Текст книги "От винта! : Не надо переворачивать лодку. День не задался. Товарищ Сухов"

Глава 15

На Центральном аэродроме, несмотря на глубокую ночь, меня сразу же усадили в машину и повезли в Кремль. В кабинете Сталина были Молотов и Шапошников. Я пересказал содержание переговоров с Черчиллем и с остальными.

– Это всё?

– Да, товарищ Сталин!

Сталин довольно долго ходил по кабинету, куря неизменную трубку.

– Андрей, значит, расхождения только по Польше?

– Да, и после того, как я намекнул на США, и сообщения короля об успешной атаке линкора, Черчилль изменил уже принятое решение: не давать нам десантные средства. Очень высок шанс заключения долгосрочного военного и политического соглашения с Англией.

– Это очень хорошо! Это нужно максимально использовать, товарищ Молотов. А он пытался заговорить о зонах оккупации вторично?

– Нет, больше этот вопрос не поднимался. Они хорошо прочувствовали свою беззащитность. Разрешите вопрос, товарищ Сталин?

– Слушаю.

– Сколько самолётов немцы сумели сбить на «Шарнхорсте»?

– Ни одного, три торпеды попали в корму, и он полностью лишился хода. Они, вообще, не поняли, что их атаковал самолёт. Докладывали, что их атаковала подводная лодка. Второй корабль, типа «Дойчланд», тоже получил торпеду, но ушёл в Кенигсберг. Несколько буксиров мы утопили. Командир Хюффмайер, после того, как узнал о судьбе последнего из буксиров, вышел на связь с нами и сдался, так как его выбросило на берег у Паланги. Они шли перехватить эскадру Балтфлота. Видимо, кто-то из Финляндии видел, как она вышла из Таллина. Бартини сделал замечательный самолёт. Я подписал ходатайство Шахурина о присвоении ему звания Героя Социалистического Труда. А вот торпеды ещё надо совершенствовать и совершенствовать. Самолёт сбросил шесть торпед на парашютах, а попало только четыре. Геббельс узнал о том, что это сделала авиация, от нашего радио. Видимо, Редер не доложил о случившемся.

– Насколько я понял, всё произошло ночью?

– Да, товарищ Андреев, ночью! – ответил Шапошников. – Немцы зенитного огня по одиночной цели не открывали, боясь себя обнаружить.

– Сами себя перехитрили! – И я впервые увидел смеющегося Сталина.

– И, вообще, – добавил Борис Михайлович, – как только Главное ПолитУправление РККА перестало писать о классовой солидарности, а начало разбрасывать над войсками и Германией листовки с нормами снабжения военнопленных и о том, что они все, живыми и здоровыми, уедут домой по завершению войны, количество сдающихся немецких частей возросло в разы! Гитлер обеспечить такое снабжение ни войскам, ни населению не может.

– А мы-то сами справляемся?

– Американцы помогают. Последнее время очень много продовольствия идёт.

– Ну что, товарищи! Отпустим Андрей Дмитриевича? Он же сюда летел!

– Да-да, конечно!

Щенки, сволочи, разгавкались на меня и всех разбудили. Было столько радости у всех, ну, кроме Оленьки, она тихо-мирно спала. Господи! Как хорошо оказаться дома! Удалось поспать аж до одиннадцати! Целых четыре часа. Звонок из Ставки, Шапошников просит подъехать. Залез под душ, выпил чашку кофе, поцеловал Риту и поехал в Ставку.

– Андрей Дмитриевич! Смотри! – передаёт мне донесение генерал-майора Гусева, который с моря и с воздуха захватил остров Пенемюнде. Там большой завод по производству ракет, несколько стартовых комплексов, большой склад ракетных двигателей и несколько испытательных стендов. Сейчас ведёт бой на восточной оконечности острова и продвигается вперёд.

– А что Рокоссовский?

– Ночью Ротмистров прорвал фронт и до утра прошёл 58 километров. Рокоссовский расширяет прорыв. Вершинин и Голованов продолжают выброску десанта. На острове замаскированный аэродром, Ан-6 перебрасывают артиллерию десанту.

– Завод минирован?

– Да, но фон Браун дал показания, где находится пульт управления, поэтому ОсНаз сумел подорвать пункт управления до объявления тревоги немцами. Там много гражданских, их пока изолировали в бомбоубежищах. С ними что делать?

