Текст книги "Квир-теория и еврейский вопрос"

Эротика расы

Блюхер выпускает первый том «Роли эротики в маскулинном обществе» в 1917 году, хотя планировать он ее начал еще в 1913 году, во время переписки с Фрейдом⁴⁴. Второй том появляется годом позже. Он считал, что его работа предоставляет как биологическую, так и эмпирическую основу для высказанной им ранее мысли, что молодежное движение являет собой эротический феномен. Кроме того, он показывал, что молодежные группы – это правило, а не исключение из них. Ради этого Блюхер привлекал данные Шурца и его идею о биполярной гендерной природе человеческого общества [Blüher, 1917–1918, vol. 2, p. 92ff]. Отмечая, что Шурц упускает из виду сексуальное наполнение мужских союзов, Блюхер цитирует работу Карша-Хаака «Однополая любовь у примитивных народов» [Karsch-Haack, 1911] в качестве дополнительного свидетельства «сильной склонности к инверсии» в племенных обществах [Blüher, 1917–1918, vol. 2, p. 99]. Блюхер утверждает, что собственное предположение Шурца о мужском социальном инстинкте оказывается более тавтологическим, чем социологическим, и предлагает взамен свою более динамичную – психосексуальную – теорию, выдвигающую существование влечения мужчины к мужчине (mannmännliche) и инвертного типа (typus inversus) в качестве объяснения.

В своей «Роли эротики» Блюхер пишет, что «помимо социализирующего принципа семьи, которым питается эрос мужского и женского, в человечестве действует второй принцип – “маскулинного общества”, которое обязано своим существованием эросу мужского-и-мужского и находит свое выражение в мужских союзах». В противоположность работе Шурца второй принцип не является ни вспомогательным, ни дополнительным по отношению к первому; до определенной степени он ему враждебен:

У всех видов, у которых единственным детерминантом является потребность в создании семьи, <…> создание коллектива невозможно. Семья способна функционировать в качестве строительного материала для государства, но не более того. И всюду, где природа производила вид, могущий произвести жизнеспособное государство, оно становилось возможным только благодаря разрушению роли семьи и влечения мужчины к женщине как единственного социального детерминанта [Blüher, 1917–1918, vol. 1, p. 6–7; Blüher, 1914, p. 74].

Мужской союз, Männerbünde, спаянный эротическим чувством мужчины к мужчине, воплощает второй принцип, побеждающий требования семьи и гетеросексуальности.

Для Блюхера антипод инвертного типа – это не гетеросексуал и не женственный мужчина, а еврей:

С евреями дело обстоит следующим образом: они одновременно страдают от слабости мужских союзов и гипертрофии семьи. Они погружены в семью и семейные отношения. <…>. Верность, единство, связь – все это пустые звуки для еврея. Следовательно, там, где другие народы выигрывают от плодотворного соединения двух форм социализации [то есть семьи и Männerbünde], у евреев наблюдается бесплодное разделение. Сама природа возложила на них эту судьбу, и они скитаются по истории, обреченные никогда не стать народом (Volk), вечно оставаясь только расой. Они утратили свое государство.

Есть народы, которые просто истреблены поголовно и потому исчезли, но для евреев это неверно, потому что тайный процесс, внутренне присущий их существованию как народа, постоянно переносит энергии, обычно расходуемые на построение мужских союзов, на семью… В результате евреи сохраняют себя как расу в силу этого чрезмерного акцента на семье [Blüher, 1917–1918, vol. 2, p. 170, 171; Hewitt, p. 123, 125].

Здесь Блюхер касается загадки и скандала, которыми были евреи для модерной Европы. Загадка заключалась в том, каким образом евреям удалось выжить без государства, а скандал – в том, что они выжили без государства. С тех пор как государство стало считаться отличительным признаком «цивилизованных» народов (Kulturvolk как противоположность Naturvolk), выживание лишенных государства евреев стало восприниматься как угроза легитимности государства-колонизатора. Выживание евреев содержало в себе намек на его (то есть государства-колонизатора) смертность. Против этих угроз было выдвинуто обвинение, что евреи представляют собой государство внутри государства, таким образом одновременно отрицая парадокс и конкретизируя угрозу.

