Текст книги "Один"

32. Триада

Женщины в виртуальной сети знакомств, писал персонаж с ником ОАО, делятся на три категории: дуры, стервы и суки. Дур много. Они могут быть вполне адекватны в бытовом смысле: за презервативами не ходят в колбасный отдел супермаркета. Но в некотором роде – дуры дурами.

Почти все дуры вызывающе малограмотны. Их ошибки в простейших словах и речевых конструкциях настолько удручают, что любые прелести их ангельских обликов на этом фоне меркнут, жухнут, тухнут. Когда же красотка с фото-поволокой во взоре пишет в анкетной графе «Книга, которую вы сейчас читаете»: «Мастер и МаргОрита», ты понимаешь: врёт.

Дуры, конечно, продолжал Один, очень хотят выглядеть в глазах окружающих умными (умные почему-то к этому настолько усердно не стремятся). И не оттого, что догадываются о своей дурости. Наоборот, они убеждены в собственной обывательской, житейской мудрости. Попросишь такую, на чьем анкетном фото запечатлена не очень четкая фигурка среди березок в отдаленьи, прислать снимок с более крупным… да пусть даже только лицом, а она в ответ: «Ах, вам не важна моя бессмертная душа, вы меня воспринимаете исключительно как кусок мяса!» Не дура ли? Не кусок ли мяса и на самом деле? Объяснять, что душа и тело суть единство, а выражение лица как раз и демонстрирует окружающим нечто более значимое о душе, и ведь именно это тебя интересует, а вовсе не «гастрономические» параметры ее наиболее выдающихся частей тела, – бесполезно. Дура же.

Подкатегория дур – дурочки. Выражения своих лиц они, как правило, предъявляют крупно и во многих ракурсах. Но лучше бы они этого не делали! Поскольку на нас либо смотрит остановившаяся в своем развитии на уровне раннего младенчества барби, либо сие «умственное» личико выражает исключительно брезгливую тоску, отвращение ко всему сущему. И ведь считают себя красотками! Кто спорит, с теми самыми «филейными» частями тела у них и впрямь обычно всё ОК. Но, если честно, к этому «гастроному» как-то даже присматриваться не хочется. Хотя «умом бесстрастным» понимаешь: каждая дура найдет своего дурака. Так и пусть!

О стервах ОАО высказывался даже с уважением: мол, уважаю за честность. Те обычно прямо так и пишут: ищу постоянного любовника с достойным месячным содержанием. Некоторые даже конкретные суммы обозначают. На другой анкетный вопрос «Что вас больше всего возбуждает?» отвечают: «Шелест купюр». Но не врут же! Хочешь – имей с ними дело, не хочешь – не имей. Ведь кого-то наверняка привлекают их пошлости, типа «Женщина – бриллиант, и дело мужчины – предоставить ей достойную оправу».

Иные стервы, однако, свою воинствующую меркантильность элегантно вуалируют: «Ищу мужчину, который заботился бы обо мне». Наше вам ах! Поговоришь с такой лапочкой, и выясняется, что, конечно же, она имеет в виду «теплые, близкие отношения и, может, даже любовь… но исключительно на коммерческой основе». Лихо сформулировано, не правда ли?! И что толку в ответ говорить про то, что мужское желание взять на себя ответственность (в том числе и материальную) за женщину вырастает из любви, из стремления порадовать, украсить, воплотить в чем-то вполне ощутимом свое восхищение, нежность, благодарность? Но не в обратном же порядке, не на условиях договора: ты – мне, я – тебе! Даже не пытайтесь: пустое.

Стерва считает, что она, по умолчанию, стоит дорого. Не подозревая, что ценность личности, вообще-то, не измеряется наличностью. Но то личности.

