Текст книги "Империя Машин: Старый Свет"

Корректор улыбался, Дион – улыбался. Взаимное уважение, признание авторитета и сосредоточение на исцелении. Когда он ушел, терапевт сокрушенно выписал контрмеру и назначил следствие. «Мир заражен. Общество страдает интоксикацией ментальных болезней. «Мягкий» вариант лечения не соответствует требованиям времени. Ментальные расстройства стали одной из лидирующих причин деградации, утраты профессионализма и замыкания на себе – этой патологической инвалидизации, нуждавшейся в строгом учете. Какие колоссальные потери в социальном и экономическом секторах… из-за нереальных бед человеческой нищеты. К радости ближних, в Институте Фильтрации и Коррекции разрабатывали план по форсированному освоению новых психотехник через телесную терапию. И она показывает первые плоды. Когда в институте однозначно разрешат проблему ухода от чрезмерных акцентов на себе, научат недоразвитых теснее соприкасаться с чувствами и потребностями материального мира, тогда… Эти Потерянные помогут и себе, и другим – превзойти разрыв с окружающими. Через возвращение в детство, изучение биографии раннего возраста с первых месяцев до пяти лет, использование эволюционной логики общечеловеческого развития, недоразвитые запомнят раз и навсегда незримые узы, сопрягающие себя – алчного прожору, сосущего материнскую грудь, первобытно-естественного, «антицивилизованного» младенца с настоящими, живыми соплеменниками за пределами фантазии и ограниченности. Никто реально не одинок, все есть всё, и каждый нужен другому… В конце концов, и безвестный, заочный труд – любим обществом. Именно отчуждение своей работы, признание права на ее присвоение другими, дает алчному чаду почувствовать общие родоплеменные корни, осознать – что он живет не напрасно. Коррекция – это обучение нормам переживания, правильного отреагирования и развития оценочного отношения к травматическому опыту прошлого ради идеи взросления. Усвоение социальных законов жизни для компенсации исконно дефективной стороны личности, детского нарциссизма. Пусть, через труд, развитие, капитал и социализацию он – недоразвитый, прочувствует то общее, объединяющее человека с себе подобными. Подлинный мир ценностей.

Эти субъекты вроде офицера Диона Эльверетта, причисляют себя к так называемым «маргиналам». Тем, кто на периферии. Порицаемые движущей силой прогресса, они считают личные отличия гарантом эволюции мироустройства. Мы вернем их к центру – духовным основам и истокам всяческой продуктивной человеческой деятельности. Бедный товарищ Дион… Иногда надо уметь перешагнуть через себя! Мы стоим на службе нации, отстаиваем интересы эволюции, боремся против вырождения… Эх, люди!». Корректор развалился на кресле. Он не спешил домой и размеренно готовил характеристику Диона к передаче в Комитет Изучения Девиаций. «Пора обозначить неустойчивость твоего положения». За последние полугода участились расстройства поведения, – неудовлетворительно отметил терапевт, вписывая имя офицера в графу: «Потерянные». Корректор одобрял повестку Института Фильтрации и усердно боролся за право принудительной психической стерилизации ненормальных. Пока, из работ его товарищей утвердили лишь косвенные методы дисциплинарного контроля, но он не сомневался в перспективности нового научного направления. Следуя рекомендациям института, он приложил к личному делу Диона аудиозапись протокола терапии и скрепил материалы обтекаемой липкой гербовой печатью, продолжая вычитку отпечатанных стенограмм с прошлых «сеансов». Когда последняя строчка была дописана, корректор протер запотевшие очки. Отдышался от прилива энтузиазма и, откинув спинку кресла, раскрыл наобум книгу по рефлексологии: «результат нашей методики – эмоциональное и поведенческое сходство, вовлечение в культуру, внутривидовое разнообразие, адекватное запросам времени. Поскриптум: не называйте их по имени своему, ибо оскорбятся увечные и отринут дары культуры под давлением комплексов».

