Текст книги "Дневник школьника уездного города N"
Автор книги: Кирилл Чаадаев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)
10 мая 2020. Воскресенье
Даже не знаю, когда было хуже: когда я считал, что тот бомж сгорел, или теперь, когда я знаю, что он жив, а я чуть не умер. У меня просто в голове не укладывается. Бомж продолжал бы жить – шляться по улицам, просить денег у каждого встречного, жрать водку в три горла – все как раньше. А я – нет. То есть меня бы вообще не было.
Я больше не могу слышать эти мысли. Единственный способ заглушить их – открыть любую книгу и читать вслух, как можно громче, под работающий в соседней комнате телевизор, чтобы создавалось ощущение, будто в квартире я не один.
Я читаю школьные учебники для подготовки к экзаменам – все четыре предмета по очереди: Математика, Русский, Обществознание, История. Зачастую не вдумываясь – это лишнее – достаточно заучивать куски текста. Если мозгу дать волю размышлять над каким-то вопросом, вроде тех, что задают на экзаменационных сочинениях, типа «природа человеческого сознания» или «границы прав и свобод гражданина», он – мозг – медленно и незаметно перескакивает с мысли на мысль, подменяет размышления о правах и свободах воспоминаниями о бомже, том доме и балконе… Внутренние органы холодеют, будто в горло залили жидкого азота. Меня начинает мутить. Тогда я захлопываю книгу, бегу в туалет, выблевываю завтрак или обед и, вернувшись в свою комнату, открываю другую и зубрю, зубрю, зубрю – только бы выбить из головы все бредни, чтобы даже ночью мне снились таблицы из типовых экзаменационных вариантов ЕГЭ, уравнения, правила орфографии и всякие дурацкие исторические события, давно и безнадежно канувшие в лету. Вот бы и мне хлебнуть из реки забвения.
По телевизору постоянно называют цифры: выздоровело столько-то, заболело столько-то, умерло… Сколько-то умерло. Я задраил все окна – даже солнцу не пробиться. Очень страшно. Они говорят, больше половины заразившихся в возрасте от восемнадцати до сорока. Есть и те, кто младше. Даже дети. Иногда я выхожу на балкон – обязательно с плотно закрытыми окнами (и не глядя вниз) – воздух кажется отравленным. Людей почти нет – пару раз в час кто-то пробегает с затянутым маской лицом.
Еще соседи затеяли ремонт. Невозможно находиться в своей комнате – грохот стоит как на стройке или металлургическом заводе. Приходится сидеть на тесной кухне в компании гудящего холодильника.
Чуть больше недели назад я точно знал, что не доживу до экзаменов. Мое будущее виделось четким, как сделанная на широкоформатный объектив фотография. Теперь все опять изменилось. Обратно на ту шестнадцатиэтажку я не полезу. Я больше к ней в жизни не подойду.
Учеба, ко всему прочему, спасает еще от одного очень неприятного чувства – ощущения провала во времени. Меня, как в фильме, будто поставили на паузу, но кино продолжало крутиться, или как в книге – вырвали из контекста, пока сюжет продолжал развиваться. Потом меня бросили обратно к остальным, жизнь которых, в отличие от моей, и не думала останавливаться, и я не пойму, какая теперь роль отведена мне…
С Сашей мы, по всей видимости, расстались, хотя я и не помню как. Она теперь вроде бы встречается с Мишей… Дима (если я правильно понял) попытался пригласить Арину на свидание, но получил отказ, и теперь, замкнувшись в себе, общается только с математикой.
В Вотсапе и телеге – я снова пролистывал их сегодня, пытаясь разобраться, что происходит, – десятки неотвеченных сообщений: от Ани, Саши, Димы, Миши, Эдика, Игоря, Авдея, Севы и даже Кости. Входящие звонки я, видимо, тоже игнорировал – пропущенных накопилась целая куча. Теперь хочется ответить всем разом. Но, конечно, я этого делать не стану.