– Дайте команду вывозить самолётами всех: и гражданских, и военных. И строго контролировать, чтоб ни один никуда не делся! Там разберемся, кто есть кто. Мне бы туда!

– Нет, сидите здесь, Андрей Дмитриевич. Верховный что-то хотел от вас. Он пока спит, но уже скоро будет. – Борис Михайлович вызвал шифровальщика и передал распоряжения Рокоссовскому, Вершинину и Голованову.

Я сказал ему, что поеду к себе в Академию, порадую Королёва.

– Езжайте, но будьте на связи!

Как тут не быть на связи, если машина уже радиофицирована. Королёв был на месте, и рядом с ним сидело два человека.

– Андрей Дмитриевич! Как я рад вас видеть! Поздравляю и с новым званием, и со второй звездой! Знакомьтесь: Вернер фон Браун. – И он показал на ближайшего ко мне человека.

Он повернулся ко мне и сказал:

– Гуттен таг! – У него было крупное округлое лицо, с левой стороны желтел довольно большой синяк.

– Господин Браун, это маршал авиации Андреев, руководитель нашего проекта! – Второй человек оказался переводчиком, он перевёл слова Королёва на немецкий.

– Вы приставлены от партии, следить, чем занимается Сергей Павлович? – спросил фон Браун.

– Нет, Вернер, маршал Андреев – известный специалист в области реактивной техники. То, что и я, и вы здесь – это его заслуга.

– Так вот кому я должен быть «благодарным»! – усмехнулся фон Браун, прикоснувшись рукой к синяку.

Мы с Королёвым рассмеялись. Переводчик даже не улыбнулся, а вот фон Браун, убрав руку от лица, улыбнулся.

– Это ваши разведчики меня ударили ночью, когда я попытался сопротивляться. Больше меня никто пальцем не тронул. Поэтому, когда Сергей Павлович рассказал мне, что он тоже занимается ракетами, я дал согласие на совместную работу с ним. Ну, а если вы, маршал Андреев, участвуете в этом проекте, то и с вами.

Я протянул ему руку, и он пожал её.

– Я приехал сообщить, что сегодня ночью взят остров Пенемюнде.

– Что с заводом и моими людьми?

– Завод цел. Людей начали эвакуировать из района боевых действий.

– Уфф! – сказал фон Браун. – Много людей погибло?

– Не могу сказать. Пока никаких сведений нет. Войска Рокоссовского уже в 40–50 километрах от острова. И Первый Прибалтийский фронт перешёл в наступление. Продолжается высадка десанта и плацдарм расширяется. Есть уверенность, что Гитлеру ничего не удастся предпринять с заводом.

– А англичане? Они не могут «по ошибке» отбомбиться по нему? – задал вопрос Сергей Павлович.

– Нет. К тому же я дал указания сбивать любые самолёты.

– Господин Королёфф, а почему я ничего не знаю о маршале Андрееве? Если вы говорите, что он специалист по реактивной технике.

– Ему принадлежит патент на все используемые нашей авиацией реактивные двигатели. Он их изобрел, нашёл место, где их сконструировали, испытали, и создал два первых проекта реактивных самолётов. Оба они на вооружении.

– Они же «Су»! Это – Павел Сухой. О нем я слышал. А об Андрееве – нет.

– Я – лётчик, а не конструктор, господин Браун.

– Вы, если это правда, генеральный конструктор, господин маршал. А откуда вы узнали про меня, маршал. Разведка?

– Сложил два и два: вашу публикацию от 36-го года и сообщение одного человека о пролёте странного объекта по небу. И послал разведку за вами. А затем подготовил операцию, которая сегодня идёт на Пенемюнде.

– Я вам не верю, господин маршал. Но, впрочем, вы меня вытащили оттуда, могли бы и просто разбомбить всё дотла. Вы точно знали, что там такое!

– А вы спросите у Сергея Павловича.

– Я говорил Андрею Дмитриевичу обо всех, кто в Германии занимается ракетами. В том числе и о вас.

– Тогда, маршал, вы очень проницательный человек. И с вами будет интересно работать. Я хочу, чтобы человек полетел к звёздам. Это – моя мечта.

– Сергей Павлович! Мне надо с вами переговорить, пройдёмте ко мне!

Мы перешли в мой кабинет.

