Текст книги "Империя Машин: Старый Свет"

«Товарищ офицер, у вас что-то с волосами». Дион протер мокрое пятно – на ладони остался седой клок. «Зараза». Город встретил имперцев пылевым облаком, обволакивающим комбинезоны. Справа нагромождения из трехэтажных консервных банок с вырезами под окна. Округлые и блестящие. Рядом соразмерные контейнеры для топлива. Белые, покрытые тонким слоем коричневого налета. Впадины, каменистая дорога. Жара.

Они перебирались по ухабистому тракту, ориентируясь на местные номерные столбы. Их установили выжившие перед тем, как покинуть город. Вот на перекрестке свежая колея. Следы небольшого конвоя. Отдельные отпечатки босых ног. «Почему дезертиров не привели в лагерь?» – спросил Хул. «Так положено. Преступникам не положено сочувствие, иначе цель наказания не достигнута. За годы службы я убедился, что подобные публичные… мероприятия ведут к разобщению воинского состава». «А как же мы?». «Мы – элита. Надзорный блок, выполняющий особые поручения».

Предупредительный выстрел под ноги. Отряд резко перегруппировался, взяв на мушку этажи, но вот из окна высунулся знакомый силуэт в имперской форме. «Сюда!» – махнул он и спустился по лестнице, зазывая солдат внутрь. Молодой дозорный объяснил ситуацию и извинился за излишнюю нервозность. «Принял за чужих. Той ночью на нас напали диверсанты. Пытались вызволить своих. Еле отбились». «А второй разведотряд?» – спросил Дион. Патрульный нервно сжал челюсти, поглядывая на рядовых. «Чего молчишь, язык ссохся?». Дозорный сглотнул слюну и указал на заколоченную дверь, ведущую в подвал. «Там они… Все». Дион приблизился к трещине у основания дома и принюхался. Воняло мертвечиной и… мясом? Так солдаты узнали, что их товарищей выпотрошили, как пойманную дичь, а останки – поджарили. Собравшиеся ощутили сгущение воздуха. Сдавленное в горле неистовство требовало немедленно поквитаться со злейшим врагом. «Сильно не давите там. Ребята на взводе» – проговорил дозорный, провожая офицера. «Понимаю» – угрюмо ответил Дион. Он сам был не прочь выследить мерзавцев. Выследить и проучить весь их род до пятого колена. Никто не избежит наказания: ни визгливая мелюзга, ни их продажные бабы, плодящие на свет животных. Когда уже командование отдаст приказ: «бить на поражение»? Когда Сонтейв настигнет каленое железо?

Они прошли парадную, затем миновали заброшенную фабрику и вышли прямиком на изолированную триумфальную площадь. Основные переходы – забаррикадированы. Мосты над улицами – отсечены вертикальными пластинами. А в центре находилась точка стяжения, с которой по кладке растекались точно венозная кровь одинаковые темно-голубые линии. Они мерцали под дневным светом, отражая зависший в воздухе вогнутый золотой диск. Сейчас устройство не работало. По бокам площади жались колоннады из цилиндрических домов с круговыми сводами, объединенные горизонтальными перекрытиями. Именно зазоры, отделяющие одну постройку от другой, приспособили под виселицы. Веревки перекидывали через перекрытия и натягивали погрузочным тросом.

– Мы что – будем убивать связанных людей? – спросил потерянно самый младший.

– Это дезадаптивное убеждение, – ответил строго Дион, обернувшись к рядовому, – наша задача – вершить правосудие. Уясни это, иначе легко впадешь в болезненное оцепенение. Удовлетворённый психокоррекционным эффектом, офицер переключился на соседнюю цель. Он мастерски владел «техникой остановки бреда». Этой языковой игры, запутавшей юный разум. Рядовой ошибочно выстраивает бездоказательную аналогию между безапелляционным убийством и справедливым наказанием.

