Текст книги "Один"

26. Шпион

Он ушёл от жены – и куда-то сразу все девались: любовницы, друзья.

Примерно такое же чувство – ощущение, будто ты в вакууме – ему уже пришлось испытать много лет назад, когда его исключили из комсомола. Пустота. Все отвернулись. А дело было так: свой первый в жизни трудовой отпуск Лёша решил провести в Португалии – стране совершено, по тем временам, экзотической, но уже немножко известной ему по Жюлю Верну (а точнее, по ошибочно выученному географом Паганелем португальскому языку). Для этого надо было купить турпутёвку в бюро молодёжного туризма «Спутник». Но в те давние времена для выезда за кордон непременно требовалась характеристика-рекомендация – партийная или, по молодости лет, комсомольская. «Спутник» без этого путёвки не продавал. Только вот там, куда пришёл работать Лёшаполе университета, не было комсомольской организации: трудились в этом коллективе сплошь солидные дяди и тёти. И его «прикрепили» к соседям. Тамошний комсомольский вожак исправно брал с Одина взносы – и более никак его персоной не интересовался. Но стоило Лёше не попросить у него эту бумагу, как местный лидер коммунистической молодёжи сделал «ответственное» выражение лица и, в секунду перейдя на вы, заявил: как же так, я же вас совсем не знаю! Впрочем, в «день икс», когда надо было кровь из носу сдавать документы в «Спутник», вдруг «сжалился», сказав по телефону: а, ладно – подписывай характеристику эту за меня. И Один, дурак, подписал. И сдал.

Что тут началось! От подписи молодёжный вожак, в результате, отказался. Лёшика обвинили в подделке документов, вызвали «на ковёр» – на бюро райкома комсомола. Слово взял член (бюро) – мичман в кипельно крахмальном кителе. «Товарищи, – задыхался он от негодования, – а вдруг этот человек хотел стать португальским шпионом?» Решение бюро райкома было «суровым, но справедливым»: исключить из рядов ВЛКСМ. После серии похожих пафосных траги-фарсов (с непременным опять же приглашением героя «на ковёр») исключение утвердили горком ВЛКСМ, ЦК комсомола их южной советской республики. И только когда московские друзья Лёши достучались «до самого» ЦК ВЛКСМ, решение было отменено. Большие комсомольские боссы, как ни странно, не прониклись пафосом «младших товарищей». Но на это ушёл год. И весь этот год он чувствовал почти американским империалистом у позорного столба.

27. Кровь

Вот и сейчас он опять ощутил, что всецело соответствует своей фамилии. Его сторонились. Возможно, оттого, что он не оправдал ожиданий – ведь внешнее их семейство выглядело таким благополучным, просто образцовой советской семьёй – ни тебе скандалов, ни заявлений в местком. Разрушив – вдруг – эту идеальную ячейку общества, он предстал перед всеми каким-то даже предателем: нельзя же так разочаровывать социум! То португальский шпион, то беглый муж.

Надо было что-то менять. Но что? Вновь ехать в приморский город, откуда он был родом и где его как раз таки и исключали из комсомола, было странно и бессмысленно – там ведь даже работы нет. Да и унизительно: явился, не запылился. С чем в столицу уезжал, с тем и прибыл восвояси.

Если что-то доброе и нежное сохранилось в его воспоминаниях о родном городе, так это было связано с именем Лили. Это была его первая любовь. И самая, наверное, сногсшибательная. При виде Лили у него темнело в глазах и не хватало воздуха. Он боялся вернуться в это состояние, встретив её через много лет.

Лиля была его ровесницей. Но главное – красавицей, напоминавшей голливудскую Джейн Фонда, девушку с ветром свободы и своенравия в развевавшихся на ветру волосах. А ещё медсестрой и, увы, чужой женою. Он помнил, что почти испытал оргазм, когда она брала у него из вены кровь: будто, не имея возможности поделиться одним сокровенным, он поделился другим. Это он потом сам, размышляя, так смеялся над собой. Но, согласитесь, нечто жертвенное в этом можно было усмотреть: отдал кровь любимой (отнесшей, кстати, тут же пробирку в лабораторию). Но что для него, 20-летнего романтического оболтуса, было абсолютно непреодолимым, так это то, что Лиля была не просто чужой женой, но ещё и женой близкого родственника. Нельзя!