Я чувствую, как в груди, где-то рядом с сердцем, будто засел камень, а за ним пустота – бездонная пропасть – сердце стучит в камень, и гулкое эхо разносится по всему телу – пробегает мурашками от пят до волос на макушке – а этот камень миллиметр за миллиметром после каждого удара приближается к пропасти. Когда он туда рухнет, я, видимо, окончательно сойду с ума.
Но есть и хорошая новость: этого пока не случилось.
12 мая 2020. Вторник
Все повторяется. Так учат нас мантры восточной философии. Нет, я не стал каким-то там боконистом или типа того – простое наблюдение из жизни: опять взаперти в четырех стенах, опять целые дни за книгами и учебникам, и ситуация опять болезненно похожая.
Возможно, я схожу с ума. Бездумной зубрежкой я пытаюсь занять каждую свободную минуту. Дистанционное обучение подразумевает просмотр видеозаписи урока – их учителя делают из дома – и выполнение домашнего задания. Все они сводятся к решению типовых экзаменационных заданий по истории, обществознанию, математике и русскому языку.
С последним у меня получается само собой: прокатываю на интуиции. Конечно, там тоже есть всякие дурацкие вещи, типа требований к структуре эссе. Они как бы говорят: «Покажите, как вы умеете думать». Но думать нужно строго по правилам, прописанным министерством правды: два-три предложения на вступление, в двух-четырех предложениях формулируем проблему текста, добавляем самую главную часть сочинения – с помощью цитаты, истории, примера, обрамленных клишированной фразой, вставляем комментарий автора (оригинальность необязательна), после чего в одном-двух предложениях формулируем проблему, затем вываливаем на проверяющих собственную позицию и финалим сочинение выводом. Если все сделать точно по рецепту, можно заработать двадцать четыре балла – почти четверть от всей работы.
Если школьных заданий не хватает, чтобы полностью занять мозг, и у него появляется время думать, я тут же бросаюсь к ближайшему учебнику, а если глаза перестают различать нацарапанные на бумаге буквы, включаю Ютуб, и какой-нибудь блогер – вчерашний выпускник МГУ, Физтеха, Вышки, или любого другого дурацкого Вуза, о котором мечтают мои одноклассники – вещает с экрана, как сдать ЕГЭ на сто баллов.
Говорят, сумасшедший не признает своего сумасшествия, но, возможно, они лгут. Психушки должны быть переполнены психами, которые знают, что они психи, но не подают виду, потому что стерегут еще более опасных психов. Может, мама права и мне все же стоило поговорить с психологом…
– Кирилл, что с тобой происходит? – спросила она на днях.
Я не смог ответить: что-то промычал, опустил глаза в пол, повторяя про себя какое-то заученное наизусть определение из учебника по обществознанию – тогда я уже знал, что бомж жив и всеми силами пытался забыть о той шестнадцатиэтажке. У меня не получалось придумать убедительной отмазки для моего не совсем адекватного поведения. Свалить на болезнь не получилось – тест показал отрицательный результат.
– Я понимаю, – продолжила мама, – сейчас всем страшно… Коронавирус… Эпидемия… Все эти ужасы по телевизору. Но ты пойми, это скоро закончится, и все будет как раньше.
Я кивал, продолжая повторять про себя заученный абзац из учебника.
– Или дело не в этом? Кирилл, я хочу помочь. Что тебя тревожит?
– У меня все в порядке.
Тут она сама подкинула мне стопроцентную легенду.
– Кирилл, поделись со мной. Тебе станет легче. Скажи, ты расстался с девушкой?
И я ухватился за этот спасательный круг. «Да!» – чуть не выкрикнул я.
– Да, – спокойно ответил я, хотя горло сдавило, будто на него наступили сапогом.
Дальше, естественно, как всегда бывает в таких случаях, она принялась говорить, что мне не стоит переживать, у меня впереди еще вся жизнь, и я встречу кучу девушке в сто раз лучше, а под конец своей речи сказала:
– Главное, все живы-здоровы.