Примыкают к этой обширной, самой плодовитой в сети категории многочисленные проститутки, которые лихо флудят практически на всех сайтах знакомств. Они, собственно, не совсем стервы. Потому что не особо стремятся заполучить в свои цепкие пальчики богатеньких буратин всерьез и надолго (хотя у кого-то долгоиграющие планы, возможно, и есть, но афишировать их в этой среде не принято – «мамка» оштрафует). Просто работа у них такая – повседневная, унылая, постылая. Какие бы «страсти» при этом натужно ни изображались. Плавали – знаем: скучно с ними. Встречаются среди проституток и как бы «светские львицы», и жалкие, обиженные судьбой провинциальные девчонки. Объединяет же всех одно: общение с ними (подчеркиваю, любое) может, конечно, принести облегчение – физиологическое. Но слишком уж удручает. И практически не радует.

Впрочем, забегая вперёд, отметим, что с проститутками у Алексея Олеговича всё было не так однозначно.

Суки, заключал Один – самая опасная категория. Бойтесь сук! Старательно их избегайте. Хотя… все равно от них не увернётесь. Хитрые они. У них в руках оружие, против которого бессилен любой нормальный мужчина, – обаяние. Сука – всегда игрок. Причем цель игры вы не узнаете до последнего «гейма». У неё в анкете будут прекрасные (хотя нередко сдутые из чьей-то еще анкеты) слова про любовь, доверие, искренность, и проч., и проч., и проч. В переписке она вам непременно расскажет о трудностях своей жизни (реальных? придуманных?), о разочарованиях и надеждах, о жажде взаимопонимания. То есть беспардонно залезет на территорию вашей души. Принудив таким образом к ответным откровениям. Спровоцировав их.

Потом разговор плавно свернет на то, что… «а почему бы и нет?», «да, между нами все возможно… главное – понять друг друга, понравиться друг другу при встрече – и чем черт не шутит…». Большинство сук, на самом деле, вовсе не мечтает убежать с вновь обретенным воздыхателем с этого противного сайта знакомств. Они тут живут. С сукой вы непременно в конце концов встретитесь в реале. Может, в кофейне, а может, и в неслабом ресторане – зависит от калибра суки и, конечно, вашей личной вовлеченности в «процесс знакомства» – проще говоря, доверчивости. В ходе увлекательнейшего разговора «глаза в глаза» о вас узнают всё или почти всё. Вам будут улыбаться, сочувствовать и, что уж скрывать, попросту строить глазки. И вы – куда же вы денетесь? – на это купитесь (иначе какой вы мужик!), не догадываясь, что ваша визави просто… развлекается. Энергетически вампирит.

Это своего рода спорт – каждый раз с новым «другом». Жизнь-то у девушки серая, скучная. А тут разнообразие! Чужие эмоции, чужие истории, чужое, более чем пристальное внимание. Эмоциональная подпитка! Наутро, всё ещё находясь во вчерашней эйфории, вы ей позвоните или напишете. И из каждого вашего слова, каждого знака препинания будет струиться надежда: дальше… дальше… дальше! Но получите спокойный, остужающий ответ: «Милый, спасибо за чудесный вечер! Ты очень интересный человек. Но никакого продолжения быть не может». И даже не пытайтесь выяснить причины! С вами наигрались. Game over.

33. Гертруда

А возможно, всё дело было в том, что влекло его к исключительно молодым и красивым. К ровесницам же – никак. Лёша объяснял это «от противного»: дело не в том, что меня привлекают только юные существа, а в том, что женщины, которые мне нравятся, оказываются – стоит мне сосредоточиться на их возрасте – молодыми. Да будь ей хоть 40, хоть 50, но при этом она нежна, трогательна, чувственна, безыскусна, – влюблюсь. Только нет таких.

Иначе воспринимали его сами дамы постбальзаковского возраста, чьи телесная пышность и унылые выражения лиц выдавали застарелую тяжесть жизненных обстоятельств и жгучее желание заполучить «хоть какого мужика».