Только вот скрывать свой восторг, своё упоение одним уже её обликом Лёшка не умел. Он был весь на виду. Родня наблюдала за происходящим с пониманием и с жалостью: мальчик впервые влюбился, что тут скажешь. Почти после каждой встречи с Лилей, а встречи эти очень часто происходили в общесемейной обстановке, Один сбегал на приморский бульвар – проветриться, согнать краску со щек – благо, бульвар был в пяти минутах ходьбы от того самого бабушкиного дома, где в детстве с потолка на него скалились чудища. Он облокачивался о парапет, и брызги волн чуть остужали лицо.

Возвращаться ко всему этому не хотелось. А вдруг Лиля по-прежнему живёт в родном городе?

28. Сны

Иногда, с невнятной периодичностью, под утро, он летал во сне. Но не так, как летают подростки: паря над землёй или затяжными, зависающими прыжками. А в толпе. Стоял и летал одновременно. Дело всегда происходило в его любимом московском клубе. Он ходил сюда время от времени – отдышаться от одиночества, полюбоваться хорошими молодыми лицами. А в этом клубе, в отличие от множества других московских тусовочных мест, собирались действительно люди особенные – независимо от возраста. Что молодых, что стариков здесь отличало одно, непопулярное в новейшие времена качество – интеллигентность.

Во сне в его клубе было шумно и многолюдно – то ли концерт, то ли праздник. Один стоял в гуще гудевшей толпы и осторожно, но как-то слишком осязаемо для сна обнимал Её. А Она не просто не отстранялась, Она принимала это объятие – хрупкостью лопаток под Его ладонями и запахом волос, нежно и нервно щекотавших щеку.

Смешно, но кто была Она, в этом повторявшемся сне, он не знал. Может, и догадывался, но точно не знал. Только запах волос, только крылышки лопаток. Да и знать в эти секунды больше ничего не требовалось. Щекой и ладонями он понимал: это Она, и именно Ей предназначены те слова, которые накапливались в нём всю жизнь и, как это много раз казалось, вот-вот сейчас разорвут его изнутри – разорвут безнадёжностью быть услышанными.

Но это была Она, и Она слышала то, что сейчас он Ей сейчас говорил. Не отстранялась и не отвечала той фразой, которую он тихо ненавидел – за одинаковость в разных, по-разному прекрасных устах, отвечавших этой невыразимой банальностью: «Давай останемся друзьями». Нет, несмотря на весёлый гвалт в зале, несмотря на музыку, что звучала совсем рядом, чуть ли не внутри него, Она его слышала и воспринимала. Его дыхание, ладони, щеку. Его слова.

Что это были за слова? Да самые обыкновенные.

Он говорил: возьми мою жизнь, потому что она не нужна мне без Тебя.

Он говорил: я сейчас обнимаю Тебя – и наполняюсь тем смыслом, тем содержанием, которые искал и не находил долгие годы моего запутанного неудачами плутания по миру.

Он говорил: Твоя любовь сделает меня лучше, мудрее, красивее, добрее, моложе, сильнее, талантливее, чувственнее, – и с Тобой я стану тем, кто способен изменить мир. Мир в себе и мир вовне.

А Она просто молчала. Но это не было Молчание «Нет» или Молчание «Давай останемся друзьями». Это было Молчание «Да».

И каждый раз, просыпаясь, он говорил себе:

– Да, это был сон, вымысел, литература. Ну и что? Если ты его опять и опять видишь, значит, ты ещё не умер, и надежда есть. Ото сна можно проснуться. От надежды – не смей. Уноси в будничную явь эту память своих ладоней о Её лопатках, память своей щеки о Её волосах. И возвращайся – вновь и вновь – в свои сны.

Очень редко, но бывает: сны сбываются.

