Текст книги "Дневник школьника уездного города N"
Автор книги: Кирилл Чаадаев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)
– Конечно! Без проблем… – сказал я и понял, что хочу этого меньше всего на свете.
Я даже подумал взять свои слова обратно – сослаться на учебу, подкурсы по обществознанию, подготовку к экзаменам или типа того, но увидев, как после моего согласия мама облегчено выдохнула, как с ее лица сошло напряжение и разгладились морщинки в уголках глаз, я не решился.
11 февраля 2020. Вторник
Как я и обещал, когда пришла Валентина Борисовна, я не убежал в свою комнату прятаться за экраном ноутбука и в спасительном забытьи растворять свой разум в массовом сознании через Всемирную паутину, а остался на кухне.
В детстве я не понимал, что заставляет взрослых, отмечая праздники, собираться на кухне и подолгу засиживаться за столом, обязательно заставленным салатами, бутылками, полупустыми вымазанными соусом тарелками. «Разве так надо тусоваться?» – думал я, потому что мы с другими оказавшимися за столом детьми стремились как можно скорее опустошить тарелки, чтобы оставшуюся часть праздника посвятить играм. Только когда я сам стал взрослым (а стал ли?), понял, что за столом людей удерживает алкоголь и разговоры. Точнее, разговоры, подогретые алкоголем, – своего рода топливом для затухающей беседы. В «Гарри Поттере» у профессора Слизнорта, помнится, были песочные часы, в которых песчинки сыпались тем медленнее, чем интереснее протекала беседа. В реальном мире вместо песочных часов у нас спиртные напитки…
Валентина Борисовна должна была прийти около шести, но мы с мамой «на всякий случай» ожидали ее заранее с получасовым запасом. Солнце уже село. За приоткрытым окном стояла темнота. Тусклая желтая лампочка под потолком как могла оберегала кухню от нападок ночи. Я тихонько сидел за столом, прислонившись к стене, втыкал в телефон и нервно поглядывал на стрелки настенных часов. Они неуклонно приближались к шести. Мама заготовила две бутылки вина и одну откупорила заранее. Я старался не смотреть на темно-алую игристо переливающуюся в бокале жидкость – хотелось приложиться, закрыв глаза, сделать глубокий глоток, ощутить, как «кровь спасителя» понесется по пищеводу, отфильтруется в почках и теплым блаженством разольется по венам… Черт… Как хотелось выпить!
Мама суетилась у плиты, изредка протягивая руку за бокалом вина и часто приговаривая: «так… это сюда… так-так…» Ровно в восемнадцать ноль-ноль раздался звонок в дверь. Я вздрогнул, будто, несмотря на получасовое ожидание, этот звук застал меня врасплох.
– Ой! – воскликнула мама, и выронила нож, угрожающе звякнувший о пол.
Я почему-то вспомнил, что на английском «ring the bell» означает не только звонить в дверь, но и в колокол.
Мама подняла нож – он снова едва не выскользнул – бросила его в раковину и побежала ко входной двери.
Я затаился, будто в засаде, до боли напрягая слух, чтобы не пропустить из коридора ни звука. Несколько секунд ничего не происходило. У меня мелькнула безумная мысль, будто я оглох. Потом, словно затвор ружья, тихо щелкнул замок. И еще раз. Дверь со стоном отворилась.
– Света, привет, – послышался сухой, как хруст выгоревшей травы, голос Валентины Борисовны.
– Привет…
Еще на несколько секунд повисла тишина. Только в щель приоткрытого окна жалобно поскуливал ветер и где-то далеко, еле слышно, через несколько домов от нас, видимо, в частном секторе, надрывно заливалась собака. Потом из прихожей донеслось какое-то шуршание, и мамин смущенный голос:
– Заходи-заходи!
– Я тут вот… – сказала Валентина Борисовна.
– Ой, что ты! Не надо было! – с чрезмерной поспешностью ответила мама.
Они замолчали. Слышно было, как раздевается Валентина Борисовна: взвизгнул замок на обуви, зашелестели полы куртки, стукнулись не закрывающиеся до конца дверцы шкафа, кто-то – не знаю, мама или Валентина Борисовна – глубоко выдохнул.
