Текст книги "Мама на нуле. Путеводитель по родительскому выгоранию"

История тринадцатая
Екатерина

«Убегала в ванную и лупила ковшиком по стенам»

Екатерина Суворова. 37 лет. Второй брак (4 года). Две дочери (8 и 2 года). Ждет третьего ребенка. Родной город – Санкт-Петербург, живет в Москве

#вОжидании

#третийРебенок

#ревностьДетей

#изоляция

#выгораниеУмужа

С первой беременностью у меня не было чувства выгорания. И после родов тоже. У меня был очень ответственный подход: это моя мамская работа, я должна подготовиться, книжки важные прочитать, детские игрушки восемь раз помыть… Были разные занятия, которые отвлекали и не позволяли выгорать. Плюс много адреналина.

Выгорание подкрадывается примерно через год: ты все время вкладываешься в ребенка, а фидбэка очень мало. Это со вторым и третьим уже меньше распаляешься: младенец не становится главным в семье, таким центром мира, каким был первый ребенок. И здесь устаешь уже от быта, от того, что дети рвут на части.

А с первым получается что-то вроде одержимости. Ты сидишь дома, вроде бы ничего не делаешь, а энергию куда-то нужно ведь направить! Начинаешь заниматься с ребенком, читать ему в больших объемах, развивать его всеми возможными способами, но очевидного результата это не приносит, и тогда становится грустно. Ты как будто что-то делаешь, но не очень понятно, что именно, всё растворяется в бессмысленности происходящего, все равно что кошку на пианино учить играть: у тебя ничего не получается, но ты продолжаешь это делать.

У меня было жуткое ощущение собственничества. Никому не могла в руки дать ребенка, никому не доверяла. Умирала от усталости, но не могла отдать дочь бабушке. Не могла с коляской никого отпустить погулять, думала: «А вдруг заплачет? Ребенок не должен плакать!» Со второй дочерью я уже успокоилась и могла доверять ребенка бабушкам.

Самым тяжелым в тот, первый раз оказалось тотальное одиночество. Мне казалось, что я интроверт и легко перенесу социальную изоляцию. Но, родив, я изменила свое мнение: мне не понравилось, что все вдруг куда-то пропали. С одной стороны, это объяснимо. Люди думают: «Я же помешаю, если буду звонить».

Да и самой кажется глупым звонить и приглашать в гости, когда у тебя маленький ребенок.

Три месяца зимней изоляции были самыми сложными. Помню, как зимой пыталась познакомиться с дворниками: они не говорили по-русски, но пытались со мной общаться, а у меня было счастье, что хоть с кем-то побеседовала.

Ходила кругами по району, где мы тогда жили, и, если находила кого-то с коляской, бежала в ту сторону: мне все равно было, о чем разговаривать, хоть о подгузниках, только бы пообщаться. Ходила на рынок поболтать с торговцами.

Еще, конечно, выгорания добавляет обесценивание бабушек: «Как же мы вас вырастили без помощников, нянь, подгузников? У нас ничего не было, но мы не уставали, и все было прекрасно». Еще как уставали, но все это забылось, и сейчас многие бабушки пытаются объяснить, что были такими самостоятельными в сравнении с «хлипкими» нами, у которых есть стиральные машины и все необходимое.

У моего первого мужа не было никакого напряжения, потому что он не включился в ребенка. Он моментально сбежал в работу: уходил рано, приходил поздно. Рождение ребенка подтолкнуло его в другом направлении. Он сильно переживал, что не сможет нас обеспечивать, работал на двух работах, открыл свою компанию. Он никогда бы этого не сделал, не появись у нас ребенок.

Мы расстались, потому что еще до моей беременности хотели расстаться, но я забеременела, и мы договорились продержаться какое-то время, а там как пойдет. Разошлись, когда ребенку было полтора года и я уже сама собралась на работу. До тех пор муж меня поддерживал и полностью нас обеспечивал.

