Текст книги "Золотой ключ. Том 3"

Глава 73

Рохарио подошел к гостинице Гаспара, чувствуя беспредельную усталость после многочасового составления и переписывания самых разных писем, и не обратил особого внимания на отряд стражников, расположившийся неподалеку от “Снопа пшеницы и серпа”. Сигнал, оповещавший жителей города о наступлении комендантского часа, еще не прозвучал, но теперь вечерами, когда лавки закрывались, а люди спешили домой, стало происходить все больше и больше инцидентов. Великий герцог частенько посылал свои войска для наведения порядка.

Рохарио улыбнулся: он вспомнил, какое впечатление произвела картина Элейны на стене собора, когда ее обнаружили вчера на рассвете. Около дюжины гвардейцев все утро соскребали мел. Вокруг собралась огромная толпа – люди пели, наблюдая за их работой, и потешались. Несколько горячих голов из числа горожан пострадали от не менее горячих голов из числа стражников. Лишь своевременное появление Премиа Санкты предотвратило серьезное столкновение – увидев ее, все почтительно преклонили колени.

Рохарио опустил пониже голову, проходя мимо равнодушных гвардейцев, и быстро нырнул в проход, ведущий во двор гостиницы: слишком велик риск быть узнанным. Впереди он услышал громкие голоса – снова Гаспар спорит с каким-то посетителем.

Оказавшись во дворе, Рохарио удивленно заморгал. Повсюду горели факелы, окутав небольшую площадку густыми клубами дыма. Стража в зеленой форме с золотым шитьем шагаррского полка заполнила весь двор. Сердце отчаянно забилось в груди, когда Рохарио разглядел высокого худого человека, ругавшегося с Гаспаром. У этого человека, одетого в богатую, но тем не менее простую одежду, на шее висел Золотой Ключ.

Рохарио бросился вперед как раз в тот момент, когда двойные двери гостиницы распахнулись и трое мужчин – не гвардейцев, а слуг в ливрее дома Грихальва – выволокли наружу упирающуюся Элейну.

Она была в ярости. Бросив возмущенный взгляд на человека с Золотым Ключом, крикнула:

– Тио Гиаберто, как ты можешь участвовать в этом? Я не вернусь! – Элейна лягнула в голень одного из своих обидчиков. Выругавшись, тот ее отпустил.

– Элейна! – Дядя был в не меньшей ярости. – Даже если нам придется запереть тебя в комнате, ты все равно вернешься в Палассо Грихальва и станешь делать то, что приказывают твои старшие родственники!

– Я вам не служанка! Я совершеннолетняя, вдова. И могу делать со своей жизнью все что пожелаю!

К этому моменту Рохарио удалось подобраться поближе к дяде Элейны и услышать не предназначенные для чужих ушей слова:

– Никто из рода Грихальва не может делать то, что пожелает. Ни ты, ни другие. Эстебан, Гонсальво, если понадобится, несите ее на руках. В случае необходимости я найму телегу. Думаю, не стоит напоминать, какое вас ждет наказание, если она не доберется до Палассо в целости и сохранности.

Двое слуг потащили за собой Элейну. Рохарио бросился вперед, проскочив между изумленными стражниками. Его не интересовали ни голова, ни грудь Гиаберто Грихальвы, лишь его руки. Схватив правую руку Гиаберто, Рохарио сильно отогнул назад средний и безымянный пальцы.

Гиаберто замер на месте.

– Остановитесь! – хрипло выкрикнул Рохарио стражникам, окружившим его. – Отпустите ее. Вы не имеете права насильно увозить Элейну.

– Мы имеем все права. Она Грихальва. – Гиаберто переменился в лице. – Эти гвардейцы находятся здесь по приказу вашего отца, дон Рохарио. Вы намерены воспротивиться его воле?

– Именно!

– Нет, Рохарио, – тяжело дыша, промолвила Элейна. – Их слишком много, нам не победить. Существуют другие способы…

Ее взволнованный голос так подействовал на Рохарио, что он отпустил руку Гиаберто. Тот мгновенно отступил назад, между ними встали охранники и прижали Рохарио к стене. Сквозь накатившую боль ему вдруг привиделось лицо подмастерья, напавшего на него во время беспорядков у собора. Нет, невозможно – ведь это те самые солдаты, что давали клятву защищать его.