Глава – 11 – месяц спустя

Дион приблизился к Центру Исправления, находившемуся в сердцевине техносада Института Фильтрации и Коррекции. Каждый виток механизированного древа служил определенной цели. Побеги выступали указателями, железные вьючные изгороди – решетками, отделяющими маргиналов от мира. Могучие стволы – опорами и, по совместительству – трубопроводом. Ничто не существовало «просто так», само по себе вне связи с полезностью и целесообразностью. Даже пустое пространство было отмечено перевернутой стрелой – местом самоопределения бунтующей личности, направленной в Центр по поручению здорового общества. Едва Дион поднял голову, следуя сигнальным указателям, как ощутил растекающуюся по венам немощь пред развернувшимся великолепием могущества нормальности. Фасад Центра Исправления представлялся волной, которая вот-вот обрушится на гостя и размажет его по полированной плитке точно немытого червя. Он «автоматически» вспомнил заявление корректора: «Профилактические методы несомненно следует применять на опережение». Однако офицера ныне не запугать подобными видами. Он днями напролет готовился к новой баталии с институтом, тренировал волю и репетировал «адаптивные реакции», призванные сбить прозорливых ищеек со следа. Неужели какой-то трюк с оптической иллюзией разрушит его стремление выйти на волю? «Обойдетесь» – ухмыльнулся офицер, переступая дрожащую под ногами каменную кладку. Все, что требовалось Диону – это получить пропуск в мир. А там корректоры сами от него отвянут.

Привычно звякнул колокольчик. Отворились защитные ставни и Дион ступил на подъемник. Когда платформа плавно тронулась вверх, офицер прикрыл глаза и глубоко задышал.

Сеанс начался в типичном обвинительном уклоне, Дион едва скрывал зевоту. На мгновение даже подумалось, что он изрядно перетрудился в своем противостоянии официальной инстанции, и можно было попросту ограничиться зубрежкой правил. «Вы даже говорите и пишите растянуто, вместо проявления пластики жизни, – негодовал корректор, замечая подозрительное равнодушие „ненормального“, – и меня заставляете подстраиваться, выслушивая наши длинные терапевтические монологи. Где ваша болезненная чувствительность?! То, куда вы стремитесь, критикуя цивилизацию, попирая скорый поезд производства и прогресса, игнорируя растущую машинизацию, это не дружественная семья, культура, а дикость и варварство! Именно первобытная неосведомлённость, примитивная агрессивность, апатичность к преобразованию природы, и. т. д. сигнализирует о вашем эмоциональном и интеллектуальном невежестве… Наша позиция – лечить ваши приступы сумасшествия. На войне вы отважились судить от имени моральных принципов, а сегодня скрываетесь в тени окраины, стесняетесь откровений, боитесь собственного имени. Прячетесь за „добром“, „жертвами“, и прочим… А ну встать! Говорите напрямую: чего вы хотите! Хватит потворствовать инфантилизму! Мы вас вылечим, – тут на лице Диона мелькнула тень сомнения. И корректор не преминул воспользоваться его минутной слабостью. – Вы беспощадны к себе, и поэтому, вам кажется, что вы имеете моральное право на обличение других. Выходит, у вас гипертрофированное чувство самосовершенства, из которого вы порицаете других. Да не просто отдельных людей, а целой культуры. Вы – ненормальный, мните из себя клинициста цивилизации! Отлыниваете от работы! Эмоционально отстраняетесь от нее, тем самым разрывая ткань нашего общества. Это противоправный уход в себя приводит и к уходу от жизни в целом. Вы забыли, что выход за рамки должностных обязанностей позволяет человеку расти, как личность! Расширять горизонт своего сознания, познавая новое! Работа наделяет наше существо смыслом. Неужели за период войны пустынники напрочь промыли вам мозги своими капиталистическими извращениями? Неужели вы готовы трудиться сугубо за медяки, как эти бездушные нелюди? Где ваше величие человека? Как низко вы пали! Вы обязаны отказаться от культуры малодушия и черствости, отрицающей возможность видеть радость в труде. Где ты пропадал последние две недели, товарищ Дион? Куда делась твоя мотивация?! О, молчи! Это явление старо как мир. Во все времена человечество натыкалось на обособленных сумасшедших, главная задача которых была – не переусердствовать. Однако, вас позвали не за этим».