Со вторым ребенком пришла сильная усталость, но второй муж помогал и продолжает помогать с детьми, гораздо больше, чем первый. К моменту второй беременности я уже успела выйти на работу, еще помнила тот декрет, но не успела по нему соскучиться. Было сложно с самого начала: детей теперь было двое, появилась сильная ревность старшего к младшему. Требовалась бездна терпения, когда нужно быть спокойной и не орать… Если сравнивать, то с первым ребенком все было просто.

Старшая дочь просила ее укачивать, а младшую требовала отвезти обратно. Я не была готова к тому, что мне придется быть «контейнером» для всех детей. Чаще всего у меня получалось, но иногда я передавала их мужу, убегала в ванную, запиралась и начинала лупить ковшиком по стенам.

Самым тяжелым, пожалуй, был период отлучения младшей дочери от груди. С началом третьей беременности у меня пропало молоко, дочь начала кусать грудь, пытаясь его добыть. Младшая могла не спать всю ночь, а утром просыпалась старшая и требовала моего внимания. Это продолжалось месяц.

Я понимала, что бабушке отдать младшую не могу, потому что это моя ответственность, и металась между желанием ее обнять и спрятаться в ванной, чтоб не слышать ее голоса. Колотя ковшиком по стенам, я ощущала, что чувство долга борется во мне с истерикой. Когда я отлучала вторую от груди, думала: «Может, третьего вообще не кормить?»

Сейчас периодически бывают истерики: «Все, заберите от меня детей, я больше не хочу, уйдите от меня все». Но тут уже близкие с пониманием относятся к моему состоянию. Второй муж с детьми отлично взаимодействует: гуляет, общается, развлекает. Так что свободное время у меня есть.

В ожидании третьего ребенка я чувствую уже сейчас признаки выгорания. Причем я знаю все этапы и могу прогнозировать самый плохой и самый хороший сценарии, но все равно чувствую безысходность от того, что нужно пройти это и что ничего нельзя сделать.

Есть ощущение какой-то скомканности. Чувствую, что просвет есть, но где-то очень далеко – когда дети немного подрастут, когда младшему будет год. До тех пор я не смогу уделять внимание никому, кроме детей, и это трудно принять. В то же время не могу сказать, что лучше бы этого не было.

Технически можно взять няню и выйти на работу, но я понимаю, что не смогу пойти на это. Можно отдать ребенка бабушке – но нет. Я и пошла бы на это, но чувство вины меня загложет. Никакая няня или бабушка не наладит привязанность – это исключительно моя работа. Мне кажется, родители все-таки должны детям. Они не просили себя рожать. Поэтому я должна вложиться в них, а дальше уже как получится.

Долгое выстраивание их «базы» имеет значение. Если у тебя был велосипед в детстве – он был, а если не было, то этого уже никто не исправит, даже годы спустя. Обеспечить им счастливое детство – моя задача. Дальше они сами разберутся.

Со вторым ребенком выходом из выгорания стали для меня рисунки – я рисовала комиксы про свою жизнь, и меня отпускало. Муж тогда еще не был таким уставшим. Когда мы начали встречаться, Рите было уже четыре года, и опыт с Софией стал для него первым опытом с младенцем. Сейчас у нас обоих есть усталость: только мы это всё пережили – зубы и колики, – как всё по новой. Ни один из нас не успел восстановиться. Я понимаю, что от него помощи в этот раз будет меньше. Выгорели все, включая бабушку, которая к нам год ездила чуть ли не каждый день. Все отпуска потрачены на переезды (мы поменяли квартиру), и получается, что никто не зарядился, ребенок рождается, когда все вокруг устали. Каким образом восстанавливаться – я не представляю.

Самый плохой сценарий, который добавит больше всего трудности в мою жизнь, – это ревность старших плюс колики младшего, плюс муж, который будет допоздна задерживаться на работе, потому что у него тоже началось отцовское выгорание. Ему, как и мне, хочется романтики, хочется в отпуск, но он понимает, что вместо этого надо с детьми разбираться.