– Элейна! – Ее потащили прочь из двора. А Рохарио не мог высвободиться из цепких рук стражника. – По крайней мере не запрещайте ей рисовать! – крикнул он им вслед.

Ее дядя вздрогнул от этого крика, но тут же решительно устремился вперед.

На другом конце двора мелькнуло бледное лицо Элейны, она смотрела на Рохарио. У нее был такой выразительный взгляд! Молодой человек попытался вырваться, броситься к ней – наверняка Элейна хотела ему что-то сказать. Однако стражник подтолкнул его к стене, и Рохарио прижался головой к серому камню.

А потом его отпустили. Гвардейцы зашагали к проходу, вышли на улицу. Элейны больше не было видно.

Он опустился на землю, одной рукой стал тереть голову, а другую прижал к груди. Брюки из тонкой ткани промокли: он сидел посреди лужи, образовавшейся после утреннего дождя, но ему не хотелось шевелиться.

– Маэссо Рохарио! С вами все в порядке? Вы можете встать? – Гаспар помог ему подняться на ноги, хотя Рохарио было совершенно все равно, сидит он или стоит. – Чирос! Ворвались в мой собственный дом! Утащили ни в чем не повинную женщину! Кто будет следующим?

Из гостиницы высыпали зеваки. Через окно в столовую Рохарио видел часть настенного рисунка Элейны, яркое пятно с белой кляксой в одном углу – она не успела закончить картину.

– Кого из нас они вот так же уволокут в следующий раз? Кто обеспечит наше право спокойно жить в собственных домах? Нанять художника, чтобы он расписал стену?

Постепенно слова Гаспара стали доходить до сознания Рохарио. Он поднял голову, хотя она ужасно болела.

– А разве не это должен сделать Парламент? – возвысил голос Рохарио. – Парламент, в который входят граждане страны? Парламент, уполномоченный охранять интересы жителей Мейа-Суэрты от деспотизма Великого герцога? Любая влиятельная и знатная семья может обратиться к нему за помощью. А как насчет тебя, маэссо? Ты пойдешь к Ренайо просить о защите, если тебя кто-нибудь несправедливо обидит? Если налоги станут чрезмерно высокими? Кто поможет тебе, если в твое заведение придут гвардейцы? Кто поможет тебе? Эйха! – Боль пульсировала в висках, и он прикрыл глаза рукой, чтобы скрыть слезы.

– Пойдем, друг, – сказал Гаспар, – тебе нужно лечь. Но и оказавшись в своей комнате, окутанной ночными тенями, на мягкой постели, Рохарио никак не мог успокоиться.

– Пошлите сообщение маэссо Асеме, – попросил он Гаспара. – Мне нужно с ним поговорить.

Гаспар колебался некоторое время, прежде чем сказать:

– Вы ведь не простой человек, верно? Я слышал, как иллюстратор назвал вас доном Рохарио.

– Разве имеет значение, кто я такой? Матра эй Фильхо! Давайте не будем подозревать во всех грехах наших союзников, чтобы они не превратились во врагов.

– Конечно, это имеет значение, – ответил Гаспар. – Если вы и в самом деле сын Великого герцога, тогда именно вы сможете стать во главе движения либертистов.

Даже думать об этом Рохарио был не в состоянии. У него невыносимо болела голова.

– На самом деле я им буду нужен в качестве номинального главы движения, для важности. Вот что от меня потребуется.

– Я думаю, это зависит от силы вашего характера. – Гаспар улыбнулся ему с искренней симпатией. – Отдыхайте. Мы еще успеем поговорить – позже.

* * *

Той ночью кто-то поджег Палассо Юстиссиа на сокало Грандо. Из окна Рохарио видел зарево от полыхающего здания всякий раз, как только просыпался. Спал он очень, беспокойно. К рассвету пожар стих, но дым и низкие облака висели над Мейа-Суэртой весь день, словно отражая тревожное настроение, царившее в гостинице, на улицах, в целом городе.

