Текст книги "Политическая наука №3 / 2013. Между империей и современным государством: Трансформация политического порядка на постимперских пространствах"

(12) О коммуникациях как элементах социальных систем и действиях как наблюдаемых элементарных событиях в социальных системах см.: Luhmann N. Soziale Systeme. GRUNDRIEINER allgemeinen Theorie. Frankfurt a.M., 1984. Kap. 4, особенно Abschnitt VIII (S. 225 ff.).

(13) Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. 5. Aufl. Studienausgabe. Tєbingen, 1985. S. 26, 28–29.

(14) Eisenstadt S.N. The political system of empires. Glencoe, 1963. P. 5.

(15) Parsons T. Societies. Evolutionary and Comparative Perspectives. Englewoode Cliffs, N.J., 1966. P. 2.

(16) Ibidem.

(17) Ibidem. См., впрочем, у Парсонса о международной социальной системе: Parsons T. Order and Community in the International Social System // Parsons T. Politics and Social Structure. N.Y.–L., 1969. P. 292–350.

(18) Parsons T. The Structure of Social Action. N.Y. and London, 1937 P. 763: «Физическое время есть способ соотнесения событий в пространстве, время действия (action time) – способ связи средств и целей и других элементов действия. <···> Действие не-пространственно, но временно. (К этому сделано примечание). Конечно, каждое конкретное событие происходит также и в пространстве. Но этот факт есть непроблематическое данное в том, что касается аналитических наук о действии». Нельзя забыть о знаменитом уподоблении совершения действия перемещению тела в пространстве в «Рабочих материалах по теории действия» (Working papers in the theory of action. N.Y., 1953). Но эта метафора мало что говорит о реальном значении пространства для действия.

(19) Шилз Э. Общество и общества // Американская социология. Перспективы, проблемы, методы / Сокращенный перевод с английского В.В. Воронина и Е.В. Зеньковского. М., 1972. С. 345.

(20) Там же. – С. 349.

(21) См.: Durkheim Е. Les formes élémentaires de la vie religieuse. Le systme totmique en Australie. 4 me dition. Paris, 1960. P. 17.

(22) См.: Ibid. P. 630–631. Я благодарен А.Б. Гофману за уточнение перевода этой и следующей цитаты из Дюркгейма.

(23) Ibid. – P. 633.

(24) Зиммель несколько раз писал о пространстве, в том числе и в своей «Социологии» (гл. IX «Пространство и пространственные порядки общества»). Мы опираемся на более ранний вариант, статью 1903 г. «Социология пространства». Цит. по изданию: Simmel G. Soziologie des Raumes // Simmel G. Schriften zur Soziologie. Eine Auswahl. Hrsgg. u. eingeleitet v. H.-J. Dahme u. O. Rammstedt. Frankfurt a.M., 1983. S. 221–242.

(24 a) См.: Ibid. – S. 221–222.

(24 b) См.: Ibid. – S. 226–227. Цитата: S. 229. В настоящее время социальные проблемы и последствия проведения границ находятся в центре внимания, например, билефельдского исследовательского центра по социологии развития.

(25) Turner J.H. Analytical Theorizing / Social Theory Today / Ed. by A. Giddens & J.H. Turner. Stanford, Cal., 1988. P. 176.

(26) См.: Ibid. – P. 179, 181–183.

(27) См.: Trade and market in the early empires. Economies in History and theory/ Edited by Karl Polanyi, Conrad M. Arensberg, and Harry W. Pearson. Glencoe, Ill. 1957.