Институт фильтрации впился в него когтями, стремясь выпытать подсознательные склонности воспитанника. Дион активно сопротивлялся. И это предведал творец коррекции. Он в совершенстве овладел пресекательной терапией, и одним из ее вариантов было вовлечение в деконфликтизацию родственников. Но предварительно следовало расколоть защиту, выстроенную ненормальным.

Ширма, прикрывающая стенд позади корректора открылась и… с постамента к офицеру в откровенном наряде снизошла… «Мама?!». Нет, кажется, он обознался…

– Дион, сыночек… – женщина за сорок обошла кресло, зайдя за его спину, и положила ему на плечи ладони.

– Ты не моя мать! – офицер рефлекторно вскочил из-за стола. Эта дама… напоминала его родительницу на смертном одре. «Какой-то бред!». Дион шарахался от женщины по комнате с выпученными глазами.

– Не приближайся! – выкрикнул он, защищаясь ладонью от накалившихся до предела слепящих ламп.

– Дорогой, ты ненормальный? Отказываешься исполнять роль? Я любила тебя, растила в уважении к дисциплине и старшим, а ты перечишь, словно деградировал и… СЯДЬ НА МЕСТО! – приказно вскликнула она, и эхо отразилось от стен. Усиленный звук пробил мозг офицера, минуя барабанные перепонки. Он как кукла, медленно отвернулся от выхода и повиновался.

– Вот та-а-а-а-к. – произнес довольный корректор, подкручивая кольцо управления.

Дион попробовал встать, но словил пощечину, а его кисти мигом зафиксировали автоматические зажимы. Корректор надавил на поршень. Подали ток. Офицера скрутил спазм. Он скорчился от судорог, спина дважды выгнулась, а затем на Диона нашло легкое головокружение. Все спазмированные мышцы его тела расслабились, сделавшись ватными и податливыми… Он будто парил над плотью и не вполне осознавал, где находится. Дион наклонился вперед и заметил, как обмочился.

– Мы раскололи ваш аутистический защитный панцирь, как орешек. Сняли болезненное напряжение, и вот – корректор заулыбался. Он склонился ко стулу подопечного, глядя на струйку жидкости, стекающую по сидушке вниз, – ты, Дион! Младенец! Кричащий и обделавшийся! Преодоление напряжения показало, что все чего ты хотел это настоять на своем! Мы устранили его, и видим детский конфуз! И ты называешь себя офицером… Ну и дела! Едва открывшись обществу, ты пытаешься в него помочиться. Позор!».

– Что… Что вы сделали со мной? – спросил он вяло, обуреваемый стыдом и страхом.

– Прекрати паясничать! Немедленно! Мы тебя вырастили! – воскликнул корректор на прощание и покинул комнату.

Так фигура отца заменилась на мать, которая стала, как выразилась дама, раскапывать, т. е. заниматься археологией зарытых внутри испытуемого дезадаптивных убеждений и навязчивых представлений. Дион противился осмыслению… Нет! Макияж, скулы, черты лица, фигура… Эта женщина даже одевалась в соответствии с описаниями его матери. Они выискали его детские воспоминания, записки, письма на работу к маме и прочли точно историю болезни.