И хотелось бы финансовой независимости. Вроде бы, когда тебя всем обеспечивают, ты с этим миришься, но после развода и первого декретного отпуска, когда я вышла на работу, у меня крылья выросли: «Я всё могу покупать! Могу потратить на себя!» Хотя, в принципе, я и так могла тратить, но мне было морально тяжело, если эти деньги заработала не я. В «декретной» жизни много моментов, когда на всем экономишь, даже просто потому, что тебе сейчас новые платье или стрижка кажутся лишними. «Толку от этого платья, если в нем некуда ходить?» И в результате ты не можешь ничего себе позволить.

С одной стороны, дети заряжают энергией. У меня первый ребенок родился в тридцать лет, и к этому возрасту я уже созрела. Как раз появилось ощущение пустоты: едешь в путешествие с мужем и играешь с ним там в города со скуки. Копишь какой-то опыт, а если нет детей, то передать его некому.

До своего материнства я была маленькой девочкой, которая не несла ни за кого ответственность. Дети научили меня терпению и ответственности. Но время от времени я хочу делать что-то отдельно от них. Вообще отдельное.

История четырнадцатая
Анна

«Дети – это задание, которое тебе спустили сверху для апгрейда»

Анна Болотова. 43 года. В браке (17 лет). Двое детей: дочь (13 лет) и сын (10 лет). Родной город – Ростов-на-Дону, живет в Москве

#второйРебенок

#ревностьДетей

#одиночество

#изоляция

О том, что существует материнское выгорание, я узнала много лет спустя, вычитывая тексты психологов на тему послеродовой (и не только) депрессии. А тогда, получив в руки орущий сверток, я испытала острое любопытство. Надо же, я создала новое существо, это так круто! Теперь у меня есть дочь! Но через несколько часов восторг сменился сомнениями, а затем и тихим ужасом. Во-первых, со дня кесарева прошли только сутки – сидеть и ходить было больно. Во-вторых, голодное дитя неправильно приложилось к груди, и уже на вторые сутки соски растрескались вдрызг от мощных жадных десен: «кровь с молоком» – это вот оно. Я слезно выпросила у персонала силиконовую накладку на грудь, и это отчасти смирило меня с пыткой. В-третьих, дитя не желало спать ни днем ни ночью, оглашая палату писком, как только мне удавалось смежить очи и впасть в короткое забытье.

Врачи на обходе говорили «какая прелестная голубоглазая куколка!» – а я видела сердитую щекастую старушку с квадратным ненасытным ртом. В общем, через неделю, вывалившись из роддома в объятья оживленных и счастливых родственников, я не могла выдавить из себя и подобия улыбки. Пока «куколку» рассматривали и тискали, я поймала себя на желании драпать, немедленно и бесповоротно, куда угодно. В гостиницу, в другой город, попросить политического убежища – скрыться, справить поддельные документы. Но сил хватало только на то, чтоб лечь в сугроб и умереть в лучах ослепительного январского солнца.

Основной вопрос, который звучал у меня в голове все первое полугодие: почему, черт подери, никто не предупредил меня об этом?! Когда я жаловалась матери по телефону на недосып и смертельную усталость, она звонко хохотала и восклицала, что у всех по двое-трое детей, и все бабы справляются. «Пошустрее надо быть! И всё успевать!»

Что это за такие богатырские Василисы Микулишны, везде успевающие – и работать, и заниматься домом, и взращивать детей, и консервировать овощи, и шить распашонки, – я понять не могла. Те, что сонно дефилировали по паркам мне навстречу, едва отрывая ноги от дорожки, выглядели не лучше моего. Такие же бледные ненакрашенные понурые моли.