– Хотелось бы выслушать ваше мнение обо всём, Сергей Павлович.

– Вы о Вернере?

– Да.

– Расчётливый, очень прагматичный, очень хочет денег и славы. Но талантлив. Занимается кислородо-водородными двигателями, до этого – импульсными воздушно-реактивными.

– Убеждения?

– Нет у него убеждений. Кроме денег и славы, его ничего не интересует. Но он понимает, что для осуществления этого требуется государство, которое будет финансировать проект. А кто за этим государством стоит, его не интересует.

– Считаете, что он будет полезен?

– На начальном этапе – несомненно. У него уже накоплен довольно большой опыт работы. Его ракеты летают, но процент успешности запусков пока невысокий, и дальность меньше, чем у нас. Меня к нему привезли дней восемь назад. До этого он молчал и всё отрицал. Ну, а меня он знал лично. Тогда он понял, что ему не скрыть, кто он и что он. Он понял, что его выкрали не по ошибке. После этого стал говорить. Сведения о минировании он дал правильные?

– Конечно, иначе вместо меня здесь уже бы были люди Берия.

– Значит, будет работать, Андрей Дмитриевич.

– Придётся учиться говорить по-немецки. Придется Ритулю просить помочь.

– Вас давно не было!

– Война, готовились, готовились, а всё равно неожиданно.

– На фронте были? Как там, реально, а то у нас тут сплошные фанфары!

– Где-то соответствует действительности. Мои предположения, что без господства в воздухе, немцы воевать не смогут, полностью оправдались. Ну и ваши ракеты здорово облегчают работу.

– Как ваши Су-12?

– Мои? Это просто прошлый век, по сравнению с тем, что сделали Берг, Сухой, Швецов и ваш Расплетин. Время есть? Хотите посмотреть?

– Конечно! А немцу покажем? А то он вам не сильно верит!

– Можно и показать, но лучше предварительно позвонить Берия.

– Вы – правы!

Я позвонил Берия, мы с ним давно не встречались. И он сказал, что он тоже хочет взглянуть, чем я англичан напугал. Мы с Сергеем Павловичем, Вернером, переводчиком и двумя охранниками фон Брауна поехали на Центральный аэродром. Хорошо, что машина большая. Пришлось подождать Лаврентия Павловича. Он меня обнял и тепло поздравил со второй Звездой и с новым званием. Посмотрел на фон Брауна и кивнул ему в знак приветствия. Нас пропустили на аэродром, и мы подъехали к стоянке Су-12мд. Но меня он посадил в свою машину.

– Будете использовать его?

Я передал слова Королёва. Берия рассмеялся и что-то сказал по-грузински, а затем перевёл пословицу, что если у змеи выдрать жало и поить молоком, то она мышей ловить будет.

– Ладно, пусть работает!

Я открыл обе машины, и Королёв и Берия более получаса их рассматривали, расспрашивали меня. Переводчику мы сказали пока ничего не переводить, и фон Браун с охранником осматривал самолёт снаружи. Затем Королёв вылез из кабины и подозвал Брауна с переводчиком. Он залез в кабину и очень заинтересованно осмотрел всё. Не задал ни одного вопроса, спустился на землю и что-то сказал по-немецки. Берия спросил у переводчика:

– Что он сказал?

– Сказал: «Зачем этот дурак начал с русскими войну!»

– Переведи ему, что Гитлер с 18 июня прошлого года знал, что у нас есть этот самолет!

– Не понимаю, – ответил фон Браун. – Я считал его умнее. Маршал! Я вам прощаю вот это! – и он показал на синяк. – Это мне за мою слепоту и мою глупость. Я поставил не на ту лошадь.

Берия расхохотался.

– Андрей Дмитриевич! Спасибо тебе! И за самолёт, и за экскурсию! Пойдём со мной. А вы езжайте! Я довезу Андрея Дмитриевича.

В машине он закрыл нас от водителя и сказал:

– Андрюша! На этом – всё! Никаких вылетов, никаких фронтов, сегодня же переезжаете с Маргариточкой и семейством на правительственную дачу. И ни шагу без охраны. Я в СССР отвечаю за безопасность. Иосиф Виссарионович в курсе этого. Он нас ждёт.

Мы приехали на дачу Сталина. Сталин и Берия несколько минут разговаривали по-грузински, затем извинились за это передо мной, и мы прошли в кабинет Сталина.

