Текст книги "Доказательство любви"

Нет, и сейчас именно ее рука лежит на его груди, ее голова уткнулась в его плечо. Она предложила ему утешение, и он, эгоистичное создание, впитал теплоту ее сердца, насладившись ею точно так же, как недавно наслаждался ее телом.

Много лет назад он променял неопределенный комфорт общения на гарантию превосходства. Это был прощальный дар его деда или проклятие? Если это все, что мучило его это время, есть ли оправдание годам добровольного одиночества?

Гарет тряхнул головой, отгоняя черные мысли в сторону.

Ночная пелена опустилась, и он уже не в состоянии был различать ее очертания в темноте. Он прижал ее к себе поближе. Она казалась слабой и, несомненно, вымотавшейся. Она почти не спала прошлой ночью. Равно как, по той же причине, и он.

Когда погас последний луч света, он крепко сжал ее в своих объятиях.

Глава 15

Когда Дженни проснулась следующим утром, постель рядом с нею была пуста и холодна. Должно быть, Гарет покинул ее ночью. Она открыла глаза. Приглушенные лучи солнца едва касались белизны стен. Снаружи доносились звуки утреннего Лондона. Прогромыхала повозка, постепенно просыпался расположенный неподалеку рынок. Громкий крик молочницы нарушил тишину. «Свежевзбитое масло, свежее масло!»

Дженни села и убито посмотрела вокруг. Вся его одежда, которая висела ночью на стуле, исчезла. После разговора, случившегося между ними прошлым вечером, она почти поверила, что значит для него чуть больше, чем просто партнерша для секса. Она решила, что связь между ними глубже.

Тайны, которые они поверяли друг другу прошлой ночью, глубоко затронули ее чувства. Очевидно, его это совсем не коснулось. Глупо было со стороны Дженни строить иллюзии относительно лорда Блейкли. Ее судьба его не заботила. Для него она – лишь временное явление. Физическое удовольствие. И не важно, как бы тесно он ее ни прижимал к себе, однажды он ее бросит. И когда это случится, она не позволит, чтобы жизнь ее стала такой же пустой, как эта комната.

Дженни свесила ноги с кровати и встала. Она проспала всю ночь, закутанная лишь в его объятия. Дженни потянулась за одеждой, бесформенной кучей валявшейся на полу. Сперва панталоны, потом нижняя рубашка. Корсет для женщины, обслуживающей себя самой, служит скорее опорой, чем подчеркивает фигуру.

Одевшись, она осознала одно – ее желание быть любимой совсем не уменьшилось за те двенадцать лет, что минули с тех пор, как с ней случился тот первый разрушительный роман.

Ее чувства к Гарету пересекли опасную черту. Она безрассудно приняла все, что он ей поведал, как признак того, что она ему, возможно, дорога. Однако, за исключением нескольких слов, сказанных в пылу страсти, он относился к Дженни так, будто она была его содержанка. А именно ей Дженни поклялась себе никогда больше не становиться. Нет, никогда.

Не было ничего хорошего в его уходе этим утром даже без попытки объясниться. Несомненно, он еще придет сюда как-нибудь вечером – и, что также было ей очевидно, попытается купить ее участие в сексуальном акте еще каким-то предметом обстановки. Не исключено, что он также подарит ей серебряный браслет, когда она ему наскучит.

Возможно, к тому времени она окажется в таком отчаянном положении, что возьмет его, примет этот грубый денежный эквивалент, в который он оценит ее сердце.

Дженни пообещала себе не дать снова себя одурачить. Она не позволит отчаянному одиночеству взять над ней верх. У нее есть вещи и поважнее, ей есть о чем задуматься. Например, о том, как выручить свои четыре сотни фунтов из рук мистера Севина. Или о том, как поступить с этим капиталом, после того как он окажется у нее в руках.

Она села на пол, обхватив колени руками.

Если бы она так глупо не рассказала Гарету ночью о своем детстве, ей бы легче было все это перенести. Но она чувствовала себя обнаженной и незащищенной – а он, он сжимал ее так нежно. Ей казалось, что она попала домой. У нее раньше никогда не было дома.

Черт с ним. Все очень просто. Он – лорд. Она – падшая женщина, которую он взял себе на содержание. Она приняла как плату ту нечаянную доброту, что он ей предложил.

Прошло много лет с тех пор, как Дженни позволяла себе плакать.

Она сделала это сейчас. Она плакала горючими слезами из-за собственной глупости. Из-за того отчаянного желания, что до сих пор горело внутри ее, из-за тщетных попыток стать сильной и уважаемой. Дженни уткнулась головой в одеяло и рыдала. Как ни странно, ей стало легче, когда она позволила слезам вырваться наружу.