«Звонок сверху» прозвучал, когда я спросонья начала прикладывать к груди спящего рядом мужа – совершенно не понимая, почему дитя не прикладывается, а, напротив, упирается изо всех сил. Вот же неблагодарное создание! Окончательно проснулась от недовольных криков супруга. Стоп! А где ребенок! Упал с кровати! Задавили! Ребенок закатился в угол кровати и безмятежно сопел в свои две дырочки.

Период колик мы пережили, сидя на краю ванны – монотонное журчание успокаивало дочь лучше всяких препаратов и теплых пеленок на животик. Хозяйством я занималась постольку-поскольку, довольно быстро поняв, что спит она – сплю и я. Иначе свихнусь. Круг друзей сократился до мужа, зато я познакомилась с несколькими «мамками», но, рассказав друг другу раз сто одну и ту же драматичную историю родов, мы чуть отдалились, лишь изредка кивая друг другу при встречах. Информационный голод я компенсировала фильмами ужасов, которые смотрела, пока дитя сосало грудь. «Пункт назначения», «Пила», сериалы типа «Не родись красивой» – щекоча себе нервы, неумолимо тупея и интеллектуально замерзая.

Муж боялся оставаться с дочерью – она была слишком подсажена и на грудь, и на «слингинг». Я научилась кормить ее в публичных местах, дойдя до финальной стадии равнодушия к общественному мнению, а также требовать место в транспорте, скандалить в очередях в поликлиниках, если кто-то лез не по праву. В общем, сделалась замотанной, отечной, невыспавшейся «онажематерью» – и уже даже начала понимать значение слова «хабалка».

Книг я не читала совсем. О писании собственных букв речи вообще не шло.

Было ли это выгоранием? Теперь я понимаю: да. Это было обесточивание, оскотинивание, отупление, машинальное существование, функционирование, обслуживание, порабощение обстоятельствами, когда жизнь утрачивает полутона, когда ешь что придется, спишь, в чем ходил весь день, избегаешь смотреть на себя в зеркало, нажираешь килограмм за килограммом, и твое «Я» становится таким крошечным, что его можно придавить ногтем, как клопа. Вот тогда я поняла, что больше в моей жизни ничего и никогда не будет. Только ребенок. Или дети. Ловушка захлопнулась.

Позже, анализируя то чувство отчаяния, провала энергии, отсутствие желаний, я пришла к выводу, что очень важно выработать собственные правила, мысленный каркас, который не даст эмоциям расползаться, а жалости – заполнять твое сердце.

Правило первое: рассчитывать всегда и во всем только на себя. Помогут – спасибо. Не помогут – ок, значит, не было возможности, не получилось. Никто ничего тебе не должен. Ребенок – прежде всего твой.

Правило второе: все заканчивается, и плохое, и хорошее. А ночь перед рассветом – самая темная. Да, есть часы полного отчаяния, страшные, темные, когда в голову лезут самые смоляные и пропадущие мысли. Но будет утро, и солнце снова встанет.

Правило третье, заимствованное: делай что должен, и будь что будет. Иногда не надо думать, надо делать свою работу, пусть она неблагодарная, никому не видимая, обрыдлая. Иногда есть простая механика будней – чистить зубы, мыть посуду, делать какую-то гимнастику, бегать по стадиону или плавать в бассейне. Заставлять себя, без эмоций, с пустой тяжелой головой, но не позволять себе останавливаться, замирать и окукливаться. Тело тебя выведет, оно не предаст. И оно очень благодарно.

Правда, оно же, тело, требует внимания. И, не получив его, бьет наотмашь. У врачей я не наблюдалась, анализы не сдавала, никакой поддерживающей послеродовой терапии, плюс хронический недосып, плюс долгая лактация. Ну да, махнула на себя рукой. Усталость уже с утра, после пробуждения, казалась мне нормальным состоянием. Через полтора года после родов выяснилось, что у меня развились узлы в щитовидке. Слава богу, не злокачественные. Когда спохватилась, хирург сказал, что операции не миновать. Как и пожизненного приема гормонов.