– Я отругал Лаврентия за то, что он сказал тебе то, что я хотел тебе сам сказать, Андрей. Войну мы, считай, выиграли, и выиграли потому, что у нас был ты, а у них тебя не было.

Я попытался открыть рот, но Сталин резко оборвал меня:

– Молчи! Мальчишка! Без тебя много тех, кто скажет, что это я выиграл войну. Да, я её выиграл, потому что поверил тебе и в тебя. Потому что ты доказывал свою правоту всегда делами. Болтунов у нас много! Очень много! А завистников ещё больше. Ты умудрился не влезть ни в политику, ни в склоки, ни в грязь. Ты просто делал эту победу. Завтра зайдешь в наградной отдел и получишь орден Победы за номером один. Указ я уже подписал. Тебе, Жукову и Тимошенко. А теперь, Андрей, придётся лезть в самую грязь. Ты был моей правой рукой все эти четыре года в военном деле. Теперь на тебе ещё более трудная задача: мир.

Главная опасность – это троцкизм. И тебя, и меня, после моей смерти, будут обвинять во всех смертных грехах, и, главное, в том, что мы не захватили весь мир. А тебя за то, что ты остановил эту войну, вообще к стенке приставят. Дай им только волю! Я же помню, как ты Кулика остановил! Ты думаешь, он тебе это простил? Жуков? Жуков – барин. И замашки у него барские. Вот ему, – он показал на Берия, – можешь доверять. Я бы ему это дело поручил, да горяч он больно, и врагов у него немерено. Одно плохо, молодой ты ещё, в партии всего три года. В ЦК тебя не провести, пока. Но я попробую. В общем, так, после моей смерти, или, когда я скажу, займёшь моё место. Понял?

– Понял.

– Жить будете на моей дальней даче в Семёновском. Людей ты подбирать умеешь, ты справишься. Ну, а должность… должность мы тебе придумаем. Так что сегодня у тебя переезд, а завтра жду тебя в Кремле. У нас теперь соседние кабинеты. Позвони домой и пригласи жену с детьми сюда. Я хочу их увидеть. И есть о чём поговорить с Маргаритой. Потом пообедаем вместе, Андрей.