– Будьте вы прокляты, изверги! – вскричал Дион. Женщина мгновенно приникла к креслу. Она буквально оседлала офицера и принялась его душить. «Прекрати отрицать свои извращенные фантазии. Ты видишь перед собой не жену! Признай это, мой милый», – шептала она, закидывая на стол левую ногу. Дион отвернул голову, пытаясь защитить шею. Он ощущал запах феромонов, бьющий в ноздри… Она выглядела как она, она даже пахла как она! «Чувствуешь духи, мой дорогой?». Он заметил, как женщина слегка отодвинулась и сбросила халат, представ в обольстительном наряде. Так одеваются шалавы. «Кажется, ты хочешь маму. Изувеченный, эгоистичный инфантил, которого я вылечу». Она как бы невзначай отстегнула зажимы, высвобождая руки офицера, после чего задрала чулок на ноге и насильно положила его вспотевшую ладонь на заплывшее оголенное бедро. Дион в ужасе отшатнулся и стремглав бросился к выходу. Он лихорадочно забил в дверь: «Выпустите!». «Ты чего шумишь? – удивилась женщина, – эта комната – твой изолированный комплекс, с которым мы разберемся. Вместе». Однако, офицер был «непреклонен», продолжая барабанить в железные ставни. Тогда возмущенная женщина сделала шаг навстречу, обхватывая его плечо. Спины Диона коснулось что-то острое, и он ощутил, как теряет сознание. Под грузом навалившейся тяжести, офицер ударился затылком о пол. Он не контролировал свое тело. Лишь окровавленная голова сохраняла частицу самостоятельности. Дион слышит шаги за дверью. В горле сжимается комок, готовый вырваться наружу… Однако, вместо призыва о помощи раздается протяжный детский плач. «Не переживай сильно, малыш, – произнесла ласково надвинувшаяся сверху тень, – твоя женушка тоже насладилась поркой. Она так желала папочку… лицемерная бунтарка, сошедшая с Пути». Дион жадно хватал ртом воздух, не способный изрыгать ничего кроме младенческого хныканья. Но он не унимался, цепляясь за осколки измученного сознания. Одеревенелые конечности тщетно искали опоры. Куцые возгласы пискляво давили на комнату, стремясь пройти сквозь стены. Увы, отчаянная борьба с транквилизатором была проиграна. Краем глаза он заметил мерцающий в углу индикатор видеозаписи. «Под маской целомудрия и порядочности всегда скрывается лживое притворство» – сказал строже расплывающийся в глазах силуэт.

Ночь.

Когда Дион очнулся, то первым делом опустил взгляд на мокрые штанины. Офицер поморщился. От него несло резким запахом мочи и кала. Он хотел переодеться, но корректоры отказали в удовлетворении его просьбы. Вместо этого, они обнародовали записи терапевтических сеансов и радостно поделились сей новостью с Дионом. Пускай все без малейшей утайки видят отрицаемую болезненной гордыней вину, и инфантильное сопротивление на путях к оздоровлению. Пусть сознание Пограничника и противится принятию ответственности за свершенные преступления, однако его тело добровольно признается в неблаговидном умысле, действуя вопреки злой воле, извращающей человеческую природу. Для пущего эффекта, корректоры воспроизвели Диону видеозаписи, отснятые крупным планом. Он видел, как по вспученным красным глазам лились слезы, как он бормотал под нос бессмыслицу, брызжа слюной, как «заботливые» корректоры подавали ток, «дабы расслабить моторику», и непослушный Пограничник смягчался, реагируя недержанием. «Неужели – это не впервой? – ужаснулся Дион, – неужели они и ранее практиковали на мне электросудорожные методы?». Офицер был окончательно раздавлен. Выходит, личная биография ему не принадлежит. Он – сплошная фикция, социальный конструкт, вышедший из-под контроля. И мир ведает о его жизни больше, нежели он сам. Дион ощутил себя никем. Так пало последнее убежище – мысль. «Память изменила вам, офицер точно так же как ранее вы предали государство, – ответил на его замешательство корректор, – Чтобы забыть измену вы придумали историю с Подпольем. В действительности же оно – темный подвал вашей психики, контейнирующий извращенные побуждения». «Архив напугал вас, потому что в нем вы увидели себя» – раздалось пронзительное эхо, и Диону почудилось будто с ним говорит комната. «Мы сделали тайное внутри – явным, – перекликались голоса корректоров с гулом стен, – теперь же пора разоблачить ваши комплексы снаружи». Щелк, и фиксирующее кресло отпустило жертву. Диону выдали проездной жетон и выпроводили наружу… посреди бела дня в центр густонаселенной городской площади. «Ну уж нет!» – было запротестовал он, намереваясь остаться в городе, как вдруг на ближайшем стальном экране загорелась черно-белая кинолента с его участием. В кадр попало брызжущее слюной перекошенное лицо под размеренный голос диктора, зачитывающего свершенные офицером преступления. А затем проектор показал, как Дион исступленно обвинял государство, после чего – обмочился и заболтал ногами, точно младенец. Заботливые женские руки зафиксировали «Пограничника» в кресле и включили Машину Признаний. «Да кто вам поверит!» – злобно процедил Дион… и услышал, как прохожие слева произнесли его имя. Он думал пообедать, но ему отказали в обслуживании, переночевать – не нашлось номеров. В офицера тыкали пальцем, сторонились как зачумленного. Его выталкивали, хватали, щипали как животное. Даже бедствующие рабочие, видя солдата, запирали на засовы двери и звали стражу. Без дома и семьи, один в людской пустыне, Дион склонил голову и покорно сел на ближайший поезд, укативший на ту же окраину, откуда и прибыл.