Так он уговаривал себя.

29. Ихтиандр

Наверное, с тех времен Алексей и начал вести виртуальный дневник, умело пряча и, одновременно, выплёскивая в нём, как и многие жители реала, своё одиночество. Он долго думал над первой дневниковой записью, но так ничего и не придумал. Понял, что способен только на банальность из банальностей: я очень хочу тебя видеть! Тебя, которую ищу, жду всю свою бестолковую жизнь. Хочу видеть тебя каждую секунду. Хочу наконец эту первую нашу встречу. Возможно, она случится так: я сижу в своём любимом московском клубе, народу полно, мест мало, сейчас начнётся концерт, и ты подсаживаешься за мой столик – «Можно?». Я поднимаю глаза и вижу: это ты. Девочка из мальчишеских снов маленького Ихтиандра, ощущающего себя до удушья чужим в этом чёрством, как горбушка из холодильника, мире. И почти непрерывно, день ото дня, выискивающего в толпе девчоночьих лиц то самое лицо. Подсмотренное им когда-то лицо Гуттиэре. Ты спрашиваешь: «Можно?» Да нужно! Не-об-хо-ди-мо.

В том альбоме, бережно хранимом мамой – а такие альбомы хранят только мамы, было множество его групповых детских фотографий: вот ему 5—6, вот уже лет 12, а это уже школьный выпускной. И – да! – на каждом таком фото все дети, как дети: смотрят в камеру. Только он – всегда! – в сторону.

«Я каждый день высматриваю тебя. Где ты ходишь?» – примерно такие слова вновь и вновь, с упорством маньяка вколачивал Алексей Олегович в чёрную дыру интернета, вернувшись в очередной раз от мамы в своё холостяцкое жильё. Мама имела привычку, свойственную, как видно, всем старым людям: пересматривать выцветшие фото, постоянно втягивая и сына в это разрывавшее душу занятие. Не желая огорчать её, он послушно кивал материнским воспоминаниям по поводу очередной «очаровательной» детской фотки сыночка. А потом возвращался домой – и изливал незримому виртуальному собеседнику очередную порцию горечи о несостоявшемся.

Он всегда чувствовал себя Ихтиандром, человеком-амфибией, не приспособленным жить в окружающих реалиях. Тем самым Ихтиандром из увиденного ещё в детстве фильма по беляевскому роману. Ихтиандр вырос, но ничего не изменилось. Гуттиэре так и не нашлась. Он мучительно приспосабливался к жизни без неё. К привычной и, казалось, совсем не тяготившей всех вокруг бессердечности мира. Ничего не получалось! Уже поседев, он оставался тем же растерянным среди чужих юношей, у которого постоянно не хватало дыхания – чтобы выживать. В каждой новой девушке, которая просто доброжелательно, с улыбкой обращалась к нему, он немедленно и отчаянно выискивал черты любимого образа. И чуть ли не насильно пытался вручить ей своё обнажённое сердце. На, возьми! Посмотри, какое оно яркое и живое! Это – тебе.

Не брали. Говорили: ты ошибся, я – не Она.

Но эти самые «лже-Гуттиэре», которых он регулярно встречал на своём пути, – разве были они в чём-нибудь виноваты? Каждая из них искренне не понимала: что это он? о чём это он? зачем это ей? Иным девушкам было даже жаль этого странного парня с сердцем голышом. Но от этой непривычной обнажённости чувств хотелось отстраниться, отойти в сторонку. Она пугала. Так не принято: сердце полагается облачать в цивильные одежды – в самоуверенность, в иронию, иногда в нахальство. Это нормально! Для чего-то ведь они придуманы. А у него всё не как у людей. Да ну его!

Он приходил в свой клуб и выбирал столик на две персоны в углу. Ждал. Вот сейчас войдёшь ты. Спросишь: «У вас свободно?» Отвечу: «Конечно». С отчаянием вновь обретшего надежду утопленника немотивированно представлюсь:

– Я – Ихтиандр!

– А я – Гуттиэре, – тихо скажешь ты, закольцевав судьбу.

