Текст книги "Политическая наука №3 / 2013. Между империей и современным государством: Трансформация политического порядка на постимперских пространствах"

События «арабской весны» отчетливо показали, что для продвижения национальных интересов в регионе Ближнего Востока и Северной Африки Турция не собирается отказываться ни от долгосрочных союзнических отношений с Западом, ни от идеи лидерства в мусульманском сообществе. Наоборот, Анкара решила двигаться в обоих направлениях одновременно. С одной стороны, выступив совместно с западными государствами в поддержку протестных и оппозиционных движений против авторитарных режимов, она рассчитывала значительно улучшить свои имидж и влияние в исламском мире. С другой стороны, усиление ее позиций в регионе должно было продемонстрировать Западу растущую роль Анкары в его взаимоотношениях с арабскими странами.

Однако в реальности выдержать чистоту курса оказалось сложно. Став наряду с монархиями Персидского залива одним из главных региональных игроков, продвигающих процессы «демократизации», правительство ПСР заморозило отношения с политическим руководством охваченных волнениями стран и вступило в противостояние с рядом исламских государств, которые начали обвинять Турцию в пособничестве Западу (Иран) и имперских амбициях (Ирак, Сирия). Двойные стандарты (или прагматизм) турецкой политики обнаружились и в ее довольно спокойном отношении к подавлению правящими суннитскими элитами мирных демонстраций шиитов на Бахрейне.

В подходах Турции и Запада (прежде всего США) к событиям в регионе также обозначились разночтения. Некоторые последствия усиления исламистских сил, в том числе радикальных, в результате «арабского пробуждения» (убийство посла США в Ливии, террористическая активность «Джабхат Ан-Нусра» в Сирии, попытка захвата власти исламскими экстремистами в Мали) заставили западные страны проявить сдержанность в отношении поддержки революционных настроений на Арабском Востоке. Анкара, напротив, демонстрировала крайнюю заинтересованность в приходе к власти представителей политического ислама, рассматривая их убеждения как близкие идеологии правящей ПСР. Такая позиция позволила Турции весьма быстро наладить отношения с новыми властями Египта, Туниса, Ливии. Однако турецкая инициатива оказалась неприемлемой для Запада. Например, он не оказал существенной поддержки созданному по инициативе Турции Сирийскому национальному совету (СНС), состоящему в основном из сторонников движения «Братья-мусульмане», и предпочел объединить сирийских оппозиционеров под собственной зонтичной структурой – Национальной коалицией сирийских оппозиционных и революционных сил, в которую также был включен СНС.

Исследователи отмечают и другие моменты, свидетельствующие об определенном дистанцировании Турции от Запада. Это, например, критическая позиция в отношении действий Израиля в палестинском вопросе (Давосский инцидент 2009 г., инцидент с «Флотилией свободы» 2010 г.), особая позиция по иранской ядерной программе, обход санкций на закупку иранских нефти и газа, нарушение морской блокады «оккупированной» Абхазии, развитие многостороннего партнерства с Россией, включая диалог в период грузино-осетинской войны. Нерешенным остается вопрос о членстве ТР в ЕС.

Заключение: «Неоосманизм» как политика новых обстоятельств

Что же значит термин «неоосманизм» в характеристике внешнеполитического курса современной Турции? По нашему мнению, это прежде всего новые мировосприятие и самоощущение, обусловленные не ностальгией по империи, но изменившимися обстоятельствами мировой и внутренней политики. Отнюдь не случайно неоосманизм появляется в период нахождения у власти Т. Озала – во время бурного экономического развития страны и ее внутриполитической стабилизации. Формирование среднего класса и преодоление масштабных социально-политических конфликтов сделало возможными идейные поиски вне рамок государственного национализма. Турция, которую многие политологи (в частности, С. Хантингтон) называли «расколотой страной», получила возможность развернуть общественно-политический дискурс о своей истории и религии, чтобы стянуть внутренний раскол между сторонниками европейской современности и традиционалистами, найти новую точку равновесия для продвижения вперед. Отсюда кажущееся на первый взгляд поразительным у либерала Озала убеждение в необходимости тюркско-исламского синтеза.

С другой стороны, конец 1980-х годов – это начало распада мировой системы социализма, изменение карты мира, исчезновение привычных врагов и появление новых угроз и новых возможностей в непосредственной близости у турецких границ, т.е. на постосманском пространстве. Прежде членство в западных институтах было определено главным образом необходимостью борьбы с коммунизмом; новая ситуация позволила несколько дистанцироваться от Запада и «разнообразить» свои национальные интересы, принимая во внимание в том числе общественное мнение (так, Турция предпочла активно не вмешиваться во вторую войну в Заливе (1990–1991).