(28) См.: Ibidem. Ср. известные рассуждения Аристотеля в «Политике» (кн. третья, V, 10–13; 1280 a35–1280 b35) о том, что и торговые соглашения, и всяческие международные союзы никогда не образуют государства (собственно, полиса), т.е. заведомо выводятся за круг совершенного (политического) общения. Здесь политическое пространство городов-государств негативным образом определяет большое пространство торговли, да, впрочем, и межгосударственных связей. Впрочем, Аристотель и терминологически далек от современного понятия торговли. Ирония же состоит в том, что в это время античный мир вступил в эпоху больших политических пространств – империй. См. также: Wallerstein I. The Modern World-System. Capitalist Agriculture and the Origins of the European World-Economy in the Sixteenth Century. New York, San Francisco, London, 1974. P. 20–21. Уоллерстейн считает, что «до определенного момента феодализм и расширение торговли идут рука об руку». Но торговля «международная» (long-distance) имела очень ограниченный характер, так как была торговлей предметами роскоши, а не оптовых закупок (bulk goods). «Только с расширением производства в рамках современного мирового хозяйства международная торговля частично смогла превратиться в оптовую, что, в свою очередь, стало питать процесс расширенного воспроизводства». Это относится к эпохе между большой империей и мировым хозяйством. См. также раздел 5 данной статьи и прим. 46–48 и 55.

(29) См.: Schmitt C. Der Nomos der Erde im Völkerrecht des Jus Publicum Europaeum. Köln, 1950. S. 13–20. Идея имперского членения больших пространств была выдвинута Шмиттом в одном из наиболее одиозных его сочинений нацистского периода. См.: Schmitt C. Völkerrechtliche Grossraumordnung mit Interventionsverbot für raumfremde Mächte. Ein Beitrag zum Reichbegriff im Völkerrecht. 3. Aufl. Berlin, 1941. Взвешенный и содержательный анализ см. у Х. Гофмана: Hoffmann H. Legitimitüt gegen Legalität. Der Weg der politischen Philosophie Carl Schmitts. Berlin: Duncker & Humblot, 1964. S. 198–258. Процитируем один из фрагментов этого анализа: «Принцип большого пространства права народов определяется <···> как “соединение политически пробудившегося народа, политической идеи и находящегося под политическим господством этой идеи, исключающего чуждые интервенции пространства”. Это соединение большого пространства, народа и политической идеи обозначается, с другой стороны, и как “империя” (Reich). Вследствие этого империя должна пониматься как принцип большого пространства. Таким образом, можно понять, почему Шмитт подчеркивает нетождественность империи и большого пространства» (S. 220–221). Империя как руководящая и структурирующая сила, в отличие от государства, распространяет за пределы «народной почвы», «государственной территории» некое культурное, хозяйственное, промышленное, организационное, а пожалуй, и политическое излучение. «Поэтому категорию большого пространства следует понимать не географически-статически, а исторически-динамически; ее, следовательно, нельзя рассматривать по аналогии с категорией государственной территории (Staatsgebiet)» (S. 221). См. также сравнительно недавнюю дискуссию в журнале «Телос» и специально статью Г. Aлмена: Ulmen G.L. American Imperialism and International Law: Carls Schmitt on the US in World Affairs // Telos. Summer 1987. N 72. Special Issue. Carl Schmitt: Enemy or Foe? P. 43–71 (48 ff.).

(30) См.: Eisenstadt S.N. Op. cit. P. 19.

(31) См.: Ibid. – P. 22 ff.

(32) См.: Eisenstadt S.N. European Civilisation in a Comparative Perspective. A Study in the Relation Between Culture and Social Structure. Oslo, 1987. P. 22–23.

(33) Шилз Э. Цит. соч. С. 350.

(34) См.: Hofstadter D.R. Gödel, Escher, Bach: an Eternal Golden Braid. Hassock, Sussex, 1979. P. 67–72.

(35) Ср.: Freyer H. Der Staat. Leipzig, 1925. S. 188–216. «Оно [государство] дает смыслу приют и осуществление в конкретной форме и ее конкретной истории. Оно знает, что тем самым создает лишь одну определенную форму (Prägung) наряду с другими определенными формами, – но ничего иного оно отнюдь и не желает» (S. 196). Ср. у Зиммеля о бесформенности объективированного духа как целого, о том, что культура не располагает для своих содержаний конкретным единством формы (см.: Simmel G. Der Begriff und die Tragцdie der Kultur // Simmel G. Das individuelle Gesetz. Philosophische Exkurse. Herausgegeben u. eingeleitet von M. Landmann. Frankfurt a.M., 1987. S. 146.)