Я невольно усмехнулся, хотя, конечно, она имела в виду совсем другое. На следующий день после того, как у меня не получилось спрыгнуть с шестнадцатого этажа, и я пьяным едва добрался до дома, а потом всю ночь незаметно блевал в сортире, на подозрительный мамин взгляд я признался, что плохо себя чувствую. Они с отчимом тут же запихнули меня в машину, натянули на лицо «намордник», в котором едва можно было дышать, и повезли в больницу делать тест на коронавирус.
Чтобы не толпиться в очереди, мама повела прямо через больничные коридоры. Там мы минут на пять зависли у палаты с надписью: «НЕ ВХОДИТЬ». Какой-то врач остановил нас, отозвал маму в сторону и, указывая на меня, что-то недовольно объяснял. Кажется, он, всплеснув руками, в сердцах крикнул: «Бардак!» И едва не плача добавил: «Ну какой же бардак…» Потом махнул рукой и сказал ждать. Он открыл дверь в палату – я увидел того бомжа.
Сначала я не поверил. Думал, опять мерещится. С гипсом на правой ноге он безмятежно спал на железной койке. Врач быстро вошел. В щель стремительно закрывающейся двери я увидел, как бомж встрепенулся, затравленно оглядел палату, на мгновение его глаза остановились на мне – всего на один миг, за который я почувствовал, как сердце ойкнуло, кольнуло, изо рта вырвался то ли резкий выдох, то ли кашель, потом дыхание вообще сперлось: я секунд десять не мог вдохнуть. Через минут пять врач вышел, и я снова увидел того бомжа.
Но что это были за пять минут! Казалось, вся больница замерла в ожидании. Город затаился – патрульные приглушили громкоговорители, а кареты скорой помощи отключили мигалки. Весь мир мелко потряхивало…
За врачом из палаты вышла медсестра. У меня хватило времени убедиться: никаких сомнений – это точно он.
Я слышал, как медсестра тихо спросила:
– Что делать с бездомным?
– То же, что и с остальными. Делать тест. Если подтвердится, отправим в инфекционное.
Медсестра что-то сказала – я не запомнил. Я вообще не особо обращал внимание на их разговор. Он вспомнился мне только сейчас, когда я пытаюсь собрать осколки того дня в цельную картину, потому что в моем восприятии он немного плывет. Врач с медсестрой еще о чем-то говорили, потом к ним присоединилась мама, потом снова медсестра – она, кажется, размахивала руками, но врач ее резко оборвал:
– Послушайте, у нас один аппарат на всю больницу. Нам на нормальных людей не хватает ресурсов, а вы тут про какого-то бомжа…
И дальше мы куда-то пошли все вместе, медсестра отвалилась по дороге, а мы стали спускаться по лестнице, и я останавливался на каждой ступеньке, слегка посмеиваясь, будто на ухо бубнили уморительные шутки – врач с мамой недоуменно оборачивались и шли дальше, я – за ними, и мне казалось, будто с потолка идет дождь – холоднющий ливень – а я, как Энди Дюфрейн из киноверсии кинговского романа, выбрался из канализации, и эта вода смывает с меня все дерьмо, в которое я умудрился вляпаться за последние пару месяцев.
Весь тот день я пребывал в эйфории, в каком-то полунаркотическом опьянении, только без наркотиков. Меня будто запихнули в магический пузырь, и оттуда я смотрел на весь этот мир сквозь тонкие полупрозрачные розовые стенки. Пузырь сходил постепенно. Стенки истончались. Голова – сначала пустая – наполнялась жужжанием. Я еще успел сделать те две записи с описанием предшествовавших событий, но под конец уже выдохся – пузырь окончательно лопнул. Я вдруг со всей ясностью осознал, что едва не натворил. И самое страшное – все это было впустую, бессмысленно до отвращения.