Наконец, усложнение мировой политики объективно привело к росту расхождений и противоречий в позициях самих западных партнеров Турции. Это открыло путь для более активной дипломатии и реализации имеющегося у страны политического, экономического, культурного потенциала. На этом пути она старается обрести новую нужность для Америки и Европы, нужность, определяемую не только размерами вооруженных сил. «Холодная война» замаскировала, но не уничтожила многие «несовместимости» между Турцией и ее союзниками (они проявляются и в истории с членством в ЕС). Новые мировые и региональные реалии позволяют не только не скрывать эту особость, но плодотворно использовать ее.

Неоосманизм – прежде всего примирение страны со своей историей и восстановление преемственности идентичности. Во внешней политике это отнюдь не агрессия, но активность и прагматизм. Однако Давутоглу прав, когда выступает против использования этого термина: имперская традиция соединяет элементы, которые имеют разные смыслы для разных народов.

Литература

Adanir F. Turkey’s entry into the concert of Europe // European review. – Cambridge, 2005. – Vol. 13, N 3. – P. 395–417.

Bali R. Politics of turkification during the single party period // Turkey: nationalism, post-nationalism and the European Community / Kieser H.L. (ed.) – L.; N.Y.: I.B. Taurus, 2006. – P. 43–49.

Barchard D. Turkey and the West. – L.; Boston: Routledge & Kegan Paul Ltd., 1985. – 100 p.

Bayar A. Neo-Osmanlilar // Aktüel. – Istanbul, 1992. – June 17, N 49. – Цит. по: Mufti M. Daring and caution in Turkish foreign policy // The Middle East journal. – Wash., D.C. – 1988. – Vol. 52, N 1. – P. 46–49.

Borovalı A.F. Post-modernity, multiculturalism and ex-imperial Hinterland: Habsburg and Ottoman legacies revisited // Perceptions: Journal of international affairs. – Ankara, 1997. – Vol. 2, N 4. – P. 122–134.

Constantinides S. Turkey: the emergence of a new foreign policy. The Neo-Ottoman imperial model // Journal of political and military sociology. – Cambridge, 1996. – Vol. 24. – P. 323–334.

Yazdir H. Stratejik Derinlik: Türkiye'nin uluslararası konumu. – Istanbul: Küre Yayınları, 2009. – 584 s.

Yazdir H. Davutoğlu:Yeni Osmanlıcılıktan öte misyonumuz var // Yeni Şafak. – Istanbul, 2012. – Mode of access: http://yenisafak.com.tr/politika-haber/davutogluyeni-osmanliciliktan-ote-misyonumuz-var-03.11.2012-420574 (Дата посещения: 15.05.2013.)

Erşen E. Turkish foreign policy and Russian-Turkish relations: Lecture given at MGIMO-University, 12 April 2012. – [Из личного архива И.В. Кудряшовой].

Esherick J.W., Kayali H., Van Young E. Introduction // Empire to nation: historical perspectives on the making of the modern world / Esherick J.W., Kayali H., Van Young E. (eds.). – Lanham; Boulder; N.Y.; Toronto; Oxford: Rowman & Littlefield Publishers, Inc., 2006. – 430 p.

Inalcik H. The Meaning of legacy: the Ottoman case // Imperial legacy: the Ottoman imprint on the Balkans and the Middle East / Brown C.L. (ed.). – N.Y.: Columbia univ. press, 1996. – P. 17–29.

Karpat K.H. The politicization of Islam: reconstructing identity, state, faith and community in the late Ottoman state. – N.Y.: Oxford univ. press, 2001. – 533 p.

Kouskouvelis I. The problem with Turkey's «zero problems» // Middle East quarterly. – Philadelphia, Pen. – 2013. – Vol. 20, N 1. – P. 47–56.

Laçiner S. Özalism (Neo-Ottomanism): an alternative in Turkish foreign policy? // Journal of administrative sciences. – Montreal, 2003. – Vol. 1, N 1–2. – P. 161–202.

Lieven D. Empire: The Russian empire and its rivals. – L.: John Murray Publishers, 2000. – 486 p.

Policy of zero problems with our neighbors // Ministry of Foreign Affairs of Turkey. The official site. – Mode of access: http://www.mfa.gov.tr/policy-of-zero-problemswith-our-neighbors.en.mfa (Дата посещения: 20.03.2013.)

Sözen A. A paradigm shift in Turkish foreign policy: transition and challenges // Turkish studies. – Essex, 2010. – Vol. 11, N 1. – P. 103–123.

Taşpınar Ö. The three strategic visions of Turkey // US-Europe analyses series. – Wash. D.C., 2011. – Mode of access: http://www.brookings.edu/~/media/research/ files/papers/2011/3/08%20turkey%20taspinar/0308_turkey_taspinar.pdf (Дата посещения: 14.05.2013.)