Глава – 12 – пять лет спустя

Однажды Диона пригласили на следствие по делу. «Разомнешь старые кости, товарищ. Негоже нам простаивать в закулисье» – говорилось в послесловии. Автор предпочел остаться неназванным, но по общему стилю изложения Дион догадывался о ком шла речь. Вполне вероятно, что о нем вспомнили «из вежливости», так сказать по старому знакомству. Да и так ли важна первопричина, когда на кону легальная возможность еще хоть мельком взглянуть на исконную родину? Пройтись по знакомым улочкам, освежить в памяти привычный быт, посетить знаковые для его жизни места, встретить товарищей, обсудить общее будущее… И действительно, когда о Дионе вспомнили другие, он встрепенулся, сбросилось могильное оцепенение, так долго ломившее шею. Не лишним было бы заявить, что он ожил. Из полумрака существования в тени каменных изваяний, под незыблемым присмотром вечных «свидетелей» эволюции, он выходит навстречу ясности завтрашнего дня. Немые блоки, собирающие архитектурное убранство как пыль, сменяются промышленным сектором, чей бурный рост определяет политические судьбы мира, точно пророк. Провозвестник Нового Света. И все дела человеческие вновь имеют будущее, как и Дион, восстановивший с ними временную связь – перспективу.

Офицер привел в порядок бороду. Под острой бритвой оголилась сморщенная потрескавшаяся кожа. «Знатно ты состарился» – сказал он отражению в зеркале. Спрыснул волосы одеколоном, расчесал и пригладил на аристократический манер. Похвалил себя за то, что не запамятовал придворных привычек. Осмотрел ячейку в камере хранения. Взял половину сбережений – передать родственникам жены. Затем представил Директору текст телеграммы на обозрение и рекомендацию от сотрудников музея. Получив благословление, он забрал в административном корпусе одноразовый жетон и сел на поезд, принесший его к региональному вокзалу.

На платформе было пусто, станция выглядела заброшенной. Лишь степной ветер гулял по тернистым прогалинам. Но Дион послушно ждал пересадки, терпеливо снося жару и жажду. Музей научил его искреннему чувству благодарности. Отныне он чаще выражал признательность за оказанное ему содействие в терапии отклоняющегося поведения. По крайней мере это прослеживалось в его речи и умонастроении. А что зреет там, глубже, за полуопущенными веками и подслеповатыми глазами – уже никого не трогало. На окраине главное – стабильность, а уж как она реализуется – дело десятое.