Про себя он называл их Гертрудами («Не пей вина, Гертруда!»), и как раз они чисто физиологически, даже при наличии определенной интеллектуальной тонкости, чувственности, его совсем не привлекали. Впрочем, однажды, когда уж очень припёрло – без женщины стало в какой-то момент просто невыносимо, он пригласил одну такую Гертруду к себе домой. В анкете она вообще-то обозначала свой возраст 43 годами, во что он не особо верил, а фотография была невнятной. Он открыл дверь – перед ним стояла, широко улыбаясь, кошмарно толстая, пожилая тётка. Ему захотелось заплакать – но он вежливо-гостеприимно улыбнулся и пригласил даму попить чайку. Они длительное время пили чай – чашку за чашкой, говорили о её и о его работе, о дочери дамы, недавно родившей ей внука, о самом уси-пуси младенце, потом, без всякого перехода, об одиночестве в большом городе. На этих словах Гертруда деликатно намекнула, что ей вообще-то ночевать надо бы дома – дочку она не предупредила. Словом, поторопись-ка, дядька!

Он собрал волю в кулак. С закрытыми глазами, в фантазиях представляя какое-то полузнакомое, совсем другое миловидное лицо из Интернета, он целовал ссохшиеся от многих слоёв помады гертрудины губы, обнажая по ходу сего процесса пододежные залежи её рыхлого тела и привычно наклоняясь к низу отвислого живота. К счастью, там, внизу, всё было вполне «пристойно» – то есть хоть как-то возбуждало, и он старался смотреть в основном, пока это было возможно, в гертрудино межножье.

На удивление, у него всё получилось, и, как ему показалось, даже совсем неплохо. Отдышавшись, дама направилась в ванную, спросив у него про полотенце. «Можешь воспользоваться моим – оно свежее», – сказал он, получив в ответ слова, которым в общем-то мысленно даже поаплодировал: «Ну уж, если я тобой воспользовалась, то почему бы не воспользоваться твоим полотенцем?» Потом, однако, два дня его тошнило. Повторять такие эксперименты он было зарёкся. Но… виртуальный азарт оказался сильнее.

34. Дура

Никакой, впрочем, пусть даже самый волшебный секс не окупает общения с дурой: до и после. Мысль вроде очевидная. Но пока не разобьёшь об эту очевидность свой – единственный и неповторимый – лоб. А так почему-то уверен: да всё это – фигня, лишь бы в постели было хорошо.

И смотришь, бывает, на неё, на эту прелестную дурочку (и ведь видно-то сразу, что не только прелестна, но ещё и дурочка) где-нибудь в метро, на скамье напротив и говоришь себе: эх, как бы я сейчас её! Губки – розовый бутон, носик нестерпимо мило курносится, а кожа, кажется, даже издалека пахнет парным молоком. И запястья-то тонюсенькие, а пальчики, эти хрупкие, почти детские пальчики – Аааа!

Варю он впервые увидел не в метро. А как раз на сайте знакомств. И в постель к нему она запрыгнула быстренько – после двух дней их урывочного виртуального «общения». Берем это слово в кавычки, потому как общением без кавычек назвать сей диалог не получается. Темы по ходу обсуждались такие: «Как дела?», «А что ты сейчас делаешь?» И уже вершиной духовности выглядел в этом контексте вопрос «А ты кого больше любишь – кошек или собак?». Ошибок в текстах Вари было больше, чем слов. Она могла написать: «А ты ни сможышь зафтра ден асвабадить?» – что вскоре и сформулировала.

На этот очаровательный своей непосредственностью вопрос он, конечно же, ответил утвердительно. И Варя примчалась к нему на Яузу из дальнего Подмосковья аж в 11 утра, пропилив по пыльным летним дорогам на рейсовом автобусе полтора часа и сбежав от ровесника-мужа (он, как и она, был младше Лёши в два с половиной раза) под каким-то благовидным предлогом. Скажете, «подвиг любви»? Какая уж там любовь? Скорее, подвиг любопытства. По крайней мере, первоначально он подумал так. Но, как потом выяснилось, всё было не настолько просто. Означенный муж активно баловался наркотой, а потому вопрос «Иметь или не иметь?» у него по отношению к женскому полу не стоял давненько.

Купившись на непосредственность виртуальных диалогов и миловидность отфотошопленных фоток, Алексей с безрадостным удивлением обнаружил, открыв дверь, невзрачную маломерную дамочку без явно выраженных вторичных половых признаков. Это категорическим образом подчёркивалось стрижкой «под мальчика», которая сама по себе не раздражала бы его вовсе, если б к ней не прилагалось совсем уж пацанское тельце: что называется, ни сверху, ни снизу. Это был даже не 1-й размер бюстгальтера, а «минус ноль».