Про Авдея и остальных я вспомнил не сразу – только через несколько дней. Еще какое-то время размышлял, стоит ли им вообще рассказывать, но потом решил, что буду полным моральным уродом, если не скажу. Авдею, Игорю и Севе написал в телеге, что бомж не сгорел – видимо, выпрыгнул из окна, сломал ногу, и сейчас лежит в больнице. Игорь тут же перезвонил и выпытывал у меня мельчайшие подробности: как я узнал, где его видел, в каком он состоянии и так далее. Я ему все рассказал. Сева ответным сообщением спрашивал: «Правда?» «Да», – коротко подтвердил я. Авдей засыпал меня вопросами – телефон минут пять не переставая вибрировал. «Да ладно» «Серьезно?» «Гонишь!» Последним сообщением выдал: «Фух, значит, пронесло». Потом он еще минут тридцать названивал, но я не взял трубку. Тарасу, естественно, я ничего не сказал. Может, ему передал кто-нибудь из остальных, а может, ему пофиг.
15 мая 2020. Пятница
Хочется распахнуть все окна, вырваться на балкон, сунуть голову наружу и дышать теплым майским воздухом, но вирус… Нет, умом я, конечно, понимаю, что в воздухе никакого вируса нет, и открывать окна безопасно – даже необходимо, чтобы не задохнуться от спертой атмосферы запертого одиночества, но все равно, когда подхожу к окну, воображение рисует картинки из «Сталкера» с зараженной радиацией Припятью. Поэтому окна наглухо задраены. Шторы опущены. Двери закупорены на оба замка.
Такое чувство, словно я заперся в подводной лодке, которая медленно, но неуклонно опускается все глубже ко дну – железные стенки уже трещат от давления, пространство вокруг сжимается все сильнее, и если я хоть с кем-нибудь не заговорю, не услышу чей-нибудь голос, то подводная лодка сомнется, как яичная скорлупа, и внутрь хлынут черные воды океана.
Когда голова начинает гудеть, а мозги забиваются настолько, что я уже физически не могу учить всю эту муть из учебников, я на несколько минут откладываю книги в сторону, беру в руки телефон и листаю список контактов из ВК, Вотсапа и телеги. На днях я понял: мне некому написать.
Друзей у меня, по-видимому, больше нет. Хотя, если хорошо задуматься, были ли они вообще? То есть Авдея, Севу, Игоря и Тараса я считал своими друзьями. Они меня, наверное, тоже, но были ли эти приятельские отношения, зародившиеся пару лет назад и оформившиеся прошлой весной в общую тусовку, настоящей мужской дружбой, которую так любят восхвалять в фильмах вроде «Бригады»? Не знаю. Честно говоря, не хочется об этом думать, потому что тогда сама собой вспоминается наша последняя встреча…
Всех одноклассников я игнорировал последние два месяца. Они либо обиделись, либо в пылу борьбы с надвигающимися экзаменами обо мне забыли. Ну а с чего они должны помнить? Кто мы друг другу? Как там говорил Миша: пришел какой-то непонятный хрен к ним в класс, где они учились вместе одиннадцать лет.
Черт, это ведь было в другом мире – без вируса, без эпидемии, без этого долбанного бомжа…
Саша… Что у нас с ней? Очень хороший вопрос. Боюсь ей звонить. Боюсь писать. Надо ли? Наш разговор так и не состоялся. Наша переписка закончилась сотней не отвеченных ей сообщений и десятками пропущенных звонков. Может, мы все-таки поговорили? Я, наверное, что-то соврал ей и остальным. Ну ведь не может быть так, чтобы никто – совершенно никто – не заметил, как рядом с ними корежило человека, пока они сидели дома, смотрели сериалы и готовились к экзаменам.
Аня… Вчера, когда терпеть гнетущее ощущение съезжающихся стен стало совсем невыносимо, я решил написать именно ей. Открыл Вотсап, набрал: «Привет, как дела» – и не отправил. Наше общение обрывалось моим ответом «все ок» на ее вопрос, все ли у меня хорошо. Дальше она еще много писала, пыталась выведать мое истинное состояние – может, даже о чем-то подозревала – каждое сообщение отмечалось двумя синими галочками, но моих ответов не было. Последние ее слова выглядели так: «Странно, конечно, что ты читаешь и молчишь». «Ладно. Не хочешь общаться как хочешь». Они пришли три недели назад.