День не задался

День не задался: сначала узнал, что сын забрал документы из вуза, затем девица-юзер долго и упорно доказывала мне, что у неё не работает установленная программа, хотя у меня, в моём интерфейсе, всё работало. Пришлось настраивать её собственный интерфейс, убирая наставленные ей самой настройки браузера. Потом раздался звонок на мобилку, и пришлось ехать через весь город, для того, чтобы сгенерировать новые ключи к «Банк-клиенту», но по приезду выяснилось, что банк этого не требует, просто генеральный директор неправильно понял менеджера банка. Вернулся домой под вечер, перехватил что-то на кухне. Дома никого, жена у «вечерников», будет поздно. Настроение – пулемёта не хватает… Включил компьютер жены и запустил «Забытые сражения». Продолжать старую кампанию не стал, решил начать новую: Ленинград, 5-й ИАП КБФ, с самого низа. Младший лейтенант, И-16 24-й серии. Чёрт меня дернул записаться под чужой фамилией. Несколькими днями раньше прочёл в инете материал о найденном «ишаке» под Лугой с останками летчика. Три боя провёл, всё в порядке. Получаю новое задание: сопровождение «СБ» на бомбёжку моста через Лугу. Вылетаем двумя тройками, я – правый ведомый во втором звене. Ускорил время, лететь далековато. По привычке не очень придерживаюсь строя, а устроил «маятник». Привычный голос спикера: «Ты где? Займи своё место в строю!» «Да пошёл ты!» Немцы. Восемь «мессеров», асы. Четверо идут на первое звено, четверо идут к девятке «СБ». Я выше, начал разгон со снижением, с целью подловить первую пару на дистанции открытия огня. Бой получился какой-то сумбурный и необычный. Наши действовали совсем не так, как обычно действует компьютер: звенья распались, истребители действуют поодиночке, бомбёры совершенно не прикрыты, я ношусь рядом с ними, один «мессер» запарил и отвалил, тут на меня наваливается всё их оставшееся звено. Скорость ещё была, но один из них успел дать по мне очередь перед входом в облако. Облако ворвалось в комнату! В нос ударило запахом авиационного лака, сгоревшего пороха, и по лицу заструилась вода. Вместо джойстика в руке двулапая ручка «ишака», дикая боль у основания черепа и рёв двигателя. «Не понял!» Авиагоризонт показывает небольшое кабрирование и правый крен. Курс 285, 420 км/ч. Смотрю на правый борт: пробоины! Козырёк тоже пробит в двух местах. Лихорадочно вспоминаю задание: июль 41-го года, я должен быть в районе Кингисеппа, конец боя, бомбёры повернули назад. Даю правую ногу, и, блинчиком, не выходя из облака, пытаюсь развернуться на обратный курс, требуется 40–45 градусов. Удалось… Набрал скорость. Выскочил из облака и вижу, как «мессер» пристроился к «СБ», метрах в четырехстах от меня справа ниже. «Почему так болит шея?» А крови нет. Оглядываюсь назад: сверху никого, снизу ещё двое, набирают высоту. Облегчил винт, атакую. Почему-то нет радиосвязи. Прицел очень неудобный: громадная труба с наглазником. Зато скорость большая: 530. Немец увлёкся. Видимо, у пушки кончились патроны, бьёт только из двух пулемётов. Дальномера нет, придётся на глаз. Поймал! Какой тугой спуск! Готов! Делаю горку! Иду маятником, постоянно оглядываясь назад. «СБ» парит и отключил левый двигатель. Немцы прут на него. Интересно, сколько у меня снарядов и патронов? Всё, пора! Закладываю левый вираж, иду в лобовую со снижением. «Упреждение, упреждение, упреждение!» «Огонь!» И доворот влево на ведомого. «Огонь!» И иммельман! «Ой, дурак! На хрена я полез на вертикаль! Это же “ишак”, а не Ла-7!» Переворачиваюсь, но скорость потерял. Вот он, «мессер», а скорости нет! Стоп! А у него винт стоит! Где второй? Должен быть ниже и впереди. Не вижу! Плохо! Немец сбрасывает фонарь. «Э, нет, мы так не договаривались!» Две очереди из ШКАСов по кабине, он валится вовнутрь. Где второй «мессер»? Не вижу. Вот что-то! Это же парашют! Оглядываюсь, больше никого. «СБ» ползёт на одном моторе. Продолжаю качать маятник и сопровождать его. Впереди ещё один, но он удаляется от нас. На проходе мимо бомбёра вижу, что он машет мне флажками. Если бы я знал, что он хочет сказать. Сигналов я не знаю… Сбросил скорость, подошёл поближе, оглядываюсь – никого. Он открыл форточку, показал большой палец и растопырил четыре пальца. Потом махнул рукой: «Уходи!» Я показал, что нет, доведу. Прибавил скорость и продолжил качать маятник. Он же не знает, что я не знаю, куда идти. Порылся в карманах, нашёл комсомольский билет: Титов Павел Петрович. Зеркало бы! Посмотрел на планшет. Курс проложен из-под Таллина, посадка в Кронштадте, осталось 25 километров. «СБ» выпустил шасси и пошёл на снижение у Красной Горки. У меня загорелась лампочка, поэтому я пошёл на посадку вместе с ним. Чёрт, сколько сил надо потратить на выпуск шасси. «СБ» сел, мне пришлось перетянуть через него, потому что он остановился на полосе. Посадка у меня получилась «не очень»: оказалось пробитым колесо, правую стойку я подломил. Может быть, оно и к лучшему. Посмотрим. От стоянок к «СБ» и ко мне идут люди, выехало две машины и трактор. Расстегнулся, вылез на крыло. По-прежнему очень болит шея. Вспоминаю, что Титов был убит в воздухе пулей в шею. Ощупал петлицы: два кубика, на груди комсомольский значок и «Ворошиловский стрелок». Негусто. Подходит подполковник, докладываю: «Лейтенант Титов, 5-й ИАП КБФ, сел на вынужденную по топливу!»

– Что ж вы, говнюки, так моих ребят прикрывали! Двое вернулось из девяти!

Подходят лётчики, и один из них обнял меня:

– Ну, лейтенант! Ты даёшь! Четырёх «мессеров» приземлил! Что домой-то не пошёл? Я ж тебя отпускал!