Слезы всегда представлялись ей проявлением слабости, однако она не видела иного выхода из этой ситуации. Рыдания не решали проблем, но если бы она и сдержала слезы, это бы ничего не изменило. Что же, пусть будут слезы.

Скрежет засова отвлек ее. Тяжелые шаги раздались в прихожей, потом металлический скрип. Дженни подняла заплаканные глаза как раз для того, чтобы увидеть Гарета, идущего по коридору в ее комнату. Его руки были заняты; в одной он держал сверток, в другой – чайник, принесенный им из другой комнаты. Он поставил чайник на стоящую над очагом решетку.

Потом взглянул на Дженни и в шоке замер на месте. Тряпка, которой он держал ручку чайника, выскользнула у него из рук и с плюхом приземлилась на пол.

– Будь я проклят, – медленно произнес Гарет, – если бы у меня когда-нибудь были хоть какие-то идеи, что сказать в подобной ситуации.

Дженни всхлипнула:

– Ты не ушел?

Он взглянул на нее, как на обитателя бедлама[11]11
  Бедлам – сумасшедший дом.


[Закрыть].

– Конечно я ушел. Я был голоден и не нашел ничего поесть. Я купил хлеб и немного сыра. И апельсины. – Гарет положил бумажный сверток на стол. – Погоди. Ты имеешь в виду, что подумала, будто я ушел. Не сказав тебе ни слова. Ты решила, что я могу так поступить?

Он распрямил плечи, холодный и оскорбленный.

Дженни кивнула.

Он стиснул зубы.

– Черт возьми. Тебе лучше, чем кому-нибудь еще, известно, что я не очень хорош в подобных вопросах, но даже я не настолько плох. Правда, Дженни. Почему ты так могла обо мне подумать?

– Не знаю, – всхлипнув, прошептала она. – Возможно, потому, что ты однажды сказал мне, что все, что тебе нужно, – трахнуть меня?

– Я это сказал? – Он удивленно посмотрел на нее и задумался. Потом, очевидно, вспомнил и нахмурился. – Господи! Я сказал это? Как ты могла даже прикоснуться ко мне после этого?

Она отвернулась, чтобы скрыть свои истинные чувства.

Из чайника повалил пар. Гарет наклонился и подобрал с пола тряпку, подхватив кипящий чайник за ручку. Дженни завороженно наблюдала за тем, как он наливает воду в ее заварочный чайник.

– Какой же ты лорд? Ты сам делаешь чай?

Он поставил обратно чайник, приглушенно фыркнув.

– Я же не совсем беспомощен. Я прожил несколько месяцев в бразильских джунглях, с минимальным набором имущества. Я могу приготовить чай, который удовлетворит даже самого изысканного ценителя. И кофе. И овсянку, если это имеет значение. – Он протянул руку, в которой была по-прежнему зажата тряпка. – Ты любишь апельсины. Вот. Позволь, я очищу тебе один.

Дженни икнула сквозь слезы.

– Как ты узнал, что я люблю апельсины?

– Откуда бы он еще взялся у тебя в мешке в тот день, когда я тебя встретил? Все, иди сюда и давай ешь. Ты почувствуешь себя лучше.

Дженни сморщила носик, но он, несомненно, был прав. Она села, и Гарет протянул ей дольку.

– Слезы, – заметил он, едва она положила сочную дольку себе в рот, – неразумны. Тебе не нужно бояться, что я брошу тебя, не оставив ничего, кроме серебряного браслета. Я внимательно отношусь к своим обязанностям. – Он протянул ей кусок сыра.

Дженни протестующе выставила руку.

– Нет, – проговорила она едва слышно. – Ты не будешь.

– Что ты имеешь в виду, говоря «я не буду»? Конечно я буду. Ты даже не можешь себе представить, как мало значат для меня деньги, и почему бы мне…

Она уперлась указательным пальцем в его грудь.

– Ты не будешь, – сказала она, – потому, что я тебе этого не позволю. У меня есть… У меня есть достаточно денег. Они… они хранятся. Так сказать. – Это «так сказать» было преувеличением. Она облизнула губы. – И я не хочу быть твоей обязанностью или ответственностью. – В этом она была уверена гораздо больше. Неужели ты думаешь, я хочу получать от тебя периодическую плату?

– А почему бы нет? Большинство людей так делают. Она молча затрясла головой. А потом снова залилась слезами.

Гарет в ужасе уставился на нее.

– Что? Что такого я сказал на этот раз?