– Ну… Проходи на кухню. Нас там Кирилл ждет… – сказала мама и зачем-то добавила: – Не забыла, куда идти?
Видимо, последние слова вырвались у нее случайно, и она тихо, но выразительно ойкнула.
– Нет, конечно, не забыла… А у вас тут почти ничего не поменялось…
Они вошли на кухню. Сначала появилась мама с тортом в руках. За ней маячила фигура Валентины Борисовны. Мама со словами «тут картошка» бросилась к плите. Валентина Борисовна осталась в проходе. Я мельком взглянул на нее и тут же опустил глаза. Тонконогая, иссохшая, с длинными худыми руками, как бронзовая скульптура Джакометти, она стояла, сгорбившись, будто несла на плечах тяжелый рюкзак.
Я ощутил острое желание встать, как на уроке, когда в класс входит учитель, но удержался на месте, вцепившись ногтями в край стола. Валентина Борисовна приветливо поздоровалась. Я постарался ответить как можно вежливее.
– Ты присаживайся. Не стесняйся! – бросила через плечо мама, накладывая в тарелки картофельное пюре. – Чай? Или, может, вина? Давай лучше вина?
– Давай.
Опять замолчали. Валентина Борисовна осторожно села на стул напротив меня, аккуратно сложила руки на коленях. Мама суетливо выставляла на стол тарелки с картошкой и бокалы с вином. Я тупо пялился в телефон, бессмысленно прокручивая ленту в Телеграме и ежесекундно меняя каналы. По экрану стремительно летели тексты, картинки и самовоспроизводящиеся видео без звука, в которые я даже не пытался вчитываться или всматриваться. Изредка я нажимал кнопку блокировки и ненадолго отрывался от телефона. Валентина Борисовна искоса, будто с недоверием, озиралась вокруг. У меня тоже мелькали мысли о нереальности происходящего, словно во сне или в трешовой артхаусной короткометражке.
Как только все три тарелки с картошкой и сосисками оказались на столе, и мама, разложив столовые приборы, присоединилась к нам, я с каким-то остервенением набросился на еду, словно это жалкое, растекшееся по тарелке пюре было главным врагом человечества и все беды, все несчастья мира закончатся, как только я его уничтожу.
Мама, вновь наполнив опустевший бокал и, сделав пару глубоких глотков, сказала:
– Ну… Ты как?
Валентина Борисовна хотела было приняться за картошку, но после маминого вопроса, неловко положила вилку рядом с тарелкой, слегка распрямилась, но только для того, чтобы пожать плечами, и ее вновь пригнуло.
– Да вот как-то так… – неопределенно ответила она.
Мама снова пригубила бокал. Обеими руками я крепко сжал телефон. Моя тарелка опустела. За спиной монотонно гудел холодильник. Под Валентиной Борисовной поскрипывал стул, когда она наклонялась, чтобы поднести вилку с картошкой ко рту. Заметив скрип, она стала есть медленнее, почти не разгибаясь от тарелки. Стул умолк. Холодильник зашумел громче. Вилка Валентины Борисовны тихо скреблась в остатках картошки. Всегда молчавшие настенные часы вдруг начали выбивать громовой ритм при каждом движении секундной стрелки.
– А давайте есть торт! – воскликнула мама и, не дожидаясь ответа, вскочила из-за стола.
С грохотом отодвинулся выдвижной ящик. Несколько секунд переливисто звенели ножи и вилки – мама долго выбирала, чем резать торт. Потом затрещала разрываемая по краям бумажная упаковка. Я мельком взглянул на Валентину Борисовну.
Мне вспомнилось, как когда-то они с мамой вот так же сидели на кухне с вином и тортом и без умолку болтали допоздна. Моя память сохранила другие черты лица Валентины Борисовны: гладкие, строгие с бледноватым оттенком, но красивые какой-то особой горделивостью. Не то что сейчас… И у дочки ее лицо тоже было симпатичным. Мы с ней не общались – она всегда тусовалась со старшими парнями, но когда мы с мамой приходили к ним в гости, я незаметно подглядывал за ней, тайно мечтал, что когда дорасту до ее возраста, она заметит меня и мы, может, даже будем встречаться…
– Так что… Какие у тебя планы? – спросила мама, вернувшись за стол.