Глава 74

На рассвете она мерила шагами свою камеру, отмечая про себя, что на диване лежит превосходное шелковое покрывало из Синны, стол и стул сработаны в Нипали, а единственная в комнате картина – весьма примечательный портрет еще совсем молодой Великой герцогини Мечеллы, председательствующей на празднестве Астравенты. Одна рука Мечеллы лежит на взъерошенной голове ее младшего сына Ренайо, а в другой она держит зеркало, в котором отражается звезда. Однако прекрасная работа кисти Кабрала была обречена висеть в задней комнате в результате запрета екклезии изображать вместе мать и сына, за исключением Матры эй Фильхо. И все же, если бы Кабрал имел Дар, подумала она, Грихальва не стали бы прятать такое чудесное произведение.

Вне всякого сомнения, Кабрал самый талантливый из всех живущих сейчас живописцев Грихальва. Элейна продолжала шагать из угла в угол. Может быть, не лучше молодого итинераррио Сарио, который приехал и уехал до того, как она успела с ним познакомиться. Элейна смутно помнила его по урокам в герцогской Галиерре десять лет назад: тогда он ничем не выделялся, но среди мальчиков, имеющих Дар, известны случаи, когда их гений проявлялся в более зрелом возрасте. Рисунки Сарио, сделанные им во время службы итинераррио, производили впечатление. Она была уверена, что этот человек способен понять, к чему она стремится.

Увы, Сарио Грихальва решил возобновить службу в качестве итинераррио. Андрее был слишком глуп и не сумел его удержать. Идиоты! Они не видят истинного искусства, даже когда оно оказывается у них под самым носом!

Эйха! Размышлять об этом бессмысленно.

Элейна продолжала расхаживать взад и вперед. Четырнадцать шагов на девять – такова была комната на третьем этаже, скрытая в лабиринте коридоров самой старой части здания. Диван, стол и стул, кровать и умывальник; вся мебель выполнена лучшими мастерами, но от этого тюрьма не перестает быть тюрьмой. Во всяком случае, она имеет возможность изучать полотно Кабрала. Граццо Матра – в камере есть окна! Днем здесь будет достаточно света, чтобы рисовать. Если они дадут ей бумагу и краски.

Как они намерены с ней поступить?

Фелиппо.

Что, если они снова собираются нарисовать ее портрет-покорность? Есть немало мужчин, которым нужна жена". Множество семей, разбогатевших за последние годы в Тайра-Вирте, почтут за честь ввести в свой дом невесту Грихальва, даже если она и бесплодна. К тому же ее сестра – любовница наследника.

Охваченная ужасом, Элейна принялась шарить в кармане своей юбки. Со вздохом облегчения нашла бумагу, карандаш и мел. Когда Гиаберто появился в гостинице, она не догадалась прихватить что-нибудь еще. Разгладив бумагу, стала торопливо писать, время от времени поглядывая на дверь. Каждый скрип половицы или далекие шаги заставляли ее вздрагивать. Скоро за ней придут.

Я Элейна Грихальва. Я художник. Я пишу сейчас эти слова, чтобы напомнить себе о том, кто я такая. Я Элейна Грихальва. Я художник. Я буду рисовать. Это дар, который я получила от Матры при рождении. В нем заключена моя жизнь. Можно верить Агустину, Беатрис и грандтио Кабралу, но больше никому. И еще Рохарио до'Веррада.

От последних слов Элейна покраснела. В комнате почему-то стало теплее, хотя камин не был растоплен. Кусая губы, она добавила мелкими буквами еще одну фразу:

"Мне кажется, я люблю Рохарио до'Веррада”.

Она положила карандаш и закрыла лицо руками. Охватившие ее чувства оказались для нее такими же ошеломляющими, как если бы она вдруг обнаружила, что ее заколдовали. Все эти недели, проведенные с ним вместе в гостинице, – Матра эй Фильхо, – она ведь была счастлива. Но почувствовала это только сейчас. Что же заставило ее это понять? Перед глазами возникла фигура Рохарио, наполовину скрытая за дымом факелов. В ушах прозвучали вырвавшиеся из глубины его души слова: “По крайней мере не запрещайте ей рисовать”.

Элейна замерла, услышав приближающиеся шаги. Кто-то вставил ключ в замочную скважину; она тотчас сложила бумагу и сунула ее в карман. Дверь открылась, чтобы впустить Гиаберто и ее мать.

– Зачем я вам нужна сейчас? – дерзко спросила Элейна.

