и еще не оправился от потрясения, не успел смириться с потерей. Ему просто-напросто не дали прийти в себя; придворные обрушили на него гору проблем, каждый считал своим долгом напомнить, что вместе с горем Алехандро досталось и герцогство.

Советники раньше него избыли горечь утраты, чего нельзя было сказать о жажде мести. Они предлагали начать войну. Безотлагательно. И требовали его решения. Столь же безотлагательно.

Он поерзал в кресле, отметив, что жесткое кожаное сиденье, сработанное больше двадцати лет назад в расчете на выносливого, сильного и непоседливого Бальтрана до'Верраду, ничуть не подходит его сильному и непоседливому, но еще слишком молодому сыну. Нужен изрядный срок, чтобы обрести отцовское умение спокойно, солидно, уверенно держаться на людях.

"Но мне времени не дадут. Ни за что”.

Алехандро снова поерзал и зло посмотрел на советников.

Точь-в-точь гончие псы. Ждут, когда волк подставит брюхо.

За эти два дня он усвоил, что от вежливости и сдержанности, дающихся ему огромной ценой, проку никакого. Он – герцог, об этом ему твердили постоянно и с таким пылом, что возникло сомнение: а сами-то они в это верят? Или их нужно убеждать? Но ему не давали возможности высказаться. Любые его попытки выразить свое мнение наталкивались на враждебное молчание и лишь изредка – на вежливые возражения.

В нем поднималась злость.

Да они меня ни в грош не ставят!

Если дать выход раздражению и горечи, накричать на советников, как уже случилось однажды, они, наверное, его выслушают. Но он предпочитал держать себя в руках. Нельзя закатывать истерики: это убедит их в его слабости.

«Эйха, а разве я силен?»

Как ни крути, отец плохо подготовил его к наследованию власти. Но вряд ли можно его за это винить, сорок три – возраст далеко не предельный (разве что для Грихальва), к тому же Бальтран до'Веррада перед отъездом был здоров как бык и энергичен. Никто не предполагал, что его сыну титул герцога достанется в девятнадцать лет.

Запасы выдержки были невелики и таяли с каждой секундой. А потому он решил, что сама Матерь смилостивилась над ним, когда слуга доложил о приходе Верховного иллюстратора и разом смолкли все голоса.

"Матра Дольча, граццо! – Алехандро снова поерзал на жесткой старой коже и вытер ладонью вспотевший лоб. – Вот бы ты еще меня избавила от этих моронно, которые ищут во мне моего отца”.

Отворилась дверная створка из полированного дерева, в зал, ничем не нарушая абсолютной тишины, вошел Сарио Грихальва в тех же зеленых и черных одеждах, что были на нем во время церемонии, возвысившей его над многими претендентами на должность Верховного иллюстратора. Остановился. Подождал, пока все взглянут на него, на Чиеву до'Орро, – Золотой Ключ он теперь носил на поясе, точно так же как носят свои ключики и замочки санктос и санктас.

Кое-кто слегка переменил позу, чья-то подошва шаркнула по каменному полу.

"Он совсем не такой, как все эти люди, – размышлял Алехандро рассматривая Сарио. – Что мне говорила Ведра о Грихальва, о их жесткой компордотте? Пресвятая Матерь, они так же не похожи на нас, как святоши из екклезии!” – И тут же предостерег себя: высказанная вслух, эта мысль была бы сочтена ересью.

– Эйха, – сухо вымолвил один из придворных. – Не такое чудо в перьях, как Серрано, верно?

Кто-то тихо рассмеялся, другой произнес:

– По крайней мере оно не рядится в ярко-красное. Сарио улыбнулся, принимая вызов.

– Оно и не будет рядиться в ярко-красное. Никогда. – В голосе звучала дерзкая нотка. – Ему этот цвет давным-давно опротивел.

Это было уже слишком. Алехандро, не искушенный в интригах двора, но знающий его нравы, заметил, как советники объединили свою враждебность, чтобы обрушить ее на чужака.

– И потому вы не намерены использовать его в работе?

– Нет, конселос, – возразил Грихальва, – я буду его использовать в меру.

– Но все же никогда не наденете ярко-красное? Даже на Миррафлорес, мы правильно поняли?

Алехандро терпеливо ждал, испытывая при этом немалое облегчение, – придворные, единые в своей неприязни, оставили его в покое и нашли себе другую жертву. Вопрос был с подвохом: по преданию, через десять месяцев после рождения Сына, в день Миррафлорес, к Матре (а следовательно, и к Тайра-Вирте) вернулась способность воспроизводить потомство. Ежегодно в этот день каждый дом украшался ярко-красными цветами вьюнка, живыми или искусственными – из шелка и бумаги. Носили их и на одежде в знак любви и преданности всемилостивейшим Матре эй Фильхо.