Но расстроился он, как оказалось, зря. Абсолютно никакая во всём вне постели, Варя оказалась просто сексуальным монстром.

Она ничего не боялась, ничего не стеснялась, постоянно выдумывала какие-то неведомые даже опытному-то Лёше, очень заводящие игры, при этом в именно в то самое мгновение, когда его желание, казалось, достигало нестерпимого пика, вдруг щедро бросала себя в жадные мужские объятия, отдаваясь до последней косточки своего худосочного тела, до тонюсенького волоска. Словом, у Лёшика – голова кругом. Да и Варе всё это явно было в кайф.

Дело закончилось таким ярким обоюдным взрывом, что он вызвал у видавшего виды Одина ассоциации с недавно набедокурившим «горячим северным парнем» – исландским вулканом, чье название он, как и многие, просто не способен был в обычных обстоятельствах произнести вслух, но мысленно чуть ли не кричал в момент оргазма с Варей. Для соседей за тонкой, панельной стеной это, скорее всего, был стресс: шуму Лёша с Варей, видимо, произвели много. Но как только всё стихло, Варя, не дав Алексею Олеговичу (и соседям) пережить происшедшее, раскрыла рот. И вовсе не затем, чтобы вновь отдать его на нежное растерзание Лёшиным губам. А чтобы «поговорить».

Говорила она практически без остановки. Он поначалу готов был терпеть рассказы про «козла-мужа» (ведь за Варину бешенную страсть Лёша именно ему и должен был быть благодарен). Но потом она сообщила, какие конфеты вчера завезли в палатку, где они с мужем торгуют. И как ей на днях пыталась нахамить покупательница, но не тут-то было – Варя её перехамила. А ещё про то, какая сука – её золовка. И как ужасно пахнут ноги у парня, который был до Алексея её любовником. Последний двадцатиминутный монолог о предшественнике окончательно его добил. Он вдруг живо представил, что эти нежные пальчики, только что касавшиеся самых интимных частей его привычно опрятного тела, совсем недавно стягивали вонючие носки с чьих-то немытых ног.

Вставить слово в её длиннющие «содержательные» тексты не представлялось возможным: этот напор и этот темп не перебил бы и сам Кобзон. Да и что вставлять? «Ах да, это же и мои самые любимые конфеты!», «Понюхай – мои-то ноги практически не пахнут» – ну, знаете ли, подобные глубины общения были ему непосильны. Уж лучше, милая моя, давай-ка ещё разок раздвинем твои горизонты. Надо отдать должное Варе: пока происходило соитие, она молчала. То есть заткнуть её словоизвержение можно было только самым непосредственным образом.

На следующий день они вновь состыковались виртуально. «Поговори со мной!» – с изображающим нежную, наверное, требовательность смайликом написала она Лёше. Про что? Про суку-золовку? Про носки? Про подгоревшую сегодня утром яичницу («Вот пусть и давиться ею энтот наркоман! Не, пусть подавиться!» – неустанно наколдовывала Варя)? Обсуждать всё это Алексей Олегович не умел и не хотел. Но остальное-то Вареньку просто не интересовало! Он пробовал вставить реплику-другую – причём не только о себе, а о том, что мир-то вокруг – есть, и он – разный: да хоть про кино какое-нибудь. Но Варя возвращалась к яичнице и своим «любимым» покупательницам, отрезая любую попытку сменить тему с хирургической безаппеляционностью: «Это мине неинтересна». Вскоре заключила: «Я щас адна буду, мужа личить завтро положут – приижжай».

Пришлось соврать про срочную командировку. На месяц. А может, и больше.