Вот зафиксировали крайних осужденных. «Первая партия пошла!» – солдаты вышибли скамьи, и дезертиры, потеряв опору, повисли на жестких веревках. Тела дергались в судорогах, пока военные подготавливали повозку. Ноги приговоренных хаотично болтались в поисках земли, локти рвались, пытаясь выбраться из плена, рты исторгали едва различимые хрипы. Жизнь угасала в мгновение ока. Солдаты действовали машинально, с ювелирной точностью распределяя нагрузку на строения. Казнь происходила в строгом соответствии с регламентом наказания. Лишь в периоды «исповеди предателей» допускались всевозможные вольности. Впрочем, завидев прибывшего Диона, солдаты расслабились. Он не требовал дословного понимания закона. Главное – добросовестность, остальное само приложится. Офицер бегло раздал рекомендации и прошелся вдоль выстроенных преступников. Пусть знают, кто выпишет им билет в один конец. «А этот к чему тут? – спросил Дион, припоминая знакомое лицо слепого осужденного, – политик же, вроде». «Бывший. Заваливал бюро исками против государства». «А! Психологическая диверсия?» – офицер мигом утратил интерес к жалобщику. «Именно, устраивал массовый отток образованного населения в Земли Кочевников. Препятствовал отправлению правосудия непрерывной подачей заявлений в судебные органы. Якобы выступал «от имени партийного руководства» и требовал компенсации морального ущерба за необоснованные преследования из-за фальшивой наводки о хищении средств регионального бюджета». Офицер осмотрел краткое досье. «Так, так! Осмелел, голубчик. Посмотрим, что тут у нас – офицер перевернул страницу протокола, – вот это досье! Замечен на многочисленных злоупотреблениях служебным положением. Пойман среди беглецов-призывников при попытке пересечения границы отечества… Организовывал подрывную деятельность вблизи…». Дион сплюнул на землю. «Распоряжаюсь исполнить высшую меру наказания». «Так точно товарищ офицер!».

Как его утомили изощренные схемы борьбы с государственной властью. Цели сих подпольных диверсий – формирование в гражданском обществе ложного представления о деятельности правосудия и правоохранительной системы. Тем самым извращается само понятие государства. «Расползлись по всей империи, гадя исподтишка». Конвоиры привели политзаключенного в чувство. «Я же незрячий! Пощадите» – он ухватился связанными руками за подол уходящего офицера. Тот вырвался из его рук и произнес речь: «Закон о чрезвычайных мерах гласит, что солдаты должны иметь мужество быть орудием государственной воли дабы увековечить память павших в бою за родину». Поэтому, Дион приказал подчиненным участвовать в процедурах казни. Фиксировать ремни, связывать и вешать. Уже спустя полчаса он хозяйствовал во всю. Осужденных только и успевали, что выводить из погреба на дневной свет. По двоим пришли Протоколы Восстановления. Им полагался особый обряд реинтеграции, проводимый в стенах Белого Дома. «Нет, только не туда! – молили изменники, – это место хуже пыточной камеры». «Программа реинтеграции успешно работает. Ни одной жалобы не поступало». «Наверно, потому что корректоры умертвили души тех, кто пытался возражать?!». «Вы говорите так от отчаяния, поглотившего рассудок» – сочувственно произнес Дион, отдавая команду на эвакуацию Пограничников.

Было сложно сохранить спокойное расположение духа, даже несмотря на то, что военные судили преступников. Ведь они не пытались тебя заколоть штыком или застрелить. Нет, они боялись, просили прощения, обещали измениться, клялись… И, чтобы как-то справиться с нависшим грузом, рядовые представляли себе повешенных в качестве неживых декораций на фоне древней постройки. Болтались не люди, но бездыханные полотна, навозные мешки, стрекочущие на ветру и источающие зловонный страх с примесью вони.