Я закрыл Вотсап и перешел в телегу. Там мы с ней ни разу не болтали. Получалось, как будто все только начинается, словно нет никакой истории переписки.
Я написал: «Привет».
Две зеленых галочки загорелись почти сразу, но еще долго ничего не происходило. Потом снизу маленьким наклонным шрифтом появилось: «Печатает…». Так длилось минуты две, прежде чем я увидел: «Привет».
Я залип. Рядом с миниатюрной фотографией под именем Ани значилось: «В сети». Она, видимо, ждала, а я тупил, как заглючившая компьютерная программа… Я написал: «Как дела» – и сразу понял, что не отправлю – удалил и набрал: «Что делаешь?» «В сети» сменилось на «Был(а) недавно» – Аня вышла из Телеграма. Я снова стер сообщение.
В таких случаях интернет советует писать то, о чем действительно хочешь говорить. «Спроси у нее, что хочешь узнать», – кричит заголовок первой статьи в Яндексе. Я ничего не хотел знать – мне просто нужно было услышать чей-то голос. Набравшись смелости, я отправил: «Можно тебе позвонить?» – и вышел из Телеграма.
Прошло много времени – полчаса или больше – прежде, чем телефон завибрировал. На экране всплыло: «Зачем?»
Я понял, что сделал глупость. Действительно – зачем ей меня слушать. Какое ей дело до меня?
Потом сообщение исчезло с экрана – Аня, видимо, его удалила – и появилось новое: «Можно».
Еще какое-то время я нерешительно крутил телефон в пальцах. Дыхание участилось; бешено стучало сердце, разгоняя кровь по артериям; мозг впрыскивал в них адреналин и, опьяненные красные кровяные тельца неслись от клетки к клетке, чтобы снабдить организм питательным кислородом. Я подумал, что зря боюсь – нет ничего страшнее пережитого мной в апреле… Я нажал на иконку с трубкой. В динамиках раздалось несколько гудков, потом они резко оборвались и послышался, как будто слегка запыхавшийся голос Ани:
– Алло.
– Привет, – сказал я.
– Привет.
– Как дела?
– Нормально.
Повисла пауза.
– А у тебя? – через несколько долгих секунд спросила Аня.
– Тоже.
Опять пауза. Она угрожающе нависла, и, мне на мгновение показалось, будто Аня бросила трубку.
– Я тебя не сильно отвлекаю? Может, ты занята?
– Нет. Не особо. Так…
– Готовишься к экзаменам? – перебивая, затараторил я, чтобы больше не допускать этих ужасных пауз.
– Немного…
– Не боишься сдавать?
– У меня ведь олимпиада…
– А-а-а, точно…
– Могу теперь без экзаменов…
– По французскому?
– Да.
– А я вот все время готовлюсь…
Постепенно разговор, кажется, набрал обороты, и холостые паузы уже не повисали мертвыми петлями. Около часа мы болтали обо всем подряд – пару раз Аня даже засмеялась моим глупым шуткам. Потом у нее разрядился телефон, но перед тем, как голос в динамике угас я успел сказать:
– Ань…
– Да?
– Я хочу извиниться перед тобой.
– За что?
– Не знаю… За все, наверное…
– Передо мной тебе, в общем-то, не за что извиняться…
– А перед кем есть?
На этой драматичной фразе телефон замолчал. Не уверен, что Аня ее слышала.
Сегодня снова переписывались с ней – так по пустякам: обсуждали третий сезон «Мира дикого запада». Я его не смотрел. Чтобы поддержать диалог, пришлось прочесть краткое описание серий.
В мою подводную лодку словно провели телеграф. Она все еще падает на дно, но уже как будто не так быстро.
17 мая 2020. Воскресенье
Уже второй день, как я снова выхожу на балкон, и даже открываю окна, чтобы полной грудью вдохнуть теплого медово-травянистого аромата цветущей акации. Он, кажется, повсюду. Сам воздух будто слегка загустел, и над пустырем перед домом, если присмотреться, можно увидеть едва ощутимое колебание золотистой пыльцы.