Валентина Борисовна посмотрела сначала на маму, потом на меня. Наши взгляды встретились. В серых глазах, слегка навыкате из-за худобы, казалось, давно угасла жизнь. Они ничего не выражали. Они смотрели ровно и прямо, как смотрят игрушечные глаза детских кукол – просто оттого, что куда-то надо смотреть. Я тут же схватился за телефон – разблокировал экран и судорожно стал елозить по нему большим пальцем.
– Хочу сперва освоиться, – сказала Валентина Борисовна. – Я пока немножко в растерянности.
Она улыбнулась уголками сухих растрескавшихся губ.
– Потом хочу вернуть Васеньку из детдома, – добавила она.
Длинная стрелка настенных часов долбила так громко, что казалось, будто она пытается сломать часовой механизм. Холодильник отчаянно ревел, как двигатель взлетающего самолета.
– А у вас как дела? Кирилл уже такой большой стал. Совсем взрослый.
– Это точно. В нынешнем году школу заканчивает… – подхватила мама и осеклась на полуслове, из-за чего оборванная фраза эхом повисла в воздухе.
Точно не знаю, о чем подумали мама и Валентина Борисовна, но мне кажется, об одном и том же. Когда незаконченная мамина фраза затихла, нас обожгла тишина. Ни рокот холодильника, ни громовой бой часов не могли ее заглушить – она пожирала все звуки, высасывала любые шорохи – казалось, попытайся я закричать в этот момент, ничего не произойдет.
– Ладно. Я пойду, – нарушила молчание Валентина Борисовна.
– Уже уходишь?
– Да… Мне пора. Поздновато уже…
Мы втроем синхронно повернулись к часам. Прошло чуть больше шестидесяти минут. Мама с Валентиной Борисовной вышли в прихожую. На столе осталось стоять два бокала: пустой – мамин, второй нетронутый – Валентины Борисовны. До меня долетело шуршание одежды – Валентина Борисовна одевалась молча. Мама тоже не говорила ни слова. Я подумал, что должен выйти в прихожую, но не мог сдвинуться с места. Приглушенно взвизгнула молния на ботинках. Я, не отдавая отчета своим действиям, схватил полный бокал вина и в несколько глотков мгновенно его осушил. Из прихожей послышался голос мамы. Она звала меня попрощаться. Видимо, от неожиданности бокал вина слегка ударил в голову – я нашел в себе силы выйти с кухни.
– Пока, Кирилл. Успехов в школе, – сказала Валентина Борисовна в дверях.
– Спасибо. До свидания, – ответил я, и дверь захлопнулась.
Оставшуюся часть вечера мы с мамой почти не разговаривали. Я помог ей убраться на кухне, и она сразу легла спать – сказывалась выпитая бутылка вина. А я поплелся к себе в комнату, записать все произошедшее.
Честно говоря, этот текст дался мне очень тяжело. Я просидел над ним уйму времени и никогда еще не чувствовал себя таким ущербным. С полчаса я пялился в пустую страницу перед тем, как начать. Потом долгие минуты зависал на обломках абзацев – стирал и записывал заново, потому что получалось что-то отвратительное, тошнотворно нечитабельное: я забывал слова, не находил синонимы – из головы периодически выдувало любые намеки на мысли. Каждое слово я выдавливал из себя по букве. Диалог, конечно, передан не дословно. Я пытался вспомнить как можно больше деталей, но получилось ли – не знаю.
В конце концов, я не претендую на абсолютную истину, ведь мой дневник – это такая реальность, какой ее вижу я, не так ли?
13 февраля 2020. Четверг
Похоже, пора завязывать с подработками после уроков. Уже три недели я после школы отправляюсь в район Старого города, где среди прочих неудачников пытаюсь выбить себе какую-нибудь работу, чтобы вырученные деньги потратить затем на свидании с Сашей. Правда, справедливости ради надо отметить, что работаю я не каждый день – всего трижды в неделю, но почти каждый раз, как назло, работа совпадает с доп. уроками по обществознанию или истории.