– В меру, – невозмутимо ответил Грихальва.

Алехандро ухмыльнулся.

Ведра говорила, ума ему не занимать.

И храбрости. Грихальва окинул зал изучающим взглядом, не упустив ни одного придворного, и с элегантным поклоном обратился к герцогу:

– Ваша светлость, увы, я еще не успел изучить свои обязанности и освоиться в этих залах, но, если позволите, я возьму на себя смелость предложить решение проблемы, с которой вы только что столкнулись.

"Говорит лучше, чем от него ждали. Им это не нравится”. Алехандро открыл было рот, чтобы ответить, но тут ближайший придворный громко фыркнул.

– Ты? – Резкий голос Эдоарда до'Нахерры, Марчало Грандо, перекрыл шепот остальных сановников. – Ты берешься предложить решение?

– Берусь. – Грихальва даже косым взглядом не удостоил рослого, крепко сбитого стареющего военачальника, которого Бальтран до'Веррада считал своим самым близким другом. – Если герцог… – он сделал короткую, но многозначительную паузу, —..или вы позволите мне высказаться.

Только после этого темные глаза обратились к до'Нахерре, а потом к герцогу, и не было в них ничего, кроме вежливости и терпения.

Алехандро, сдержав улыбку, тотчас сделал неловкий дозволяющий жест.

– Милая Матерь! Грихальва, что ж вы медлите? Если можете решить эту дилемму…

– И предотвратить бесчестье! – грянул до'Нахерра. Распоряжаясь на турнирах, он себе поставил отменный полководческий голос.

–..то весьма меня обяжете, – твердо договорил Алехандро. И метнул в марчало недобрый взгляд. – Что для этого потребуется?

– Лишь то, для чего я сюда призван, ваша светлость. – Сарио обворожительно улыбнулся. – Писать.

– Что писать? – выкрикнул кто-то в задних рядах. – Если ты считаешь живопись волшебным средством, если уверен, что она достойнее справедливой войны, почему бы просто не написать, как герцог Бальтран возвращается к жизни?

Матра Дольча!

Алехандро был поражен. Как и все кругом, даже тот, кто выкрикнул эти слова. Только Грихальва, на удивление, остался совершенно спокоен; казалось, никому не под силу вывести его из себя.

– Бассда! – Сквозь оторопь проникла смутная радость – на этот раз Алехандро послушались все. Даже повернулись к нему. – Бассда! – повторил он. – Номмо Матра, разве не в этом состоят его обязанности? Верховный иллюстратор пишет картины. С помощью его картин мы заключаем браки, подписываем договоры, избегаем войн. – Ему удалось приковать к себе внимание конселос. Он кивком указал на Грихальва, как ни в чем не бывало стоявшего в двух шагах от герцогского кресла. – Если он способен предотвратить войну, размахивая не мечом, а кистью, я буду только рад. Война ничего не дает…

"Ошибка. Это их подстегнуло”.

– Ничего, кроме чести! – воскликнул Эстеван до'Саенса.

– Ничего, кроме земель! – вторили ему. Алехандро показалось, что кричит Риввас Серрано, дальний родственник ушедшего в отставку Сарагосы.

– И спасенных жизней, ваша светлость, – добавил Эдоард до'Нахерра, чье хладнокровие поразительно контрастировало с возмущением остальных. – А еще с помощью войны можно вернуть тело вашего несчастного отца, подвергшееся глумлению подлых…

– Я способен это сделать, – перебил Грихальва. Воцарилась гробовая тишина. А затем грянул неистовый рев.

– Ах, вот как?! – взъярился даже марчало. – Ты способен это сделать? Так просто, да? Эйха, нарисуешь тело, и оно перенесется сюда?

– Только Матерь обладает таким могуществом, – пробасил кто-то.

– А еще – семья Грихальва, промышляющая темным колдовством, – сказал Риввас Серрано. Алехандро вскочил на ноги.

– Бассда! – Он предчувствовал беду. Сааведра говорила, у него врожденный дар командовать… Эйха, даже если это не так, он вспомнит, как командовал отец. – Вы стоите передо мной, вы явились сюда по моей воле, вы служите мне. А потому никто из вас не смеет говорить без моего позволения!

Изумленные лица. Округлившиеся глаза. Рты, застывшие на полуслове. И – ни звука. Все ждали его позволения говорить.