– Ты! Подумать только – мой первый ребенок превратился в змею, жалящую грудь, которая его вскормила! – Диониса энергично вышагивала от окна к двери и обратно, не в силах устоять на месте. На ней было голубое платье – цвета дома до'Веррада теперь ей положены как матери любовницы наследника. – Ты принесла позор в Палассо Грихальва. Жить с мужчиной в гостинице для простолюдинов! У тебя нет стыда!

Элейна не сочла нужным отвечать.

– Великий герцог в ярости. В ярости! Он обвиняет тебя в том, что ты соблазнила его сына и вынудила покинуть Чассериайо. Почему ты не сделала так, как тебе было ведено, и не стала любовницей Эдоарда? Дура! Ты могла бы получить все, чего только пожелаешь, но отказалась от милостей до'Веррада лишь ради того, чтобы насолить своей семье! Теперь будущее твоей сестры разрушено…

– Ты сильно преувеличиваешь, мама. Насколько я помню, что Тасия очень удачно вышла замуж после того, как женился Арриго.

– Ты не смеешь произносить ее имя в моем присутствии. Мерзавка!

– Диониса! – Гиаберто сохранял молчание во время патетических речей, тщательно массируя правую руку. – Твоя дочь упряма, это ее главный недостаток.

– Бассда, Берто! Великий герцог в ярости. Андрее уверен, что Ревирдин и я выставили Грихальва в дурацком свете, и он, несомненно, выплеснет на нас, в том или ином виде, свое раздражение. Агустин заболел…

Элейна ахнула.

– Что случилось с Агустином?

– Знай, Элейна, больше я не дам тебе развращать его. Ты останешься в этой комнате до тех пор, пока мы не решим, что с тобой делать. Пошли, Берто.

Диониса бросила на Элейну последний строгий взгляд и удалилась. Гиаберто медленно поплелся за ней – казалось, он хотел что-то сказать, но потом передумал и, не произнеся ни слова, закрыл за собой дверь. Ключ повернулся в замке. Элейна подошла к окну, но сквозь решетку видела только кусочек сада и ряд дубовых бочек для сбора дождевой воды. Сжимая пальцами холодные прутья, она в смятении размышляла о будущем.

Первоклассное исполнение. Портрет, нарисованный кровью, слезами или семенем иллюстратора. Есть ли у нее хоть какая-то защита от их колдовства? Она будет передвигать всю мебель в комнате каждый день, нет, дважды в день. Перевернет наизнанку покрывало. Отходя ко сну, переложит подушку в ноги. Переберется на диван. Однако из намеков Агустина и секретов, которые ей шептала Лейла, Элейна сделала вывод, что магия внушения не так очевидна. Неужели невозможно спастись от проникновения в ее сознание новых мыслей, совсем иных предпочтений? Неужели нет защиты от влияния иллюстраторов? Элейна погрустнела.

Агустин никогда не сделает ничего подобного. И Северин, которого так любила Лейла, так бы не поступил, и оба покойных сына Лейлы, обладавшие Даром, тоже. Кабрал, будь у него Дар, не согласился бы на такое насилие. Но остальные – эйха! Элейна уже знала, на что они способны.

Над городом повисла пелена дыма, к вечеру его разогнал ветер, прилетевший с дальних болот. Днем слуга принес еду, а потом еще раз – ближе к вечеру. Элейна ходила по комнате, листала оставленную на столе Святую Книгу и рисовала на записке, которую адресовала самой себе, крошечные портреты Рохарио. Зазвонил вечерний колокол. Когда его последние отзвуки смолкли, Элейна услышала шорох легких шагов и скрип ключа в замке. Донесся запах чая из манзаниллы и свежего хлеба – и она успокоилась. Это всего лишь слуга с ужином.

Однако пришел не только слуга.

– Агустин! – Элейна вскочила и взяла из его рук поднос.

За последние недели юноша заметно вырос, но лицо его по-прежнему было бледным. Слуга, оставшийся в коридоре, запер дверь на ключ, и Агустин поморщился.

– Ты болен? – Элейна поставила поднос на стол и обняла брата, продолжая его пристально разглядывать. Он весело улыбнулся.