(36) «Между тем мы поняли политическое как тотальное и вследствие этого знаем также, что решение о том, является ли нечто неполитическим, всегда означает политическое решение, все равно, кто его принимает и какими доводами окружает». (Schmitt C. Politische Theologie: Vier Kapitel zur Lehre von der Souvernität. 2. Aufl. München u. Leipzig, 1934. S. 7.)

(37) Мы имеем в виду одну из осей знаменитой AGIL – схемы Парсонса.

(38) См. прим. 29.

(39) См., напр.: Luhmann N. Die Weltgesellschaft // Luhmann N. Soziologische Aufklärung 2. Opladen, 1975. S. 51–71. («В отличие от всех прежних обществ мировое общество конституирует не только проективное (отражающее собственные потребности системы), но и реальное единство мирового горизонта. Или также и наоборот: мировое общество возникло потому, что предпосылками всемирного общения мир сделан единым» (S. 55). Ср. далее у Лумана: «Конечно, несмотря на все технические достижения, пространство сохраняет свое значение как субстрат взаимодействия; сомнительным, однако, становится, может ли оно и в дальнейшем быть первичной схемой дифференциации социальной реальности и тем самым – принципом границы для образования общества, или же сводится к специфической точке зрения дифференциации, которая, в зависимости от функционального контекста, может стать более или менее релевантной, т.е. по-разному должна быть институционализирована на уровне различных частных общественных систем. <···> Границы общества, которые отделяют от него возможности, вообще не систематизируемые, функционируют, в основном, латентно, а территориальные границы политических систем смещаются в сознании на их место, ибо они могут быть определены конкретно и суггестивно» (S. 60–61). Но это именно и означает, что в коммуникации функционирует совсем не тот пространственный смысл, какой считал бы сообразным социолог-просветитель! На самом деле, социолог способен писать о мировом обществе именно потому, что разделяет со своей аудиторией пространственные представления. В том числе – и о мировом обществе. Ср. также прим. 60.)

(40) См., напр.: Aegidius Romanus. De regimine principum. Более известный пример – это, конечно, «Монархия» Данте.

(41) См.: Heydte F.A. Frhr. v. d. Die Geburtsstunde des souveränen Staates. Regensburg, 1952.

(42) Eisenstadt S.N. Empires // International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. V., N.Y., 1968. P. 41. Ср. критику этого определения в разделе 5.

(43) Этот момент является одним из ключевых в ранних юридических работах Шмитта. См: Schmitt C. Der Wert des Staats und die Bedeutung des Einzelnen. Tübingen, 1914. Позже Х. Фрайер различает на этом основании науки о логосе и науки о действительности. См.: Freyer H. Op. cit. (см. выше прим. 3). Т. Парсонс использует это различение и ссылается на Фрайера в своей «Структуре социального действия». См.: Parsons T. Op. cit. (прим. 18). P. 762, 774.

(44) См. о семантике взаимодействия в высших слоях общества: Luhmann N. Interaktion in Oberschichten: Zur Transformation ihrer Semantik im 17. und 18. Jahrhundert // Luhmann N. Gesellschaftsstruktur und Semantik: Studien zur Wissenssoziologie der modernen Gesellschaft. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1980. S. 72–161. («Высшие слои реализуют сплошь и рядом контакты регионально более широкие, содержательно (sachlich) более многообразные. Их отнюдь не отличает более высокая степень согласия; однако решения о кооперации или конфликте, заключении союза или уничтожении, установлении взаимопонимания или прерывании контактов имеют в этой системе больший вес или более продолжительные последствия» (S. 74).

(45) О парадоксальных самоописаниях см. статью Лумана о парадоксах и тавтологиях (прим. 6). Понятие самотематизации также ввел Луман. См.: Luhmann N. Die Selbst-Thematisierungen des Gesellschaftssystems // Luhmann N. Soziologische Aufklärung 2. Opladen, 1975. S. 72–102. О дилеммах взаимодействия центральной и периферийной элит см. ниже разделы 5 и 6, в том числе прим. 49 и 51.