Taşpınar Ö. Turkey's strategic vision and Syria // Washington quarterly. – Wash. D.C., 2012. – Vol. 35, N 3. – P. 127–140.

Terzi O. The influence of European Union on Turkish foreign policy. – Farnham; Burlington: Ashgate Publishing, 2010. – 176 p.

Trifkovic S. Turkey as a regional power: Neo-Ottomanism in action // Политеиа. – Баня-Лука, 2011. – N 2. – С. 83–95.

Türkiye'nin bölgeye ilgisi gereklilik değil ihtiyaç // Turkcebilgi.org. – 2009. – September, 4. – Mode of access: http://www.turkcebilgi.org/haberler/guncel/turkiyenin-bolgeye-ilgisi-gereklilik-degil-ihtiyac-317990.html (Дата посещения: 15.03.2013.)

Yavuz H. Turkish identity and foreign policy in flux: the rise of Neo-Ottomanism // Critique: critical Middle Eastern studies. – L., 1998. – Vol. 7, N 12. – P. 19–41.

Бахревский Е. Политика «нового османизма» Турции и постсоветское пространство // Charta Caucasica. – 2011. – Ноябрь, 17. – Режим доступа: http://www.caucasica.org/ analytics/detail.php?ID=2077 (Дата посещения: 01.03.2013.)

Еремеев Д.Е. На стыке Азии и Европы: очерки о Турции и турках. – М.: Наука, 1980. – 238 c.

Люкманов А. Модернизация «по-османски» // Международная жизнь. – М., 2011. – № 10. – С. 35–49.

Пантин В.И. Национально-цивилизационная идентичность как фактор современного политического развития // Политическая идентичность и политика идентичности: В 2 тт. / Под ред. Семененко И.С. – М.: РОССПЭН, 2012. – Т. 2.: Идентичность и социально-политические изменения в XXI веке. – С. 116–132.

Фадеева И.Л. Официальные доктрины в идеологии и политике Османской империи (османизм – панисламизм), XIX – начало XX в. – М.: Наука, 1985. – 271 с.

Шлыков П. Ближневосточная политика Турции в контексте «арабской весны» // Фонд исторической перспективы. – 2012. – Декабрь, 17. – Режим доступа: http://www.perspektivy.info/oykumena/vostok/blizhnevostochnaja_politika_turcii_v_kontekste_arabskoj_vesny_2012-12-17.htm (Дата посещения: 16.03.2013.)

Контекст: Политическое развитие на постимперских пространствах

Австрия после 1918 г.: Влияние долгосрочных эффектов центра – периферии на политическую систему2626
  Перевод с англ. главы монографии: Botz G. Post-1918 Austria: Long-lasting centre / periphery effects on a political system // Forward to the past?: Continuity and change in political development in Hungary, Austria, and Czech and Slovak Republics / Sørensen L.B., Eliason L.S.(eds.). – Aarhus: Aarhus univ. press, 1997–307 p. – P. 118– 137. Печатается с разрешения издательства. Система ссылок и сносок сохранена согласно первоначальному варианту текста.


[Закрыть]

Г. Ботц

<···>

Мышление в терминах центр – периферия подразумевает определенную иерархию пространственных отношений как по горизонтали (город – деревня, метрополия – удаленные сельскохозяйственные провинции, «отчизна» – колонии, центр города – окраины и т.д.), так и по вертикали (например, экономическое главенство, политическое превосходство, социальная дифференциация, культурная гегемония). Ссылаясь на «закрытые» мир-экономики (économie-mondes), Фернан Бродель вывел три ключевые характеристики, важные для нашего рассуждения о взаимоотношениях центра и периферии:

• границы, очерчивающие какую-либо территорию, придают центральной или периферийной системе ее идентичность;

• единый (при нормальном положении дел) центр одновременно и выполняет функции метрополии (если пользоваться термином, заимствованным из теории империализма2727
  Ср. с Johan Galtung: Eine strukturelle Theorie des Imperialismus, in: Dieter Senghas (ed.).: Imperialismus und strukturelle Gewalt, Frankfurt/M. 1972, p. 29–104; François Perroux: L’Economie de XXe siècle, Paris, 1964.


[Закрыть]), и является ведущим экономическим центром;

• существует ярко выраженная иерархия между менее развитыми и довольно скромными периферийными экономиками и более богатой экономикой центра. Такое неравенство порождает напряжение, разделяет систему на два лагеря – имущих и неимущих – и влечет за собой изменения, которым подвергается система на протяжении длительного времени2828
  Fernand Braudel: Civilisation matérielle, économie et capitalism, XV-e – XVIII-e siècle, vol. 3, Paris 1979, p. 16.