– Ничего серьезного. Просто у меня слабые легкие. Рано или поздно они меня прикончат – или это сделает Дар. Какая разница?

– Агустин!

Да, он заметно повзрослел.

– Я ничего не могу с этим поделать. Гораздо важнее, что за последние недели я узнал так много нового! – И он стал рассказывать: заклинание внушения, пергамент с кровью, благодаря которому он сумел подслушать то, о чем говорилось на совете иллюстраторов, использование крови и слез для создания картин с заклинаниями.

– Эйха, юный мастер! Я вижу, ты с гордостью несешь свой Дар. А ты можешь защитить меня от заклинания внушения? Агустин присел на диван.

– Я болтаю, а тебе нужно есть. Тут холодный суп с луком и помидорами. Цыпленок с шафраном, рисом и горошком. Хлеб. Фруктовое пирожное. Все, что ты любишь больше всего. Я попросил повариху приготовить твои любимые блюда.

Элейна рассмеялась, но села за стол. И в самом деле все очень соблазнительно благоухало.

– Ты не голоден?

– Нет, совсем нет. Я съел остатки заварного крема. Суп, как всегда, был отменным.

– Ты не ответил на мой вопрос, Агустин.

– Не знаю, – серьезно сказал он. – Фолио заперто, но мне дали ключ. Он из бронзы, а форма у него та же, что и у Золотого Ключа настоящих иллюстраторов, – меня приняли в ученики. Загляну туда, может, мне и удастся что-нибудь отыскать.

– Не делай ничего, что навлечет на тебя опасность!

– Дамиано двадцать четыре года, а он уже Вьехо Фрато. Я – единственный ученик. Я им нужен.

– У них наверняка есть способы контролировать тебя точно так же, как и других членов семьи, не имеющих Дара, – с горечью промолвила Элейна.

Агустин нахмурился, покусывая ноготь.

– Твои руки!

– Эйха. – Он вытащил палец изо рта и смущенно улыбнулся сестре. – Дурная привычка. Через несколько лет я нарисую мой Пейнтраддо Чиеву, после получения статуса мастера иллюстратора. Со всеми… эйха! Ведь ты ничего не знаешь. Я напишу эту картину красками, смешанными с моей кровью. Краски с кровью – самое сильное сочетание для заклинаний. И если на картине есть кровь, Вьехос Фратос смогут использовать ее, чтобы заставить меня подчиняться своим решениям.

Элейна отодвинула цыпленка в сторону, охваченная мрачными предчувствиями.

– Значит, если твоя кровь смешана с красками, которыми нарисована картина, то достаточно нанести ей вред или вовсе уничтожить, чтобы тебе стало плохо, или…

– Совершенно верно.

– Грихальва всегда управляли членами своего клана, не так ли? Ни один обладающий Даром юноша из рода Грихальва не может жить ради собственного удовольствия. Все должны служить интересам семьи. Значит, ты находишься в их власти. И если ты не сделаешь того, что они хотят, тебя уничтожат.

Агустин взял мелок, который она оставила на столе, и начал перекатывать между пальцами, словно эти движения отражали направление его мыслей.

– Сегодня утром я прочитал кое-какие старинные документы времен герцога Бальтрана. Тогда род Серрано еще сохранял пост Верховного иллюстратора. Они обвинили Грихальва в использовании черной магии. И тебе известно, что произошло после нерро лингвы. Если б мы не защищались, семья могла бы разориться, а многие были бы приговорены к смерти.

– Эйха, Агустин. Ты, несомненно, прав. Это эффективное средство для контроля над людьми, способными использовать свою власть во вред другим. Но тебе, обладающему Даром, легче смириться с таким положением вещей, чем тому, кто Дара лишен. Я могу лишь быть его жертвой – кому такое понравится?

– Ешь свой завтрак. Неужели наша повариха зря старалась.

– Ты становишься взрослым, братишка.

Элейна закончила завтракать.

Теперь она стала относиться к еде с большим уважением – особенно после того, как ей пришлось нарисовать множество голодных лиц. К тому же она всегда любила старую повариху, та в любой момент была готова побаловать младших представителей семьи Грихальва чем-нибудь вкусненьким. Фруктовое пирожное с абрикосами и мускатным орехом оказалось непревзойденным.

– Завтра, – сказал Агустин, – я принесу тебе свои новые рисунки.