35. Папайя

На сайтах знакомств было много и проституток. Казалось бы, пусть суррогатное, но решение проблемы? Они предлагают свои услуги по-деловому лапидарно: часик – столько-то, ночка – столько-то, доплата – за то-то и то-то. Звони:…». Всё это сопровождается фотографиями юных красоток в пикантных позах. Модераторы сайтов эти проституточьи анкеты каждый день удаляют, но каждая такая «душа-девица» вновь и вновь регистрируются в сети – работа такая.

Несколько раз наколовшись по одной и той же схеме, Лёша в конце концов бросил это занятие. А схема была элементарной: в сети тебе показывают фотографии и обозначают цену. Причём та, с которой ты переписываешься (позже выясняется, что это был «дирижёр» – точнее, диспетчер, и совсем не обязательного женского пола) будет клятвенно заверять: фотки, де, мои, и работаю я одна, а не в «салоне». Но, придя по указанному адресу, ты обнаружишь в квартире пяток замурзанных девиц весьма сомнительной привлекательности, да ещё и, не исключено, тебе сообщат, что цена – совсем не такая, а вот такая… поболее. Оскорблённо хлопнув дверью, он не раз уходил из сих альковов любви не солоно хлебавши. Не раз, но не всегда. Желание порой (пусть даже безадресное) сильнее нас.

К самим проституткам Алексей относился без цинизма, но и без брезгливости: обычные девчонки, которым больше нечем заработать. В постели они могли быть и ленивыми, и старательными – в зависимости от степени добросовестности. Как в любом деле. Но чаще всего при этом жалкими – потому что никакой радости от процесса, задуманного Господом Богом как величайшее человечье наслаждение, они не получали. Жалел он их. Жалел обычно постфактум: по завершении ими «трудовой смены». Но однажды искренне пожалел о неслучившемся. Дело было на Кубе.

– Мэ эс Алекс, – он ткнул себя пальцем в грудь и произнёс то, что считал испанской фразой. – Э тэ?

– Najaya, – она шмыгнула шоколадным, этнически расширенным носиком с дрожащими ноздрями. И краем ладошки размазала черную тушь по коричневой щеке.

– На-хай-я? Нагая, словом, – он улыбнулся, а она скорчила уточняющую гримаску, повторив это своё «На-хай-я».

– А вот этого не надо, – он аккуратно стёр указательным пальцем её слёзку, сбежавшую уже почти к подбородку и обозначившую на щеке длинное тушевое русло. Шутливо пригрозил ей пальцем. Она, похоже, поняла. Улыбнулась. Глаза красные.

– Такая Нагая… и такая хорошенькая, и всё у тебя будет хорошо, – увещевал он её как можно более ласково, чтобы смысл непонятных ею слов хоть как-то донесла интонация. При этом мысленно посмаковал слово «нагая», представив продолжение её выглядывавших из-под короткой юбочки чёрно-бархатных коленок. – Ну прямо такая Нагая…

Это был его последний день в Гаване. Нащелкав, как завзятый папарацци, пару десятков прелестно и абсолютно беззастенчиво улыбавшихся в камеру мулаток, он прогуливался по бульвару Прадо к маликону, то есть, по-здешнему, к набережной – попрощаться с морем. Это была его приятная традиция: с морями и прочими водами (включая даже водопады) он, «на голову больной» путешественник, «летучий голландец», здоровался и прощался во всех странах, где бывал. И даже в какой-нибудь африканской пустыне обязательно находил пусть самый скромный ручек в оазисе – то был образ воды. За парапетом, вдалеке плескалось иссиня-бирюзовое Карибское море, почти разноцветное, какое бывает только в южных странах, и надо было перейти к нему через довольно оживлённую проезжую часть.

Но перехода рядом не оказалось, и Один двинулся напрямик, с вниманием вертя головой налево-направо, поскольку в сумасбродности местных водил уже успел убедиться. На полпути его обогнала ладная девичья прелестно коричневая фигурка. Он сразу отметил, что девушка двигается как-то порывисто-нервно. И тут резко засвистели тормоза. Машина даже не коснулась девушки, но та, как видно, с перепугу, упала. Немолодой водитель, стремительно выскочив из своего авто – ещё более немолодого, даже по кубинским меркам (а ездят здесь и на дореволюционном американском антиквариате, и вообще на всём, что ещё способно двигаться), сначала подал девушке руку – всё-таки мачо! Но потом, практически в ту же секунду начал самым непотребным образом на неё орать. Орал выразительно и долго – минуты две-три, как видно, пытаясь таким образом снять собственный стресс. Откричавшись, хлопнул дверью, да так, что Алексей испытал даже некоторое беспокойство за его неандертальское авто. И уехал. О, Куба, о страсти!