Похоже, в городе штиль, хотя обычно это время ураганов. Ветра магии, спрятанные в мешке Эола, смиренно спят или носятся где-нибудь за городом между селами, где человек строит для них ветряки, которые направят их бездумную могучую силу на благо всего человечества. В безветрии к полудню от разгоряченного асфальта вверх тянется запах обожженной смолы. Он смешивается с ароматом акации, и кажется, будто полупустой город, одурманенный, свалился в тяжелый дневной сон.
Чувствуется скорое приближение развязки со всей этой историей про вирус, эпидемию и карантин: люди появились на улицах – даже со спущенными масками, потому что дышать густым горячим воздухом сквозь марлевую ткань едва ли возможно. Моя лента Инстаграма наполнилась уличными фотографиями.
Сегодня видел Костю. Я стоял на балконе, высунувшись из оконной рамы. Телефон на подоконнике вещал лекцию из темы «Право» к экзамену по обществознанию. Плакучая ива потряхивала тонкими косами. Желтое пятно солнца липло к небу. Телефон на секунду умолк и сразу же разразился монотонной мелодией вперемешку с треском от вибрации. На экране высветилось: «Костя».
Я протянул по экрану зеленый значок телефонной трубки – из динамика донесся Костин голос.
– Посмотри вниз! – кричал он.
Я вздрогнул. Несколько секунд как бы раздумывал. Потом с некоторым трудом все же опустил глаза. На лавочке у подъезда сидел Костя в военной форме. Рядом задними красными фарами светил коричневый уазик. Сперва я подумал, что он сбежал со службы. Оказалось, его «подрядили на работу» (если я правильно понял, это вроде волонтерства, но не совсем добровольное).
Он попросил выйти к нему. Я возразил, что карантин. Он ответил:
– Да насрать!
Некоторое время я колебался, потом все же решил к нему спуститься. В конце концов, я ведь не собирался отходить от подъезда дальше пары метров – безопасней, чем выгуливать собаку.
– Где этот гандон? – спросил он, как только я вышел из подъезда.
– Что?
– Ты че не отвечаешь на сообщения? Ты че, с этим уебком заодно? – набросился он на меня.
Он все время нервно и много курил. Как только заканчивалась одна сигарета, он тут же доставал вторую. Затем третью. Пока мы говорили, он выкурил штук пять или шесть.
Я сначала ничего не понимал – хлопал глазами, будто только проснулся, и смотрел, как разъяренный Костя брызжет слюной и весь дрожит от злости. Потом я въехал в суть дела, и мне стало смешно и одновременно как-то до уныния безразлично.
Пока Костя отбывает службу в армии, его лучший друг – тот самый, которого прозвали Пушкиным за его кудрявую прическу – увел у него девушку.
– Главное, я ему еще говорил: «Береги ее. Смотри, чтобы к ней никто не клеился». А он, сука, мразь, хуйло, сам же к ней и подкатил.
Теперь Костя ищет их, чтобы выместить обиду.
– Найду – убью обоих! – внезапно крикнул он, бросил недокуренную сигарету под ноги и с силой впечатал в нее подошвой ботинка.
Я в основном молчал. Кивал, типа соглашаюсь, и думал, что, в сущности, это такая ерунда, а я зря трачу время на разговоры и рискую – так неоправданно рискую, потому что вирус, или потому что в любой момент с крыши может упасть кирпич прямо на голову, с хрустом проломить череп, с чавканьем погрузиться в мозг…
От его последних слов меня резко затошнило. Я с нетерпением и мукой ждал, когда он выкурит последнюю сигарету, всплеснет руками и уберется прочь искать свою любовь.
Он, наконец, забрался на водительское сидение уазика, крикнул еще раз: «Убью!» – и я опрометью бросился в подъезд, вбежал на третий этаж, захлопнул дверь в свою комнату, схватил первую попавшуюся книгу – брошюру с правилами русского языка – и насильно впихнул себя аккурат между правописанием личных окончаний глаголов и суффиксов причастий.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.