(46) См.: Wallerstein I. The Modern World-System. Capitalist Agriculture and the Origins of the European World-Economy in the Sixteenth Century. – L.: Academic press, 1975. – 410 p.

(47) Ibid. – P. 17–18.

(48) Ibid. – P. 348.

(49) См.: Bühl W.L. Das Ende der amerikanisch-sowjetischen Hegemonie? Internationale Politik im Fünften Kondratieffschen Übergang. München: Olzog, 1986. S. 100 ff.

(50) Galtung J. A Structural Theory of Imperialism // Journal of Peace Research, 1971. Vol. 8. P. 81–117.

(51) Bühl W.L. Op. cit. S. 104.

(52) Правда, Шельски противопоставлял культурную элиту политической, а мы говорим о культурно-политической элите, единство которой может казаться весьма сомнительным с известной точки зрения. См.: Schelsky H. Die Arbeit tun die anderen. Opladen, 1975.

(53) См.: Eisenstadt S.N. European Civilisation in a Comparative Perspective. Op. cit. (Прим. 32), P. 7.

(54) Классическое исследование этой проблемы – знаменитая речь К. Шмитта «Эпоха нейтрализаций и деполитизаций» (Schmitt C. Das Zeitalter der Neutralisiereungen und Depolitisierungen // Schmitt C. Der Begriff des Politischen. Text von 1932 mit einem Vorwort und drei Corollarien. Berlin: Duncker & Humblot, 1987. S. 79–95.) Пророческой кажется журналистская острота (на встрече редакции «Известий» с М.С. Горбачёвым после путча): Скоро мы услышим, что, мол, за пространство обидно. И хотя в такой степени этот термин свою нейтральность, может быть, и не утеряет, само его вхождение в политический обиход в ситуации конфликта подталкивает именно к такого рода заключениям.

(55) См.: Wallerstein I. Op. cit.

(56) «Подобно тому как условием принципа семейной жизни является земля, твердая почва, условием промышленности является выводящая ее вовне природная стихия – море» (Гегель Г.В.Ф. Философия права. 247. М., 1990. С. 272. Пер. Б.Г. Столпнера и М.И. Левиной). Это место из Гегеля часто приводил в своих сочинениях послевоенного периода К. Шмитт, сопровождавший его следующим замечанием: «Я предоставляю внимательному читателю обнаружить в рассуждениях начало попытки сходным образом развернуть этот 247, как в марксизме были развернуты 243–246» (см., напр.: Schmitt C. Land und Meer. Eine Weltgeschichtliche Betrachtung. Köln, 1981. Nachbemerkung).

(57) В цитированной выше (см. прим. 41) книге Хайдте это описано очень пластично: «Верхушка старого иерархического порядка, империя и церковь как мирская власть отступили на задний план и поблекли; определенные сообщества, стоявшие в иерархии союзов на более низкой, чем империя, ступени, уплотнились. Сверху, от империи, они притянули к себе совершенную власть и свободу политического действия и не признавали уже над собой никакого главы, никакой решающей инстанции. С другой же стороны, они впитали в себя сообщества, находившиеся ниже их, и уничтожили их собственную правовую жизнь; они присвоили себе исключительное право через войну или судебный приговор выносить решения о жизни и смерти людей» (Heydte F.A. v.d. Op. cit. S. 42–43).

(57 a) См.: Parsons T. Politics and Social Structure. New York: The Free Press, 1969.

(58) Maturana H.R. Biology of cognition. In: Maturana H.R. and F.J. Varela. Autopoiesis and Cognition. The Realization of the Living. Dordrecht etc. 1980. (Boston studies in the philosophy of science; v. 42.) P. 8.

(59) Это я показываю другом месте. См.: Филиппов А.Ф. Социология и космос. Суверенитет государства и суверенность социального // СОЦИО-ЛОГОС. Вып. 1. М., 1991. С. 241–273.