Другие мыслители, начиная со Спинозы (в «Богословско-политическом трактате», Tractatus Theologico-Politicus) и заканчивая Фрейдом (в «Моисее и монотеистической религии»), предприняли множество усилий, чтобы решить эту скандальную головоломку; ответ Спинозы – с которым соглашался Фрейд, пытаясь скрыть его, если не уничтожить совсем, – заключался в феминизации евреев.

Что же касается факта, что [евреи] смогли выжить в условиях рассеяния и потери государства в течение стольких лет, то в нем нет ничего чудесного, поскольку они приобрели всеобщую ненависть, отделив себя от остальных народов <…>, сохраняя знак обрезания с такой преданностью. То, что своим выживанием они в основном обязаны ненависти со стороны язычников, уже доказано опытом <…>. Знак обрезания, представляется мне, тоже очень важен в связи с этим. Его значение настолько велико, что он один сохранит еврейский народ навечно. В самом деле, если бы заповеди их религии не сделали их женственными [effoeminarent], я был бы вполне убежден, что когда-нибудь, когда представится возможность <…>, они восстановят свое государство, и Бог изберет их заново [Spinoza, p. 63; Geller, 1993].

К подобному выводу приходит и Блюхер: отсутствие государства у евреев и их выживание связаны с их женственностью. Иными словами, евреи посвятили себя исключительно женскому царству семьи и сосредоточились на связанном с женщинами инстинкте размножения. Важность, придаваемая обрезанию, подтверждает это, поскольку фетишизирует данный инстинкт. В Secessio Judaica Блюхер прямо приписывает евреям женственность: «Корреляция маскулинной натуры с немецкой сущностью и фемининной и сервильной – с еврейской представляет собой непосредственное восприятие немецкого народа, достоверность которого становится день ото дня очевиднее» [Blüher, Secessio…, p. 49].

Но евреи представляют еще большую опасность для современного общества: они не только угрожают образованию государства, они предвещают разрушение Völkisch-семьи: «Есть люди, настолько обремененные кровосмесительными желаниями по типу Пенелопы [то есть женщины, выступающей одновременно в роли жены и матери], что они стремятся заключать браки за пределами своей расы. Это особенно характерно для евреев и, что важно, даже для евреев-сионистов, сознательно призывающих к браку только со своим расовым типом для обоих полов и в то же время бессознательно желающих представителей других рас» [Blüher, 1917–1918, vol. 2, p. 21; Hewitt, p. 126]. Характеризуя евреев таким образом, Блюхер изображает их как патографического гомосексуала, описанного Фрейдом: он движим первичным страхом инцеста и потому избегает секса со всеми женщинами⁴⁵. Евреи представляют собой вид гомосексуала, инвертированного Weibling, – а Блюхер желал, чтобы его Männerheld именно с ним не имел ничего общего.

Образцом инвертного Männerheld, создающего Männerbund, в глазах Блюхера был Карл Петерс. В своем труде «Основание Германской Восточной Африки» Петерс описывает колониальное сообщество мужчин, связанных друг с другом в отсутствие женщин. Блюхер, в свою очередь, описывает Петерса как неудержимого завоевателя, организатора, человека действия, политика, не имевшего ничего общего с женщинами [Blüher, 1917–1918, vol. 2, p. 194–198]. Выбор человека, формирующего себя в колониях, в качестве образца демонстрирует, что опыт немецкого колониализма заставил авторов черпать вдохновение из фантазий нового рода, а не тех, что были в ходу до того, как Германия стала участвовать в колониальном дележе [Zantop]. Немецкий колонизатор больше не представитель «семейного», более мягкого и гуманного варианта колониализма и не одинокий первопроходец, пробивающий путь через девственные территории. Немецкий мужчина-колонизатор – представитель Herrenvolk, расы господ. С потерей колоний после Первой мировой войны немецкий этнографический анализ племенных обществ обратился на другой идеализированный объект – спаянные религиозным культом и экстатическими практиками группы мужчин-воинов, возглавлявшие древние германские племена. Представленный как источник и основание религиозной, этической и политической жизни немецкого народа (Volk), этот конструкт исполнял роль противовеса культурным претензиям колониальных держав Запада.