Скрытая депрессия и опустошение отпустили, когда дочь начала ходить, лепетать, общаться. Я уже не была просто обслуживающим персоналом, стала видна эмоциональная, интеллектуальная отдача. Да, дети с высокими запросами способны вымотать родителей, но они же и возвращают стократно! Когда вблизи наблюдаешь, как мощно, радостно, энергично растущий мозг черпает знания о мире, как ребенок касается бабочек, рассматривает листики и картинки в книжке, узнает знакомое, смеется, обнажая крошечные зубы-рисинки. В общем, наступила пора пушистиков-пупсиков, смешных, сообразительных, деятельных. Об эмоциональном выгорании уже и речи не шло. Оно закончилось, оставив чуть горькое послевкусие от того, что соприкоснулся со своей темной стороной.

Второй «клинч» слегка наметился после рождения сына. Старшая, поначалу с любопытством отнесшаяся к брату, вскоре поняла, что он оттяпывает внимание, которое прежде было приковано к ней. Разница между ними была маленькой – чуть больше двух лет. Самые драматичные эпизоды случались во время укладывания на сон. Тогда рыдали все (включая соседей).

Вот представьте себе тетрис-квест. Как уложить двух детей одновременно, если они оба хотят размещаться в материнских объятьях, причем один из них кормится грудью? А та, что постарше, не согласна иметь между собой и матерью прокладку в виде братца. Возня с сопением, слезами, криками: «Убери его отсюда, пусть он спит на полу» могла длиться час, пока первый не наедался и оба не засыпали от усталости. (Предупреждая вопросы: муж в это время работал.)

Кроме того, у них был разный режим дня. Мелкий спит, старшая живет своей жизнью, шебуршится, хлопает дверью, пищит, громко разговаривает. Тот просыпается, плачет. Я себя чувствовала многодетной обезьяной из советского мультфильма. Надо иметь сто рук, черт подери, чтоб все успевать!

В общем, этот дурдом прекратился, когда я категорично потребовала няню на четыре часа в день. Гулять с коляской. Так дочь получила полноценное время, когда мы были целиком и полностью предоставлены друг другу.

Второе решение было – на выходных гулять с детьми отдельно. Муж брал любого из детей и сам придумывал маршруты. Мне хотелось, чтоб каждый ребенок в итоге имел толику персонального внимания, потому что понимала, что они устают друг от друга, с утра до ночи кувыркаясь в одной корзине.

Хотя младший был доволен компаньонкой, она сделалась его «иконой стиля», такая самостоятельная и взрослая. Он повторял за ней, рассматривал ее игрушки, невзирая на визги. И, кстати, развивался гораздо быстрее. Сам научился читать рядом с сестрой – с ним я практически не занималась. Не хватало времени.

Но и эти проблемы с братско-сестринской ревностью-завистью закончились. Все естественным образом завершает свой цикл и входит в стабильную комфортную фазу. Все проходит, помните?

Сейчас, оборачиваясь назад, я не жалею ни о чем. Только 13 лет жизни пролетели незаметно.

Дети – это вызов. Задание, которое тебе спустили сверху для обтачивания способностей, скиллов, человеческого апгрейда. Ну и потом, здорово же, когда ты создаешь что-то хорошее. Это плод твоих трудов, твоего творчества. Через тебя происходит новая жизнь. Это хороший опыт, просто в какой-то момент понимаешь, что жизнь – не только и не столько дети. Это роль, аспект, грань тебя. И надо делать так, чтоб все остальное тоже имело место. Работа, любовь, познание мира.

Однажды я задумалась: а что, если б у меня не было детей. Как тогда?

Без детей я бы чувствовала себя ущербной, несостоявшейся – даже если бы сложилась блестящая карьера. Дети – это хороший, здоровый ресурс энергии, творчества, отзывчивый, эмоциональный, близкий. Просто сначала надо отдавать, не ожидая обратной реакции, по мере сил, не жертвуя собой.