(60) Впрочем, иногда это обстоятельство осознается достаточно адекватно, причем именно при работе с понятием мирового общества, дифференцированного не на страны, а на функциональные частные системы. См., например, применительно к системе воспитания, у Ю. Шривера: Schriewer J. Vergleich als Methode und Externalierung auf Welt: Vom Umgang mit Alterität in Reflexionsdisziplinen. Theorie als Passion. Niklas Luhmann zum 60. Geburtstag / Hrsgg. v. Dirk Baecker, Jürgen Markowitz, Rudolf Stichweh, Hartmann Tyrell und Helmut Willke. Frankfurt a.M., 1987. S. 657–658.

<···>

Имперская форма и политические порядки различной эволюционной сложности66
  Статья подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 13-03-00310 а «Эволюционная морфология имперской организации политического пространства», а также Программы фундаментальных исследований НИУ–ВШЭ в рамках исследовательского проекта «“Good enough governance” в условиях режимных трансформаций: качество заимствованных институтов в странах догоняющего развития».


[Закрыть]

М.В. Ильин

Вспоминаются времена, когда слово империя воспринималось исключительно как ругательный приговор. Даже ближайшие друзья воспринимали попытки обсуждать имперские параметры политической организации СССР и новой, только возникающей России в лучшем случае с недоумением. Большинство же реагировало на них как на явное ретроградство и политический выпад против демократии и свободы. Помню радость, с которой прочитал статью Александра Филиппова «Наблюдатель империи» [Филиппов, 1992] и понял, что не одинок, что имперская форма не только может у нас обсуждаться, но и будет исследоваться в отечественной науке.

С тех пор протекло два с лишним десятилетия. Менялись интеллектуальные и политические моды. Произошло несколько всплесков моды и на империю, имперскость и даже на империализм. Но серьезный разговор так и не состоялся. Разрозненные голоса того же Александра Филиппова, Вадима Цымбурского, Святослава Каспэ, Светланы Лурье и еще дюжины коллег потонули в могучем потоке идеологически или конъюнктурно мотивированных писаний. Даже многочисленные конференции и книги, описывавшие практики российской, советской и некоторых других империй, не смогли ничего изменить. Они ввели в оборот множество фактов, но скорее затемнили, чем прояснили понимание изучаемых феноменов.

Все это вполне объяснимо. После весьма активных и довольно содержательных дебатов последних полутора десятилетий нам всем примерно интуитивно ясно, что в целом понимается под империями. И даже разговоры об имперской организации как будто бы обретают некие общие основания. Спасибо за это журналу «Ab Imperio» и авторам сборников, о которых уже шла речь. Поэтому говорить о деталях, об обстоятельствах, об особенностях и прочих подвижных аспектах и свойствах империй совсем нетрудно. И понимать друг друга в целом не составляет большого труда. Кажется, что язык один и понятия прозрачны. Но это только при обсуждении поверхностных – при всей их важности и актуальности – аспектов и моментов имперской проблематики. Однако стоит только копнуть поглубже и задать вопросы не о том, что и как бывало с империями, каково их нынешнее состояние и чем может обернуться их изменчивый облик завтра или послезавтра, а об их фундаментальных свойствах и возможностях, о типах и формах организации, как окажется, что нет ни общего языка для этого разговора, ни понятий, которыми «ухватывается», концептуализируется хоть что-то лежащее глубже поверхностных, «данных нам в ощущении» проявлений имперской стихии.

Данной статьей мне хотелось бы побудить коллег отринуть чары кажущейся ясности и включиться в более требовательную и трудную работу по прояснению системных характеристик империй, их типов и форм. Попробуем посмотреть на некоторые слова и термины, которые употребляются легко, непритязательно и довольно приблизительно (например, имперская организация, форма, природа), чтобы указать на конкретные практики и явления с точки зрения их возможностей для основательной концептуализации имперского феномена в его максимальной полноте и глубине. В самом деле указать на веротерпимость, пестроту обычаев и разнообразие их варьирования по всей территории империи и потом «обобщить», сказав, что такова, мол, имперская природа, значит уклониться от действительного анализа как идейной пестроты, так и «природы» империи, что бы под этим ни понималось тем или иным исследователем.