После понедельничной взбучки, когда мне прилюдно, на глазах у всего класса, устроили показательную казнь с расчлененкой и унижением, прогуливая сегодня очередной урок, я чувствовал себя виноватым, как в детстве, когда мама подарила мне пневматическую винтовку, а я променял ее на коробку с фишками, которые затем все проиграл.
Не знаю, что конкретно зародило идею бросить работу, где и когда залегло зерно этой мысли – может, в мои сны прокрался Ди Каприо и оставил там крутящийся волчок с намеком на иллюзорность мира, типа все окружающее меня – выдумка, плод нездоровой фантазии какого-нибудь писателя-маньяка… Или я просто задолбался сегодня красить сраный забор сауны напротив церкви Покрова Пресвятой Богородицы.
Я немного офигел, когда пришел в Центр занятости молодежи и мне заявили:
– Обычной работы нет, но можно покрасить забор.
Я как-то растерялся от неожиданности: готовился, как всегда, несколько часов простоять где-нибудь на перекрестке главных городских дорог, раздавая листовки и слушая музыку в наушниках, или курьером отправиться блуждать по городу в поисках нужного адреса. Ни для того ни для другого сверхчеловеческих усилий (типа плясать на канате над пропастью или вроде того) не требуется, чего не скажешь о покраске забора…
Мне дали рабочую одежду – старый затрепанный комбинезон. Я переоделся в загаженном от пола до потолка туалете, посмотрелся в зеркало – типичный деревенщина, этакий «Билли с холма» – и только тут задумался: «Почему я вообще на это согласился?»
Действительно – почему и зачем?! Я задавался этим вопросом до конца дня. Солнце распалялось по-весеннему жарко. Со лба градом катились горячие крупные капли пота. От меня несло бомжатиной – неизвестно кто еще надевал этот комбинезон. Руки по локоть пропитались краской. От ее запаха нудным звоном в ушах болела голова. Длинный забор уходил за горизонт, так что закончил я нескоро. И в течение всего времени, пока я как попало размашистыми мазками бросал краску на холодное железо, воображая себя Джексоном Поллоком, и, подобно Раушенбергу, стирал чужие произведения искусства, в основном представлявшие собой слово «хуй» разными шрифтами и цветами, я ежесекундно проклинал ту минуту, когда мне не хватило решимости сказать «идите в жопу».
У судьбы (или что там движет нашими жизнями) определенно есть извращенное, полное сарказма, чувство юмора: именно в этой сауне, за этим самым проржавевшим от зимней сырости забором, два месяца назад мы с Авдеем праздновали дни рождения.
Еще сильнее я распалялся, когда вспоминал, что мои одноклассники сидят сейчас в школе на доп. уроках и, наверное, жалуются друг другу, как они устали, и что у них больше нет сил учить всю эту муть из учебников, а меня на следующем обществознании снова выпотрошат наизнанку и на потеху публики скормят мне мои же внутренности.
Тем не менее я не мог не восхищаться, как круто это получается у Натальи Алексеевны – разложить какого-нибудь нерадивого ученика на атомы. Я ведь не единственный, к кому она придирается. Просто нет смысла распыляться про других, ведь этот дневник обо мне. Да и потом – я много чего не пишу сюда. Я пытаюсь заносить в заметки на смартфон разные ситуации, которые случаются в течение дня, но потом, под вечер, когда натужно пытаюсь переложить свои наблюдения на бумагу, не всегда получается читабельно.
Наш с Натальей Алексеевной понедельничный диалог я попытался передать максимально правдоподобно. Я им восхищен – как он изящно логически выстроен! Как будто она заранее прописала сценарий того, как подвести меня к конечному выводу. Нет, ну серьезно! Если бы в самом начале она просто сказала: «Кирилл, ты деградируешь». Я бы, наверное, обиделся или не поверил. Может, поэтому мне теперь стыдно прогуливать ее уроки?
Единственная причина, которая меня хоть как-то поддерживала, чтобы не бросить банку с краской и брутально не уйти в закат, состоит в завтрашнем дне. Четырнадцатое февраля! Значит, мне нужны будут деньги на подарок для Саши. Я, конечно, с сомнением отношусь к этому празднику, особенно учитывая его языческую подоплеку с оргиями и бичеваниями, но, подозреваю, Саша воспринимает его иначе, так что от цветов мне не отвертеться. Поэтому я только крепче стискивал зубы и продолжал махать кисточкой перед забором.