[Закрыть].

<···>

Норвежский политолог и социолог Стейн Роккан (1921– 1979), ссылаясь в первую очередь на регионы и национальные государства Западной Европы во второй половине ХХ в., применил разделение центр – периферия для анализа распределения ресурсов (сырья, капитала, знаний, человеческого капитала и т.д.), расстояний и коммуникационных потоков2929
  Stein Rokkan and Derek W. Urwin: Economy, Territory, Identity, London 1983, p. 14; сравните также [Stein Rokkan:] The Centre-Periphery Polarity, in: Stein Rokkan and Derek W. Urwin: Centre-Periphery-Structures in Europe. An ISSCWork-book in Comparative Analysis, Frankfurt/M. 1987, p. 17 seqq.


[Закрыть].

Обычно центр контролирует основной объем транзакций держателей ресурсов на определенной территории. Он намного ближе к их источникам, чем любая другая часть страны. Он может играть ведущую роль в коммуникационных потоках посредством территориального распространения языкового стандарта и контроля над рядом институтов консультаций и управления. Периферия же, напротив, в лучшем случае имеет право распоряжаться своими собственными ресурсами, обычно изолирована от других регионов и не особо участвует в коммуникационных потоках внутри страны.

<···>

Геоисторический «имперский» парадокс и Австрия: Федерализм и централизованное государство

Цель данного подхода, который основывается на интерпретационной модели, предложенной Рокканом в его поздних работах, – через сравнительный макроисторический ракурс3030
  Очевидно, что эта макромодель как сама по себе, так и в случае Австрии довольно общая и упрощенная. Я прекрасно знаю, сколько нареканий она вызывает у историков, склонных придерживаться historistisch парадигмы. Ср. с Flora, Makro-Modell, p. 434; Charles Tilly: Stein Rokkan‘s Conceptual Map of Europe, Ann Arbor, Mich. 1981 (CRSO Working Papers no. 229), p. 2 seq.


[Закрыть] по-новому взглянуть на всю структуру Австрийского государства в контексте геополитической ситуации, начиная со Средневековья. Особенно на те его аспекты, которые связанны с проблемами федерализма и централизации и крахом демократического режима в 30-е годы. Интерпретационная модель, которую норвежский политолог впервые выдвинул в середине 70-х, отталкивается от концептуальной карты Европы и основывается на восьми основных утверждениях, которые я сейчас кратко изложу3131
  Чтобы детально ознакомиться с картами, см.: Bernt Hagtvet and Stein Rokkan: The Conditions of Fascist Victory: Towards a Geoeconomic-Geopolitical Model for the Explanation of Violent Breakdown of Competitive Mass Politics, in: Stein U. Larsen et al. (ed.): Who Were the Fascists: Social Roots of Fascism and Na-zism in Europe, Bergen 1980, p. 139.


[Закрыть]:

1. Уже в Средние века в Европе сложился так называемый «пояс» городов и торговых путей. Он проходил от севера Италии вдоль берега Рейна до Ла-Манша и Северного моря. Он до сих пор прослеживается в европейской экономике, влияет на социальную ситуацию и на расположение современных транспортных путей3232
  Éteinne Juillard and Henri Nonn: Éspaces et régions en Europe occidentale, Paris 1976 (Actions thématiques programmées, A.T.P., Nr. 10), mainly p. 22 seqq. and maps 2–8.


[Закрыть].

2. Этот пояс городов стал главной сферой влияния Католической церкви, так что именно там были сосредоточены главные соборы, монастыри и прочие церковные институты.

3. Высокая концентрация городских и религиозных центров не позволяла какому-то одному из них занять лидирующее положение.

4. Утверждение Священной Римской империи также не привело к объединению этой территории. Ее императоры не обладали достаточным влиянием, так что попытки создать единое государство в поясе городов были обречены на неудачу.

5. К западу и востоку от пояса городов, на осколках Римской империи, напротив, ситуация располагала к созданию единых мощных центров. Благодаря своему положению они не только смогли извлекать выгоду из рыночных отношений, развивающихся в плотной городской сети, но и установили контроль над периферией, лежавшей вне торговых путей.

6. Именно поэтому первые территориальные государства стали складываться на прибрежных равнинах Западной и Северной Европы (Франция, Англия, Скандинавия), а затем и в Испании.

7. Только вторая волна государственного строительства затронула внутренние европейские территории. Под эгидой Габсбургов произошло объединение земель, которые впоследствии станут ядром Австро-Венгрии. Потом государство появилось в Швеции, а затем и в Германии, где центром объединения стала Пруссия.