Непосредственное наблюдение пестрой фактуры и аналитическое усмотрение отвлеченной «природы» следует отчетливо разводить. В своем замечательном сочинении «Демократия и ее критики» Роберт Даль предостерегал от того, чтобы сравнивать, а значит, ставить на одну доску, «уравнивать» идеализированные образцы демократии с примерами ее фактического несовершенного осуществления в тех или иных условиях. Он образно подчеркивал, что «мы должны избегать сравнения идеальных (ideal), то есть воображаемых, апельсинов с действительными (actual), то есть настоящими, яблоками, ибо эта процедура скорее предназначена показать, что действительные яблоки хуже идеальных апельсинов» [Даль, 2003, с. 125]. В данной статье будет последовательно проводиться различение и отделение абстрактных аналитических инструментов анализа (морфологическая форма империи и цивилизации, ее вариации или морфологические модели, более детальные морфологические формулы, отдельные имперские институты и т.п.) от экологически, в жизнеформах77
  Впервые идея формы жизни или жизнеформы (livsform) была предложена датскими ботаниками Е. Вармингом (1895) и К. Раукьером (1904). Затем это слово было использовано шведом Р. Челленом по отношению к государствам. Наконец, Л. Виттгенштейн дал термину Lebensform обобщенную философскую трактовку (1953). В данной статье под жизнеформами понимается комплексное соединение разнообразных морфологических образований в целостном фрагменте жизни.


[Закрыть] проявленных исторических порядков, а тем более фактуры повседневного существования конкретных империй и цивилизаций. Это не легко, конечно, поскольку мы употребляем одни и те же слова (столица, лимес, иерархия и т.п.), но на деле обозначаем с их помощью разные вещи – либо наши интеллектуальные инструменты, либо наблюдаемую действительность.

Существует огромная литература о концептуализации империй и цивилизаций. Характер данной статьи не позволяет дать даже самый краткий обзор этой литературы или просто представить важнейшие исследования понятий «империя» и «цивилизация». Приходится ограничиться тем, чтобы предложить свое понимание отдельных терминов, которые могли бы войти в общий понятийный аппарат анализа имперского феномена как такового88
  Отмечу только несколько недавних диссертационных сочинений, посвященных целиком или в значительной части анализу понятийного аппарата исследований феномена империй [Дамирчиев, 2010; Матвеев, 2008; Ткачев, 2005].


[Закрыть]. Понятийный аппарат, как и язык анализа в целом, не может быть создан одним исследователем или даже замкнутой «школой». Требуются достаточно широкий диалог и соревнование концепций и идей, чтобы живой язык и понятийный аппарат возникли и утвердились в науке.

Такой подход вполне логично побуждает предложить свои варианты концептуализации и пригласить коллег оспорить предлагаемые трактовки терминов и способов их использования. В силу этого статья будет просто разделена на ряд очерков, посвященных отдельным терминам: форма, имперские и цивилизационные формулы, политические порядки различного масштаба и характера. Однако предварить эти очерки требуется замечаниями об употреблении лексиконцептов, словопонятий форма, порядок и аналогичных им в единственном и множественном числе.

Номенклатура в единственном и множественных числах

Один из простейших и естественных способов различения претендующих на универсализм аналитических инструментов и уникальных исторических явлений – это грамматическое число. Универсальный инструмент совершенно естественно обретает единственное (один для всех) число. Соответственно множество уникальных явлений в своей совокупности обозначаются множественным числом. В соответствии с этим можно говорить об общей, универсальной форме (единственное число) аналитически выделяемой и мыслимой идеальной цивилизации / империи, а также о конкретных формах (множественное число) эмпирических явленных цивилизаций / империй. Возможно и иное словоупотребление. Равным образом допустимо говорить об общем универсальном порядке идеальной, только в наших умах существующей цивилизации / империи и о множестве эмпирически явленных порядков в тех или иных исторических и геополитических обстоятельствах. Однако мне представляется гораздо более удобным говорить об универсальной морфологической форме империи / цивилизации и об уникальных порядках исторических империй и цивилизаций.

Целесообразней вербализовать, придать универсальной форме / порядку терминологический облик с помощью слова форма, а эмпирически явленным формам / порядкам – слова порядки.