Научным и популярным образом этих первоначальных немцев в девятнадцатом столетии был образ крестьянина. В качестве чистого расового образа он был с радостью принят представителями «консервативного немецкого культурного крыла»; однако подобная романтика «крови и почвы» отвергалась Блюхером: явным образом – как негероическая, ретроградная и китчевая, а неявно – за попытку видеть в семье основу немецкого духа [Blüher, 1914, p. 12]. Последовали и другие модели, включая идиллическую картину, заимствованную из исландских саг о благородном клане, полагающемся на богов, которые, в свою очередь, поддерживают его райское благоденствие. В 1920-х годах, однако, среди студентов венского исследователя германских древностей Рудольфа Муха, опиравшихся на работы Шурца и Блюхера, посвященные Männerbünde, возникла другая модель. Эта модель выдвигала исповедующую военный экстатический культ группу мужчин-воинов как основу немецкого народа. Эти секретные общества отвечали за борьбу против человеческих и демонических врагов и таким образом защищали племя на материальном и духовном уровне. В частности, работы Вайзера 1927 года «Ритуалы инициации молодежи и мужские группировки» и Хёфлера 1934 года «Тайные культовые общества германцев» особенно подчеркивали, что эти группы не только обладали властью в племени, но и имели потенциал для образования государства. Утверждалось, что они были источником и основанием для религиозной, этической, политической, в целом культурной жизни немецкого народа до его настоящего – национал-социалистического настоящего [Schnurbein; Greve].

Антропологи также вернулись к рассмотрению феномена Männerbünde после утраты Германией колониальных владений, однако в отличие от Шурца, чья опись колониальных приобретений была обусловлена кризисами, потрясавшими Германию эпохи кайзера Вильгельма, эти исследователи выбирали темы и образцы, действуя на опережение. Вильгельм Мюльман, студент Ойгена Фишера, создавший свою теорию расовой евгеники и смешанных браков во время работы в Германской Юго-Западной Африке, сфокусировался на культурах с государствообразующими, военно-аскетическими мужскими союзами. Подобное отделение людей с героическими задатками, чтобы формировать из них элитные Männerbünde, характерно для расовых групп типа полинезийцев и древних германцев, рожденных, чтобы расширять свое жизненное пространство и доминировать над другими народами [Spöttel]. Параллели подобного рода подхватили как послевоенные молодежные группы, так и правый военизированный фрайкор, а позже – нацистские идеологи типа Альфреда Боймлера, автора книги «Мужской союз и наука», который еще в 1920-х годах рекомендовал студентам вспомнить Männerbünde древних времен, из которых и произошло первое государство. В конце концов Гиммлер включил Männerbünde в свою концепцию СС [Greve]. Эти расовые и в конечном счете антисемитские реконструкции и реализации идеи Männerbünde отошли от идеи Блюхера, перестав делать упор на эротическую составляющую и, поскольку их центральной идеей была раса, соединив мужское стремление к социализации и созданию государства с инстинктом размножения. От Блюхера осталось восприятие евреев как антитезы и врага маскулинного общества.

Отвержение гомосексуальности

Позиционирование еврея в качестве женственного гомосексуала и угрозы обществу могло быть неприятно Фрейду, этому «мужественному» постколониальному еврейскому субъекту. В кейсах, предшествовавших его встрече с Блюхером, – кейсах, на которых Фрейд строил свою теорию гомосексуальности, – он всячески старается отделить гомосексуальность от мужчин-евреев. Как я утверждал в другом месте [Geller, 1999], в своем «Анализе фобии пятилетнего мальчика» Фрейд всячески пытается опровергнуть продолжение гомосексуальных «приступов» [The Standard Edition…, vol. 9, p. 17] у еврейского мальчика Маленького Ганса после излечения его невроза тревожности и, ни разу не сообщая о еврейском происхождении пациента, отрицает связь между обрезанной идентичностью Ганса и комплексом кастрации, лежащим в основе как этих «приступов», так и невроза тревожности. Даже когда Фрейд возвращается к этому случаю в работе 1926 года «Торможение, симптом и тревога» [Ibid., vol. 20, p. 101–110], он категорически отказывается объяснять симптомы Маленького Ганса негативным эдиповым комплексом, когда ребенок занимает пассивную, женственную позицию по отношению к отцу, подчеркивая вместо этого, что для «маленького Эдипа», как Фрейд называет Маленького Ганса, по-прежнему характерна однозначная «мужественность» [Ibid., vol. 9, p. 110, 111]. Подобным же образом, исследуя связь между подавленной гомосексуальностью судьи Шребера и его паранойей, Фрейд избегает отождествлять судью с Вечным Жидом. Фрейд далее дистанцирует эту еврейскую душевную болезнь от эффеминации, интерпретируя его феминизированную импотенцию как кастрацию [Geller, Freud v. Freud]. Особый статус, которым Фрейд наделил случай Шребера, превратив его в образец для любого последующего исследования психологических последствий подавленной гомосексуальности, стал важным пунктом разногласий между Фрейдом и Блюхером. Еще одна попытка Фрейда замаскировать связь между еврейством и гомосексуальностью в конце концов проявилась в его «Истории одного детского невроза», вышедшей в 1918 году, то есть в один год со вторым томом «Роли эротики». Детский невроз принадлежал Сергею Панкееву, известному также как Человек-волк, которого Фрейд наблюдал в период, предшествовавший его первому знакомству с Блюхером. Оценивая факторы, способствовавшие латентной гомосексуальности Человека-волка (то есть его негативный эдипов комплекс, как со временем стал называть это явление Фрейд), Фрейд включает в их список обрезание; впрочем, он указывает, что это обрезание Христа, о котором юный Сергей мог узнать, «читая и обсуждая священную историю»⁴⁶.