8. Пояс городов и ряд маленьких государств, сильных экономически, но слабых политически, остались децентрализованными, и за них постоянно велась ожесточенная борьба. Часть территорий смогла присоединить к себе Франция. Некоторые города и прочие политические объединения этой зоны образовали «консоциативные» союзы3333
  MacRae: Consociational Democracy, London, 1969; Philipp Schmitter: Corporatism in Europe, Stanford, 1986.


[Закрыть], например Ганзейскую лигу, Конфедерацию гельветов, Республику семи объединенных нижних земель. В какой-то момент казалось, что Габсбургам удастся подчинить себе эти территории. Однако в итоге Берлин и Турин, центры европейской полупериферии, и, соответственно, Пруссия и Пьемонт стали центрами успешного объединения Германии и Италии в ХIХ в.3434
  Несмотря на некоторые упрощения и дополнения, здесь я повторяю слова Роккана, неоднократно высказанные им: Stein Rokkan: Cities, States, Nations, in: Samuel N. Eisenstadt and Stein Rokkan (ed.): Building States and Nations, vol. 1, Beverly Hills, 1973, p. 81; in general: Stein Rokkan: Dimensions of State Formation and Nation-Building, in: Charles Tilly (ed.): The Formation of National States in Western Europe, Princeton, 1975, p. 562–600.


[Закрыть]

<···>

«Геоисторический имперский парадокс», как я его называю, заключается в том, что регионы центральной части Европы, наиболее развитые в экономическом и социальном планах, вплоть до ХIХ в. оставались отсталыми с точки зрения строительства современного территориального государства. Получается, что городские и торговые центры могли создать сильные государства только на полупериферии, где сфера их влияния распространялась и на периферию. Что же можно извлечь из этой модели для понимания процесса формирования Австрийского государства?

Области, составляющие современную Австрию, сложились не просто в ходе слияния владений различных знатных и титулованных родов. «Скорее возникновение новых территорий и социально-экономических институтов, связанных с ними», было результатом исторических и социальных процессов, вызванных усилением роли городов и торговли3535
  Ernst Bruckmüller: Sozialgeschichte Österreichs, Vienna, 1985, p. 104 seq.


[Закрыть]. Земли формировались в разное время: сначала в Штирии, Зальцбурге и (Нижней) Австрии в XII – первой трети XIII в., затем во второй половине XIII – первой половине XIV в. объединились Тироль и Каринтия. Получается, что объединение шло с востока на запад. Несмотря на все прочие объяснения, оно вписывается в роккановскую модель: даже процесс формирования австрийских земель шел сначала на окраинах пояса городов, а потом уже на территориях, находящихся внутри него или близко к нему3636
  Сравните с Walter Jambor (ed.): Der Anteil der Bundesländer an der Nati-onswerdung Österreichs, Wien 1971; Friedrich. Koja: Entwicklungstendenzen des ös-terreichischen Föderalismus, St. Pölten 1976.


[Закрыть]. В этом смысле такая земля, как Зальцбург, – это в современной интерпретации пример неудавшегося государственного строительства <···>.

Если верить широко распространенной, но недоказанной концепции, которая так нравится региональным политикам и историкам, согласно которой федерализм и «региональное самосознание» («Landesbewusstsein») в Австрии ХХ в. имели глубокие исторические корни, то нужно признать и то, что структурные факторы, которые были определяющими в процессе формирования земель, не были (полностью) уничтожены Габсбургами. В Австрии, где процесс создания централизованного государства достиг предварительных результатов только в 1848 г., такие доводы могут быть актуальны до сих пор. Более того, можно предположить, что региональное самосознание, сепаратизм и федерализм, в том числе и западного образца (с. 8) (особенно в начале Первой республики), тоже согласуются с роккановской моделью3737
  См. Stein Rokkan: Territories, Centres, and Peripheries: Toward a Geoethnic-Geoeconomic-Geopolitical Model of Differentiation within Western Europe, in: Jean Gottmann (ed.): Centre and Periphery. Spatial Variation in Politics, Beverly Hills 1980, p. 163–204, mainly p. 187.


[Закрыть]. Если это так, то можно провести условную границу, разделяющую Австрию с севера на юг вдоль Пирнского перевала (Линц-Клагенфурт). Эти соображения, которыми обычно пользуются социальные географы и исследователи фольклора, а не социологи и политологи3838
  Сравните с Melany Sully: Modern Politics in Austria, London 1990.