Эту картину наблюдал он уже со стороны парапета, на который присел, увлеченный развернувшимся на его глазах сюжетом. Девушка же, уныло добредя до маликона, села неподалёку и, не обращая на него никакого внимания, как-то совсем обречённо заплакала. Вообще-то обычно он остерегался подглядывать. Но такое тут у девушки было трогательно юное и прелестно несчастное лицо, что оторвать взгляд было никак невозможно. Словом, сердце Алексея сдавило сочувствие. А может, не только. И он подсел.

Самое удивительное, что они вдруг разговорились. Если, конечно, можно было назвать разговором общение двух людей, один из которых по-испански знает два-три слова (linda – красивая, todo ira bien – всё будет хорошо), другая, похоже, примерно так же «сильна» в английском. Тем не менее, он вскоре понял: слёзное настроение связано с тем, что у неё проблемы с молодым человеком (то ли бросил, то ли просто обидел). Впрочем, какие ещё проблемы могут быть в 19—20 лет, а именно на столько она выглядела.

Он успокаивал девушку, повторяя ей, какая она линда, то есть красавица, и что всё будет хорошо – этому научила их местная гидесса, которую местной тоже можно было назвать весьма условно. Кубинские мачо так пленили несколько лет назад её явно замерзавшее в родной Москве сердечко, что она, бросив благополучную депутатскую семью, осела на Острове Свободы (свободы – в разных смыслах этого привлекательного слова).

Конечно, насчёт красавицы он преувеличивал – девушка была вполне обыкновенной, есть мулатки и покрасивее, но настолько трогательными и милыми были эти её слёзы, что он всё фотографировал и фотографировал Нахайю, просил её улыбнуться и она, недолго посопротивлявшись для блезира (надо же горе своё по полной программе отработать), вскоре расцвела такой лучезарностью, что Один просто растаял от удовольствия. Минут через десять они сидели уже близко-близко, почти прижавшись, и она благодарно положила голову ему на плечо, а ему было явно уже не до съёмки. Воодушевлённый столь по-кубински стремительным развитием сюжета, он нежно поглаживал её плечико, шею, жесткие, упругие волосы, а потом вдруг как бы между прочим положил ладонь на коленку. И, поскольку она не оттолкнула его по-московски в негодовании, решился произнести:

– Cant I kiss you?

Слово kiss знает, наверное, любая девушка мира, и Нахайя сначала сделала притворно страшные глаза, потом картинно (ой, какая милая!) огляделась по сторонам – и совершенно просто и естественно подставила ему свои пышные негритянские губы. «Надо же, впервые в жизни целуюсь с темнокожей», – успел только подумать Алексей, и сразу же захлебнулся сочным, податливым экзотическим фруктом – её губами. Потом, уже в самолёте, привычно прорефлексировав свои ощущения, он с удовлетворением констатирует, что, пожалуй, и впрямь ближе всего по вкусу были эти горячие фиолетовые губы к мякоти папайи. И с пониманием усмехнётся, вспомнив предостережение гидессы: на Кубе никогда не просите во фруктовой лавке папайю – вас не так поймут. При этих словах московская кубинка непритворно смутилась. Потому что тут, на острове (и вряд ли ещё где-нибудь в мире) именуют этим словом… ой, простите, но… женский половой орган. Мы, русо туристо, тогда радостно расхохотались, не забыв при этом поинтересоваться, есть ли всё-таки у сего фрукта легальное кубинское имя. «Да, он здесь называется фрута-бомба», – потупила взор гидесса, а Лёша мысленно отметил, что и сие название тоже вообще-то не без намёка.