Однако эта отвлеченная фантазия не давала плодов. Каждый элемент площади указывал на причастность исполнителей, от которой солдаты страстно жаждали отстраниться. Как и все, Дион боролся с собой. Убить чувства, стать камнем, машиной приказов. Он заметил, как тяжко даются распоряжения после «служебного отгула». Рутинная работа измельчает человека, он теряет в решимости, пугается нового. «Мы невольно размягчаемся бездельем» – приходит на ум цитата из Коррекционного центра. Видя, как солдат, сбитый с толку, мешкается перед осужденным, Дион выхватывает веревку: «Чтобы больше такого не повторилось, понял?». Объявив выговор, Дион дергает трос – брык, брык, и того. Минус один. Офицер подменяет истощенных товарищей и доканчивает «затянувшуюся волокиту». Печет солнце, вокруг площади реет ветер, то и дело с висков скатываются грады пота, попадающие на сухие губы. Наступил полдень. Пообедали, кого-то вырвало. «Хлеб в горло не лезет», – раздалось неподалеку. «Бывает, привыкнут» – подумал Дион.

Убрали остатки трапезы и подтянули веревки. Затем вывели поникших, безвольных юношей. Офицер оглянулся на подчиненных. Наступал самый неприятный этап: расстрел несовершеннолетних. Пятнадцатилетки выглядели испугано. Дион осмотрел новобранцев. Один – и того моложе остальных. «Столь юн и уже порочен…».

– Как звать?

– Р-р-р-ядовой Вольнов.

– Сколько лет?

– Ч-ч-етырнадцать…

– Идиот, – процедил Дион сквозь зубы, осознавая непоправимость его поступка. Он умышленно солгал Бюро, чтобы пройти освидетельствование и поступить на службу. А теперь его осеняет право народов Севергарда. Многие положения незнакомы большинству граждан, но от этого они не становятся менее справедливыми. «Если бы не военное время, то учредили суд, установили факт обмана и отправили на исправительные работы». Увы. Речь идет не о простом отстаивании своей позиции. Однако Дион, ввиду неоднозначности сей процедуры, решил уточнить:

– Зачем ты это сделал?

– Хотел доказать всем, что я не трус.

– И сбежал…

Формально офицер выполнил свой долг. Солдату позволили высказаться и определить позицию защиты по отношению к совершенному преступлению. Юноша нарушил боеготовность армии, и сейчас – вызывает нежелательные эмоции у подчиненных, тем самым подталкивая товарищей на неразумные деяния. Конечно, капитаны могли ходатайствовать начальству о реабилитации малолетних, оставивших места службы в состоянии аффекта. Однако он помнил отношение старших к «перебежчикам» и заранее предвидел их ответы. «Оправдание преступлений станет последней каплей, кощунственным оскорблением тех, кто погиб с честью на поле боя». Дион принимает непоправимое решение.

– Ты будешь судим по справедливости…

– Как? Что? Я же негоден для службы! Закон о гарантиях…

– Приостанавливается с того момента, когда ты ставишь подпись в комиссариате. Рядовые, – обратился он к подопечным, – прошу привести приговор во исполнение, – и, пока солдаты нервно подготавливали виселицу, он зачитывал текст императорского указа. «Этим отнюдь не отрадным событием, я выражаю чистое намерение восстановить нарушенное право, и осуществить высшую меру наказания безотлагательно». Юноша сопротивлялся, схваченный тремя крепкими мужчинами, лягался, укусил одного за щеку, проглотив клок плоти. Дион вмешался, нанося крепкий удар в область солнечного сплетения. И пока у молодого человека сбилось дыхание, он накинул петлю и довершил начатое. «Пускай тебя встретит вечность…» – помолился офицер, смотря на скошенную физиономию. Кажется, висельник хнычет, затем синеют худые руки до плеч, последний раз вздрагивает грудная клетка, обвисают босые ноги и тело покойно замолкает. Его последний всхлип болью отзывается в душе. Диону нехорошо. Он переключается на следующего осужденного и замечает на нем ботинки-маломерки. «Обокрал малолетку, скотина!». Офицер приказывает раздеть преступника догола перед повешением и погружается в изучение служебных записок. Ему выносят стол, и он садится напротив шеренги дезертиров. Голый ощущает на себе десятки изучающих взглядов. Солдаты невзначай примеривают к его шее веревку. Такое вот предсмертное унижение. «Пусть запомнит это чувство» – думает Дион, довольный тем, что справедливость восторжествует.