[Закрыть], нуждаются в более тщательном эмпирическом исследовании. Эта граница нашла свое отражение в некоторых отличительных чертах австрийской политической жизни, присущих ей до недавнего времени. На западе большим влиянием пользовалась линия, нацеленная на интеграцию и достижение консенсуса, в которой прослеживались многие черты сословного общества («либеральный консерватизм»). На востоке – скорее централистско-стандартизирующая политическая культура, имеющая тем не менее тенденции и структуры, ведущие к политической поляризации и популизму (cоциалистическая и христианско-социальная массовая политика)3939
  В отличие от Emmanuel Todd: L‘invention de l‘Europe, Paris 1990, p. 433 seqq.; сраните с еще одной противоположной позицией: Hans Bobek: Österreichs Region-alstruktur im Spiegel des Atlas der Republik Österreich, o.O., o.J. [ca. 1970].


[Закрыть].

Далекоидущие последствия неудавшегося имперского строительства и скатывание на позиции полупериферии: Авторитаризм

Концептуальная карта Европы создавалась с целью объяснить различие в европейских партийных системах и путях демократизации (исключение составляют страны, находившиеся под советским влиянием до 1989 г.). Сюда, конечно же, стоит относить и обратные процессы – резкий отказ от демократии и установление диктатуры4040
  Здесь Роккан приходит к тем же самым выводам, хотя и использует иной подход. Например, см.: Barrington Moore: Social Origins of Dictatorship and Democ-racy, Harmondsworth, 1967.


[Закрыть]. В своих работах Роккан дает целый ряд ценных замечаний по этому поводу, но детально не разрабатывает эту проблематику. Мы попытаемся сделать это на примере Австрии. Вот факторы, которые, исходя из роккановской модели, могут вести к падению демократии4141
  Сравните с Gerhard Botz: Der «4. März 1933» als Konsequenz ständischer Strukturen, ökonomischer Krisen und auroritärer Tendenzen, in: Gerhard Botz: Krisen-zonen einer Demokratie, Frankfurt/M. 1987, p. 155–180; также, см. более современные работы Ernst Hanisch: Der lange Schatten des Staates: Österreichische Gesell-schaftsgeschichte im 20. Jahrhundert, Vienna 1994, p. 24 seq.


[Закрыть]:

• Австрия была одним из оплотов католического универсалистского мира, что подразумевает, что там рано сложилось государство, но поздно произошло национальное строительство, наблюдалась слабая массовая мобилизация в поддержку демократизации и специфические попытки (католической) мобилизации сверху.

• Во время модернизации общества позиции абсолютизма все еще были очень сильны, а давнишние и глубоко укоренившиеся сословные традиции господствовали с XVI по начало XX в.

• Более того, империя Габсбургов взяла на себя роль «крестоносца» в борьбе с турками.

• В отличие от стран Западной и Северо-Западной Европы, в которых период возникновения парламентского правления предшествовал демократизации на массовом уровне, в Австрии эти важнейшие шаги политической модернизации шли в обратном порядке. Так, введение всеобщего избирательного права (для мужчин) произошло раньше, чем установление эффективной парламентской формы правления, посредством чего на рубеже XIX и XX вв. Австрия пошла по особому пути (Sonderwerg), схожему с немецким.

Только в конце 70-х годов Роккан вместе с Бернтом Хагтветом предпринял полную и встестороннюю попытку изучить «насильственное свержение соревновательной массовой политики» и установление фашистских и тоталитарных режимов4242
  Hagtvet and Rokkan, Conditions, p. 131–152.


[Закрыть], используя свою модель. Вот ключевые выводы, к которым он пришел.

Все пять таких диктатур (в Германии, Австрии, Италии, Испании и Португалии) лежали в поясе городов или на протяжении всей своей истории были тесно связаны с ним. Несмотря на весьма различные геоэкономические и геополитические условия – в чем, несомненно, кроется слабость этой модели, – у всех этих государств есть три общие черты.

• Ощутимое наследие имперского прошлого, которое было обусловлено геополитическим положением пояс городов и неудавшимися попытками строительства империи в тот или иной период их истории.

• Скатывание на позиции полупериферии в результате развития мировой капиталистической системы начиная с XVI в. и конфликтов за верховенство с «новыми» сильными в экономическом плане странами Северо-Западной Европы, в первую очередь – Англии и Нидерландов, в меньшей мере – Франции4343
  Immanuel Wallerstein: The Modern World -System, vol. II, New York 1980, p. 231 seqq.; теперь также Immanuel Wallerstein: The Modern World-System, vol. III, San Diego 1989.


[Закрыть].

• Социальный и политический союз строящих государство акторов (правитель, военные и чиновники) с крупными землевладельцами и представителями промышленной буржуазии по бисмарковскому принципу «железом и кровью»4444
  Для более подробной информации ознакомьтесь также с неопубликованной рукописью: Bernt Hagtvet: «Alliance Configurations in the Decisive Phase of Nation Building: Some Notes on Germany, Italy, Spain and Austria for the Explanation of Violent Breakdown of Competitive Mass Politics» (Bergen, 1978).