Связь между эффеминированной гомосексуальностью и евреями была не единственным аспектом текста Блюхера, беспокоившим Фрейда. Неоднозначное восприятие им томов Блюхера усугублялось бы выдающимся значением, которое в них придавалось «демону» Фрейда и объекту его гомосексуального аффекта Вильгельму Флиссу⁴⁷. Открыв книгу Блюхера, Фрейд заметил бы, что помимо упоминания откровенного антисемита Фридлендера в качестве предшественника и значительного внимания, вновь уделяемого неоднозначной для Фрейда фигуре гомосексуала Отто Вейнингера, Блюхер немедленно ссылается на работы Флисса. Блюхер утверждает, что «ценная» научная работа Флисса о женской и мужской периодичности и соотношении запахов и сексуальности – две темы исследований, преобладающие в переписке Фрейда и Флисса, – служат основанием для его (то есть Блюхера) выводов относительно биологической основы брака [Friedlaender, p. 49–50]. Закончив чтение, Фрейд еще раз вынужден был бы столкнуться с присутствием Флисса: мало того что у Флисса и Блюхера был общий издатель – Ойген Дидерихс, чье издательство Verlag Eugen Diederichs было основным рупором немецкой маскулинной контркультуры, – но еще и реклама книг Флисса была напечатана на последней странице книги Блюхера.

В работах Фрейда, увидевших свет после публикации «Роли эротики», где утверждался универсальный (гомо)эротический характер мужского общества и формирования мужской идентичности, гомосексуальности последовательно отводится все более маргинальная роль в теории происхождения общества. Таким образом, когда он говорит о первобытном племени и последующих социальных формациях в «Массовой психологии и анализе человеческого “Я”», гомосексуальности отводится место в сноске, объясняющей, что он имеет в виду под эмоциональной связью, которую вынуждены (т. е. она им несвойственна изначально) поддерживать братья в силу подавления их сексуальных стремлений [к их собственным матерям]. Эта сноска представляет собой интересное дополнение, поскольку в ней говорится, что только путем такой переориентации – то есть переноса любви и желания с отца, а также и с матери – они оказываются способны убить его [The Standard Edition…, vol. 18, p. 105–106 и примечание]. Далее Фрейд двусмысленно говорит о роли гомосексуальных связей в отношении между сублимированным либидо и социальностью. Как говорит также и Диана Фусс, здесь Фрейд концептуализирует «гомосоциальность и гомосексуальность как совершенно раздельные категории» [Fuss, p. 45]. Первая – это вопрос желания и выбора объекта, вторая создается идентификацией.

Вскоре после выхода «Массовой психологии» свет увидела антисемитская брошюра Блюхера Secessio Judaica, снискавшая популярность у читателей⁴⁸. В ней труды «еврея Зигмунда Фрейда» подаются как пример извращенного еврейского образа мысли в силу присущих им «чистого материализма» и «отвратительных допущений» [Blüher, Secessio…, p. 23–24]. Но куда важнее безумных нападок⁴⁹ Блюхера оказалось взятие на вооружение его работы расовыми теоретиками и уличными бойцами. Фрейд описывает Блюхера в это время как «одного из пророков нашего вывихнутого времени». Хотя Фрейд и утверждает, что подобные «коллективные психозы» немцев лежат за пределами разума⁵⁰, тем не менее в двух более поздних обсуждениях первобытного племени – в «Цивилизации и ее тяготах» и в «О добывании огня» [The Standard Edition…, vol. 22, p. 185–193] – он старается пересмотреть понятие Männerbünde. В этих текстах гомосексуальность среди братьев изменила назначение, из средства общения став инструментом соперничества. В обоих рассуждениях подчеркивается важность отказа от гомосексуальности ради культурного и технологического прогресса.