К Диону подбежал мальчишка с предложением купить порцию тамина – тонизирующего напитка, популярного ныне в столице. Офицер захотелось попробовать новинку. Он раскрыл наплечную сумку и достал внушительную горстку монет, однако малец лишь презрительно фыркнул. «Дядя, вы совсем выпали из жизни? Оставьте себе эту мелочь!». Дион подозрительно прищурился, оценивая торгаша, и отсыпал еще немного денег. «А! Так вы из тех» – досадно произнес маленький торгаш, отмахиваясь ладошкой. За последующие пять минут офицер узнал, что все его сбережения обесценились, а те, что имели хоть какую-то стоимость – обнулились. «Деньги со сроком годности? Да это абсурд!». Оказалось, после официального объявления об окончании войны, был принят новый закон, направленный на «пресечение обогащения отдельных слоев населения». Чтобы имущество и алчность не разобщали людей на все денежные единицы империи был введен предельный срок годности. Это «нововведение» препятствовало несанкционированному накоплению капитала и подталкивало граждан к развитию внутренней экономики путем постоянной траты денег на товары внутреннего производства. В этом, как гласили государственные брошюры, терапевтическая функция валюты: вместо злостного накопительства для последующей миграции из страны в поисках лучшей жизни, этого лицемерного предательства родины, люди будут чаще взаимодействовать друг с другом, преодолевая эгоизм. Таков официальный лозунг. Однако, как и заведено в обществе, на местах очень быстро открылись валютообменники. Некоторые из сих компашек работали в открытую под видом чековых организаций, другие – нелегально. Они скупали валютную «полупросрочку» за треть от номинала, а взамен выдавали свежеотпечатанные купюры. Неизвестно, кто ими заведовал, но органы правопорядка деятельностью обменщиков не интересовалось. Дион смерил взглядом непосильно нажитое богатство, которого едва хватало на проездной билет. Пересчитал на всякий – недостаточно! Повертел головой, ища какие-то подсказки, ведь наверняка он не первый, кто очутился в дураках. И оказался прав. Неподалеку располагалась будка с крикливым названием: «обслуживание отстающих». Офицер приблизился к ней и стыдливо взял в кассе займ, чтобы добраться до пункта назначения, ощущая себя законченным оборванцем. Подъехал поезд. Дион сел на пассажирскую скамью и вперил взор в безликие просторы. Стук поршней. Тронулись.