Ему нравилось позже, вспоминая девушку с маликона, говорить себе: губы Нахайи подобны папайе. Во всех смыслах этого чувственного слова.

И ведь девушка, похоже, совсем не против. Проститутка? На профессионалку вроде не похожа – вульгарности напрочь лишена. Но это, а он уже немножко узнал Кубу, вовсе не исключало возможность сакраментального вопроса «Сколько?».

Она тихонько отстранилась – на углу бульвара и набережной очень не вовремя замаячил полицейский. Алексей с раздражением вспомнил другой урок гидессы: местным жителям в то время категорически запрещено было общаться с иностранцами. Маячил полицейский лениво и неагрессивно, но уже и это напрягало девушку. Она ведь не просто общалась с иностранцем, а уж очень близко.

Он пересел на несколько метров в сторону и стал изображать увлеченного панорамой мариниста. Зато было время внутренне подготовиться к решительным действиям. Полицейский вскоре испарился в полуденной знойной дымке. И Лёша опять подсел к девушке, уже вполне по-хозяйски положил ей на коленку руку. И сказал абсолютно по-русски:

– Нагая, я тебя хочу!

Она, как ни странно, сразу поняла, о чём речь. Одину было уже кое-что известно из «теории»: секс на Кубе, объясняла гидесса настолько отстранённо, будто транслировала текст из справочника о сборе сахарного тростника, не считается чем-то особенным, чего надо долго добиваться. Его не выдают друг другу, как медаль – «за особые заслуги». Это просто удовлетворение одной из потребностей организма – как покушать. Если двоим, пусть даже незнакомым людям захотелось, то никаких предрассудков! Попробовать нового партнёра – как продегустировать новое блюдо. А особенная, южная страстность нагоняет сексуальный аппетит довольно часто – ну, явно почаще, чем у чопорно-зашуганных европейцев.

В кокетливых «сомнениях» прошло ещё несколько секунд, и за эти секунды его ладонь заметно углубилась под её юбочку. И тут она изобразила жест, который он сразу расшифровал: напиши, мол, сколько дашь. А может, никакая она не проститутка, мысленно уговаривал он себя, просто девчонке деньги нужны, живут-то тут все бедно, а у «алемана», как тут называют любых иностранцев, денег наверняка много, пусть поделится, он же добрый – вон, какой ласковый. Потом ведь не просто так, не на паперти, а за удовольствие.

Смоделировав таким образом её мысли, Алексей Олегович прикинул: да нет, для такой очаровательной Нахайи не жалко. Только ведь почти ни фига же не осталось. Как на грех, к последнему дню поездки спустил всё – на ром и мохито!

– Напиши сама! – и он подставил найденный в недрах кармана клочок бумаги.

То, что она изобразила, примерно вдвое превышало его наличность. Он сделал кислую мину и, зачеркнув её цифры, написал свои, уполовиненные. Она тут же согласно улыбнулась: торг здесь уместен. Ах, милая Нагая, ах, сладкая папайя!

Но счастью не суждено было случиться. Они долго петляли по улицам и переулкам Гаваны.

– Нагая, problems? – спрашивал он девушку, когда она, заглянув за очередную дверь, возвращалась понурой. И она кивала своей чернокудрой головой, пришмыгивая носиком с притягательными ноздрями. На последней лесенке, вернувшись после переговоров с хозяевами, она что-то долго и раздраженно объясняла ему по-испански, а потом взяла бумажку с согласованной ими суммой и приписала туда с плюсиком такую же – за «постой». Деньги даже эти получались, конечно, совсем небольшие, но их сейчас у него не было. Эх, Нагая…

Они расстались с взаимным чувством незавершённого гештальта, хотя слово это девушке наверняка ни о чём бы не сказало. Разочарование на милой мордочке Нахайи было написано нескрываемое. А уж как разочарован был Лёшик! И всё же нечто светлое и позитивное он уносил с собой в ожидавшие его московские хляби. В свои-то зрелые годы он, подобно миллионам юных любовников всех времён и народов, стал жертвой отсутствия денег и пристанища.

Ведь по-своему это классно!