– Кончил пацана? – раздалось слева. «Знакомый тон, но неуместный» – подумал офицер, перебирая в памяти схожие голоса. «Где же я тебя слышал?», – продолжает он рассуждать, не подымая головы. Он не мог сфокусироваться на задаче. Его раздражало оброненное замечание… Будто причина злости и вовсе не в нем. Дион оторвался от чтения постатейных комментариев Военного Трибунала, чтобы напомнить самодурам, как в армии наводят дисциплину. «Разве я давал разрешение разевать рот?» – он приблизился к скоплению караульных и… наткнулся на осужденного Сонтейвца.

– Вон оно как, – подмигнул тот, – встретились в дружеских объятьях, теперь мы – одна команда, глянь на плечо – я офицер, ты офицер!

– В чем обвиняется этот человек? – Диона стиснуло неприязненное липкое чувство омерзения. Он отталкивает «товарища», пытаясь соблюсти формальную обстановку и хватается за сопроводительный документ. «Ни черта не разобрать!». Его одолевает лютая ненависть. Он непременно выищет путь покарать мерзавца. Так, первая строка: назначение приказом командира…

– Там наряд на внеурочные работы – пояснил конвоир.

Дион развернулся к сонтейвцу

– По какой статье судили? Отвечать!

– Меня не судили. По закону, право на вынесение и оглашение приговора имеет только старший по званию.

– Ложь! – Дион ударил его наотмашь, но сонтейвец не растерялся и заломил нападавшему руку, намереваясь вывихнуть сустав.

– Ах ты ж, пустынное отродье! – вскричал Дион, – сам резал наших ребят или дружки помогали?!

Услышав неожиданную новость, солдаты встали наизготовку, окружая офицеров.

– Погодите! – сонтейвец заподозрил неладное, – Это самооборона! Стойте! Я…

– Ты из пустынных крыс…

– Он лжет! Вы совершаете военное преступление!

И тогда сонтейвец сорвался с места. Это его и погубило. Конвоиры заколотили «товарища» до полусмерти. Дубинками.

– Стоп, стоп! Хватит! – остановил их Дион, – По закону вздернем. Никому ведь не надо проблем с законом? Офицер Рохальт Атано, вы скрыли от поисковых групп информацию о дислокации диверсионных отрядов противника. Ввиду вашего тесного сотрудничества и кровного родства с противником, а, так же, показаний множества свидетелей, я считаю вашу деятельность идущей в разрез с генеральной линией контроля, и, – сделал он заключение, – контргосударственной. Вам вменяется умышленное неисполнение возложенных чином обязанностей с целью ослабления пограничных зон государства, выразившееся в создании помех для обороны нашей страны и приведшее к гибели множества подразделений. Вы планировали переложить бремя ответственности за…

Сонтейвец, поняв, что его участь спета и уже никак не уйти с площади живым, высказывал, все что думает

– С кем воюете, товарищи? С фантомными болями в пояснице? Севергард уже присоединил к себе земли десятка народов. Что они получили взамен? Ничего, кроме обещаний и трудовых обязательств. Новые территории оказывают сопротивление? Значит, националисты. Если же слагают оружие – то разумные граждане, входящие в состав всемирного государства. Однако, вы репрессируете и последних, не выпуская дальше собственного села. Лишь бы платили подати. А в случае нужды вламываетесь в дома и сгоняете на стройку нового мира, после чего вручаете медали и отсылаете обратно в гробах. Вот она – борьба с антинародными идеями! Во всей красе! Высшая награда – посмертное геройство! Так и предвкушаю очередь из полоумных добровольцев! Какая же ты паршивая торгашеская душонка, пляшущая под дудку казарменного глобализма.

Его ответ выбесил солдат настолько, что они были готовы заколоть офицера на месте, но Дион выстрелил в воздух, охладив пыл военных.

– И радио ваше – пособие по отупению. Послушаешь, так наша нация – пустышка, а сами тем временем по горло в промышленных отходах.

– Настоятельно рекомендую заткнуть пасть. Готовьте виселицу!