Помимо языкового чутья предпочесть вариант «универсальная морфологическая форма и уникальные политические порядки» помогает пример полибиевского совмещения разных порядков в одной форме. Действительно Полибий находил разгадку величию Рима, чудесную форму (и формулу) его владычества-империума в соединении не только трех разных порядков (монархического, аристократического и демократического), но также во взаимном подкреплении их конкретных институциональных проявлений.

Другая причина, по которой уместно предпочесть термин форма для обозначение морфологического принципа имперской организации, заключается в том, что тогда отвечающую этому принципу структуру или, точнее, аналитическую модель естественно будет именовать формулой. При этом более детальные и своеобразные аналитические модели отдельных эмпирических порядков также целесообразно именовать формулой в силу того, что любая модель так или иначе является мыслительным образованием, которое по определению заметно абстрактнее даже идеографически представленных данных, а тем более фактуры, подлежащей обработке с помощью соответствующей модели.

Вспомним, что Роберт Даль настаивал на необходимости строгого различения «идеальных апельсинов» и «настоящих яблок», идеальной и действительной, «реально существующей» демократии. Замечу, что точнее было бы говорить об «идеальном фрукте» и настоящих апельсинах, яблоках и т.п. Именно так различал морфологический прафеномен и эмпирические феномены И.-В. Гёте.

Форма

Форма является центральной категорией мышления двух великих мыслителей – Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби, – которые надолго, вероятно навсегда, определили традицию осмысления исторических комплексов империй-цивилизаций. Это и понятно, так как они осуществляли морфологическое рассмотрение этого многообразного предмета. И хотя морфологический подход применим для анализа политических явлений самого разного рода, от первобытных до новейших, от локальных до глобальных, как раз форма и у Тойнби со Шпенглером, и у других ученых особенно органично и полно «улавливает», концептуализует именно имперские и цивилизационные порядки.

Морфологический подход связан с анализом форм. Оба соответствующих слова – греческое μορφή и латинское forma – созвучны. Возникает впечатление, будто произошла просто перестановка слогов и звуков. Это нередко заставляет усматривать и родство между этими словами, чего не избежали в своем авторитетном словаре А. Вальде и Й. Хофмана [Walde, 1938]. Однако сейчас можно считать установленным, что их происхождение различно. Этимологи возводят латинское слово к индоевропейскому корню ^*dher– со значением «держать», а греческое – к ^*mer– со значением «сияние, сиять». В греческом есть глагол μαρμαíρω – «сиять». Присоединение к корню суффикса ^*bha дало существительное μορφή (< ^*mor-bhā) со значением «облик» и прилагательное μορφνóς – «темный». В русском от индоевропейского сияния произошло марево, а в латыни прилагательное merus – «чистый» [Pokorny, 1959, S. 734]. Такой контраст смыслов не должен удивлять. Здесь мы сталкиваемся с явлением энантиосемии – контрастности смыслов. Например, слова блестящий, блеклый и бледный восходят к корню ^*bhlēi [Pokorny, 1959, S. 155–156, 160].

Греческой идее морфы, облика противостоит латинская идея формы, упорядоченности. В чем ее смысл и какова внутренняя форма соответствующего латинского слова? Этот вопрос уместно разобрать после краткого обращения к Вергилию. В шестой книге своей «Энеиды» он устами Анхиза передает Энею отеческий завет, в чем должны состоять величие и миссия Рима. При этом признает и аналогичные таланты неназванных других – греков, конечно. Им дано создавать прекрасные пластические создания из бронзы и мрамора, находить яркие образы в ораторских прениях, улавливать контуры движений небесной сферы. Не правда ли, это замечательное владение искусством находить облик, морфу? А вот римлянам дано иное:

 
Тебе же, о римлянин, помни – державно народами править;
В том твои будут искусства, вводить чтоб обычаи мира,
Милость покорным давать и войною обуздывать гордых.
 