Мое терпение и решимость во что бы то ни стало закончить с покраской и забрать свои честно заработанные бумажки с рисунками российских городов едва не разбило вдребезги внезапное появление Эдика. Вот уж кого я хотел видеть меньше всего! Я как представил, что завтра по всей школе разлетится слух о разнорабочем Кирилле Чаадаеве, который вместо школы в засранном с ног до головы комбинезоне, заляпанный краской, вонючий, как после месяца скитаний по помойкам, красит заборы напротив церквей, мне стало плохо, под коленками затряслись поджилочки.
– О, привет! – воскликнул Эдик. – Ты что тут делаешь?
Я невозмутимо повернулся к нему.
– Как что? Крашу.
– Ого.
Он замолчал, переводя взгляд с меня на забор, на кисточку в моих руках, на банку с краской и обратно на меня.
– Зачем? – спросил он.
– То есть как это зачем? Забор не может стоять непокрашенным. Посмотри напротив чего он стоит.
– Церковь…
– Вот именно! А за ним знаешь что?
Эдик посмотрел на вывеску над забором.
– Сауна… – медленно произнес он.
– Вот-вот. Я тут замазываю грехи, творящиеся напротив дома божьего. Ты веришь в бога?
– Ну… вроде как верю…
Он хлопал удивленными глазами, ничего не понимая, а я продолжал наваливать всякой абсурдной херни, чтобы окончательно сбить его с толку.
– А я вот не верю, но грехи ведь от этого никуда не деваются.
Он помотал головой, как бык, отгоняющий назойливых мух.
– Ладно. Не парься. Я волонтер. В свободное время благоустраиваю город. Согласись, у нас в городе не так уж много красивых мест, а здесь вроде как одно из них, и этот ржавый забор все портит.
– Ну… Да… Наверное…
– Кстати, не хочешь тоже попробовать? Знаешь, как поднимает уверенность в себе. Потом всю неделю чувствуешь себя нужным для общества человеком.
– Не знаю… Нет… Наверное…
– Попробуй-попробуй! Это сразу плюс один к карме и плюс два к везению. Знаешь, как в четвертом «Фоллауте», удача будет так и лезть из тебя. Будет легче списывать на уроках, хорошие оценки сразу попрут и все такое. Давай! Попробуй!
Я впихнул кисточку ему в руку, и он неуверенно несколько раз мазнул ею по забору.
– Ну! Что я говорил? Чувствуешь? Как будто тебя начинает наполнять какая-то незримая сила…
– Да… Есть что-то такое… – пробормотал Эдик, все сильнее размахивая кисточкой.
– Ну ладно-ладно! Хватит! Отдавай обратно.
Эдик нехотя вернул кисточку, и только потому что я вырвал ее силой. Я подумал: мой начальник может случайно выглянуть в окно, и, увидев, как забор красит другой человек, выскочит на улицу с криками, типа «бездельник! не заплачу тебе ни копейки!»
Мы распрощались, и Эдик ушел дальше по своим делам, а я продолжил красить. У меня было ощущение, будто мы с Эдиком теперь как бы повязаны одним делом, и он вряд ли станет рассказывать об этой ситуации направо и налево. А если и решится, ему все равно никто не поверит – уж очень она выглядит абсурдной.
После того, как я закончил с забором, переоделся обратно в брюки и рубашку и пошел домой, меня совсем накрыло печалью. В автобусе от меня шарахались – видимо, запах привокзальных бомжей прилип к коже, а я так привык, что даже не чувствовал. Руки от усталости отказывали поднимать портфель. Голова раскалывалась, как ореховая скорлупа в тисках, которые затягивались все сильнее и сильнее, и она вот-вот лопнет, вывалив миру свое скромное содержимое…
И вдруг я осознал одну очень простую, но, как мне кажется, невероятно важную вещь. Она настолько очевидна и банальна, что я ее раньше просто в упор не замечал. Сегодняшний день – это мой Рубикон. Если бы Цезарь не повернул обратно, Рим не скатился бы в империю. Если обратно не поверну я…
У меня правда стало много двоек за последнее время. Пусть они ничего не значат, но Наталья Алексеевна права – я иду не в том направлении, я спускаюсь по ведущей вверх лестнице. Видимо, в ближайшее время придется смириться с легким ощущением голода от необходимости экономить и вечно пустым карманом, потому что, если сейчас я не поверну обратно, он останется пустым навсегда, а я до самой смерти влезу в этот рваный грязный вонючий комбинезон.