– Развал у вас называют оптимизацией. Небось, так и хлещет оптимизм из всех щелей: важных и не особо. Определитесь уж поконкретнее, ведь вы частенько протягиваете ручонки к чужому имуществу под видом «государственных нужд».

Увидев, что конец его стремительно близится, Рохальт нервно задрожал, но не отступил: «признайся хотя бы себе, Дион, ты хоть раз то командование в глаза видел?! По радио они вещают! К нам приходят сигналы с небес, понастроили железный лес вышек…». Солдаты набросили петлю, затащили пустынника на скамью, и Дион приговорил офицера к смерти, «как потенциального шпиона» и «неустойчивую личность в крайней степени подозрения».

– Я – палач вашей совести! – прокричал сонтейвец прежде, чем его голосовые связки стиснула веревка, заставившая умолкнуть бунтаря навеки. К его последнему воплю присоединился другой приговоренный: «Знаем мы ваши грязные приемчики. Подселили на наши земли „мигрантов“, а потом ввели войска. „в целях защиты интересов соотечественников“. Которых вы же и сослали! Да ещё и забрали контроль над территорией, где жили мои деды. Потрясающая афера!». Пленник говорил крайне слаженно, как профессиональный диктор.

– Разрешите заткнуть рот? – вызвался рядовой, потряхиваемый злобой.

– Терпеть! – прокричал Дион – это ваш вступительный экзамен.

Рядом болталась старуха «за нагнетание порчи и подрыв боевого духа молодых бойцов перед предстоящим сражением».

– А бабку за что? – спросил офицер сослуживцев. Дион вглядывается в опухшие веки, пытается узнать не та ли это подвальная обитательница.

– Заслужено. Ведьма.

«Вначале вы загнали несогласных жителей востока в безжизненные пустоши, бросив на верную смерть, а когда мы мобилизовались, сформировав собственные идеи и ценности. Обосновались между Сонтейвом и Севергардом, вы все! Обе страны, использовали нас как разменную монету. И после геноцида сограждан, от которых отреклась прославленная империя, ее отпрыски еще смеют удивляться: „почему многие из нас обратились к пустынникам?“. „Почему хватаются за любую тростинку, как за молот, и бьются насмерть за отживающее век село?“. Вы думали, наши предки сгинут в темной пропасти ночи, но мы не сдались и потому – двуличные изменники родины». Поняв, что «голяк» перегибает, Дион вломил ему по затылку дубинкой, и когда тот отключился – приказал вздернуть. За считанные секунды непокорный «экземпляр» превратился в послушное тело. Именно так его судьбу и зафиксировали в отчете. И пусть юнцов не смущает победный взгляд покойника. «Ибо мы на войне, мальчик! – прокричал Дион в ухо растерянному солдату, – а на фронте жалость ко врагу всегда ведет к гибели товарищей!».

Один парняга дрожал, как тростинка, смотря на беспечные приготовления конвоиров. Его ломкий голос шуршал по ветру, а изможденное тело просилось в туалет. Когда он услышал свое имя в списке дезертиров, то рванулся вперед. «Убеждения не позволяют мне убивать людей!», – закричал он, надрываясь то ли от мужества, то ли от страха. Удар прикладом под дых – и скорченная плоть валится наземь. Затем осужденных скопом ставят на свободную повозку и объявляют меру пресечения дальнейших нарушений… Вот солдат усердно оформляет скользящий узел и передает веревку носильщику. Тот смазывает петлю вазелином. «Чтобы не натирало», – поясняет заботливо конвоир, приглядывая за смертниками. После военные простукивают палками спины осужденных, дабы «сбить спесь» и «воспроизвести терапевтический эффект». Проверяют: связаны ли руки. «Ну, как тебе родина, малой?», – произносит на ухо пустынник с издевкой, глядя на подростка. К ним закидывают еще одного диверсанта и подают сигнал офицерам. Земля под ногами трогается. «Неужели все?», – прошептал парень, осознавая, что его повесят посреди чужих земель как врага.