– Значит, вернулся бы только один… Ты подбит был, а фронт рядом. – Он ещё раз обнял меня, потом повернулся к подполковнику и доложил:

– Товарищ подполковник, первая эскадрилья нанесла бомбовый удар по понтонному мосту в районе Кингисеппа. Были атакованы восемью «мессершмиттами», которым удалось связать боем истребительное прикрытие. Девятку прикрывал только этот лейтенант. Шесть машин сбито зенитками над целью. Два «мессершмитта» были сбиты нами, четыре «мессершмитта» сбил он. Задание выполнено.

– Четыре «мессера»?

– Да, Константиныч, сначала ведущего первой пары, и, после атаки, лейтенант ушёл в облако, потом вернулся, сбил второго и ушёл наверх вперёд, я думал, что он нас бросил, нет, развернулся и, в лобовой атаке, подбил один и второй «мессер». Один выбросился сразу, а у второго мотор остановился, и он его добил.

Майор повернулся ко мне и спросил:

– А что за странные манёвры ты делал, когда нас сопровождал? Вверх-вниз, вверх-вниз.

– «Маятник», позволяет снизить путевую скорость и держать высокую собственную. Плюс позволяет увеличить площадь обзора и атаковать противника сверху.

– Ладно, лейтенант! – подполковник положил мне руку на плечо. – Извини, что сгоряча обидел. Пойдём в штаб, сообщим твоим, что ты сел у нас. Пусть техника пришлют с «дутиком». Убирайте оба самолёта, освобождайте полосу.

В штабе долго выслушивал нотацию майора Душина, что вместо расчистки неба занялся сопровождением и не вернулся в Лагсберг. У нас никто не вернулся из вылета. И командир отводил на мне душу. В конце концов, командир бомбёров не выдержал, вырвал у меня трубку и спустил на Душина «всех собак». Заодно и на тех, кто не даёт постоянного прикрытия его бомбёрам, а направляет прикрытие с противоположного участка фронта.

– Твой лейтенант четыре «мессера» завалил, а ты его ругаешь!

– Как он теперь в полк вернётся! И машину на посадке поломал!

– А что, есть возможность нормально сесть, если снарядом вырвано четверть диска?

– А что вы его так защищаете, товарищ подполковник?

– Он спас и не бросил мой лучший экипаж, довёл до аэродрома. А твои ушли! И над целью мои были без прикрытия, только твой Титов.

– Дайте трубку Титову. Что ж ты так докладываешь, что ни хрена не понятно! Возможности доставить тебе техника и правую стойку у меня нет! Сейчас напрягу инженера полка, он свяжется с инженерной службой авиации флота. Может быть, там что-нибудь придумают. Так что сиди, жди!

Это полностью совпадало с моими желаниями. В свой полк мне лучше не возвращаться. Я ведь ничегошеньки о «себе» не знаю. Таллин уже отрезан немцами. Но вот беда, кроме комсомольского билета, у меня никаких документов нет. Я обратился к командиру полка, тот послал меня к особисту, особист послал меня ещё дальше. Замкнутый круг. До Кронштадта рукой подать, вот он, виден, а я до него доехать не могу: два КПП на железной дороге до Ораниенбаума, КПП на пристани и КПП в Кронштадте. Комсомольский билет не тянет.