14 февраля 2020. Пятница
На наш маленький город, уютно разместившийся у самой границы между равниной и горами, вновь обрушились холода. Надеюсь, ненадолго. Надеюсь, зиме не удастся ее реванш, и сегодняшнее движение ртутного столба вниз – это всего лишь жалкая попытка погоды соответствовать названию календарного месяца, потому что в душе у меня весна. Кажется, у всего города – весна. Однажды ощутив сладость предвесеннего тепла, мы уже не можем – мы, как наркозависимые, требуем еще и еще солнечных лучей, и лета – скорее лета, много жаркого, солнечного лета, вместе с которым придет окончание школы и… экзамены.
Черт… Уже миновало половина февраля. Через две недели – март. А там апрель, и май, и ЕГЭ. Мы постоянно пишем эти пробные ЕГЭ, и еще ни разу я не набрал достаточное количество баллов, чтобы считаться не тупым. Сегодня вот писали пробник по русскому, хотя с ним у меня более-менее нормально. Только с пунктуацией бывают проблемы: не знаю как правильно – леплю знаки препинания наугад, следуя слепой воле интуиции. А вообще я автор: захочу – буду долбить. Точкой. После. Каждого. Слова. И в конце поставлю многоточие, типа там кроется глубокая мысль…
После русского стояла спаренная биология. В последнее время вместо того, чтобы слушать про кольчатых червей (или что мы там проходим), мы с Димой играли в шахматы на телефоне. Началось наше соперничество в начале недели, и вот уже четыре раза подряд я ему проиграл. После последнего поражения я, расстроившись, в сердцах чуть не удалил шахматы с телефона. Неужели я настолько туп, что ни разу не смогу у него выиграть? Сегодняшняя партия не состоялась.
На перемене мы с Сашей и Мишей стояли под лестницей на второй этаж. Мимо носились восьмиклассники с полными валентинок коробками. Саша с Мишей вспоминали, как раньше сами участвовали в этой вакханалии анонимных признаний, а потом в десятом классе типа стали слишком взрослые «для всей этой фигни». Не припомню, чтобы у меня в предыдущей школе кто-то устраивал нечто подобное. Хотя, может, раньше я просто не обращал внимания на четырнадцатое февраля.
Прозвенел звонок на урок. Миша двинулся вверх по лестнице к кабинету биологии. Саша, задумчиво глядя в телефон, осталась на месте. Миша сделал несколько шагов и остановился.
– Вы идете? – спросил он.
Я тоже шагнул на лестницу, но Саша не двинулась с места.
– Ты иди. Мы сейчас догоним, – сказала она Мише.
Тот некоторое время колебался. Он не сводил с Саши глаз, будто стоило ему отвернуться, и она исчезнет. Саша не отрывалась от телефона. Миша тяжело продолжил восхождение на второй этаж.
Когда его спина скрылась из виду, Саша убрала телефон в сумочку и, как-то загадочно прищурившись, с полуулыбкой на губах сказала:
– А давай не пойдем на биологию?
Я не поверил. Никогда раньше не замечал, чтобы она пропускала уроки без уважительной причины. «Она просто дурачится», – подумал я и сразу согласился.
– Тогда встретимся за углом школы, – бросила она и, засмеявшись, куда-то убежала.
Я оделся в гардеробе, незаметно выскользнул на улицу, приготовился ждать. Меня не покидало ощущение дурацкого розыгрыша. Такое чувство у меня появляется всегда, когда я в чем-то не уверен. Может, это из-за Авдея с Тарасом, которые постоянно над всеми издеваются, и раньше я боялся, что когда-нибудь они доберутся до меня.