Без детей, мне кажется, скучно, пусто. Я знаю такие семьи, но и они компенсируют это обилием животных. Иначе нет объединяющего мужчину и женщину центра.

Родительство – определенно хороший, годный опыт, как командировка на Северный полюс или долгое путешествие.

Но все равно рано или поздно важно вернуться к себе. Домой.

В какой момент вы начали двигаться к обретению нового равновесия?

Что в материнстве стало для вас легким и понятным уже к моменту рождения сына?

Чему самому главному вы научились, пока росла дочка?

Что самое хорошее и правильное делал ваш муж?

Как он до этого додумался?

Было ли что-то, чего ему делать не стоило?

Какие новые способы договариваться возникли в вашей паре в тот период жизни?

Какова была «первая ласточка» этого нового, изменившегося отношения, когда получается и иметь детей, и радоваться жизни?

Что, возможно, вы хотели бы сказать женщинам, которые только начинают проживать опыт вхождения в материнство?

По просьбе героини мы не публикуем ее ответы на вопросы.

История пятнадцатая
Людмила

«Это было такое состояние, когда не понимаешь, где ты и что ты»

Людмила Петрановская. 50 лет. В браке (27 лет). Сын (26), дочь (16). Родной город – Ташкент. Живет в Москве

#болезньРебенка

#нервноеИстощение

#первыйРебенок

Мне было 24 года. Молодой специалист-филолог, с первенцем на руках. И таких слов, как «эмоциональное выгорание», я тогда не знала. Когда сыну было примерно полгода, он начал болеть. Проблемы с желудочно-кишечным трактом после всех лечений вылились в жестокий дисбактериоз. Ребенок стал худеть, просто таять на глазах. В то время не было памперсов, стиральных машин, грязные пеленки приходилось стирать вручную раз по двадцать в день.

Мы жили в маленькой хрущевке. Бабушка, моя мама, была очень далеко, за три тысячи километров от нас. Но самым страшным было не это, а бытовая неустроенность, постоянный страх за ребенка, который худел на глазах: у него уже проступали ребра, личико становилось осунувшимся. Говорили, что нужны препараты, которые корректируют эту самую микрофлору кишечника. Препаратов таких не было нигде, их не продавали в аптеке, их невозможно было достать.

Это длилось несколько месяцев: многократные пробуждения в течение ночи, когда нужно было полностью мыть ребенка, перестилать постель, менять все пеленки. Постоянные мокрые пеленки всюду. Стиркой в основном муж занимался, но невозможно было принять душ, потому что ванна вечно была завешена пеленками. Ребенок плакал, плохо себя чувствовал. И этот постоянный страх, что он так и будет таять, таять, а мы ничего не сможем сделать, потому что ничего сделать невозможно. Постепенно, не сразу, но в течение нескольких месяцев, все это довело меня до такого состояния, которое, как я сейчас, задним числом, понимаю, было состоянием нервного истощения. Причем, как это часто бывает, настоящий кризис случился именно тогда, когда все начало налаживаться.

Оказалось, что какие-то друзья моей мамы (напомню, это 1991 год) работали в лаборатории, и они раздобыли для нас бифидумбактерин и еще какие-то препараты для нормализации желудочно-кишечного тракта. Потом мы наконец подобрали каши, которые сын мог усвоить. Это тоже отдельная история.

Тогда были талоны на сигареты и водку, и все наши друзья скидывали их нам, а мы на эти талоны выменивали детское питание, брали какой-то определенный, один-единственный вид, уже не помню название. Но почему-то именно его ребенок мог усвоить, а остальные – не очень. Постепенно всё стало налаживаться, ребенок снова начал набирать вес.

И тут меня накрыло по полной программе. Видимо, ушла какая-то мобилизация, которая была перед этим. Это было такое состояние, когда ты вообще не понимаешь, где ты и что ты. Когда ночью, например, ребенок плачет, а ты просыпаешься и понимаешь, что не можешь к нему подойти. И тоже начинаешь плакать – от эмоционального истощения и отчаяния. Головой понимаешь, что сейчас-то уже все становится лучше, с каждой неделей. Но тебя за это время настолько измочалило, нервная система настолько расшатана, что сил никаких нет.

