Текст книги "Утерянное Евангелие. Книга 2"

Глава 15
Неожиданный союзник

Легат Тигеллин – военачальник армейского легиона, расквартированного в Риме, – принимал посетителей в атрии своего дома. Перед ним на коленях пребывал пройдоха и в низком поясном поклоне – громила.

– И ты не знаешь, почему он их отпустил? – спросил военачальник.

– Нет, господин, – ответил с колен пройдоха.

– Вот так шпионы! – посетовал Тигеллин своему помощнику, стоявшему слева от него со скрещенными на груди руками.

– Если бы ваши мозги были так же хороши, как нюх на деньги… – обратился легат к бродягам. – Вернитесь к той пекарне! Расспросите про девку, если ничего не узнаете – поищите ее! Пошли вон!

Громила и пройдоха бросились к выходу.

– Климент отпустил христиан, – произнес в задумчивости Тигеллин.

– Почему? – спросил помощник, склонившись к начальнику.

Легат поднял одну бровь, потом прищурился:

– Я не знаю. Пока… – он встал с массивного стула, почти трона, и подошел к пирамиде тяжелых копий. Помощник посеменил за ним. Тигеллин взялся левой рукой за блестящее копейное острие.

– Но именно такого случая я и ждал, чтобы лишить его благосклонности императора, – легат с хитринкой посмотрел на помощника. – И вернуть ее себе.

* * *

Уличный фонтан окружили римские матроны. Каждая набирала воду в большой, литров на четыре-пять, кувшин. За водой можно было послать и раба, но замужние женщины предпочитали воспользоваться этой одной из немногих оказий, чтобы повстречаться и посплетничать. Иудейка Авишаг скромно стояла в сторонке и ждала, когда освободится место и для ее медного кувшина.

За оливковым деревом Климент спешно складывал воинские доспехи на подставленные руки помощника – плащ, меч, шлем, панцирь, поручи, поножи… Он остался в одной короткой тунике с широким серебряным поясом. Мимо преторианцев проходили матроны с глиняными кувшинами, удерживаемыми на плече. Климент взял у одной из них ковш и сказал:

– Мне нравится эта чаша, продай мне ее.

– Зачем? – удивилась женщина, но префект сунул ей мелкую монету квинарий, какими платили жалованье легионерам.

С приобретенным ковшом он подошел к фонтану, где набирала воду Авишаг, оставшаяся в одиночестве.

Матрона в недоумении посмотрела на монету на своей ладони. Ее товарка восторженно воскликнула:

– О! Золотой!

Матрона, продавшая деревянный ковш за золотой квинарий, с радостной улыбкой посмотрела, как сорокалетний мужчина с ее ковшом просит воды у привлекательной девушки.

– Можно воды? – спросил Климент с самым скромным видом, на какой был способен.

Он мог бы, конечно, и сам набрать, но девушка сразу поняла, что ему нужна не вода, а ее внимание. Она посмотрела на него с легкой улыбкой, давая понять, что узнала, и налила из медного кувшина воды в подставленный деревянный ковш.

– Спасибо! – от души поблагодарил Климент, как будто ему оказали громадную услугу.

Когда юница отвернулась от него, чтобы снова подставить свой кувшин под журчащую струю, мужчина выплеснул воду из ковша себе за спину. Дождавшись, пока девушка наберет полный кувшин и опять развернется к нему, Климент сызнова подставил свой ковш:

– Я очень хочу пить!

Авишаг любезно улыбнулась и снова налила ему несколько глотков.

– Давно не хотелось пить так сильно! – заявил Климент, но пить не торопился, рассматривая девушку.

– В таком случае, пей быстрей! – посоветовала она и взяла кувшин под мышку.

– Конечно, – согласился мужчина и принялся пить воду с притворным наслаждением.

Когда он допил, лицо его изобразило такое наслаждение, будто осушил кубок с дорогущим вином Пуцинум, прародителем современного просекко.

– Спасибо! Большое спасибо! – снова горячо поблагодарил римлянин иудейку.

Та с невозмутимым видом, словно она каждый день поила офицеров преторианской гвардии, развернулась и направилась к каменной лестнице, ведущей к ее дому-инсуле. Климент выплеснул остатки недопитой воды, бросился вслед красавице, преградил ей путь и спросил:

– Ты меня не помнишь?

– Помню, – односложно ответила иудейка и попыталась обойти навязчивого римлянина.

– Но почему убегаешь? – спросил Климент уже на три ступени ниже. – Неужели ты меня боишься?

– Нет! – с душой возразила Авишаг. – Ты совсем не страшный, ты вовсе не такой, как…

– Не такой, как кто? Что ты хочешь сказать? – с этими словами Климент повесил ненужный больше ковш на опорную стойку кованых перил.

– Я много раз видела, как ты проходишь по улицам… префект гвардии, в своих серебряных доспехах, со своим отрядом… а теперь, как обычный человек…

– А ты думала, я не человек?

Девушка с удовольствием рассмеялась этой поистине искрометной шутке.

– Ну, я слышала о тебе, – она подобрала подол длинной иудейской туники и пошла вверх по ступеням.

Климент догнал строптивицу не по лестнице, а по-мальчишески перелезая перила:

– Что ты имеешь в виду? Что я распутный?

Авишаг опять развернулась к нему:

– Да, что-то в этом роде.

– Не все слухи правдивы, – заявил сорокалетний ловелас.

– Возможно, – согласилась юница. – Потому что у тебя не такое лицо.

– А какое?

– Я не знаю, просто не такое, – не нашлась что ответить девушка, подбирая подол и опять поднимаясь по лестнице.

– Стой! – приказал префект тем самым голосом, от которого останавливается тысячедушная когорта преторианцев.

Девушка обернулась, чуть жеманно посмотрела на него сверху вниз через плечо и спросила:

– Это приказ?

– Хм, зачем бы я стал командовать? – риторически ответил ухажер.

– Ну, ты все-таки префект гвардии императора.

– Но с тобой я не хочу быть префектом, если ты не будешь пытаться убежать. Думаешь, просто было вот так тебя найти?

С этими словами мужчина приблизился к девушке на расстояние ладони.

– Разве ты не знала, что увидишь меня снова? И что я не отпущу тебя? – в его голосе звучали ноты нежности.

Мужчина левой рукой подхватил правую ладонь девушки, держащей кувшин за дно, а другой рукой обнял девичью спину и привлек к себе. Авишаг попыталась отшатнуться, но только выронила кувшин. Медный сосуд с грохотом упал вниз, на лестничную площадку. Вся вода разлилась.

Климент и Авишаг расхохотались. Им пришлось снова спуститься вниз, за кувшином.

– Видно, не все слухи о тебе – вранье, – заключила иудейка.

– Я тебе неприятен? – поинтересовался римлянин, поднимая пустой кувшин.

– Я бы так не сказала, – призналась Авишаг.

– И правильно! Я должен тебе понравиться, – заявил Климент. – В таких вещах я всегда добиваюсь своего.

Он подставил кувшин под журчащую струю.

– А правду говорят, что ты был любовником Мессалины? – решила проверить слухи девушка.

– Да, покуда люди Клавдия не убили ее. В конце концов моей первой женой стала Юнона, младшая сестра Луция, старого друга твоего учителя Павла. Она родила мне сына Марка и дочь Норму.

– Первой женой? Вы что, развелись?

– Да, причиной развода стало ее некорректное поведение.

– А что стало со второй женой?

– Ее зовут Мерсия. Луций хотел в жены мою дочь Норму, но она уже была замужем. После отказа Луций попросил себе в жены Мерсию, которая уже родила мне троих детей. Я согласился, и после согласования с отцом Мерсии состоялись наш развод и ее брак с Луцием.

– Но он же совсем старик!

– Тем не менее Мерсия родила ему сына. Он так хотел ребенка! Так и сказал: «Климент, у тебя много детей, а у меня ни одного. Уступи мне свою жену, пусть она и мне родит».

В это время из-за оливкового дерева за флиртующим префектом наблюдал его помощник, нагруженный амуницией своего начальника. Он замер от неожиданности, когда увидел, что на площадь с фонтаном зашел армейский патруль, возглавляемый самим легатом Тигеллином. Помощник Климента никак не мог решить, окликнуть ли ему начальника или это только ухудшит ситуацию. Может, Тигеллин не узнает Климента, который разоблачился, чтобы пофлиртовать с иудейкой?

Но Тигеллин заметил преторианца с доспехами в руках и проследил, куда тот украдкой посматривает. Климент тоже увидел армейского легата и быстро сунул кувшин девушке. Та недоуменно посмотрела на изменившегося в лице ухажера и на приближающегося к ним высшего офицера армии.

– Император приказал мне найти тебя и передать это лично, – доложил Тиггелин, доставая из золотого тубуса свернутый в трубочку и перетянутый красной шелковой лентой папирус.

– Что это? – неучтиво спросил Климент.

– Кто эта юница? – спросил Тигеллин, указав папирусом на Авишаг.

– Я уже ухожу, – торопливо сказала иудейка и бросилась вверх по лестнице.

– Подожди! – окликнул ее префект, и она остановилась.

Климент подошел к ней.

– Ты ее здесь впервые встретил? – продолжал допрос легат, приближаясь к парочке.

– Что ты хотел мне передать? – уперев руки в боки, нетерпеливо спросил префект гвардии у легата армии.

Тот не торопясь развязал красный шнур:

– Я прочту… – он растянул длинную широкую ленту папируса: – «Моему любимому Клименту!»

Легат вскинул глаза на префекта и криво усмехнулся.

– «Истребление христиан необходимо продолжить. Никто не должен остаться в живых. Тех, кто опасен, убивать на месте. Остальные должны умереть на арене. Эта задача была давно возложена на тебя, и я призываю верно ее исполнять», – закончив читать, легат посмотрел на префекта, потом на иудейку. Он зловеще улыбнулся. – Вот печать императора!

– Я ухожу! – заявила иудейка.

– Я пойду с тобой, – пообещал Климент.

– Я бы хотела пойти одна! – отшила его Авишаг.

– По этому приказу, Климент, любой подозреваемый… – начал было Тигеллин.

– Я слышал приказ! – оборвал его префект гвардии.

– Тогда все, – окончил доклад легат армии и попытался подняться по лестнице вслед за Авишаг.

– Куда это ты собрался? – преградил ему путь Климент. – Хочешь пойти за ней? Почему ты передал мне приказ на улице?

– Император этого хотел!

– С твоей подачи?

– Не понимаю, о чем ты.

Климент посмотрел на опустевшую лестницу.

– Она исчезла, – сообщил он Тигеллину и забрал у него папирус. – Не буду больше тебя задерживать.

Легат покинул лестницу и забрал свой патруль с Аппиевой площади у трех гостиниц.

* * *

– Она приходила сюда много раз, – сказал помощник Тигеллина пекарю, которого допрашивал в присутствии громилы и пройдохи. – И ты не знаешь, где она живет?

– Нет, не знаю! – настаивал пекарь Пистор.

– Ты знаешь, что того, кто скрывает христиан, ожидает смерть?

– Я ничего не скрываю, я вам рассказал все, что знаю.

– Ты уверен, что она заплатила за хлеб?

– Да, но потом она убежала, не взяв его.

Помощник легата кивнул головой и обратился к пройдохе с громилой:

– Ждите здесь! Она может вернуться.

* * *

Петру было пятьдесят девять лет, Павлу – пятьдесят четыре. Авишаг заварила пожилым мужчинам ромашковый чай. Ромашка – любимое растение римлян, она встречалась во многих римских рецептах. В ее названии мы по сей день слышим «рома»: Рим. Ромашковый чай, оливковое масло с ромашкой, уксус с ромашкой. В медовые напитки тоже добавляли ромашку. Ромашка обладает сильными дезинфицирующими свойствами, к тому же римлянам просто очень нравился ее запах.

– Знаешь, Петр, – обратился к своему старинному другу Павел. – Вот к чему я так и не смог привыкнуть в доме у Пуда, так это к римской еде: петушиные гребни, пятки верблюдов… Они очень любят тухлых фазанов и тухлую рыбу с особым соусом гарумом, который готовится из рыбок с травами, выдержанных на солнце в амфорах два-три месяца. Этот соус добавлялся почти во все блюда и был вместо соли.

– Поживи у меня, Павел, – пригласил проповедника Петр, поправляя окровавленную повязку на голове. – У нас никто не станет кормить тебя тухлятиной.

– А Агарь?.. – Павел в первый раз за долгое время спросил Петра о жене.

– Ты помнишь Агарь? – удивился Петр.

– Как не помнить?

Да, Павел хорошо помнил эту милую женщину еще совсем молодой, когда спас и ее, и Петра от нападения уличных грабителей. Помнил и то, что ему не дали умереть от голода, когда после долгого пути из Дамаска в Иерусалим он пришел увидеть Мару, возлюбленную Иешуа, и повиниться перед ней…

– …Агарь умерла от малярии, – смиренно ответил Петр, и по голосу его было ясно, что он овдовел не вчера.

Павел хотел спросить что-то еще, но Петр быстро перевел разговор на другую тему.

– Для тебя тут будет довольно места. Вот только, как и у всех бедных римлян, у нас большая проблема поесть горячего. Это можно сделать лишь за столом у патрона или в харчевнях.

На самом деле в римских харчевнях тоже запрещали подавать горячую пищу, за исключением бобовых каш с потрохами. Императоры не хотели, чтобы в заведениях общепита собирались нежелательные элементы. У римлян была поговорка «трое составляют коллегию», отсюда пошла присказка «сообразить на троих».

– Ты много путешествуешь по империи, Павел, – сказал Петр, отхлебывая ромашкового чая. – Тебя знают, пожалуй, во всех иудейских общинах.

– Дело в том, – ответил Павел, – что Учение, которое оставил нам Иешуа, оно… как бы это сказать… плохо раскладывается по полочкам.

– Учитель дал нам много свободы, – молвил бывший рыбак. – Стойте в свободе, которую даровал вам Христос!

– Сравним с иудаизмом, – предложил бывший фарисей. – В иудаизме есть четкая регламентация человеческого действия. Религиозная жизнь сведена к строго предписанным ритуалам, к правилам поведения, даже в быту. Начиная с религиозного поведения, того, как тщательнейшим образом надо вести себя в храме, как именно священник должен совершать ту или иную жертву, тот или иной ритуал. И вплоть до четких предписаний того, что надо делать дома, до самых мелочей, вплоть до того, как нужно себя вести в отхожем месте и какими пальцами держать губку, которой подтирают зад.

– Вот почему наша иудейская вера сохранила себя на протяжении тысячелетий, – согласился Петр.

– А христианство принесло в мир нечто, – продолжил Павел, – что люди не создали сами…

– Учение Христа подарено нам, – кивнул Петр. – Оно нам самим не до конца понятно. Если бы мы сами создавали для себя религию, то, наверное, постарались бы сделать так, чтобы в ней все было ясно. Чтобы в ней не было вызовов нашему рассудку…

– Какое божество меж истин двух войну зажгло! – воскликнул Павел. – С одной стороны, мы знаем, что все в этом мире зависит от промысла Творца, и с другой стороны, мы столь же глубоко убеждены, что все зависит от нас самих, от нашей свободы.

– И то и другое справедливо, – кивнул головой его собеседник. – И то, что я в своей свободе совершаю грех и уклоняюсь от Творца; и то, что Господь нас ведет по жизни даже через пропасти наших грехов.

– И вот потому, что христианство не нами создано, оно не до конца постижимо нашему уму, – продолжил Павел. – Не мы его создали, поэтому мы не можем расчленить его на формулы, на продукты нашего умственного труда.

– В этой недоступности для человеческого ума возникает опасность сектантства, – поднял указательный палец Петр.

– Когда человек считает достаточным то, что он понял в христианстве, – подтвердил Павел. – То, что ему оказалось открыто, то, что он пережил, ощутил, смысл чего он понял и говорит: «Я наконец-то понял все. Христианство – это то, что я думаю, что я понял в христианстве, это и есть само христианство».

– Человек очень склонен к подмене Бога неким умственным идолом, которого он возводит в своем сознании, – Петр явно наслаждался беседой с умным собеседником. – То есть «мое представление о Боге – это и есть высшая святыня». И такой человек молится не Богу, а своему представлению о Боге.

– В конце концов, он все равно молится самому себе? – уточнил Павел.

– Да, – подтвердил Петр и обратился к дочери: – Авишаг, из кувшина капает вода. Он протекает?

Девушка подошла к медной посудине, висевшей на настенном крюке, и увидела лужицу, набежавшую из трещины в спайке.

– Я его уронила… но я не знала… – она улыбнулась чему-то, о чем ей напомнила вмятина на кувшине.

Она сняла его с крюка и перелила оставшуюся воду в медный котелок.

– Интересно было бы узнать, – обратилась она к пожилым мужчинам. – Какой на самом деле префект Климент, сын сенатора Пуда?

– В каком смысле? – переспросил ее отец.

– Он… – девушка, зная, что ее не видно за колонной, мечтательно посмотрела в потолок. – Он такой великодушный и благородный.

Авишаг взяла котелок и повесила его на место кувшина.

– Да, – со вздохом сказал Петр. – А как великодушно он использовал хлыст!

– Его к этому приучили, – попыталась оправдать юница объект своих мечтаний.

– Его надо от этого отучить, – сказал Павел и спросил: – Все знают о сегодняшнем собрании?

– Все, кроме некоторых, – отозвался Петр. – Я отправлю Витурия им сообщить.

Павел посмотрел на десятилетнего мальчика, игравшего в углу с собакой, и выразил сомнение:

– Зачем посылать ребенка с таким поручением?

– Его заподозрят в последнюю очередь. Ты сегодня видел, что может случиться, – пояснил Петр и позвал: – Иди сюда, Витурий!

– Иду, отец, – отозвался мальчик в хитоне болотного цвета. На его правом плече не было застежки.

В это время Авишаг накрывала на стол. Она взяла керамическое блюдо, на котором под льняной салфеткой лежал хлеб, подняла тряпицу и увидела там лишь один недоеденный кусочек. «Ай-й-й-й, я забыла хлеб!» – подумала она и сокрушенно покачала головой.

– Ты знаешь, что у нас сегодня собрание? – спросил сына Петр.

– Да!

– За Тибром, на восточном склоне холма Яникул?

– У Свайного моста, я знаю, отец!

– Тогда иди и скажи Луке и Пуду.

Мальчик кивнул.

– Иди по самым узким улицам и смотри, не идет ли кто следом.

Витурий пошел на выход, но был окликнут сестрой.

– Ты потерпишь без ужина?

– Да, я быстро!

– Я забыла хлеб, ты не зайдешь за ним?

– Мне нужны деньги, – улыбнулся сорванец.

– Я за него уже заплатила, – терпеливо пояснила девушка материнским тоном. – Скажи Пистору, он вспомнит.

– Мне он отдаст, – согласился Витурий и скрылся за дверью.

* * *

Пекарь катал по поверхности стола кусок теста, формируя из него булку. У окна сидел громила и с наслаждением отрывал горячую корочку от только что испеченного паниса. Пройдоха свою долю уже съел, и было видно, что был бы не прочь съесть еще.

– Пистор, Пистор! – позвал пекаря Витурий, забежавший внутрь пекарни. – Авишаг сказала, что…

– Ты сегодня опоздал, – ответил ему пекарь, не отрываясь от работы. – Но тебе повезло, что хлеб остался.

Громила посмотрел на пройдоху – мол, слушай внимательно.

– Авишаг забыла… – пояснил мальчик.

– Еще бы несколько минут, и я бы ушел домой, а ты бы остался голодным, – пекарь достал с полки панис с заранее подготовленными разрезами, чтобы можно было разделить каравай на восемь равных частей.

Мальчик протянул руки, но пекарь возразил:

– Сначала деньги!

– Но Авишаг уже заплатила, ты разве не помнишь?! – рассердился Витурий. – Конечно помнишь! Она положила деньги сюда и убежала.

Пекарь заметил, что соглядатаи из засады в его пекарне все поняли и приготовились. Он еще надеялся спасти мальчика и прижимал каравай к себе. Но Витурий дотянулся через прилавок:

– Давай хлеб! Нам ужинать пора! Давай! – с этими требованиями он выхватил каравай у пекаря и поспешил на выход, но громила преградил ему путь, уперев ногу в прилавок, а пройдоха сзади зажал ему рот и вывернул руку. Громила забрал хлеб и вывернул вторую руку мальчика. Они вынесли бедного Витурия из пекарни.

Глава 16
Последняя проповедь Павла

– Христос принес нам огромный дар, – объяснял Павел своему собеседнику. – Причем дар такой, какой не вмещается в слова. Многое сотворил Иешуа, о чем даже если написать вкратце – весь мир не вместил бы написанных книг. Это означает, что слово стало плотью. Слово не стало словами. То, что сделал Христос, не вмещается в книги и не вмещается в слова. А раз так, то возникает опасность не уловить тихое веяние духа, тихое веяние ветра. Не уловить его, не ощутить и пройти мимо него.

– Очень легко стать полухристианином, – согласно кивнул Петр. – Вот в чем дело: очень легко стать христианином на четвертиночку. И в этой четвертиночке замереть и сказать: «А большего и не надо, это все. То, до чего я дошел, и есть предел, это и есть норма».

– Вот тогда и возникают искажения христианства и подмены христианства, – подчеркнул Павел. – Вот почему я путешествую от общины к общине, рассказывая, в чем суть учения Иешуа.

В этот момент в дверь требовательно постучали.

– Витурий? – предположил Павел.

– Нет, – возразил Петр. – Мы так не стучим.

Хозяин дома подошел к двери.

– Кто там?

– Откройте!

Авишаг улыбнулась: этот голос она слышала сегодня у фонтана.

– Кто вы? – спросил ее отец.

– Префект Климент!

Петр посмотрел на подошедшего к двери Павла.

– Лучше его впустить, – посоветовал тарсянин.

– Но он может без всяких доказательств… – начал возражать Петр.

Авишаг взмахнула кочергой, которой поправляла угли в жаровне:

– Почему ты ему не доверяешь?!

Стук в дверь перестал быть вежливым и превратился в барабанную дробь. Так стучат легионеры, требуя впустить их в дом.

– Авишаг, иди в другую комнату, – приказал Петр.

Когда его дочь с обиженным лицом скрылась за внутренней дверью, он отпер засов.

– Добрый вечер! – приветствовал его Климент при полном параде префекта преторианцев. – Двери запирать не очень дружественно!

Петр молча, но с достоинством поклонился. Пока он кланялся, Климент незаметно сунул в руки Павла небольшую холщовую суму.

– Мы двери не от друзей запираем, – объяснился Петр, когда выпрямился.

В этот момент Климент, не дождавшись приглашения, вошел в полуподвальное помещение без окон и оглядел все углы.

– Это для нас большая честь, господин, – засеменил за ним Петр. – Тебе что-нибудь нужно?

– Да! Но я не вижу того, что мне нужно, – ответил префект.

– Ты был добр к нам сегодня, и мы тебя еще раз благодарим! – сказал Петр, удивившись тому, как Климент рассматривает помятый медный кувшин.

– Это не важно, – отозвался префект. – Где Авишаг?

– Могу я спросить, для чего она тебе?

Климент хохотнул, положил руку на плечо Петра и ответил:

– Ты слишком стар, чтобы понять.

Климент сел на деревянный стол, закинув левое бедро на столешницу, и скрестил руки на груди.

– Вы христиане и старые, вам все равно, а у Авишаг вся жизнь впереди! Почему ты, отец, не отправишь ее в безопасное место?

– Ты это пришел спросить?

– Нет! Я избавлю тебя от хлопот по ее отправке. Я… забираю ее.

– Что это значит? – недоумевал Петр.

– То, что я сказал.

– Ты заботишься о ее безопасности?

– Ну… в первую очередь об этом, – кивнул головой Климент. – Она здесь или мне самому поискать?

Петр подошел к решетчатым дверям и открыл одну дверцу:

– Авишаг!

Девушка вышла из своего временного убежища. Длинная иудейская туника с рукавами хоть и закрывала ее ноги до пят, но тем не менее выдавала все девичьи округлости. Девушка подошла к колонне, на которой висел котелок с водой. Здесь ее ожидал Климент.

– Мы не попрощались у фонтана, – сказал он.

– Да, я помню.

– Тем лучше!

Авишаг щедро улыбнулась гостю. Она обошла колонну и прижалась к ней спиной.

– Странно, что ты пришел сюда.

– Почему? Ты должна была знать, что я приду, – офицер подошел к ней вплотную.

– Только потому, что мы не попрощались? – Авишаг была вынуждена чуть запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в лицо.

Климент оперся о колонну левой рукой в блестящем серебряном поруче и сказал девушке почти в губы:

– Может, для того, чтобы вообще не прощаться…

Авишаг засмущалась, выскользнула из пространства между колонной и его грудью и взяла в руки медный кувшин.

– Знаешь, кувшин треснул, когда мы его уронили…

Климент засмеялся

– Я куплю тебе новый!

Девушка радостно заулыбалась. Девушки любят щедрых ухажеров. Лучшие друзья девушек – щедрые мужчины.

– Авишаг! – позвал дочь позабытый молодыми Петр.

– Подожди! – властно приказал ему префект и опять обратился к юнице: – Старик беспокоится… Я объяснил ему, зачем пришел. Ему не понять, но ты поймешь!

Девушка счастливо улыбалась. Она не совсем понимала, что говорит этот блестящий офицер императорской гвардии, но готова была просто слушать его голос. Такой сильный, властный, ему хотелось повиноваться…

– Я хочу, чтобы ты уехала отсюда! – наконец сказал Климент.

Авишаг нахмурилась.

– Почему?

– Потому что здесь ты в большой опасности.

– Почему?

– Пока ты живешь с этими христианами…

К ним подошел Павел:

– Климент, ты совсем уже заигрался!

– Я не играю, Павел, я дело говорю, – возразил офицер.

Авишаг уже вообще перестала что-либо понимать. Петр тоже смотрел на говорящих с нескрываемым недоумением.

– Петр – глава общины римских христиан, – представил Павел своему крестнику старого друга. – Он один из учеников Иоанна Крестителя, который направил его к Иисусу. Он хорошо знал их обоих.

– Вот и прекрасно. Наконец-то кто-то сможет поговорить с камнем из числа тех, кого камень помнит, – возрадовался Климент. – Я вернул церкви обсидиан, а вы отдайте мне Авишаг. У нее есть право на счастье.

– Счастье в твоем понимании… – начал было Петр.

– Подожди, отец! – оборвала его Авишаг и подошла очень близко к преторианцу.

– Я рада, что ты пришел. Что позаботился обо мне. Что ты один из верных. Но ты должен понять: мое место здесь, с Петром и Павлом.

– Потому что они хотят, чтобы ты осталась?

– Потому что я хочу остаться!

– Даже если они…

– Мое место здесь! – перебила мужчину Авишаг.

– У тебя сильные убеждения.

– Попытайся понять меня.

– Неужели ты так низко ценишь свою жизнь?

– Возможно, сейчас она для меня дороже, чем раньше, – искренне ответила девушка, глядя в глаза мужчине. – Но меня не пугает опасность!

– Но я не только от опасности хочу тебя увести, – Климент обвел рукой убогую обстановку съемной квартиры в подвале. – От этой бедности…

В этот момент в дверь опять постучали и, не дождавшись ответа, распахнули.

– Петр!!! – в подвал ворвался Пистур. – Витурия арестовали!

Пекарь, не ожидая увидеть здесь префекта императорской гвардии в серебряных латах и шлеме с пурпурным гребнем, вздрогнул всем телом.

– Кто?! – спросил Климент.

Но Пистур потерял дар речи.

– Кто?!! – вскричал префект. – Кто такой Витурий?

– Мальчик, мой сын, – ответил Петр.

– Кто его арестовал?

– Лициний, помощник легата. Точнее, его люди, – наконец-то произнес пекарь. – Его увели в дом Тигеллина.

– Если он хоть что-то знает, его заставят говорить! – встревожился Климент и быстро пошел к выходу.

Иудейка догнала офицера и положила руки ему на грудь.

– Помоги ему! – попросила она жалобно.

– Конечно, – мужчина сгреб ее пальчики и прижал к своему сердцу. – Если он заговорит, то они заберут тебя раньше, чем это сделаю я.

Когда преторианец вышел, Авишаг в отчаянии вскинула руки и спросила у оставшихся мужчин:

– Неужели ничего нельзя сделать?

– Если один из нас упадет на обочине, остальные должны следовать дальше, – иносказательно ответил ей отец.

– Надо поменять место встречи! – предложил Павел.

– Уже слишком поздно, – оглянулся на него Петр. – Но Витурий не заговорит.

– Бедный братик! – разрыдалась девушка.

Пекарь, принесший плохую весть, постарался незамеченным покинуть жилище христиан.

* * *

Легат Тигеллин подошел к оружейной пирамиде и принялся облачаться в доспехи.

– Теперь мы многое знаем. Мы уничтожим гнездо христиан, – говорил он своему помощнику Лицинию. – И пусть потом Климент объясняет Нерону, почему это сделал не он. Собери отряд!

Помощник бросился бегом исполнять указание. В атрий Тигеллина ворвался префект Климент. Навстречу ему шел палач, несший на плече бездыханное, исхлестанное плетью голое тело мальчика.

– Что вы сделали с ним? – спросил префект у легата.

– Есть доказательства, что он христианин… – ответил Тигеллин.

– Что он рассказал? – поинтересовался гвардеец.

– Ничего, потерял сознание, – с сожалением ответил армейский начальник.

– Иначе ты заставил бы его солгать! – заявил Климент.

– Я ревностно служу Нерону, – ответил легат. – Прости, но мне надо идти.

Тигеллин военным шагом дошел до выхода из атрия и, поравнявшись с вошедшим обратно Лицинием, обернулся.

Климент в это время рассматривал тело мальчика, лежащего на земле кверху спиной. Кожа на спине несчастного лопнула в нескольких местах. Девятихвостая плеть с зашитыми на концах свинцовыми шариками рассекла плоть до костей.

– Что он сказал? – спросил префект у палача.

Тот стоял, открыв рот, и не отвечал.

– Говори! – приказал префект и, взмахнув плетью, ударил ею живодера. – Немедленно доложи, что он сказал!

– Простите, мой господин, – подоспел пройдоха. – Этот раб не может разговаривать, у него нет языка!

Тигеллин с Лицинием усмехнулись друг другу и вышли за пределы атрия.

– Принеси воды! – последнее, что они услышали за своими спинами.

* * *

Римские христиане собрались в роще на восточном склоне холма Яникул. Луна освещала их собрание. Женщины тихонько пели, пока люди один за другим собирались, рассаживаясь на камнях развалин времен ранней Республики.

– А почему они поют так тихо? – спросила маленькая девочка у своей мамы.

– Потому что нельзя.

– А почему?

– Тшшшш, – успокоила ее раздосадованная глупыми расспросами мать и дала малышке припасенную заранее куклу, чтобы та отвлеклась.

На возвышение поднялся Петр. Он поднял обе руки, требуя внимания.

– Братья и сестры! К нам вернулся Павел. У него новое послание и, слава богу, он скажет нам его сам.

– Тихо! Тихо! – раздалось по рядам собравшихся христиан.

Павел вышел и поднялся на камень. На боку у него висела небольшая холщовая сума – та самая, что вручил ему префект Климент.

– Я не Учитель, – начал проповедник. – Я один из вас. Бог доверяет людям. Бог вверяет людям свое слово, свое Учение, своего Сына, в конце концов. Что мы с ним сделали, это известно: мы его распяли. Поскольку дух Христов раскрыт насилием со стороны человека, то конечно же люди не преминули воспользоваться этой возможностью. И каждый из нас в меру своей собственной испорченности, в меру своей собственной духовной тупости занижает священное Учение. Насилует его. Занижает его смысл. Ну, а если так… Что нам делать?

Это очень важно понять: если Учение вверено нам, а мы способны его насиловать, это означает, что мы должны продумать защиту Учения от насилия с нашей стороны. От этого насилия никуда не уйдешь. Все, что человек видит в мире, он видит глазами человека. Мы же не можем смотреть на мир глазами, например, жирафа?

Но это не повод сказать: «Ах! Раз так, то никакие наши слова никакой ценности не имеют! Забудем их!» Нет. Это повод для того, чтобы еще внимательнее относиться к нашим словам. Слова могут лгать? Да, могут. Что же, давайте будем с ними осторожнее. И с нашими словами, и с нашими мыслительными привычками. Будем с ними осторожнее. Надо пытаться сдерживать и контролировать неизбежный человеческий произвол в обращении с Учением Иисуса…

* * *

Климент вылил из ковша половину воды на голову иссеченного плетью мальчика. Тот застонал и очнулся.

– Пей! – приказал гвардеец.

– Я не смог… Я не выдержал… – простонал Витурий и заплакал. – Я обещал отцу, что никогда его не предам! Я не хочу жить! Я не хочу жить!