Через неделю в полку появился полковник Романенко: его 13-й ИАП перелетел из Керстово в Кронштадт. Несколько И-16 сели в Красной Горке: после боя не хватило топлива. Я подбежал к нему и доложился: так и так, сижу с аварийной машиной. Требуется правая стойка и «дутик». Обещал помочь, но всё напрасно. Дни я проводил в тактическом классе, знакомясь с условными знаками, системой связи, условными сигналами и прочей белибердой. Бои за Таллин принимали трагический характер. Тут в Красной Горке оказался генерал Новиков. Причём с целью наградить меня «Знаменем». Ему-то я и выложил всё, что я думаю: что боевой лётчик сидит и жрёт паёк, причём талоны уже кончились. Лётная книжка и удостоверение под Таллином, немцы рвутся к Ленинграду, а я зря жру свой паёк. Реакция у Александра Александровича была мгновенная: сунув мне коробочку с орденом в руку, он схватил телефон. Меня перевели в 13-й ИАП, вместе с самолётом, и дали Романенко сутки на приведение моей машины в боевое состояние. Так я попал в 4-ю (13-ю отдельную) эскадрилью 13-го истребительного полка ВМФ. На следующее утро привезли стойку и колесо. Механики заменили стойку шасси, я получил предписание прибыть в Кронштадт, но по дороге я ввязался в драку с Ю-87, рвущимися к Кронштадту. Получил от стрелка-радиста какого-то «лапотника» больше шестидесяти пробоин, свалил его, пощипал ещё три «девятки» и плюхнулся на аэродром Толбухин практически с пустым БК. Никто ничего мне не записал, книжки не было: прилетел и прилетел. Спустя пять дней пришли мои документы из-под Таллина, и я увидел свою лётную книжку. Проклятье! Такой почерк мне не воссоздать! «Ишак» всё ещё ремонтировался. Потребовалась смена нескольких цилиндров. Прибыло и моё удостоверение личности. Пока я был на дежурстве по аэродрому, в землянку попала 50-килограммовая бомба. Лётная книжка исчезла. Выписали новую. С 12 сентября вылеты стали регулярными. Немцы рвались к Кронштадту, а у нас таяли истребители, способные защитить Кронштадт. Вспоминаю, что «штуки» или «лапотники» базировались на аэродроме под Лугой, в Тырково. Я поймал Романенко и сказал ему о том, что единственный аэродром, близкий к железнодорожной станции, находится там.

– У меня нет разведчиков. Дважды пытались сорвать налёты, штурмуя Красногвардейск, с нулевым результатом.

– Давайте попробуем, товарищ полковник. С утречка. И в условиях низкой облачности.

– Лейтенант! Ты чего не в своё дело лезешь?

– Надоело по-пустому, товарищ полковник. Я этот аэродром, как мамину бахчу, знаю! Рощица там посередине. Там «лапотники» и стоят.

– Ладно, хрен с тобой. Пойдут «илы», девять штук, и шестёрка «ишачков». Ты – ведущий. Смотри!!! – он погрозил мне кулаком.

Взлетели утром 16 сентября, за полчаса до рассвета. Собрались у Ораниенбаума, пробили облака и пошли к Череменецкому озеру. Пробиваем облака сверху. Внизу сплошной дождь, на четырехстах метрах вывалились из тучи. Ливневый дождь и два штаффеля на старте. На рулёжке еще не меньше полка. Наносим удар. Внизу каша из пламени и взрывов. На отходе нас пытаются «пощипать» «мессера» из Красноармейска. Потеряли Ил-2. Бомбёжек Кронштадта сегодня не было.

– Смотри-ка, нащупали!

– Надо бы их несколько раньше брать, до Рамбова, товарищ полковник.

– Сколько у вас самолётов в эскадрилье?

– Семь. И три в ремонте. Командир ранен, сейчас находится в 1-м ВМГе.

– Давай, лейтенант. Двигай эскадрилью в Копорье. Займись перехватом «юнкерсов». Исполняй обязанности. Внимательно отнесись к маскировке и связи.

– Товарищ полковник, у нас шесть самолётов из десяти имеют радиостанции на борту, но нет ни одного шлемофона. И вся электропроводка на самолётах не экранирована. Прикажите выдать шлемофоны и дайте команду инженеру полка заменить высоковольтную проводку финской «харрикейновской». Вон сколько этого хлама валяется.

– Слушай, лейтенант! Не доставай меня! Иди сам и скажи, что я приказал. Всё понял? Дождь кончится, и вылетайте. Горючее и техники будут завтра.