Из коридора донесся приглушенный крик.

– Матра Дольча! – Агустин настороженно выпрямился на стуле. Дверь открылась. Появилась Диониса, сжимавшая в левой руке какие-то бумаги.

– Агустин, отправляйся в свою комнату! Он спокойно посмотрел на нее.

– Нет, мама. Я буду навещать Элейну сколько захочу. Я имею право – я ведь ее брат.

– Агустин! Как ты смеешь мне перечить?!

Только руки, зажатые между коленями, выдавали нервное напряжение юноши. Элейна ждала взрыва, однако Диониса ее удивила, смирившись с неповиновением сына. Она обрушила весь свой гнев на Элейну.

– Гиаберто сказал мне, что ты – ты! – поддерживала предателей-либертистов. – Она размахивала бумагами, в которых Элейна узнала свои рисунки. – Неужели это правда?

– Ты не в состоянии сама узнать мои рисунки и попросила помощи у Гиаберто? – Гнев матери задел Элейну гораздо меньше, чем осознание того факта, что Диониса даже не узнает ее руки, – так мало она интересуется живописью дочери.

– Прошлой ночью твои любимые либертисты сожгли западное крыло Палассо Юстиссиа! И мы нашли эти… это… эту собачью блевотину. Рисунки распространяли на улицах, и каждый мог узнать работу Грихальва! Если б у тебя оставалась хоть капля стыда, ты испытала бы угрызения совести.

– Я использую свой дар, как считаю нужным. Диониса порвала рисунки на мелкие кусочки, и они, словно конфетти, усыпали пол.

– Эйха! Ты еще недолго будешь идти против моей воли, меннина! К тебе пришел посетитель. Если б я могла, то не допустила бы его, но Андрее и Никойо думают иначе. Приятно слышать, что отец вышвырнул его из Палассо, но трудно поверить, что Великий герцог окончательно отказался от сына, поэтому он будет возмущен, если с ним обойдутся без должного уважения. Я умываю руки. Змея! Ты разрушила все мои планы!

Элейна вскочила на ноги с такой скоростью, что опрокинула чашку с остатками чая. В комнату в сопровождении Гиаберто вошел Рохарио, а еще – Матра! – сам Верховный иллюстратор Андрео.

Рохарио был тщательно одет, но она заметила, что на локтях его костюм слегка протерся. Рядом с его строгой и элегантной одеждой богатый сюртук и жилет Андрео выглядели безвкусно. И тут Элейна поняла, что ни на одном из маленьких портретов Рохарио, нарисованных сегодня, ей не удалось его правильно изобразить: то рот получался слишком тонким, то глаза недостаточно темными, то брови слишком выгнутыми, а руки слишком вялыми и без пера.

Его взгляд сразу остановился на лице Элейны. Эйха! Теперь, когда ее собственные глаза открылись, ей все стало ясно. Он ее любит. Как она могла не замечать этого раньше?

– Учитывая все случившееся, – без всяких предисловий начал Андрео, – Совет неодобрительно относится к данной встрече, но мы согласились на короткое свидание.

Элейна попыталась заговорить, хотя бы произнести его имя, но не смогла. Вместо этого, под пристальными взглядами матери и Верховного иллюстратора, она пересекла комнату и протянула Рохарио обе руки. Он нетерпеливо сжал их. Его кожа была горячей, словно в лихорадке.

– Вы не можете держать ее взаперти. – Рохарио с трудом оторвал взгляд от Элейны и посмотрел на Андрео.

– Она Грихальва. Так решил Совет, – жестко ответил Андрео.

– Мы с Элейной обручены. – Рохарио отпустил одну ее руку и встал рядом с девушкой.

Элейна слегка покачнулась, пораженная услышанным. Она едва держалась на ногах.

– Это невозможно! – вскричала Диониса.

– Великий герцог Ренайо никогда не даст согласия на брак, дети правителя не могут жениться без его одобрения, – вмешался Гиаберто.

– Совет запретит подобный брак, – сказал Андрео. – Женщинам из рода Грихальва не положено выходить замуж за до'Веррада, они могут лишь быть любовницами.

Агустин стоял разинув рот, его глаза сияли.