Он скучал. Состав неторопливо миновал одну череду камней, затем другую… Третью, четвертую – и так до бесконечности. Дион с тоски открыл буклет и зачитал автохарактеристику обвиняемого. Под грифом «идеологическая диверсия. Введение в противогосударственные практики ненормальных» имелся краткий пересказ обличительной позиции преступника. «Идеологическая диверсия осуществляется в множестве форм: от нелегальных подпольных группировок, движущих неокрепшие умы призывами к свержению устоявшихся ценностей до тайных подрывных мероприятий, маскирующихся под лозунгами улучшения Севергарда. Последние – опаснее, ибо исповедуют его Пограничники, находящиеся на грани закона и преступления. Куда бы мы не обратили свой взгляд, всюду наличествует злая воля врага, охватившего нашу родину плотным кольцом инакомыслия. Они проникают в политику, нравственность, право, теорию мышления и догматы нормальности, то есть перерастают в обширную сеть идеологии, где ведется напряженная борьба отечества с предательскими настроениями. Однако этим область ее практики не ограничивается. Главная цель идеологической диверсии в придании позитивным фактам негативного образа, извращения самой истории! Прежде всего она нацелена на подрыв государственной безопасности и прав законопослушных граждан нашего отечества. Ее задача – расшатать и ослабить государственность настолько, чтобы вызвать внутреннюю революцию сознания. А это, в свою очередь приведет нас к бессмысленной кровопролитной войне, которая только на руку нашим естественным врагам – Сонтейву и их прихвостням. Вся их извращенная логика целиком построена на лжи, массовой подтасовке фактов будто реальные обстоятельства – игрушки в руках недоразвитого младенца. Но самое опасное что эта зараза проникла и в наши просвещенные круги, подрывающие идею глобализации и всемирного империализма изнутри. Достаточно раздеть обвиняемого на коррекционном освидетельствовании и взглянуть на проявления отклоняющихся черт, чтобы уяснить настоящие причины пограничья. Именно через анализ его тщедушного, скрывающего комплексы худосочного тела мы определим подлинные мотивы измены родине. К чему призывает наш мыслящий преступник? Чьи идеи транслирует его опустошенное безумием сознание, разъедаемое изнутри противоречиями? Он отравлен распадением единства. Пограничники такого рода неизлечимо уверены в неоднозначности сложившийся ситуации, то есть они уже самим ходом своего мышления перемещаются на тонкую грань нормы и патологии! Скажите мне: как можно доверять „согражданам“, когда те даже не уверены в своей позиции и чистоте помыслов! То есть – в себе и своей искренности. Прежде всего – перед собой. А коли так – их легко вербуют антинародные службы, использующие детское неразумие в раздувании политических проблем. Все начинается с социального протеста против бытующих вкусов, оценок, бытовых привычек, популярных идей и нравов. Внешне безобидные, эти трутни производства подстраиваются под какую-то нерешенную общественную задачу и начинают истошно вопить о несовершенстве нашего устройства. Удушении прав и свобод, покушении на индивидуализм личности. Переворачивая картину мира, они стремятся обратить добропорядочных членов нашего общества в свою веру. Чтобы и они ступили на шаткую дорожку враждебности империализму. Эгоизм, недоверие, затуманивающая разум неуверенность – все это приплоды помутненного националистическими предрассудками воображения. Именно таков наш кандидат на осуждение – морально никчемный, безыдейный, политически безнравственный, падкий на всякого рода слухи и домыслы, бесхребетный кретин. Жертва и проповедник идеологической диверсии». Ниже примечание: из закрытых выступлений председателя Комитета по Надзору за нормальностью. Дион откладывает бумагу и впадает в дрему под ровный стук вагонов. Ему чудится лучистая долина, смыкающаяся с морем. Горячие пески, плавно переходящие в звезды. Слоящиеся холмы, скатывающиеся гармошкой. «Ты мыслишь и ведёшь себя слишком складно… Жизнь в несовершенстве, Дион» – звучит голос Катрин. Горизонт мрачнеет. Он видит обелиски, разбросанные по холодной пустыне. Над каждым сооружением стягивается концентрическими кругами небо, формируя воронки, высасывающие окружение. И мир медленно стекает в обезличенную грязь. Офицер открывает глаза. Поезд мчится сквозь слякоть и стужу. На руках – поручение от музея: составить отчет и выразить личностную позицию по вопросу «осужденных». Благо Дион знал, что у него есть выбор, поэтому, очутившись в приемной, сдал пропуск и расположился поближе к выходу, отдавая предпочтение роли слушателя. Над трибуной висела подкрашенная диаграмма: «освобождение народа от власти старых ценностей».

Перед началом судебного заседания в коридоре выстроилась очередь из жалобщиков. Облокотившись на стену, Дион прислушался к говору посетителей по ту сторону, и с удивлением понял, что в здании царила полнейшая публичность. Никаких тайн, каждый мог узнать о другом «что», «когда» и «почему». Быть может это делалось умышленно? – подумал Дион, глядя на многочисленные усилители сигналов, подвешенные вдоль стен. Как утверждалось корректорами: публичное опозоривание дестабилизирует ненормальных. Потому и здание суда воплощало в себе терапевтическую идею. Вот раздаются официальные голоса: «Дать правовую оценку факта антигосударственных высказываний такого-то нарушителя, – по коридору разносится шелест бумаги. Через минуту оглашают вердикт: лишить гражданства и сопутствующих ему привилегий». Хлопает дверь. Правее идет беседа о разросшихся националистических настроениях в ряде регионов, отдаленных от срединной части империи. Решение: «стерилизовать недовольных». Затем еще один судья зачитывает третий пункт поправки к закону «Об эволюции», после чего раздается душещипательный плач. «Обязать принести публичные извинения, национализировать имущество, провести публичную порку и выслать на обустройство окраин» – читает диктор по бумажке. Одно странно – жалобщики будто до последней минуты не ведали, что их ждет. Они шептались с правозащитниками до тех пор, пока все их приватные беседы внезапно не становились достоянием общественности. Тогда и наступал, как выражались корректоры, «оздоровительный эффект». Так государство купировало протестное расстройство, маскирующееся под чувство ущемления личных прав. Когда-то Дион и сам угодил в ловушку эгоизма, бунтуя против органов правопорядка. За что и поплатился выселением. Но то – в прошлом.