Нет, конечно, он опять промолчит. Да и она тоже. Торопливо выпив свой эспрессо, Гуттиэре в лёгкой сатиновой курточке выскользнет из сюжета.

Через несколько дней всё повторится. Он вновь придет в свой ковчег одиночества. На столике будет табличка «Зарезервировано», но его-то уж точно не сгонят – свой. Зал будет понемногу заполняться, и она, как всегда, подойдёт к его столику и спросит: можно? Он кивнет, не поднимая (из страха перед дежавю) головы. Но пройдёт ещё несколько секунд – и их лица встретятся. Почти вплотную. Почти слившись. Нет, не губами к губам и даже не щекой к щеке. А только глазами. И он мысленно произнесёт: ну вот ты и пришла.

И подумает: может, наконец, теперь?! Сейчас я с тобой заговорю – о чем-то очень важном или совсем неважном. И ты мне ответишь. И будешь отвечать, отвечать, отвечать, при каждом ответе поворачивая ко мне своё невыразимо прекрасное лицо – да, то самое лицо Гуттиэре! Ты улыбнёшься мне этим чудом из глаз и рта. Твои глаза напомнят мне два солнышка – такие, какими их рисуют дети: с лучиками во все стороны света. А губы будут жить в ритме рэгги.

Всё это произойдёт исключительно в его голове. Он опять ничего не скажет. Не хватит воздуха. Или воды? Или любви? Он же – Ихтиандр.

Да и она не придёт.

30. Шизофрения

Мир поделили между собой шизофреники и параноики. Условно здоровые живут разве что где-нибудь в устье Амазонки или на островах Зелёного Мыса.

Шизофреники существуют в своём, выдуманном ими мире. Временами, правда, они той или иной частью тела/души ненароком прорывают тщательно сотканный занавес своих фантазий. И больно ранят себя – телесно/душевно. Реальность-то угловата. За эту травмоопасность и не любят её шизофреники. Но, не любя, всё же регулярно в неё проваливаются, с вполне шизофреническим упрямством желая изменить внешний мир – в соответствии со своими, увы, надуманными представлениями о Добре и Зле. А он никак не поддаётся, не хочет меняться! И шизофреники возвращаются с этой войны миров, внутреннего и внешнего, ни с чем. Возвращаются «к себе домой» – в эмпиреи прекрасных фантазий и придуманных любовей. Рано или поздно они погибнут на одном из ими же инициированных фронтов.

Вторая половина человечества… ну, может, и не половина, неважно, но их тоже тьмы, и тьмы, и тьмы – это параноики. Они как раз живут в реальности. Но панически её боятся, населяя живой мир не то чтобы совсем надуманными, но сильно гипертрофированными страхами и страшилками. Упиваясь ими! Это такой «личный голливуд» с его мастерски «снятыми» ужастиками. Мании преследования, всемирные заговоры, коварство и козни внутренних и внешних врагов – всё это любимые карты в азартнейшем каждодневном пасьянсе параноика.

Шизофреник и параноик никогда до конца не поймут друг друга. А потому пары такого рода обречены быть несчастливыми.

31. Виртуал

Если бы он был кроссвордистом, то, наверное, придумал бы такой вопрос: «Кожзаменитель со вкусом, идентичным натуральному, похожий на генерального прокурора». Правда, вот беда, ответов на него могло быть несколько, и все – явно «не в жанре» кроссворда.

Например, искусство. Оно существует с незапамятных времен, успешно подменяя собой несовершенную в наших глазах реальность. Или спорт. Тоже ведь древен и столь же эффективен в очистке организма от избытка эмоций – как позитивных (мы – лучшие!), так и негативных (эх, мазила!). Все наши обыденные страсти, все недовольства окружающей нас действительностью успешно канализуются в зрительский или болельщицкий «гудок». Но самым верным ответом (сколько там клеточек отведём под него в нашем кроссворде?) будет слово, вбирающее в себя смыслы двух первых: имитация. Имитация реальности.