Саша появилась внезапно. Она выскочила из-за угла с криком: «А вот и я!» И потом спросила:
– Так куда пойдем?
Я растерялся от неожиданности.
– Не знаю.
Я все еще не мог поверить, что Саша исполнила свою угрозу прогулять уроки.
– Зато я знаю! Иди за мной.
Она круто развернулась на месте. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.
Вообще-то у меня были кое-какие планы после школы, и Сашин внезапный порыв их нарушал, поэтому пришлось подстраиваться походу. Я пытался добиться от нее, куда мы идем, но она только трясла головой, отчего ее волосы веером рассыпались над откинутым капюшоном куртки.
Мы дошли до остановки, откуда Саша всегда уезжала домой. Я начинал догадываться, к чему идет дело. Нужно было срочно исполнять свою задумку. Я сказал, что мне нужно в магазин. Она в шутку изобразила смертельную обиду – недовольно надула губы.
Зайдя за остановку, где она не могла меня видеть, я бегом рванулся во дворы, обогнул дом и, весь растрепанный, с отдышкой, вбежал в цветочный магазин, где ткнул пальцем в первые попавшиеся розы, сунул кассиру деньги и бросился обратно к остановке.
Увидев цветы, Саша растаяла. Пока мы ехали в автобусе, она улыбалась, опустив взгляд в пол, и изредка стреляла в меня острыми глазками. Мы почти не говорили. Саша смеялась без повода, и с моего лица не слезала улыбка – аж болели скулы. Сашины глаза блестели. Мы держались за руки, и, казалось, автобус везет нас двоих куда-то в счастливое будущее… Потом мы оказались перед подъездом девятиэтажки в новом районе. Саша набрала код домофона. Дверь с писком распахнулась. Лифт поднялся на последний этаж. Щелкнул замок под нажимом ключа. И я очутился в Сашиной квартире.
Саша деловито прошла внутрь, бросив ключи на тумбочку рядом с дверью и махнув мне рукой, типа чувствуй себя как дома. Мы разулись. Куртки повисли на вешалках. Цветы в Сашиных руках, распустившись, запахли свежестью. Она, видимо, по привычке покрутилась перед зеркалом у входных дверей, поправила волосы, слегка оттопырив попу, пробежалась взглядом по отражению. Потом, опомнившись, вновь повернулась ко мне.
– Ну как-то так я и живу!
Она указала на ближайшую комнату.
– Здесь комната родителей.
Перевела свой тоненький пальчик с накрашенным бежевым цветом ногтем на следующую комнату.
– А здесь мы с Ромкой. Проходи пока сюда, а я пойду цветы в вазу поставлю.
Я косолапо двинулся в комнату. Плечи стягивал тяжелый рюкзак, как маятник качавшийся при ходьбе и в узкой прохожей едва не царапавший стены.
Саша делила комнату с братом. Прямо по центру, почти физически ощущалось, как проходила граница двух разных миров. Друг напротив друга к противоположным стенам жались две одинаковые кровати: одна застелена розовым покрывалом, вторая – небесно-голубым с изображениями летящего на воздушных шариках дома из диснеевского «Вверх». На розовой кровати аккуратно лежали две маленькие подушки и между ними развалился лохматый плюшевый медведь Тедди с тортом в руках – видимо, чей-то подарок на день рождения. Рядом с медведем распластался ноутбук с торчащим из бока и уходящим под кровать проводом. К стенам над голубой кроватью прилипли плакаты с джедаями из «Звездных войн».
Мне почему-то вспомнился дом Даши – моей бывшей девушки, с которой мы типа встречались пару лет назад. Ее мама, необъятных размеров женщина средних лет, и отчим, худощавый за шестьдесят мужчина, почти дед, с утра до ночи работали, и мы вдвоем, а потом и втроем с Костей, частенько зависали у нее дома. Сначала она, видимо, стеснялась приводить нас к себе. От старости их дом разваливался на куски. Половина вовсе не была пригодна для жилья: протекавшие потолки покрывала плесень, штукатурка осыпалась, обои лохмотьями свисали со стен. Они с родителями жили во второй части дома, отгороженной от развалин досками и большой полупрозрачной клеенкой…
Я стянул с себя рюкзак, неуклюже потоптался на одном месте посреди Сашиной комнаты, прикидывая, где его оставить, и в итоге запихнул между кроватью и шкафом. Я не знал, куда деть себя и что делать: сесть на кровать, или как идиот стоять на одном месте посреди комнаты, или что? Странно, дома у Даши я чувствовал себя как-то свободней, что ли.