"Я вообще не могу выйти замуж”, – подумала Элейна, но один быстрый взгляд Рохарио, явно опасавшегося ее опрометчивого высказывания, заставил Элейну придержать язык.

– Я владею двумя поместьями, – продолжал Рохарио., – Они приносят вполне приличный доход. Мы оба достигли совершеннолетия, и оба согласны заключить брак.

– Вы не понимаете, дон Рохарио! – заявил помрачневший Андрее. – Очень многое в отношениях между до'Веррада и Грихальва остается скрытым от посторонних глаз. Если ваш отец даст согласие, я не буду возражать, но он не сможет этого сделать. Идите и спросите у него, потому что я не имею права посвящать вас в наши тайны без его ведома.

Великие герцоги не женятся на художниках, чья кровь навсегда осквернена из-за чи'патрос. Но какая участь ждет самих Великих герцогов, если станет известно, что они использовали волшебство – запрещенное волшебство Грихальва – для обретения богатства и власти? И Грихальва, и до'Веррада сделают все, чтобы правда не открылась.

– Это вы не понимаете, – возразил Рохарио, и лицо его внезапно стало дерзким и упрямым. Элейна никогда не видела его таким. – Возможно, сейчас я не пользуюсь расположением Великого герцога, но я все еще его сын и брат следующего Великого герцога. Я – до'Веррада, потомок герцогини Хесминии, которой Грихальва обязаны жизнью! – Он снова перевел взгляд на Элейну. – Я освобожу тебя из этого дома, – пообещал он ей.

– Ты понял, что в моем сердце, – сказала она, не заботясь о том, что ее слышат остальные: возможно, она последний раз говорит с Рохарио, когда ее воля еще принадлежит ей. Она поцеловала его в щеку, и он отчаянно покраснел. – Ты должен помнить об этом, как бы я ни вела себя при нашей следующей встрече.

– Как ты можешь во мне сомневаться? – смущенно прошептал Рохарио, и счастливая улыбка озарила его лицо. Он поцеловал Элейну в лоб и отпустил ее. – Я вернусь, – сказал он Андрео.

Когда Рохарио собрался покинуть комнату, Андрео сказал:

– Будьте осторожны, дон Рохарио. Я слышал, улицы небезопасны для людей, преданных Великому герцогу Ренайо.

– Мне не грозит опасность. – Рохарио поцеловал Элейне руку и, с усилием оторвав от нее взгляд, вышел в сопровождении Гиаберто.

Диониса подошла к Элейне и ударила ее по лицу.

– Мама! – Агустин вскочил на ноги. Элейна повернулась к матери спиной, сделала несколько шагов и села на стул.

– Вам больше не удастся причинить мне боль.

– Элейна! – Теперь заговорил Андрее. Его голос был холоден и суров. – Неужели я должен тебе объяснять, почему запрещены браки между до'Веррада и Грихальва?

Она спокойно посмотрела ему в глаза.

– Я хорошо понимаю почему, Верховный иллюстратор. Вы напрасно надеетесь на то, что сможете хранить свои секреты вечно. Если жалобы народа никто не услышит, не сомневайтесь. Великого герцога Тайра-Вирте постигнет участь королей Таглиса и Гхийаса?

Диониса ахнула.

Андрее побледнел.

– Не пытайся изменить естественный порядок вещей, ниниа мейа. Мы всегда работали ради поддержания мира.

– И ради выгоды Грихальва.

– Почему мы не должны себя защищать? Почему не должны помогать до'Веррада, которые протянули нам руку в тот момент, когда мы сами нуждались в поддержке? Почему именно нас Благословенная Матра наделила Даром?

Элейна медленно встала. Огонь так ярко полыхал в ее сердце, что, не заговори она сейчас, он сжег бы ее. И хотя Андрее был на голову выше ее, Элейна больше не смотрела на него снизу вверх.

– Это не Дар, а проклятие! Сколько лет проживет Агустин? Мой красивый брат, обреченный умереть молодым! Как быстро умрете вы все, вы, считающие себя благословенными, и какие страдания вам суждено испытать перед смертью? Вот почему вам необходимо восхвалять свой Дар, считать себя лучше других, хотя ни одному из вас, ныне живущих, так и не удалось создать хоть что-нибудь столь же прекрасное, как полотна Кабрала.