[Закрыть].

По крайней мере до 1939 г. «у многопартийных режимов были все шансы на выживание в странах, принадлежащих к мировому экономическому центру», в то время как «вероятность установления фашистских и схожих с ними режимов была выше в полупериферийных государствах, более ранних империях, на территории которых было много городов». Затем, отталкиваясь от выводов, сделанных Баррингтоном Муром, Роккан и Хагтвет приходят к заключению, что «вероятность победы коммунистов была выше на периферийных окраинах империй “аграрно-бюрократического” типа, где торгово-промышленная буржуазия была слаба».

Предложенная модель могла бы быть более ясной и опредленной, если бы в ней учитывались существенные различия между католической и протестантской политическими культурами, которые подчеркивал Роккан при анализе национального и государственного строительства. Это позволило бы объяснить сущностные характеристики и отличия в типологии режимов, различающей репрессивный массово-мобилизационный националистическо-народнический («volkish») нацизм и более или менее авторитарные диктатуры «католического типа», которые, ошибочно упрощая события, зачастую относят к фашистским режимам.

Такие же неадекватные оценки часто дают австрийскому «корпоративистскому государству», история которого требует дальнейшего изучения в сравнении с политическими режимами других стран Восточной и Центральной Европы в межвоенный период.

Исторические корни моделей социально-политических коалиций: Ограниченные возможности демократического правительства Первой республики

Один из «ранних» вариантов роккановской модели центр-периферийных отношений может быть применим к исследованию политической ситуации межвоенного периода и целой плеяды правительств и форм организации власти, возникших в период бурных 20 лет.

Главная интерпретационная цель модели Роккана – рассмотреть возникшие на разных этапах исторического прошлого факторы, способные объяснить конфигурации партийных систем и политических режимов в национальных государствах к западу от линии, разделившей в ХХ в. коммунистические и некоммунистические системы. Роккан постарался применить свою теорию, используя сравнительную базу данных национального и международного уровня4545
  Seymour M. Lipset and Stein Rokkan: Cleavage Structure, Party Systems, and Voter Alignments: An Introduction, in: Seymour M. Lipset and Stein Rokkan: Party Systems and Voter Alignments: Cross-National Perspectives, New York, 1967, p. 1–64, mainly p. 36 seqq.


[Закрыть], получив тем самым широкую известность среди исследователей электорального поведения и политологов. Описание различных теоретических обоснований этой модели выходит за рамки данного исследования4646
  Для того чтобы ознакомиться с хорошо аргументированной критикой, см.: Charles Tilly: Big Structures, Large Processes, Huge Comparisons, New York, especially, p. 125–143; сравните также: Stefan Immerfall: Sozialer Wandel in der Moderne. Neuere Forschungsergebnisse zum Prozeß gesellschaftlicher Modernisierung im 19. und 20. Jahrhundert, in: Neue Politische Literatur, vol. 36 (1991), p. 5–48.


[Закрыть]. Для нас сейчас важно то, как Роккан связывает особенности той или иной партийной системы с социальными размежеваниями, очертания которых наметились и сформировались в процессе модернизации и корни которых стоит искать в глубоких социально-исторических, культурных и языковых предпосылках. Роккан считает Реформацию, Контрреформацию, «демократические» революции, начавшиеся в XVIII в., и промышленный переворот решающими факторами. Его модель выявляет различия по следующим социополитическим переменным, которым присвоены определенные аббревиатуры (в круглых скобках4747
  В данной схеме факторы, играющие незначительную социально-политическую роль, помещены в круглые скобки ( ). Знак A, который, как я уже сказал, является уточнением, помещен в фигурные скобки { }. Вариации этой модели, неактуальные для австрийской ситуации, отмечены квадратными скобками [ ].


[Закрыть]).

(N) Процесс централизации начинается с ядра, которое составляют «государствообразующие элементы», контролирующие все ключевые элементы формирующегося механизма государства.

[C] Национальные церкви, которые появляются в некоторых государствах во время Реформации и начинают играть важную роль в процессе становления национального самосознания (в случае Австрии это неактуально, так как протестантизм потерпел поражение в ходе Контрреформации).

(R) Вселенская Римско-католическая церковь с ее транснациональной иерархией, влияние которой на общество во время Контрреформации было огромным.

[D] Религиозные диссиденты. В Австрии это те, кто отвергал материальную выгоду или тяготел к крипто-протестантам, а также периферийные очаги протестантской борьбы4848
  Margarethe Haydter and Johann Mayr: Regionale Zusammenhänge zwischen Hauptwiderstandsgebieten zur Zeit der. Gegenreformation und den Julikämpfen 1934 in Oberösterreich, in: Bericht über den 15. österreichischen Historikertag 1982. in Salzburg, [without place] 1984, p. 406–421.