Повозку подводят под балочные перекладины, закидывают веревки, одно движение – опора укатывает, и пять связанных фигур безвольно повисают. Когда боль от удушения становится невыносимой, подавляя нехватку кислорода, наступают беспорядочные конвульсии. Повешенные задергали ногами, пиная друг друга, их конечности инстинктивно искали землю. Двойка, включая паренька безуспешно пыталась вдохнуть витавший у набухших ноздрей воздух. Рваными движениями грудной клетки они пытались вырваться из плена. Сопротивление напоминало бесполезные истерические припадки. Мышцы быстро сокращались, лица опухали и синели, шеи вытягивались, а плечи пританцовывали. После у паренька началась сильная дрожь. Веревка оборвалась, и тело, стукнувшись о землю, корчилось на боку, как бы вибрируя. Спазмы были настолько сильными, что затянутая петля издавала скрипучий звук. Еще, еще раз – и тишина… Пустынники держались дольше. Они синхронно «избивали» себя, пока невероятное напряжение выгнутых тел внезапно не утихло. «Глянь на правого. Выкарабкаться мечтал?». «Дохлый номер!», – произнес двусмысленно солдат, и оба засмеялись. Потом посмотрели на паренька и как-то сникли. «Герои! Избавились от опасного преступника! – заржал лошадиным тоном побитый партизан с проседями на висках, – Теперь империя будет спать спокойно! Сами выдумали на подростка статью и сами осудили! Правильно говорил пустынный воин: давно не чистили ваш парашник».

Дион приказал прощупать паренька. В нем еще теплилась жизнь. По приказу дезертира привели в чувство, окунув водой, и когда он отдышался, повторно накинули веревку. Звон разматывающейся катушки, треск дерева, фиксация, удушливый крик – и пленник умолк. Тело ещё минуты две слегка подергивалось, после чего его сняли и сбросили в телегу. К остальным. Один из имперцев снял с трупа обувь: «новенькая… Чего смотрите? Ему всё равно уже не пригодятся, – сказал солдат и разулся, показывая товарищам истертые сапоги, – мне что: воевать с босыми ногами? Слягу, так государству же накладнее».

Наступила очередь старого партизана. «Вот мы и встретились», – произнес Дион, приказывая приостановить процесс казней. «Этот поношенный, я бы сказал, неудавшийся в эволюционном плане экземпляр занимается… занимался злостным вредительством системе правопорядка. В том числе он участвовал в порче продовольственных запасов, товарищи». Конвоиры жадно ожидали расправы. Они помнили голод, устроенный диверсантами. Инфекционные болезни, вызванные употреблением сгнивающей пищи и дефицит медикаментов, переросший в эпидемии, захватившие траншеи.

А старикан не преминул воспользоваться моментом. «У вас медицина держится на припарках да молитвах пресвятому императору, курс императорской бошки рухнул быстрее, чем происходит падение портовой шлюхи, даже виселица – и та шатается, но орете о каком-то всемирном государстве!». «Вы проявляете неуважение к действующей власти», – проговорил Хул, дополняя протокол. Партизан смерил снисходительным взором командиров: «Где обещанные подкрепления, товарищи?». Солдаты неуверенно переглянулись. «Гад умело расстраивает ряды» – подумал офицер, но ничего не предпринял, так как и сам задавался аналогичным вопросом. А старик, ощутив эмоциональную победу, приободрился: «выходит, слово Севергарда равноценно трепу мойщика сортиров». «Никакого раскаяния! – возмутился Дион, вызывая улыбку на лице старца, но его довольная мина быстро сошла на нет, когда тот прибавил, – отстрел конечностей, прижигание и последующее повешение».