Попытка тушить огонь мочеиспусканием <…> была, таким образом, в своем роде сексуальным актом с мужчиной, наслаждением своей потенцией в гомосексуальном состязании. Первый человек, отвергший это желание и сохранивший огонь, смог унести его с собой, подчинить и использовать его в своих целях. Погасив огонь своего сексуального возбуждения, он укротил природную силу огня. Это великое культурное завоевание было наградой за отказ слушаться инстинкта.

Там, где Фрейд упоминает гомосексуальность, она не является абсолютно необходимым элементом, а скорее носит характер случайного происшествия: любое сексуальное содержание в этих отношениях происходит из замещенного гетеросексуального либидо:

Цивилизация превратилась в преимущественно мужское дело, она ставит перед ним все более сложные задачи и заставляет сублимировать свои инстинкты. <…> Решать поставленные перед ним задачи ему приходится, разумным образом распределяя свое либидо. То, что он использует для культурных нужд, он отбирает в значительном количестве у женщин и сексуальной жизни. Его постоянная связь с мужчинами и зависимость от отношений с ними даже отдаляют его от исполнения долга в качестве мужа и отца.

Общественная жизнь человечества, утверждает Фрейд, основана на «силе любви, благодаря которой мужчина не желает лишиться своего сексуального объекта – женщины, – а женщина не желает лишиться своей части, которая была от нее отделена, – ребенка». Семья – «зародыш цивилизации» [The Standard Edition…, vol. 21, p. 90, 101, 103, 104, 114]. Снижение ее роли и изменение ее содержания могут указывать, что мотивом Фрейда была конкретная угроза, которую теория Männerbünde и вытекающие из нее практики могли представлять для него и других евреев.

Наконец, когда Фрейд переносит свое представление о первобытном племени в пустыню к мадианитянам в «Моисее и монотеистической религии», всякая мысль о наличии гомосексуальности в отношениях и соперничестве между братьями избегается. Вместо этого он пишет, что братья образовали группировку и выкрали себе жен. Когда подобное избегание соответствует желанию Фрейда замолчать ассоциацию евреев-мужчин с женственными гомосексуалами, а также утверждать истинность своей теории, он может дистанцировать себя и евреев от приобретшего теперь арийскую идентичность – и правящего Германией – мужского союза, Männerbünde.

И тем не менее Фрейд неявно подразумевает гомосексуальное соперничество, когда говорит о происхождении антисемитизма. Один из «глубинных мотивов», предлагаемых им, заключается в ревности христианства по отношению к своему старшему брату («любимому первенцу Бога-Отца»), иудаизму. Бессознательный мотив соединяется с другим – «неприятным и странным впечатлением», которое производит «обычай, при помощи которого иудеи обозначают свою отдельность», – обрезание. Попытка отвернуться от «ужасающей идеи кастрации», которую Фрейд считает первопричиной антисемитизма, также является одной из причин гомосексуальности у взрослых [The Standard Edition…, vol. 23, p. 91]. В самом деле, в статье 1922 года «О некоторых невротических механизмах при ревности, паранойе и гомосексуальности» Фрейд выявляет два основных фактора, ведущих к появлению гомосексуальности: во-первых, страх кастрации (проявляет ли он себя как ужас перед женщинами вследствие открытия того, что у них нет пениса, или как отказ от женщин, чтобы избежать потенциально опасного соперничества с отцом или подобной ему фигурой); во-вторых, подавление и трансформация враждебного и ревнивого соперничества со старшим братом [Ibid., vol. 18, p. 230–232]. Мотивом антисемитизма, таким образом, служит попытка отречься от гомосексуальности, и Фрейд, несмотря на свою теорию и гетеросексуальную норму, которой придерживался, участвовал в постколониальной мимикрии и в процессе перевернул стереотипные роли немужественных гомосексуальных евреев и мужественных гетеросексуальных неевреев [Geller, Of Mice and Mensa; Bhabha]. Но все оказалось тщетно, и Männerbünde изгнал отца психоанализа из его собственного дома.