Во все времена имитация была спасательным кругом для вечно жаждущего совершенства человека – существа слабого, неспособного принять мир таким, каков он есть, нуждающегося в «возвышающем обмане». И в хотя бы временном «побеге из курятника» обыденности, в которой начальник – кретин и хам, жена растолстела и давно уже не гений чистой красоты, а в политику лучше не лезть – «не моего ума дело». Вот он и сбегал, сбегает и будет сбегать – в виртуал.

Вирт как понятие возник совсем недавно и ассоциируется у нас с интернетом. Ну, или с электронными «играми разума», в которые втянуты сегодня даже неразумные младенцы. Или с какими-нибудь онлайн-казино. А на самом деле, виртуал с его придуманными, но такими для нас спасительными страстями существовал задолго до изобретения компьютера и всемирной сети. Искусство, спорт и все остальные имитации реальности во все века были спасительным виртуалом при человеке и для человека. XXI век лишь вывел нашу болезненную приверженность к самообману на новый технический виток. И мы с чувством глубокого удовлетворения вовсе перестали отделять вирт от реальности.

Жизнь – она ведь такая некомфортная штука! Чтобы понять, что в ней на самом деле происходит, нужны неимоверные мыслительные усилия. Зачем? Есть готовый к употреблению продукт. Нам покажут видеоролик, в котором голый мужик, чем-то неуловимо напоминающий популярного медийного персонажа, отчётливо отображает несовершенство своего морального облика, и мы возрадуемся втуне и возмутимся публично («Вот ведь гад – что себе позволяет: мне о таком только мечтать», – вздохнём мы, отвернувшись в ночи от соседки по супружескому ложу).

Или изобразят нам пышное спортивное шоу за какие-то с трудом нами представляемые миллиарды рублей (из моего, говорите кармана? да у меня сроду в кармане таких денег не водилось), и мы восхитимся его размахом и величием, «на минуточку» забыв о том, что уже давно не можем купить ребенку новые лыжи вместо тех, из которых он вырос.

Виртуал всегда с нами, в каждом доме: в фоновом режиме включён телевизор. И уж он-то продуцирует вожделенную виртуальную реальность без пауз на завтрак, обед и ужин. Этот «БАД» мы заглатываем просто с наслаждением. «Теледруг» поведает нам – по секрету всему свету, что, на самом деле, мы думаем: о родине, власти, политике. Вы говорите, некоторые думают, что они думают иначе? Даже и не думайте об этом! Лучший друг всех детей и взрослых выдаст «на-гора» информацию – может, и не ту, что есть в реальности, зато ту, которую нам непременно надо усвоить. За нас это уже решили. Потом покажет кино, хорошее или плохое – и мы опять охотно забудемся в придуманных кем-то мыслях и чувствах. Или предложит какой-нибудь футбол-хоккей, иные страсти-мордасти. Словом, телевизор даст выход нашей как бы любви и нашей как бы ненависти. Не беда, что они – не настоящие. Эти эрзац-любовь и эрзац-ненависть в нас уже виртуально встроены. Мы спустили пар. Мы счастливы.

Или цивилизация, пройдя пик личностного развития (где-то им оказался Леонардо, где-то – Пушкин), стремится к новому, виртуально размытому образу человека, отдаленно «похожего на генерального прокурора»?

Словом, на какое-то время Один выпал в виртуальное пространство.

Он снял задёшево однокомнатную квартирку в старом доме на Яузе. Благо, коллега уехал по контракту за границу, деньги там ему положили приличные, так что запросил он у Лёши немного.

В окно третьего этажа, выходившее к воде, он частенько разглядывал грязноватую, но чем-то родственную реку, которая, как и он, вполне обходилась сама с собой, хоть и впадала в другую реку, да и выглядела при этом обманчиво маловодной и заброшенной. Время от времени садился за компьютер – поработать. Он давно перешел на «удалёнку»: креативил для своей компании новые проекты, переписывался с партнёрами, о чем-то договаривался, торговался, пересылая в офис по электронке уже готовый «продукт»: нате вам – развивайте, несите в массы. Посещать само место работы приходилось, к счастью, нечасто: даже жалованье можно было получать в банкомате рядом с домом.