Осуществив причитающиеся законом «процедуры» (как их окрестили солдаты), военные взялись за второго пустынника. «Реще решай его!» – крикнули сзади. «Чего тормозишь? – ухмыльнулся пленник, – тебе уже, вон подсказывают. Может и мне помочь с исполнением обязательств? А то, хватил командира паралич… – и, пока затягивалась веревка, зажеванная катушкой, успел прокричать исковерканный гимн: «идиотов армия, дубовыми шагами, идёт, сметая жителей! Крх…». Кто-то всадил висельнику боевой нож в колено. Кто-то оставил синяк под поблекшим глазом. Солдаты были в ярости и глазами расчленяли задыхающегося сонтейвца, пока путы довершали свое дело. То и дело с чьих-то губ срывались проклятия. Когда преступник замер, бойцы пнули в грудь бездыханное тело и отшатнулись. «Сам не знаю, почему сделал это, но стало легче», – признался Хул. «Снять гаденыша и сжечь», – произнес рядовой. «Господин офицер?», – выжидательно обратились остальные, поглядывая на одежду убитых. «Мертвецы – не моя забота» – дал отмашку Дион. Солдаты сняли тело. «Воняет, плешивое животное». «Так мы им мыться не давали», – сказал Хул, нанесший последний удар. Он испытывал смешанные чувства. «Сдох, а продолжает гадить. Сожжем по-быстрому. Ещё чумы нам не хватало». Старого деда, подсыпавшего призывникам в суп яду, наскоро рубанули по затылку и подвесили последним. Дион вскрыл цистерну, разлил подле горки трупов топливо и поджег, докурив сигару. На улицу вышел побитый разведчик. «Кто тебя так?» – спросил офицер. «Пока вы прохлаждались с висельниками, у нас завязалась драка. Там… – он указал на дом, – ребята убираются. Сбежать пытались. Ваши красавчики видать внимание от девок отвлекали, думали мы ослабим бдительность. Одна ухо вон Морту отгрызла. Вопила поначалу, что защищает собственность, но, после допроса оказалось, что мстит за дохлую сестренку. Ту, что засекли в связи с Рохальтом Атано. Проститутку застрелили при обыске, – пояснил разведчик, – Тоже бросалась на нас с криками: «прочь из моих владений!». Орала о праве на землю, размахивая ножом. Короче, утихомирили дамочек», – гордо заявил имперец. «Значит, с предателями покончено». До чего доводит слабоумных владельческое безумие! Не подать ли патент на новый диагноз? Еще в конце прошлого столетия ученые нашли прямую взаимосвязь между степенью приращения частной собственности и психической неудовлетворенностью. Как выяснилось, все недовольные жизнью индивиды – в корне извращённые эгоисты. «А мы… как долго до нас доходила очевидная истина». В глазах осужденных Дион отчётливо опознавал проявления невербальной агрессии и детского инфантилизма. Чего уж говорить про дисциплинарные проступки средней тяжести… Даже те из Пограничников, чьи склонности не востребованы на рынке труда, следовали заданной болезнью траектории. «Ничтожные сознания, скрючившиеся над собственной персоной». Дион выписывал рекомендации на Протоколы Восстановления и советовал назначить дезадаптивным преступникам функциональную разрядку. Какая нудная работа – эта психокоррекция! Особо ретивых уклонистов, ссылающихся на психологические проблемы, судили немедленно. За день таких прошло через руки офицеров сотни две.

Установив связь по радио, руководство назначило помощником Диона одного из старших конвоиров. Тот вел себя значительно строже, и подобных «предателей родины» записывал в симулянты, приговаривая к расстрелу. Помилованных сопровождали до лагеря. А уже оттуда транспортировали поездом до ближайшего имперского поселения. Постепенно число солдат на площади уменьшалось. Дион не завидовал Институту Фильтрации, но и не разделял особой пристрастности помощника. «Стране не нужны подхалимы, – говорил тот безличным тоном, – многих из них не исправить. Коли я могу повлиять на ситуацию в целом и пресечь безродных провокаторов… Временная бессонница – скромная плата ради преодоления инфантильной зависимости от местечковой власти и достижения международного империализма. Помните, как нам говорили? Мы – великая миссия человечества по колонизации бесхребетного мира». Конечно, групповая солидарность вдохновляла на новые свершения, однако Дион вспомнил довольное выражение, застывшее на лице помощника, наблюдавшего за казнями, и парировал: «Законность и порядок – прежде всего. Законность и порядок». «Конечно, – ответил тот снисходительно, – мы все чтим правосудие».