В этом состоянии уже и отдых не помогал: муж старался дать мне возможность подольше поспать, иногда мама приезжала, но это не напитывало в достаточной мере. Была перейдена грань, за которой уже просто разок поспать подольше не помогало.

В итоге муж настоял, чтобы я начала лечиться. Я принимала успокаивающие препараты, которые разрывали изматывающий цикл тревожной мысли, – она вертится по кругу и утомляет до предела, отнимает все силы.

Надо сказать, что это было хорошее решение, потому что довольно быстро мне стало лучше. Сначала наладился сон, затем общее состояние. Было чувство, будто выздоравливаешь после тяжелой болезни. Постепенно начала возвращаться радость жизни, какой-то интерес, желание что-то делать. Но в общей сложности ушло, наверное, месяца два-три, пока я не почувствовала себя более или менее нормально.

Если честно, мне бы самой и в голову не пришло идти по медицинскому пути. У меня на тот момент мысли были исключительно о том, чтоб отдохнуть, подольше поспать. Сложно даже сказать, что какие-то мысли вообще могут быть, когда у тебя отчаяние, бессилие, слезы и ощущение, что ты погружаешься в какую-то бездонную воронку. Наверное, это были даже не мысли, а желание замереть, не существовать, забиться куда-то.

Я помню, у меня были настойчивые фантазии о том, чтоб забиться в кладовку. У нас была двухкомнатная хрущевка, в маленькой комнате была кладовочка. Мне хотелось забиться в нее, запереться изнутри, чтобы меня там никто не нашел. Исчезнуть, спрятаться в щель.

В общем, я благодарна мужу за то, что он настоял на приеме лекарств. У меня было поначалу сопротивление: почему это я буду пить транквилизаторы?

Но как только я начала лечение, сразу стало существенно лучше, через неделю-две, и постепенно я стала выбираться из этого состояния.

Но какой-то след остался. После этого периода у меня появился, например, страх усталости и недосыпания. Раньше его не было: 24 года – Господи, ну не выспался, не поспал, мало ли что!.. Интересная ночь была, было чем заняться. А эта история с нервным истощением оставила след.

С тех пор я старалась не заплывать далеко за буйки.

– А какие отношения у вас в тот период были с мужем?

– Сложно это назвать отношениями, потому что меня затягивало в воронку истощения, опустошения, отчаяния, а муж растерянно наворачивал круги вокруг меня, пытаясь как-то этому препятствовать и что-то сделать. То есть один из признаков этого состояния – что ты теряешь способность устанавливать отношения, утрачиваешь возможность регенерации с помощью близких людей. Ты забираешь в себя все эти валентности общения, отношений, закукливаешься все больше. Может быть, таким образом срабатывает психика – ради защиты, в ее представлении. И убирает все, что она считает лишним, переходя в режим полной экономии. Но в конечном счете ты лишаешься и возможности восстановиться, получив поддержку от людей.

И все, что могут делать близкие в этот момент и что делал муж, – подходить вместо матери к ребенку. Даже само слово «отношения» в подобной ситуации, наверное, не очень применимо. Какие отношения могут быть у человека, который лежит после автокатастрофы весь в бинтах, а вокруг – приборы и капельницы? Спасибо, что медсестры подходят и что-то делают для тебя, но это не совсем про «отношения».

– В какой момент муж начал настаивать именно на медицинской помощи, на медикаментозном решении ситуации?

– После того как он попробовал все первые приходящие в голову, очевидные действия: дать мне поспать, погулять; после того как они все были испытаны, а мое состояние не улучшилось, он понял, что надо серьезно помогать нервной системе. Мать моего мужа болела всю жизнь, все его детство, и он вынужденно имел хорошее представление о медицинской части жизни, с таблетками, лекарствами. Он больше знаком со всем этим, чем я, хотя он и не медик. Поэтому ему первому пришла в голову эта мысль, мне бы она ни за что не пришла.