Она подняла руку, показывая на портрет Мечеллы и юного Ренайо, одетого, как взрослый мужчина: широкополая фетровая шляпа, камзол из серебристой материи и туфли с золотыми пряжками. Он и его мать были написаны с такой любовью!

– Посмотрите на эту картину и скажите, что я лгу! Вы обратили проклятие на себя и теперь вымираете. Мальчиков рождается все меньше. Дар слабеет. И что у вас остается? Вы предали тех из нас – Кабрала, меня и множество других, – кто тоже владеет Луса до'Орро, только потому, что у нас нет вашего благословения. Но именно мы, когда ваш Дар покинет вас, а до'Веррада потеряют власть или более не захотят брать в любовницы женщин Грихальва, – именно мы позаботимся о сохранении богатств Грихальва, собранных при помощи вашего Дара. Вы должны дорожить нами, а вам это даже в голову не приходит. Вот что станет причиной вашего падения.

– Я не намерен тебя слушать, – заявил Андрее, но, судя по выражению, промелькнувшему в его в глазах, слова Элейны произвели на него глубокое впечатление. – Пойдем, Диониса.

Диониса покорно последовала за ним. После того как они ушли, наступило молчание.

– Мне очень жаль, Агустин, – наконец сказала Элейна. Он мягко улыбнулся.

– Не надо ни о чем жалеть, Элейна. Ты всегда обладала даром рисовать мир правдиво. Тебе не следует останавливаться теперь. – Он встал, положил бледную руку ей на плечо и прошептал на ухо:

– Я вернусь и принесу кое-какие флаконы. Чтобы защитить тебя, если смогу. Ты знаешь, что мы должны сделать. Если, конечно, ты мне веришь.

Отдать ему кровь и слезы. И оказаться во власти, которую имеют его кровь и его руки. Элейна пристально посмотрела ему в глаза: ее маленький Агустин, за которым она ухаживала, когда он кашлял; многочисленные болезни превратили его в очень хрупкий инструмент судьбы. Однако за детской внешностью скрывался мужчина.

– Конечно, я тебе верю. Я дам все, что потребуется. Послышался стук в дверь.

– Агустин!

Элейне ужасно не хотелось, чтобы он уходил.

– А что, если они не разрешат тебе навещать меня? – спросила она.

Они нарисуют ее покорность, но покорность – чему? Она содрогнулась.

Агустин поцеловал ее в щеку.

– Мы можем поступить так же, как в Чассериайо. Они не помешают нам общаться. Я тебе обещаю.

Дверь за ним захлопнулась, и ключ повернулся в замке.

* * *

На следующий день ей принесли бумагу, ручку и мел, но красок не дали. Пришли Святые Дни, и она в одиночестве ждала, пока закончится Диа Сола. Элейна рисовала ушедших, тех, кого она потеряла. Лейлу, своего друга и кузена Аллерио, Фелиппо, мертворожденного ребенка, младших близнецов – своих братьев, Северина, сыновей Лейлы. Все они умерли, но она их помнила. А вечером – наконец-то – к ней вместе со слугой, приносящим ужин, пришел Агустин. Он был бледен и сердит.

– Они запретили тебе навещать меня, – угадала она.

– Это сделал сам Андрее. – Агустин кивнул слуге, тот оставил поднос с ужином на столе и вышел в коридор, чтобы стеречь их, хотя и закрыл за собой дверь на ключ. – Я ненавижу их! Ненавижу за то, что они пытаются управлять мною!

– Мы нарисуем это, – она показала на угол комнаты, – и ты будешь посылать мне письма.

– Но ты не сможешь отвечать мне, если только не воспользуешься помощью слуг.

Она покачала головой.

– Это слишком рискованно.

Элейна стала шагать из одного конца комнаты в другой, это помогало ей думать.

– Ты в состоянии сделать так, чтобы на моем столе возникло письмо. Ты можешь слушать через рисунок. Тогда почему, – она нахмурилась, глядя на прекрасную картину Кабрала: Великая герцогиня Мечелла стояла перед рассыпанными у ее ног белыми ирисами, символизирующими Любовь, – почему я не могу говорить с тобой через написанную кровью картину, если у каждого из нас будет по совершенно одинаковому рисунку?