Когда закончились висельники и солдатский энтузиазм поугас, к военным пришло запоздалое осознание необратимости смерти. Люди пережили тяжелейший дискомфорт от причастности к недостойному человека действу. Они словно приложили руку к постыдному, безнадежно испорченному самоуправству, хотя разумом и понимали, что это совсем иное, чрезвычайное происшествие. Дион посчитал необходимым вступиться за адекватность настоящего, дабы избежать безрассудных поступков со стороны товарищей.

– Эй, слышишь, – обратился он громко к ближайшему солдату, – ты колеблешься, потому что мы разумные люди, а они – сумасшедшие, алчно заявляющие о своих правах, – его голос гремел на всю округу, – Их мотивы отвратны эволюции. Заметь: после назначения приговоров они делали все, лишь бы вывести нас из состояния равновесия и гармонии с окружающим миром. Породить внутриличностный конфликт, препятствующий принятию решений. Разлучить разум с чувствами, чтобы мы возненавидели… наше единодушие и единомыслие, проистекающее из глубокого понимания природы вещей и общности народных интересов. Но хуже – другое! В сочувствии ко врагу мы позабыли самое важное обстоятельство: уничтоженный им с неимоверной жестокостью отряд храбрых разведчиков, ваших одногодок, возможно, соседей по части! И мы, вместо возмездия, уважения к павшим, желаем преступникам милости! Вот как деструктивно воздействует на нас внушение ненормальных! – Дион намеренно выдержал паузу, чтобы придать веса своим речам. Завладев сердцами слушателей, он незамедлительно продолжил: «Мы знаем, что настоящие, живые люди так складно не говорят пред лицом смерти. Наша психика бесконечно пластичнее, многомернее, человечнее, мы не фиксируемся на прошлом, не разыгрываем постановочных сцен. Мы отвергаем тупое упорство и назойливое отстаивание «личных» принципов. С точки зрения общечеловеческой морали и исторической правды уклад нашей родины наиболее точно отображает конкретную, объективную реальность, а не психотический, фантазийный образ, построенный в головах мелких мятежников, исторгнутых из здорового общества. За последнее столетие лишь ученые Севергарда дали исчерпывающее объяснение происхождению видов, становлению человека, языка, закона, морали и нравственности. Никакого треклятого плюрализма и навязчивых расхождений! Реальность связана с физиологией, генной инженерией и психологией. Жизненный смысл всегда предметен. Только Севергард обеспечивает заземление переживания, его связь с материнским началом, ведущим человека в будущее, в действительность. Без заземления невозможно психическое равновесие. Телесная уравновешенность = психологическая уравновешенность – таков практический рецепт эмоционального самоконтроля, выписываемый гражданину Севергарда вместе с присуждением трудовой квалификации. А реальность – то, где мы живем – есть проверка на стойкость и жизнеспособность. Своего рода тест на совершеннолетие.

Как часто сбоит головной мозг ненормальных, противящийся механизмам психокоррекции. Аффективные сдвиги, проблемы с логикой, неадекватные реакции неадаптивных организмов – вот и вся причина столь острого неприятия законных оснований и притязаний Севергарда со стороны агрессоров и аборигенов пограничных земель. Надо же, периферия возомнила себя центром мироздания! Куда целесообразнее умерить амбиции и перестроиться в соответствие с требованиями среды. А при обострении – прибегнуть к Трудотерапии во благо мира, то есть Севергарда. Беспочвенные точки зрения Пограничников Дион называл «дегенеративными», а официальные власти мелких государств – «слабоумным инфантилизмом». Дологическое мышление, иррациональные страхи – вот куда катится пограничье, разделенное с первоосновой существования. Но и здесь кроется маленький нюанс, на который обратил внимание тюремный психофизиолог, исследующий поведение пойманных «засланцев». «Больным присуща конкретность идей, неспособность к их абстрактному логическому анализу, отсюда – требования „для себя“, а не „для человечества“. Кочевые народы как бы порывают с официальной историей в поисках вымышленного, комфортного, не требующего усилий, искусственного мира» – продолжал офицер. Почему же у Диона оставались вопросы? Зачем он пережевывал из раза в раз, мусолил изведанную вдоль и поперек тему?