Сам выбор слов характерен. Тебе править имперски народами – tu regere imperio populos. И тут же следом – pacique imponere morem. Нравы мира вчинять, im-ponere (дословно «в-кладывать»), почти im-perare «властвовать» от im-parare «приготавливать»99
  Im-paro, im-parare от приставки in «в-, на-, воз-, при-» с глаголами и глагола paro «готовить, копить, предпринимать», т.е. дословно «при-готавливать, вчинять, воз-действовать». Подробнее об этимологии и смысле этого глагола и отглагольных существительных см.: [Wagenvoort, 1947, p. 66–70], который акцентирует исходные первобытные смыслы порождения и прокреативной силы (глаголы paro «готовить» и pario «рождать» однокоренные).


[Закрыть]. И это накладывание и закрепление нравов мира как раз и есть создание («приготовление») и подержание формы по-римски.

Что же означает латинское слово forma? Каковы его внутренняя форма и этимология? Эти вопросы прекрасно разъяснены в замечательном сочинении В.Л. Цымбурского «Латинский трилистник», которое теперь доступно в четырех, по крайней мере, изданиях [Цымбурский 2000; Цымбурский, 2008; Цымбурский, 2011; Цымбурский, 2011] и в Сети. Замечательный лингвист и политолог убедительно показывает связь между словами форма и дхарма (от индоевропейского этимона ^*dher-m), ссылаясь при этом на В.Н. Топорова в первенстве ее обоснования [Топоров, 1988]. Впрочем, В.Л. Цымбурский неоднократно излагал эту идею в своих выступлениях и беседах с коллегами. Мы не раз обсуждали с ним возможность более широкой трактовки установленной им связи двух цивилизационных принципов. Это позволило мне писать в свое время о трех таких принципах – римской форме, индийской дхарме и славянской державе [Ильин, 1997, с. 224].

Хотя В.Л. Цымбурский возражал против выстраивания подобного единого ряда не только из-за различного суффиксального оформления (m в одном случае и s в другом), но также из-за существенных смысловых различий, мне по-прежнему представляется, что славянский принцип державы, имеющий исходно явно выраженный сакральный смысл поддержания не только социального, но также сакрального единства и порядка [Ильин 1997, с. 225–226], вполне позволяет считать его однопорядковым с формой и дхармой. Более того, в этом ряду может найти свое место и литовский лад – слово dermė (обозначает «интервальный ряд», но исходно также лад и гармонию в целом). Хотя это ключевое слово приобрело довольно узкое значение, сама идея лада без сомнения крайне важна и для литовской, и для балто-черноморской традиций. Нельзя не признать, что литовская культура не развилась в полномасштабную цивилизацию, однако с XIV по XVI в. Великое княжество Литовское восстановило имперские структуры Киевской Руси и само стало своего рода Балто-Черноморской империей на два с лишним столетия [Ильин, Мелешкина, 2010]. Как раз в этот исторический период был осуществлен удачный литовско-славянский синтез, согласие, лад, dermė.

Таким образом, в индоевропейской традиции прослеживаются, по меньшей мере, четыре версии общего морфологического принципа имперской и цивилизационной организации. Этот морфологический принцип заключается в избытке блага, открытости первого порядка1010
  Под открытостью первого порядка понимается безусловная открытость, которая создается избытком неких качеств в ядре системы (блага) и дефицитом данных качеств, блага во внешней среде. В силу этого открытость и экспорт блага является «естественным», ничем не сдерживаемым и неуправляемым [Ильин, 1995; Ильин, Цымбурский, 1997].


[Закрыть], монизме, концентричности и иерархичности организации, а также в противопоставлении открытой системы блага внешней варварской среде, для которой характерен дефицит блага. В каждой версии общего (универсального) морфологического принципа опорным моментом концептуализации является благо. Для эллинства – это «облик, образ, гештальт, пластичность» (эллинство), для романской и, шире, западноевропейской традиции – это «упорядоченность, закрепление, фиксация образцов и правил», для славянства – это «удерживание исходного фундаментального единства» и для литовской культуры – это «лад, выстраивание ряда». Не берусь судить, каковы иные версии общего морфологического принципа, тем более за пределами индоевропейского культурно-исторического ареала. Можно, однако, проследить хотя бы на некоторых примерах, как общие морфологические принципы подкрепляются и разворачиваются в виде имперских и цивилизационных формул.