Отнимала работа немного времени. Бывали месяцы, когда вообще ничто не шло на ум – и тогда он слал давнему приятелю-начальнику коротенькое: сорри, творческий застой. Это воспринималось, судя по всему, как явление природы: ну, не будет на сей раз «дождя».

Чаще всего Один просто тупо торчал в интернете – в своём дневнике, на новостных сайтах – по старой привычке быть в курсе. Да ещё на сайтах знакомств.

На то, чтобы понять бессмысленность виртуала, потребовалось время. Виртуалом тогда «болела» почти вся бывшая «кухонная» интеллигенция: кухни перестали быть местом взаимных откровений и душеизлияний, им на смену пришел интернет. Интеллигенция дружно рванула в соцсети – делиться мыслями и чувствами. А иначе – как? Душа без излияний тухнет, закисает. Болото, батенька! Так что, давай-ка зафрендимся!

Одни запали на воспоминания. Разыскали в сетях друзей детства. Но с ними, как оказалось, и говорить-то особо не о чем: с годами изменились оба собеседника. Пришлось «расфрендиться», расстаться и с этой иллюзией близости.

Впрочем, известное дело: из всех иллюзий больнее всего прощаться с иллюзиями о себе. С тем, что ты ещё ого-го! А то, что выглядишь сейчас не очень, так это пройдёт – стоит тебе только встретиться с нею. Мудрый, но не насытившийся жизнью Фауст не зря просил у пройдохи Мефистофеля именно молодости – это то, что мы теряем безвозвратно.

Виртуальные службы знакомств стали временным прибежищем новых фаустов. Нет, там мелькали и резво-глуповатые юные шалопаи, формулирующие свои притязания не круче, чем: «Привет! Как дела?». Им было далеко до стареющих сетевых ловеласов. Те ведь умели «слова складывать», и на этом этапе «отношений» им не было равных. 50-летнему виртуальному фаусту было неинтересно со сверстницами. Они для него были «тётеньки». С иссохшими под слоями помады губами. С заштукатуренными щеками. Можно его за это, конечно, заклеймить: мол, «бес в ребро». Ну да, бес – Мефисто. Но выдай каждому такому фаусту индивидуального беса – ох, продал бы душу, продал. Ведь за молодость! За право ощущать: я всё могу! В виртуале же это право так легко себе делегировать, окунувшись в вожделенный мир иллюзий.

Шансы некоего фауста уболтать условную гретхэн обычно весьма велики – на первом этапе. Он способен блеснуть цитатой, а то и собственным нестандартным суждением. Но эти же шансы стремительно скукоживаются, как только наш фауст решится предложить реальную встречу. Ему, скорее всего, откажут. А вот «какделашний» мальчик получит, возможно, не только свидание, но и всё, из него «вытекающее». Возрастной гадикап!

В самом начале своей виртуальной «жизни», ещё только-только поселившись в яузской «одиночке», Один приставал с предложением встретиться чуть ли не к каждой виртуально приглянувшейся ему девушке. Их наверняка забавили его сумбурные монологи о том, каких искренних, всепоглощающих, беззаветно доверительных отношений он ищет. Порой даже удавалось встреч добиться – всё-таки язык у него был подвешен неплох. Встречи эти позволили усвоить очевидную мысль: образ (виртуальный) и подобие (реальность) суть не одно и то же: на свидание приходила совсем не та, кого она представлял по виртуальным беседам.

Но важнее было другое: повстречавшись – то за чашкой ли кофе, то за кружкой ли пива – с десятком виртуальных «подружек», он наконец уразумел: очаровательные создания до 30 лет видят в нём всего лишь немолодого мужика с не бог весть какой зарплатой, живущего на съемной квартире. А потому продолжения в виде постельных и прочих нежных отношений не жди. Так, поболтали – и разбежались.

Он даже придумал свою классификацию сетевых искательниц приключений, изложив её в дневнике.