– Из дня сегодняшнего – каким видится этот опыт?

– Это было для меня открытием собственной сферы уязвимости. До этого я не знала, что можно дойти до такой степени истощения просто от того, что ты очень нервничаешь и не отдыхаешь. Это был тот опыт, который тебя меняет.

Как в первый раз каждый из нас обнаруживает, что если ударить в солнечное сплетение, будет очень плохо, даже если не сильно. И так же случайно ты вдруг обнаруживаешь, что у тебя есть нервы, что это ткань, которая может истощиться. Что это действительно серьезная штука, которая может ослабеть. Что это – не «возьми себя в руки», «смотри на вещи позитивно и не заморачивайся».

Как ты не можешь поднять груз 50 кг, так ты в этом состоянии не можешь взять себя в руки. Не можешь не потому, что не хочешь.

Теперь-то я знаю, что это неврастения, о которой я раньше читала в романах XIX века, думая, что это только про тургеневских девушек, а оказалось, что это совсем не романтично, не привлекательно, что это реально очень плохо и просто опасно.

Я себе представляю, что если бы в такой ситуации была, например, женщина, у которой нет мужа или у которой более дистантные отношения с мужем, то, думаю, можно было дойти до чего угодно: до суицидальных мыслей и попыток, до полного прекращения деятельности через тяжелую болезнь. И это знание кажется мне важным, потому что, во-первых, рождается чувство к себе и к другим, понимание того, что надо беречь себя в какие-то моменты. Что надо стараться не бить и самой не получать удар в солнечное сплетение. Чтобы не пришлось вести себя так: тебя ударили, а ты улыбнись и иди дальше. В случае с нервным истощением так не получится.

Ну и, наверное, осталось понимание предвестников. Есть некое ощущение в теле, в эмоциях, когда ты понимаешь, что подходишь к этой черте, что она уже где-то рядом. И это, конечно, важно, особенно с такой эмоционально тяжелой работой, как у меня.

После того случая было еще несколько заплывов за буйки, и у меня теперь есть совершенно четкая и однозначная рефлексия, возникающая в те моменты, когда дело пахнет керосином.

То есть появилось больше осознанности, больше понимания и четкие телесные ощущения, которые говорят: надо что-то менять в своей жизни прямо сейчас, если не хочешь опять дойти до такого состояния.

– Если бы вы знали то, что знаете сейчас, как применили бы сегодняшний опыт тогда, в свои двадцать четыре года?

– Если бы я сегодняшняя могла бы поговорить с собой тогдашней, я бы просто сказала, что все будет хорошо (важности образа положительного будущего посвящена глава «Мечты о рае»). Ты ведь не знаешь, что все будет хорошо. Допустим, мы можем защитить себя от перегрузки на работе, но мы не можем защитить себя от того, что ребенок заболеет и мы будем бояться за него всерьез. Или что возникнут какие-то обстоятельства, которые превысят наши возможности.

Я не думаю, что корректно ставить задачу избегать нервного истощения. Но важно понимать, что это может случиться с каждым при определенных обстоятельствах, что в этом состоянии человек не может сам себе помочь, и очень важно, чтобы в этот момент кто-то помог. Чтобы это были друзья, семья, специалисты, тот, кто скажет: «У тебя нехорошее состояние, давай сделаем так, так и так». Потому что в этом состоянии пропадает любая способность к планированию, любая способность волевой саморегуляции.

То есть невозможно сказать: «Все, с завтрашнего дня я делаю так!» Для этого нет ресурса, потому что волевая функция, функция планирования – это самые сложные психические функции, и они в состоянии истощения падают первыми. Это не тот случай, когда можно вытащить себя за волосы из болота; очень важно, чтобы был рядом тот, кто эту функцию планирования и волевой регуляции возьмет на себя.