Он выглянул в коридор и заметил, как группа конвоиров отвела в сторонку одного из Пограничников. «Вину признаете?». «Не вам судить» – ответил тот коротко. «Признаете?» – надавили солдаты скопом, зажимая нарушителя в угловой нише. «Понимаете, – он снял чепчик, приглаживая взъерошенные волосы на побитом лице, – если бы все сказанное нами оказалось ложью, ее бы никто не разделял». «То есть вы указываете на сообщников?» – вкрадчиво произнес обвинитель, стараясь ухватить тень неуверенности в лице подсудимого и сломить его приговором… как гнилую тростинку. «Будь мы пустословы – не видать нам последователей, но как вы видите – наша воля крепчает!» – Пограничник повысил тон… И поймал шокер за пазуху. Тело ненормального обмякло. Затем конвоиры с удовольствием отхлестали протестанта по щекам, приводя в чувства и параллельно фиксируя на фотосетчатую пленку «следы телесных отклонений». «Принесите воды, обвиняемому поплохело!» – участливо выкрикнул солдат. «Видать из-за содеянного!» – засмеялся Смотритель, разглядывая мокрые штанины Пограничника. Когда поплывшего нарушителя выволокли в парадную, дабы преподать наглядный урок выстроившимся в коридоре жалобщикам, раздался тяжелый топот, сотрясающий мебель. Посетители обернулись на шум.

В зал вошла группа Разоблачителей в черных балахонах. Могучие фигуры, закованные в стальные доспехи, имплантированные под ткань, развязали пояса, и присутствующие увидели обвешанные цепями татуированные тела. Тот, что с пепельными волосами, скинул капюшон и взошел на трибуну. Его черные глаза внимательно пробежались по слушателям, призывая к молчанию. Затем Разоблачитель открыл здоровенный том и объявил о публичном докладе, предваряющем заседание. Его губы шевелились, будто слагая заклятие, а секундой позже зал облетел впечатывающийся в уши голос, напоминающий волчий зов. «Как вы знаете, товарищи, идеологическая диверсия – это посягательство на нашу культуру, насильственное стимулирование антиимпериалистических тенденций в общественном сознании. Все правонарушения: от мала до велика, диверсанты подчиняют цели ослабления нашей родины. Поэтому на суде мы препарируем каждый акт вредительства, проверяя его на наличие противоправной пропаганды. Деятельности, нацеленной на вмешательство в суверенные дела крупнейшей в мировой истории страны – Севергарда. Благодаря Институту Фильтрации и Коррекции мы знаем, что в своей основе все эти саботажные работы ведутся из-за детских комплексов. Ослушания и восстания против Отца Нации, нашего Великого Деятеля, собирающего воедино испорченную национализмом землю». Он излагал текст наизусть, причмокивая от удовольствия. Его ноздри грубо втягивали воздух, будто ища дивиантов по запаху. У Диона непроизвольно возникла ассоциация, связавшая физиономию докладчика с грудничком, сосущим материнскую грудь. «Неужели и вы, дорогой друг, больны?» – подумалось офицеру ненароком.