Пытаясь хоть чем-то себя занять, я подошел к шкафу. На верхней полке, примерно на уровне груди, выстроились в ряд маленькие фигурки лошадей. Я взял одну за спину, подергал ее вверх-вниз, типа она скачет, и в этот момент (естественно, когда же еще!) в комнату зашла Саша, застав меня за развлечением с ее детскими игрушками. Я отскочил от шкафа, как от проказы, едва не сбив ее с ног, и, чтобы как-то замаскировать свой конфуз, приобнял ее за плечи – она оказалась у меня в объятиях, будто так и задумывалось. Саша засмеялась и, глядя на меня снизу вверх из-под длинных дрожащих ресниц, спросила:
– Может, чаю?
– О, да! Конечно! – схватился я за ее предложение, как за спасательный круг.
Мы плавно переместились на кухню. Саша не выпускала моей руки, и я, как молодой бычок на привязи, тянулся за ней по коридору мимо комнаты ее родителей, ванной и туалета. Потом она усадила меня за круглый стол на маленькой тесной кухне. Сама взялась разливать чай.
Когда, доставая сахар с полки над плитой, она вся вытянулась, тонкая, как струнка, с изящной линией талии, а мой взгляд скользнул по ее телу, по всем соблазнительным изгибам, как у пантеры перед броском, мозг взорвался ослепительно яркой мыслью: «Неужели сегодня случится ЭТО?» То самое, о чем все постоянно говорят, и что я сам видел миллион раз в «фильмах для взрослых».
Саша опустилась за стол напротив меня. Ножки стула громко скрипнули. Ее щиколотки случайно коснулись моих икр. Саша, съежившись, замерла. Я тупо вытаращился перед собой, не понимая, что происходит. Она улыбнулась.
– Чай подан, – объявила Саша.
Я с удивлением обнаружил перед собой полную чашку черного чая, сахарницу и тарелку конфет. Я попробовал отхлебнуть – кончик языка тут же обожгло.
– Горячо, – сказал я, сам думая о другом.
А думал я о том, что язык нужен не только для болтовни… Черт… Меня терзали мысли совсем другого характера!
– Может, разбавить холодной водой? – спросила Саша.
«Интересно, она девственница?» – подумал я.
– Нет, спасибо, – ответил вслух.
«Конечно, девственница».
– Ну как тебе? – она обвела глазами пол, стены, потолок.
«Или все-таки нет?»
– Что? – спросил я.
«Да нет, точно девственница».
– Наше жилище, – сказала Саша.
«Интересно, а девушки мастурбируют?»
– Очень мило, – ответил я.
«В первый раз у них вроде кровь течет… Черт! Или не у всех? Или как это вообще работает?»
– Раньше мы в однушке жили, а когда появился Ромка, продали старую квартиру, папа взял кредит и купили эту.
«А если все же кровь – что делать? Надо что-то заранее подкладывать или как?»
– Ага, – сказал я невпопад, с большим трудом улавливая ход беседы.
«Раз кровь идет – значит, больно? То есть только в первый раз больно или всегда?»
– Ромка ждет не дождется, когда я закончу школу и уеду куда-нибудь учиться. Хочет занять всю комнату.
«Черт! У меня же нет презервативов! Что делать???»
Саша рассмеялась, и я с ужасом подумал, что произнес эту фразу вслух.
– У тебя нет братика или сестренки? – продолжила она.
– А?
Саша засмеялась еще громче. Я уставился на ее круглый влажный рот с пухлыми розовыми губами…
– Ты сладкоежка, да? Все конфеты съел, и даже к чаю не притронулся.
Я оторвал взгляд от Саши, с неимоверным усилием грохнул его на стол и обнаружил пустую тарелку и гору фантиков, а мои пальцы раздевали последнюю конфету.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