– Граццо. – Стараясь ничем не выдать облегчения, Алехандро неторопливо сел. Трудно было не заметить, как на лице Эдоарда до'Нахерры появилось задумчивое выражение. Осмелев, герцог повернулся к Сарио Грихальве. – Вы можете это сделать?

– Вернуть вашего отца к жизни? Нет. Мне это не по силам. И никому из смертных. – Это была уступка Риввасу Серрано. – Но доставить сюда его тело? Да. Это в пределах возможного, Толпа придворных зароптала. Риввас протолкался вперед, впился ненавидящим взглядом в молодого художника, занявшего место его родича.

– Ваша светлость, разве мы не говорили, что Грихальва владеют темной магией? И теперь один из них открыто сознается в этом. Сознается! Здесь, перед всеми нами! Сознается! – Ненависть в глазах уступила мольбе, и взор тотчас перебрался на герцога. – Ваша светлость, мой родственник, Сарагоса Серрано, пытался предъявить улику вашему отцу, ныне покойному…

– И не предъявил, – отрезал Алехандро. – Конечно, я об этом слышал. Да кто не слышал! – Он пожал плечами, радуясь, что на этот раз вельможи, прежде чем зашуметь, выслушали хоть часть сказанного им. – Всем известно, что Сарагоса верит в темное волшебство Грихальва…

– И не зря! – Риввас вытянул руку в сторону нового Верховного иллюстратора. – Ваша светлость, он только что во всеуслышание признался в этом!

Алехандро перевел взгляд на Сарио Грихальву.

«Ведра уверяла, что он умен… Хватит ли ему ума выбраться из этой ловушки? Или придется отменить первое мое назначение?»

Это будет тяжелым ударом по репутации нового герцога. Такие ошибки правителям сходят с рук труднее, чем неопытность. Все-таки он неплохо знал свой двор; понимал, что надо немедленно употребить власть, любой ценой добиться подчинения, иначе все будет потеряно. О вежливости, щепетильности сейчас необходимо забыть.

– Так вы можете это сделать? – сурово повторил он.

– Да, ваша светлость. – Грихальва невозмутимо переждал глухой враждебный ропот. – Уверяю вас, это совсем несложно.

– Несложно?! – возопил Риввас. – Вызвать сюда мертвеца?

– Изобразить, как он появляется среди нас? – Эстеван до'Саенса занял его сторону, чем лишь подлил масла в огонь. – Ваша светлость, хотелось бы на это посмотреть…

– Это несложно. – Спокойный голос Грихальва вновь вызвал бурю.

Из-под зеленого плаща появилась изящная смуглая рука с двумя сложенными листами пергамента. Взор Алехандро невольно задержался на длинных пальцах, приметил отточенные, грациозные движения мастера, приученного к аккуратности и методичности. – Дело в том, что оно уже здесь. Тело. – Грихальва одарил герцога вежливой улыбкой, и тот, сам того не желая, улыбнулся в ответ. – Есть ли необходимость в темном или еще каком-нибудь колдовстве, чтобы привезти усопшего в повозке?

Наступила тишина. Затаив дыхание, двор переваривал слова Грихальва.

– Повозке? – недоверчиво переспросил кто-то.

– Вместе с телом прибыло два послания. – Грихальва неторопливо шагнул к герцогу и поднял листы. – Когда я подходил, – кивок в сторону двери, – мне их вручили с просьбой передать вам. Сказали, что в этих письмах объясняется, как погиб герцог Бальтран.

– Как был убит герцог Бальтран! – вскричал Риввас, стремясь перехватить инициативу.

– Это убийство! – воскликнул до'Саенса, спеша поддержать его.

– Не исключено, – бесстрастно произнес Грихальва, и Алехандро позавидовал его самообладанию. – А может быть, это вовсе не убийство. Я думаю, нужно., чтобы герцог прочел письма. Они адресованы ему и должны все объяснить, так мне сказали. – Почтительно склонив голову, он протянул пергамента.

– Матра эй Фильхо…

Самообладание покинуло герцога, он вскочил с кресла и выхватил письма из руки Грихальвы. Помедлив лишь мгновение, сорвал восковую печать и развернул листы.

Надежду вытеснило разочарование. Он окинул придворных беспомощным взглядом; его мутило от мысли, что сейчас придется признать свое очередное поражение. Но выход нашелся – Алехандро обратился к личному секретарю отца. Увидев сочувствие, спокойствие в глазах Мартайна, герцог взял себя в руки и твердым голосом попросил: