Текст книги "Утерянное Евангелие. Книга 2"

– Я желаю, чтобы никогда они не взяли оружия друг против друга! Более того, чтобы вместе они отбивали общего врага! За это пью я вино заморское! За мир между ромеями и русами!

Олаф поднял вверх золотой скифос с вином.

– Мир! Мир! – закричали славяне.

– Да, но пусть прежде отдадут за Вальдемара принцессу Анну! – заявили варяги.

Поднялся севший было византийский посол Ижберн.

– Благородные слова, Олаф! Я принимаю их с радостью! Я тоже желаю мира и вместе со мной – все ромеи, от последнего легионера до императора. Для этого я здесь: чтобы продлить наш мирный договор. От имени императора желаю русам долгой жизни и славы!

Он поднял золотую чарку.

– Я пью за благополучие вашего князя и благополучие всех русов!

Владимир встал с золотой чашей в руке и произнес:

– Желаю императору того же, чего он желает всем нам!

Среди дружинников послышался издевательский смешок.

Подали осетров, белуг и стерлядь. Рыбы на княжеских пирах было гораздо больше, чем мяса. При варке белой или красной рыбы в воду добавляли щепотку квасцов. Так она готовилась без вони и мякоть не разваливалась в труху.

– А теперь, гости, – Владимир вышел из-за стола, – предлагаю вам борцовский поединок!

– Да-а-а-а! Ей-ей! – раздались одобрительные кличи пировавших.

– Из русов… – Владимир осмотрел своих телохранителей и протянул руку к Давиле.

Тот демонстративно закатал рукава. Давило был знатный двурукий фехтовальщик, но и без оружия – мастер побороться. С его обритого наголо черепа аж до плеча свисал чуб темно-медового цвета. Борода его была заплетена в длинную, до груди, косицу.

– А теперь от ромеев?! – князь русов обвел рукой делегацию Царьграда, ища, кто откликнется.

Какой-то кучерявый армянин попытался дернуться, но окрик посла его остановил.

– Нет! – Ижберн жестом руки велел армянину сесть и заявил русскому князю: – В нашем посольстве нет борцов.

– Странно, – удивился Владимир. – Русы все борцы!

– Если хочешь посостязаться, приезжай в Царьград! – был ему ответ.

– Вождю русов не зазорно посостязаться со своим воином! – обратился князь ко всем присутствующим.

– Е-э-э-э-э-э-э-э!!! – поддержал его пир.

Великий князь сбросил плащ, снял пояс с мечом и заявил:

– Высокие громче падают!

Давило содрал с себя тунику. Владимир последовал его примеру. Вернувшаяся ворожея Божена с голодным восхищением смотрела на голых по пояс мужчин. Давило был старше Владимира лет на пять, выше ростом на голову и в полтора раза шире спиной, покрытой буграми мускулов. Сидевшая рядом с колдуньей Рогнеда тоже заинтересовалась поединком. По правде говоря, она желала победы вовсе не своему самоуверенному мужу, а его могучему и несокрушимому телохранителю. Давило был больше, сильнее и опытнее Владимира.

Князь показал своему поединщику недлинный, с полметра, кожаный шнур – мол, не возражаешь? Тот махнул рукой, соглашаясь: чего уж там, плетью обуха не перешибешь.

Поединок начался непривычно: Давило пытался сцепиться с Владимиром, но тот все ускользал, подныривая под руку или отклоняясь. Разок он даже стегнул своего супротивника пояском по спине, как бы подзадоривая его стараться и нападать шибче.

Наконец, изловчившись, Владимир обмотал запястье Давилы, скользнул ему за спину, обмотал другое запястье борца и, подставив ногу, пхнул его растопыренной ладонью в лицо, зацепив между пальцев нос и запрокинув его голову назад. Давило грохнулся спиной оземь, а Владимир наступил ему на живот ногой, обутой в мягкие сапоги.

– Е-э-э-э-э-э!!! – ликовали дружинники Владимира.

Поединок был окончен. Слуги подали мясо. Из домашнего на пиру были свинина и козлятина. Надо заметить, что свиньи служили объектом особого внимания, так как свиной жир был основным консервантом, как и мед.

Из мяса крупного скота имелись говядина и конина, последняя и вовсе была ритуальной пищей у викингов. Но главным источником мяса для княжеской дружины была дичь. Охота для них – это не просто развлечение, ритуал мужской дружбы и тренинг боевого искусства – она была способом пропитания. Свежая дичь, жареное мясо – обязательный элемент на княжеском столе.

Наличие жаркого на пиру, помимо всего прочего, указывало на статус человека, принимающего гостей. Потому что приготовить жаркое было не так просто, и присутствие его на столе говорило о том, что у хозяина пира есть достаточно большой камин, а также всяческий необходимый инвентарь – например, большой металлический вертел. Есть у него в избытке и чем этот камин топить, потому что прожарить целиком тушу кабана намного сложнее, чем кажется: это достаточно длительная и сложная процедура, требующая большого умения, чтобы мясо было прожарено равномерно. Целиком зажаренный кабан, олень или косуля означали и то, что у хозяина достаточно слуг, которые могут все время следить за тушей в очаге.

Жаркое ничем не начиняли и не натирали специями, потому что на открытом огне это бессмысленно. Мясо подавалось в том виде, в каком оно зажаривалось. Но уже к мясу подавались соусы из горчицы, хрена, сгущенного сока ягод, перетертых трав. Чем больше было соусов, тем выше был статус пира. Если в Риме был важен не столько соус, сколько способ приготовления, то у русов важнее было сопровождение основного блюда…

Был заявлен перерыв, во время которого пирующим следовало выйти на свежий воздух и «до ветру», а слугам – доесть объедки и убрать зал от костей и огрызков. Византийский посол Ижберн и киевский князь Владимир уединились в отдельной палате, куда им подали фрукты: яблоки, груши и сливы.

– Мне нужно поговорить с тобой, Вальдемар, – вежливо сказал Ижберн.

Еще бы: иначе зачем они уединялись от гостей и советников?

– Своим последним тостом ты поступил дурно, – заявил византийский посол. – Ты оскорбил моего императора. Но я хочу забыть это, потому что я тебе друг.

– Или потому что Римская империя слаба? – уточнил киевский князь.

– В империи не все ладно, – согласился посол, но пояснил: – Однако она сильна верою своей.

– Лучше скажи, каков твой ответ? – спросил князь.

– Цена твоя слишком высока!

– Тогда откажись, – предложил Владимир.

– Ну и что тогда будет? – риторически вопросил византийский полководец, не смея ни отказать князю русов, ни пообещать ему в жены сестру своего императора.

Владимир вывел его на балкон и указал рукой в ночь:

– Смотри!

Ижберн посмотрел. Там до самого горизонта виднелись огни походных костров многолюдного войска русов. Те, кто пировал во дворе княжеских хором, увидели своего предводителя и стали выкрикивать «Владимир, Владимир!», вздымая копья, тускло поблескивающие в свете луны широкими наконечниками наточенного железа. В считаные секунды нестройные выкрики сформировались в мощный ритмичный хор: «Владимир! Владимир! Владимир!» В суеверном экстазе ревели даже те, кто не мог видеть своего непобедимого вождя.

Великий киевский князь с нескрываемым упоением слушал и осматривал свою единодушную дружину.

– Вот они, мои русы – словены, кривичи, поляне, древляне, уличи, тиверцы, дреговичи, бужане, северы, вятичи, радимичи, ятвяги и прочие варяги. Собранных вместе никто их не побеждал. Я знаю, пехота ромеев славится, но ладьи и лошадей русов не остановят ни города, ни крепости…

– …Это ромейский воевода? – спросил какой-то улич с длинным чубом и такими же длинными усами, вглядываясь в фигуры на балконе терема.

– Говорят, за миром приехал, – ответил ему тиверец с косичками, заплетенными на висках.

– Ну, тогда может уезжать! – заявил чубатый и заржал, как конь.

Грубый гогот викингов и славян поддержал его заявление. Стараясь не обращать внимания на подначки, Ижберн снял со стены печенежский лук и попробовал натяжение тетивы.

– Хорошее оружие, – похвалил он.

– Да, – согласился Владимир. – Варяги с мечами, славяне с топорами, степняки с луками – мы заодно, и в этом наша сила.

– У тебя уже империя, Владимир, от Балтийского до Черного моря, от Буга до Волги…

– В жилы моим детям нужна императорская кровь! – сказал как отрезал киевский князь и неожиданно предложил: – Оставь Василия, переходи ко мне! Вместе мы завоюем всю Византию.

– Но какой ценой?! – спросил Ижберн. – Опустошенные земли, сожженные города, резня, разрушения, ненависть людей? Нет, Владимир…

– Ты становишься философом, викинг!..

– Называй меня, как хочешь, но помни: лучше любить, чем ненавидеть, и строить, чем разрушать… И я верю в братство людей…

Владимир лишь покивал головой – мол, «мели, Емеля, твоя неделя» и уточнил:

– Братство христиан в лучшем случае?

– Как бы то ни было, не это я приехал обсуждать, – пресек свои разглагольствования посол и присел рядом с князем. – Поговорим о делах.

– Я сказал тебе все, – заважничал князь.

– Ты хотел бы, чтобы я отказался? Ты сам, что ли, намерен напасть на нас? Ну почему ты так ненавидишь цивилизацию?

– Цивилизация? Что это такое? То, что в Царьграде? Подкуп. Интриги. Рабство. Империя немощных людей! И император, который красится, – киевский князь аж сплюнул от брезгливости.

– Нет, Владимир, – возразил глухим голосом Ижберн. – Было бы так, я перешел бы к тебе. Но закон и порядок римлян, свобода и справедливость эллинов, искусство, наука и Бог, обетующий нам возрождение, – вот что такое наша цивилизация! Это не материальные, но духовные ценности. И многие викинги поняли это, включая твоего побратима Олафа. Что до меня, я буду до последних сил сражаться за это.

На столь духоподъемную тираду византийского посла киевский князь ответил лишь скептической миной.

– Хорошо, Владимир. Я обещаю тебе в жены византийскую принцессу, а за это ты не только пошлешь в Царьград шесть тысяч викингов, но и завоюешь нам обратно Херсонес, что отложился за мятежником Вардой Фокой Младшим, объявившим себя императором.

– Корсунь я разграблю, – предупредил киевский князь.

– И да простит тебя Бог! – согласился византийский посол.

Окончательно договорившись, они вернулись к столу, где как раз подали разные ягоды: малину, землянику, ежевику, голубику и чернику. К ним вынесли и сыры.

В то время самой большой проблемой на кухне было хранение продуктов, холодильников-то не было. И в теплое время года неизбежно приходилось придумывать, как их консервировать, а не съедать немедленно. Соль – удовольствие дорогое. Приходилось изобретать, как без соли вялить мясо и рыбу. Молоко быстро скисало и как напиток на пирах не подавалось. В основном молоко шло на масло и сыр. Сельская семья, поставлявшая на княжеский стол сыр, должна была варить его «головами», равными по размеру заду женщины, которая его изготовляет.

Ромеям было непривычно вкушать сливочное масло, в Византии ничего в этом не понимали и потребляли только оливковое.

Глава 18
Тайны византийского двора

Константинополь, столица Восточной Римской империи. На ее покорном трудолюбивом населении лежало бремя императорского двора. Тридцатилетний император Василий II и его соправитель, двадцативосьмилетний Константин VIII вместе с придворными расточали остатки империи, изысканно приближая ее погибель.

Василий развлекал себя зрелищем танца с саблями. Он любил лицезреть мускулистые тела танцоров. Ему подали вино в тяжелой золотой чаше на массивной ножке. Император, прежде чем отпить, велел полакать оттуда своему ручному гепарду.

В зал императорского дворца в сопровождении четырех фрейлин вошла принцесса Анна – высокая полногрудая брюнетка в бело-голубой тунике. На голове ее была золотая диадема, в ушах – массивные трехэтажные серьги, на шее жемчуга.

– Приятно видеть, что император пьет с таким удовольствием! – обратилась она к Василию.

– Молчи! – совсем нелюбезно отозвался Василий. – Ты приносишь несчастья!

– Значит, братец, ты уверен в своих подданных, раз не боишься, что тебе могут подмешать яд, – двадцатичетырехлетняя принцесса подошла к ложу императора и насмешливо продолжила: – Хотя ты бог, а значит – бессмертен.

– Но пробник-то мой не бессмертен! – усмехнулся Василий, указав на своего любимца гепарда.

– Как же это ты удостоила нас своим присутствием? – спросил сидевший тут же Константин.

– Одиночество, брат, некому посвятить себя, – ответила Анна. – У меня же нет сына.

– Ты бы не знала, что с ним делать, – подколол ее тот.

– Как и ты: не знаешь, что делать со своими дочерями! – огрызнулась Анна в ответ брату, который никак не мог родить наследника Македонской династии.

Дворецкий объявил о прибытии полководца императорской гвардии Ижберна.

– Вон все! – встал и приказал придворным Василий.

Челядь разбежалась.

– Что же заставило тебя подписать столь унизительный договор? – грозно спросил император у вошедшего посла. – Это неслыханное оскорбление для империи! Кто будет платить викингам за то, что они воевали за Киев? И будто мало вреда, который ты нанес империи, ты еще и требуешь брака нашей принцессы, что нужно лишь для удовлетворения честолюбия Владимира! Ну, что молчишь? Защищайся!

– Что говорить? Это лишь слова. Не по мне от слов защищаться!

– Это не слова, – вмешался Константин. – А прямые обвинения. Договор, который ты подписал от нашего имени, недостоин Римской империи и бесчестит нас. Приняв его, ты предал своих императоров и наш народ. И возможно, вступил в заговор с Владимиром. Все обвиняет тебя!

– Хорошо! – развел руками Ижберн. – Отдай варангам приказ, которого они вряд ли ждут! Но запомни: болгары не пощадят ни империи, ни тебя с братом!

Константин обернулся к старшему брату:

– Что Василий скажет об этом?

– Я уповаю на понимание между людьми доброй воли, – уклончиво ответил соправитель.

– Но здесь не идет речь о людях доброй воли. Это русы! Русы!!!

– Но рядом с Владимиром есть Олаф, его побратим, он человек благородный и великодушный.

– Правда, правда! Конечно, Олаф! – Константин обернулся к Ижберну. – Почему же ты молчишь об Олафе?

– Потому что таких викингов, как Олаф, немного, брат, – ответила за посла принцесса.

– Анна! – воскликнул Василий. – Я тебя предупредил! Чтоб ни слова зловещания, ни от тебя, ни от других!

– Не смей повышать голос на невесту киевского князя! – одернула та императора.

– Мне страшно, – искренне пожаловался Константин. – А я не выношу страха, мне от него плохо.

– Мне там тоже было страшно, – заявил Ижберн. – За вас, за империю. Если я принял условия русов, то лишь для того, чтобы выиграть время. А нам оно нужно, дабы заключать договоры, укреплять оборону и обучать легионы. Действовать нужно быстро. Если немедленно не принять все меры, то в тот день, когда Варда Фока Младший придет со своими войсками, никакие, даже самые быстрые лошади не спасут вас, никакой лес вас не укроет.

– Хватит! Пусть он замолчит! Арестуйте его, делайте с ним, что угодно, но пусть он молчит! – закричал Константин.

Варанги из наемников-викингов проводили своего начальника Ижберна под арест. В его собственные покои. Ночью у входа в них появилась девичья фигура. Но ее не пропустили стражники, облаченные в амуницию, представлявшую собой смесь традиционного обмундирования и оружия викингов с блестящими византийскими доспехами.

– Сюда никому нельзя, – остановил ее начальник караула. – Приказ императора!

Девушка откинула вуаль. В лунном свете блеснули жемчужины на полуобнаженной пышной груди. На стражников с вызовом смотрела принцесса Анна.

– Пропустите ее, – буркнул варанг.

Она вошла в покои, облицованные мрамором и бронзой.

– Приветствую тебя, Ижберн! – сказала Анна и прижалась спиной к ребристой входной колонне.

– Анна? Что ты здесь делаешь? – удивился полководец и скрестил на груди руки.

– Никогда не спрашивай у женщины, зачем она пришла к тебе! – заявила принцесса, подошла к Ижберну и развела его скрещенные руки. – Я ушла из дворца, потому что там трудно дышать. Константина ослепляет ужас возможного заговора, он хочет твоей погибели, ибо знает, что ты сильнее их.

Свен отошел к низкому столику с фруктами и вином. Македонка прошла в глубь комнаты, повернувшись к нему спиной.

– Константин ненавидит меня, как и я его. Я напоминаю ему мать Феофано, которая после смерти нашего отца Романа II захватила престол со старым полководцем Никифором Фокой…

– А когда тот стал вести себя неправильно, заменила его на молодого любовника Иоанна Цимисхия? – спросил свен, показывая, что ему известна эта история.

– Мои братья знают, что я такая же сильная, как и моя мать, – продолжила принцесса. – Будь я мужчиной, я давно бы уже захватила трон цезарей!

– Нет, Анна, нет, – покачал головой Ижберн. – Я не опора твоему тщеславию. И потом, судьба твоей матери, дочери константинопольского шинкаря, в заведении которого она работала проституткой, меня совершенно не волнует.

– Моя судьба тебя тоже не волнует? – спросила Анна и набрала воздуха в грудь так, что ее ослепительные окружности еще больше приподнялись над глубоким шелковым декольте. – Я могла бы дать тебе свободу.

– Каким образом? – спросил гвардеец и налил ей вина в золотой канфар.

Анна подошла, взяла мужчину за запястье и чуть нажала на него грудью:

– Мои братья правят как императоры слишком долго, а без тебя они…

Принцесса покачала головой – дескать, «ничего не стоят». Она забрала из рук Ижберна канфар и поднесла к губам ароматное красное вино.

– Ты такая же, как они, Анна, – ответил ей гвардеец. – Ненасытная кровопийца.

Не ожидавшая такой нелестной характеристики Анна оторвалась от канфара. Ее верхняя губа окрасилась густым вином.

– У тебя такой же взгляд – пристальный, злой – как и у твоих братьев, когда они решают убить кого-нибудь, как ты хочешь убить их.

– Я хочу свободы и величия! – властно произнесла Анна. – Мое величие – это величие империи. Под властью Василия и Константина дни Византии сочтены. Только мы вдвоем можем спасти ее.

– Преступлением ничего не спасешь, – не согласился гвардеец.

– И ты безропотно позволишь увлечь себя на плаху? – Анна вернула канфар Ижберну в руки.

– Константин меня ненавидит, но знает, что я понадоблюсь. Он не убьет меня, – гвардеец поставил канфар на столик. – А когда тысячи викингов придут на службу Василию, он меня призовет. И я снова возглавлю варангов в ранге их начальника – аколуфа.

– И ты опять будешь сражаться за Василия?

– Я верен своей клятве, Анна, – пояснил Ижберн и налил себе холодный ромашковый чай. – Смирись. Не моя вина, что судьба поставила нас друг против друга.

– Посмотрим, кто окажется сильнее, – ледяным тоном ответила принцесса. – Я или твоя судьба. Пока она в моих руках.

Она решительным шагом пошла к выходу, но уже в дверном проеме резко развернулась и отчеканила:

– Прощай, полководец Ижберн из Упсалы!

Глава 19
В погоне за священным камнем

Среди днепровских порогов пролегал фарватер, известный только здешним лоцманам. Они проводили ладьи преимущественно у правого берега, где было больше открытой воды. Даже весной его глубина между порогами была не более четырех метров и около метра на плесах и вблизи порогов.

Мимо пронесся порог Эссупи, затем порог Улворси, один из самых страшных порогов. Яркий, шумный, пропитанный резкими запахами порог Геландри. У порога Аифор был самый большой перепад воды – почти шесть метров, в его камнях гнездились пеликаны. После него порог Варуфорос образовывал большую заводь. У порога Леанди перепад воды тоже был немаленький – больше четырех метров, – и вода, казалось, кипела. Наконец, грустный, залитый дождями Струкун…

Скоро от всего этого остались лишь смутные воспоминания. Флотилия русских ладей отвалила от «пирога» острова Березань и вышла в Черное море. Пока Владимир спал на корме, где-то посреди водной глади его ладья пересекла невидимую линию раздела слабосоленых вод лимана и оказалась в настоящем соленом море. Постепенно ощущение этой перемены передалось гребцам, и они все запели от непонятного волнения, когда парус наполнился попутным ветром…

За кормой, словно хвост белого голубя, тянулись пенистые струи. Впереди неясным пятном проступала земля. Это была Таврида. Напрягая зрение, русы вглядывались в очертания плоского берега. Через день перед ними открылись скалы полуострова. Горы его как будто спали под скомканным бурым одеялом, в складках которого зеленели можжевеловые рощи. Среди нагромождения скал, похожих на окаменевших зверей, изогнулись золотистые пляжи.

Наконец перед флотилией из ста двадцати ладей предстал город: спутанные ряды каменных домиков с черепичными крышами, будто весенние жуки – божьи коровки. К небу тянулись темные кипарисы. Перед Херсонесом расстилалась зеркальная гладь залива с его невообразимой синевой.

Войско киевского князя по поручению византийских императоров осадило мятежный Херсонес. Но взять его с ходу русам оказалось не по зубам…

Резкий ветер задул лето, как свечу, и над Тавридой нависло свинцовое небо. Бесконечно хлестал мелкий колючий дождь. Море вздувалось темно-бурой волной, оно с яростью кидалось на вытащенные на берег снеккары. Чайки с жалобными стонами носились над осажденным Херсонесом. Погода изводила осажденных греков, но еще больше – осаждавших русов…

Князь забылся тяжелым сном в своем шатре. Его покой берегла новая жена – чехиня Адель.

– Что тебе? – она встала на пути Олафа, ворвавшегося в шатер.

– Разбуди его, это важно!

– Оставь его, он плохо спал.

– Говорю тебе, разбуди! – кипятился норвежец.

– Что там? – отозвался проснувшийся Владимир.

– Вести из Царьграда.

– Хорошие или плохие? – спросил князь, со стоном поднимаясь с ложа из волчьих шкур.

– Это послание от Анны, – ответил Олаф, хитро улыбаясь.

– Читай, – приказал Владимир норвежцу, который знал греческий с самого детства.

Королевич развернул свиток папируса и начал переводить с листа:

«Я Анна. Сестра императоров Василия Второго и Константина Восьмого, дочь Романа Второго и Феофано…»

Адель в это время массировала голову своему мужу.

– Дальше! О деле! – крикнул князь, мучаясь от боли в висках.

«Императоры задумали не выполнить весь договор. Умоляю тебя освободить меня из рабства развращенного двора и взять в жены».

Адель на секунду замерла, но потом как ни в чем ни бывало продолжила свое занятие. Владимир молчал.

– Ты что, не понимаешь? Ее приданым станет половина Восточной империи, они не хотят родства с тобой.

– Я не люблю интриги… – проворчал князь. – Почему я должен доверять этому письму?

– Смотри, в залог она прислала тебе кольцо, – показал золото Олаф. – Это залог завладения империей.

– Империи создаются железом, – князь потряс обнаженным мечом. – А не придворными кознями!

– Тогда спросим Бога, как нам поступить, – предложил норвежец.

– Бог уже высказался, – ответил киевский князь.

– Помнишь, я говорил, что грек Буртси, воспитавший меня, рассказывал об Инкерманском монастыре? – спросил Олаф в спину уходящему Владимиру.

– Это где почитают римского папу Климента? – обернулся его побратим.

– Да-да, сосланного в здешние каменоломни императором Траяном за проповедь христианства, – подтвердил Олаф. – В монастыре хранится камень Климента с голосом Иисуса. Давай заберем его и спросим, как тебе быть.

– Займись этим, – согласился князь и добавил: – Из моих дружинников тебя сопроводят Давило и Громол.

* * *

Дружина Олафа имела довольно неприглядный вид. У всех был сильный насморк, заливший им словно мокрой глиной весь череп так, что они с хрипом дышали через открытый рот и каждый разговаривал, будто он родился с волчьей пастью… У самого Трюггвасона были воспалены оба уха, из них беспрестанно сочилась кровь. У Хальфредра Скальда сильно текло из носа и вдобавок начался приступ ревматизма. Только старого воеводу Сигурда Эйриксона болезнь не коснулась, но было достаточно и того, как он злился, глядя на недуги старших дружинников.

Набег викингов принес печальное опустошение на земли Инкерманского Свято-Климентовского монастыря. Монахам казалось, что никогда прежде Тавриде не доводилось испытывать такого ужаса: викинги растоптали тела святых в храме Божием, словно навоз на дороге. Многих из братии они убили, многих гнали гуртом, раздев догола и обсыпая ругательствами, а некоторых утопили в реке.

Пологий склон спускался прямо к берегу Черной реки. Весь холм и долины вокруг утопали в мягкой зелени можжевеловых рощ, серебрившихся, как рыбья чешуя, чуть только ветерок касался игольчатой листвы. Посредине склона в окружении высоких стройных кипарисов приютился небольшой храм Святого великомученика и целителя Пантелеймона. Кипарисы слегка раскачивались на ветру, будто это они закрашивали темными красками небо к прибытию викингов, чтобы сделать его еще мрачнее.

На берегу реки группа еще оставшихся в живых, окровавленных, плачущих монахов молилась, взывая к заступничеству Господа Бога. К одному из них, все еще одетому в темно-коричневую монашескую сутану из грубой шерсти, но уже с разбитой головой, медленно подошел мощный седобородый викинг. Он был в темно-красных штанах, в обтрепанной кольчуге, накрытой сверху оборванной волчьей шкурой, в железном шлеме и с огромным тяжелым топором.

Монах, стоя на коленях и склоняясь почти до самой земли, читал молитву на греческом языке. Викинг сел перед ним на корточки. Монах на долю секунды скользнул взглядом по страшной личине железного шлема. Воин снял шлем. Это был Сигурд. Он внимательно посмотрел на плачущего облысевшего ровесника и произнес:

– Ты правильно делаешь, что боишься меня, монах. Я Сигурд, воевода королевича Олафа. Я предал смерти многих твоих братьев. Ты сможешь жить и оплакивать их, если отдашь мне камень.

– Нет никакого камня! – всхлипнул несчастный.

В этот момент раздался стон задыхающегося. Это Хальфредр притащил совершенно голого мужчину с толстой веревочной петлей на шее. Вместе с ним подошел Олаф. Скальд швырнул голого Сигурду под ноги.

– Говори! – приказал Хальфредр пленнику.

– Они забрали его из монастыря… – голый монах упал на разбитые в кровь колени, скривившись от боли.

– Нет! – прервал его одетый монах.

Хальфредр навис над ними с острым топором.

– Надежды нет, мы должны подчиниться им, – оправдывался перед одетым монахом голый монах с веревкой на шее.

– Предатель! – одетый в отчаянии склонил голову, чтобы ничего не видеть вокруг себя.

– Хранители камня понесли его в горы, – торопливо заговорил голый монах. – На плато Мангуп, в город Дóрос. Это столица Таврической Готии.

Олаф сокрушенно покачал головой.

– Мы последуем за хранителями и отберем камень, – заявил Сигурд.

– Нет, – возразил Олаф. – Мы сядем на лошадей и уедем. Готы подчинили себе всю Тавриду, кроме Херсонеса. Нашей дружине не справиться с их войском.

– Мы двадцать дней плыли за золотом и серебром Тавриды, но этого недостаточно, – прорычал Сигурд. – Мы потеряли людей в этом походе. Я должен отнять у них камень.

– Мы потеряем еще больше людей, – пригрозил Олаф. – И все из-за камня. Нас ждет смерть на этих берегах.

– Кто видел здесь храбрых готов? – с сарказмом усмехнулся старый воевода. – Людей, которые предпочитают осквернить свою церковь мочой, а не сражаться!

При этих словах Хальфредр поднял голого монаха за петли веревки на шее.

– Мы погибнем на этих скалах! – повторил Олаф. – Из-за камня. Да, это была моя детская мечта, поговорить с ним…

– Не смей мне перечить, мальчишка! – прервал его родной дядя. – Мы не вернемся без камня Климента.

Олаф не отвел взгляда, а продолжал смотреть Сигурду прямо в глаза. Старый воин отвернулся и приказал:

– Скажи остальным приготовить лошадей и заковать в оковы столько рабов, сколько сможем увезти. Вели им ждать у устья Черной реки. А мы убьем хранителей и заберем камень.

– Что делать с этим? – спросил Скальд, удерживая голого монаха за петлю на шее.

– Что делать с трусом? – переспросил Сигурд и приказал: – Утопить его в речке!

Хальфредр потащил голого к реке, бедняга горько запричитал.

– Священный камень никогда не попадет в руки язычников! – воскликнул одетый монах. – Иисус Христос покарает вас… Господь покарает вас!

Сигурд вытащил у Олафа из ножен изящный меч дамасской стали и резким боковым взмахом перерубил горло предвещающего зло монаха. Брызги крови полетели далеко по траектории меча. Мертвое тело повалилось на бок. Не вытирая клинка, Сигурд тычком прижал оружие к груди племянника. Тот стиснул зубы и забрал свой любимый меч, теперь запятнанный кровью настоятеля Инкерманского монастыря.

Самого младшего из братии викинги не поймали. Имя ему было Хильдибрандр Инкерманский. Мать отдала его в монастырь, когда тому было три месяца от роду. Монастырь Святого Климента – единственный дом, который он когда-либо знал. Его холодные камни – единственное пристанище юного монаха, а святой полуостров Таврида – вся его жизнь. Но алтарь святого Климента был сожжен. Над полуостровом пронесся ураган. Демоны, пришедшие с севера, обрушились на его берега и грохотали, подобно волнам. Их корабли-драконы принесли черные грозовые тучи с далеких земель, чтобы уничтожить все, что тут было.

Жизнь юного Хильдибрандра Инкерманского как праведника закончилась в ту ночь. Вместе со своим наставником – самым старым монахом монастыря – он уходил все дальше в Таврические горы. Порой Хильдибрандр останавливался, его ужасали крики пытаемых монахов на берегу Черной реки. Вдоль воды звук разносится далеко вверх по руслу.

– Идем, сынок, – окрикивал его Иона в бурой обтрепанной рясе и с большим деревянным посохом с навершием в виде креста.

Шестнадцатилетний монах догонял старика, укутавшись в два шерстяных одеяла. Ему все время было зябко, и юноша поражался аскетизму старого наставника, обутого в веревочные сандалии на деревянных подошвах да изношенную шерстяную рясу на голое тело.

– Князь Германарих придет за нами? – в который раз спросил Хильдибрандр.

– Да… – не очень уверенно ответил наставник.

– Так они придут? – переспросил юноша.

– Маяк был зажжен вчера ночью. Сигнал дымом тоже послан. Они придут за нами, – заверил старик Иона. – Они придут. И доставят нас в крепость Дорос.

– В Доросе мы будем в безопасности? – уточнил монашек.

– Да, – подтвердил старик. – Нам предстоит долгий путь, мальчик мой.

Хильдибрандр еще раз оглянулся, но крики избиваемых монахов на Черной реке стихли.

По берегу реки шли воевода Сигурд и Хальфредр Скальд. Сзади за ними увязались было Громол и Давило с боевыми топорами, но воевода жестом руки дал им понять, чтобы они отстали.

– …Мы заберем у них камень, – сказал киевский воевода. – Тот, кто владеет им, сильнее императора и византийской церкви.

– Ты говоришь о власти? – уточнил Скальд. – Ты хочешь стать королем?

– Нет, я не подхожу на эту роль, – покачал головой Сигурд. – А вот Олаф подходит.

– Мы отвезем трофей киевскому князю, вот он им и распорядится, – твердо сказал Хальфредр.

– У русов все и так в порядке, а мы – норвеги – разобщенный народ, – объяснил Эйриксон. – Идет война. Нам надо думать о чем-то большем, чем просто грабежи. Мир меняется, образуются империи. Готы тоже были обычными захватчиками. Почему мы не можем достичь такого же величия? Почему я не должен передать власть моему единственному любимому племяннику?.. Без этого камня наш народ погибнет. А он… Олаф… станет его первым христианским королем.