Копорье почти на линии фронта. Дальше немцам не пройти, так как нашу морскую пехоту здесь весь Балтфлот, форты Серая Лошадь и Красная Горка поддерживают. Но если засекут, то мало не покажется. Зениток у нас только три. Взлетно-посадочная полоса – просека в лесу. Сверху по верхушкам деревьев натянута маскировочная сеть при помощи лебёдок. В трёх километрах юго-западнее – линия фронта. На нескольких соснах набили трапики, протянули туда телефонные кабеля, подняли стереотрубы. Основное наблюдение в южном – юго-восточном секторах. Краснофлотцы-наблюдатели должны были заметить взлетающих «лапотников», а мы – взлететь и уничтожить «юнкерсов» во время набора высоты и до подхода истребителей прикрытия из Гатчины. Весь день приходится сидеть в кабине. Сигнал к взлёту – зелёная ракета вдоль полосы. Набор высоты производить в стороне от аэродрома. Спасибо Жене, нашей кормилице: разносит воду, молоко, бутерброды, забирает промокший брезент, если накрапывает, и приносит новый, просушенный у печки на камбузе. Третьи сутки барабанит дождь, у нас затишье, но наблюдение мы не снимаем, боевое дежурство тоже. С наступлением темноты лётчики передают машины техникам, а сами идут в небольшой деревянный домик егеря: одна общая комната – кают-компания, и пять маленьких спален на две койки. Подъём – задолго до рассвета, завтрак, надеваем регланы, просохшие за ночь, и за полчаса до рассвета мы уже в кабинах. Я втиснулся в кабину, Анатолий, мой техник, помог пристегнуться, спрыгнул с крыла, выдернул колодки из-под колес, и полез под крыло. Там не капает и можно вздремнуть. Штаб эскадрильи в одной из комнат домика, там стоит командная радиостанция, полевые телефоны, связывающие нас со штабом полка в Кронштадте и с соседней дивизией морской пехоты. Сегодня 27 сентября, в той истории, которую я покинул, линкор «Марат» должен получить тысячекилограммовую бомбу в первую башню, правда, есть уже отклонение. Насколько я помню, перед этим, за неделю, в него попали две пятисотки. Сейчас этого не произошло. День проходит тихо. Налётов на Кронштадт сегодня опять нет. Видимо, мы хорошо ударили по Тырково. Около часа дня подошёл Макеев и передал мне телефонограмму. Нам дали отбой, эскадрилье приготовиться к перелёту за Волхов для переучивания и получения новой техники. Вылезаю из кабины, иду в штаб. Созвонившись с полком, уточняю задачу и маршрут полёта. Собрал ребят в кают-компании, поставил задачу. Женя плачет, не хочет оставаться, но БАО нам не принадлежит, у них другое командование. Подвешиваем дополнительные топливные баки. Лично проверил удаление контрольных пробок на воздухоподводах. «Все по местам! К запуску!» Опять начался мелкий дождь. Взлетаем. Прошли на бреющем десять километров, начали набор высоты. Поджались к нижней кромке, дал команду разойтись и пробивать облачность. На 3500 метрах вышли из облачности. Я сделал круг, все в сборе. Идём с превышением 200–300 метров над облачностью, чтобы, если что, нырнуть в неё. Самолётов противника не видно и не слышно. Мы не стали облетать занятые противником районы, прошли над ними и сели у Царицына озера северо-восточнее Тихвина.

Учебный полк КБФ, переместившийся из-под Ленинграда, ещё только обустраивался. Нам предстояло пополнить личный состав, освоить новые самолёты. Прибыло девять лётчиков. Трое имеют опыт боёв, остальные переведены с Тихоокеанского флота и трое – только что окончили училище в Ейске. Новых И-16 в полку нет. У меня после ремонта двигатель работает неустойчиво, временами пропускает, «чихает». Драться на такой машине трудно. Пошёл выбирать, что есть. Новых самолётов только двенадцать, все ЛаГГ-3. Восстановленных – штук сорок. Есть Яки, есть МиГи, есть ЛаГГи. Собрал «совет в Филях».

– Товарищи, нам предстоит переучивание. Я бы предпочёл летать на «ишачке» 24-й или 27-й серии. Но ни двигателей, ни новых самолётов этой марки нет. – Я рассказал, что есть.

– Я в «як» больше не сяду! Горит как спичка! – сказал Кириллов, молодой парень со следами ожогов на щеках.

– А ЛаГГ – это лакированный авиационный гарантированный гроб. Ни манёвренности, ни динамики, – добавил ещё кто-то.

– Только не МиГ! Мало того, что «утюг», так ещё и вооружение никакое! Бьёшь-бьёшь, а никакого толку.

Мнения разделились, требовалось принимать решение.

– Будем переходить на ЛаГГи. Объясняю почему: на носу зима, в основном будем заниматься штурмовкой и бомбардировщиками. Лишние потери нам совершенно ни к чему. Двенадцать машин новых, с завода и довоенной сборки, четыре ещё выберем с новыми двигателями. Вооружение у него самое мощное из всех предложенных. И боезапас большой. Есть подвеска РС.