[Закрыть].

(L) Знатные крупные землевладельцы, которые сотрудничали с государствообразующими элементами.

(U) Городская буржуазия, возникшая в результате промышленного переворота и контролировавшая постоянно развивающийся промышленный и торговый секторы, стала мощным противовесом земельной аристократии. (Если речь идет о Восточной и Центральной Европе, то минус модели Роккана в том, что он не принял в расчет еврейскую буржуазию, роль которой до Второй мировой войны была высока.)

{A} Политическая сила, представлявшая рабочий класс и противопоставляющая свои интересы интересам буржуазии4949
  По неизвестным нам причинам Роккан не выделял отдельно эту группу. Чтобы ознакомиться с противоположной точкой зрения, см.: Flora, p. 429.


[Закрыть]. В некоторых странах эта сила раскололась после событий 1917 г.

(P) И наконец, социально-политическая периферия, которая, по определению, противостояла всем попыткам установить контроль центра государства.

Учитывая все эти переменные, можно составить схему, позволяющую лучше понять социально-политическую расстановку сил в Австрии.

Схема социально-политических коалиций в Австрии (1918–1938)

Теперь разъясним значение этой схемы.

На заключительном этапе существования империи Габсбургов традиционные государствообразующие элементы – имперский двор, чиновники и военные – в сотрудничестве с основными группами земельной аристократии (негерманоязычной) и Католической церковью, а также с либеральной и националистически настроенной немецкой буржуазией (U) контролировали центр, как в политическом, так и в социально-экономическом смысле. Негерманоязычная буржуазия, традиционное сельское население и рабочие оставались на периферии общественной жизни.

Дезинтеграция многонациональной империи Габсбургов привела к тому, что новое Австрийское государство унаследовало большую часть уже существовавших социальных и политических структур, которые усложнили и так непростую после распада единой торговой зоны ситуацию. При этом Вена приобрела еще большую власть над оставшимися в сфере ее влияния территориями5050
  Сравните с Hannes Hofbauer: Österreich zwischen Metropole und Peripherie. Ökonomische Intergrationsprozesse seit der Ersten Republik, in: Österreich auf dem Weg zur 3. Republik: Zwischen «Deutschnationalismus» und «Habsburger– Mythos», Vienna 1992, p. 71–83.


[Закрыть], что повлекло за собой усиление сопротивления периферии. В таких условия «Австрийская революция» временно вынесла в центр политической жизни новую социально-политическую коалицию: Социально-демократическую рабочую партию, которая занимала лидирующие позиции на протяжении нескольких месяцев, и их партнера – Христианско-социальную партию, которая представляла интересы периферии, провинций. Обеим этим партиям так или иначе приходилось искать поддержку чиновников и городской буржуазии. Священнослужители и крупные землевладельцы, которые не были готовы принять новый республиканский режим, составили периферию как в политическом, так и в географическом смысле5151
  Сравните: Gerhard Botz: Gewalt in der Politik, 2 nd ed., Munich 1983.


[Закрыть].

С концом правления коалиции социал-демократов и Христианско-социальной партии в 1920 г., с введением мер жесткой экономии, вытекающим из Женевского протокола (1922) для стабилизации финансовой ситуации внутри страны, начался процесс перегруппировки сил в центре. Чиновники вместе с городской буржуазией и центристки настроенными членами Христианско-социальной партии получили значительное влияние. Католическая церковь также укрепила свои позиции. Что касается членов Христианско-социальной партии регионального уровня, то они снова оказались скорее на периферии. Крупным землевладельцам, несмотря на их вовлеченность в деятельность «Союза защиты Родины» (Heimwehr) – военизированное объединение крайне правого толка, – не удавалось получить власть. Социально-демократическое рабочее движение скатилось до вечного полупериферийного статуса, хотя с географической точки зрения оно концентрировалось в центре.

С конца 20-х годов все больше возрастало влияние исполнительной власти, и с установлением авторитарного «корпоративистского государства» под властью Дольфуса и Шушнига5252
  Ср. с Ulrich Kluge: Der österreichische Ständestaat, Wien, 1983.


[Закрыть] социально-политическая расстановка сил в стране вновь изменилась. Часть чиновников, члены «Союза защиты Родины», аристократы, католическое духовенство и некоторые группы буржуазии сосредоточили власть в своих руках. Крестьяне, проживавшие на периферии, несмотря на обещания о включении всех классов и экономических секторов в «корпоративистское государство», остались на экономической и политической обочине. Естественно, то же самое можно сказать и о «Марксовом» рабочем классе.