Она продолжала плакать.

– Это не имеет никакого смысла! – вскричал он. – Это необъяснимо. Дженни, ты же умная женщина. Не стоит плакать из-за того, что мужчина предлагает тебе небольшую финансовую помощь.

Его утешения не произвели на нее никакого эффекта.

Дженни помнила свои детские мечты о матери. Однако она никогда не задумывалась, что ей пришлось испытать. Неужели она тоже сбилась с пути, когда человек, который был ей дорог, холодно предложил ей некоторую сумму проклятых золотых монет?

Дженни не могла на это согласиться. Она жила на подобные выплаты почти всю свою юность. Кто-то нанимал вереницу бесчувственных, безразличных женщин, чтобы они растили ее. Ей не следовало сбегать от предназначенной ей участи гувернантки, чтобы стать ответственностью другого мужчины. Потому что то, к чему женщина относится как к холодной обязанности, мужчина рассматривает как средство успокоения своей совести. Финансовое отпущение грехов, никаких эмоциональных при вязан ностей.

Она не допустит этого снова. Она стала мадам Эсмеральдой, потому что не хотела иметь хозяина. Она чувствовала, будто ее перекладывают из одной коробки в другую. Она не хотела стать еще одной чертовой колонкой в его расходной книге, и будь она проклята, если позволит себе снова зависеть от кого бы то ни было.

– Послушай, – сказал Гарет, почти отчаявшись, – я буду… буду посылать тебе финансовую помощь. И время от времени корзины с фруктами.

Дженни не могла этого вынести. Она рассмеялась над ним сквозь слезы.

– Послушай только себя. «Женщина не лодка. Она наука». Господи, да если бы Линнеевское общество это слышало, они изгнали бы тебя из своих рядов.

– Ладно, – гневно пропыхтел Гарет, – я не знаю, что делать. Я был серьезен, говоря о корзинах с фруктами.

– Я знаю. Почему, по-твоему, я рассмеялась? Честно, Гарет, разве можно быть таким беспомощным?

– Беспомощным? – Гарет нахмурился. – Я не беспомощен. Я просто не могу обдумывать каждое свое слово. А поскольку ты не говоришь, что случилось, я не могу решить проблему.

– Если бы ты мог решить эту проблему, разве бы я плакала?

– Что, черт возьми, я могу поделать с проблемой, которую не могу решить?

Ах, если бы только Дженни сама знала ответ на этот вопрос. Однако ее будущее открывалось перед ней с пугающей очевидностью. У нее не было дома, чтобы вернуться. Не было того безопасного прошлого, что ожидало ее с распростертыми объятиями.

– Я думаю, мне поможет, – пробормотала Дженни слабым от слез голосом, – если ты подойдешь сюда.

Он пододвинул свой стул к ней поближе, немного неуклюже.

– Так?

Она кивнула.

– Обними меня.

– Так?

Она расслабилась в его объятиях.

– Почти так, – ответила она, – но крепче. Правильно. Именно так.

Это была иллюзия, ведь она сама заставила его это сделать. Однако на секунду, всего лишь на одну секунду ей показалось, что он дорожит ею.

Мираж длился лишь мгновение.

– Это не разумный способ решения проблем, – пожаловался он.

– Тсс. Слушай. Иногда ответ приходит без слов, через прикосновения.

– Это как замыкание электрической цепи?

Дженни почти ничего не знала о новейших теориях электричества, и не могла ответить на его вопрос. Спустя какое-то время она заговорила снова:

– Сколько бы я ни копалась в своем прошлом, я не вижу, что я могла бы изменить. Жизнь повернулась ко мне своей темной стороной, не обещая ни благодарностей, ни наград. Я знаю, любая богобоязненная женщина не позволила бы себе даже подумать об этом, но Господь никогда не оказывал мне особого благоволения. Я чувствовала, будто меня загнали в гроб и сказали, что, если я буду лежать спокойно, крики проклятий превратятся в тихий шепоток. Я видела вокруг себя своих учителей – холодных, неулыбчивых женщин. У них не было ни друзей, ни семьи. Я не могла вступить в их ряды. Мне исполнилось тогда лишь восемнадцать, Гарет. Я была слишком молода, чтобы умереть. Но вот где я. И я не знаю, как мне теперь быть дальше.

Гарет бережно провел рукой по ее волосам.

– А теперь, – начал он, но потом прервался. Он наклонился и потерся носом о ее лоб. – А теперь я предлагаю тебе быть со мной.

– Вот видишь? – сказала Дженни. – Это было прекрасно. Утешительный жест, ничем не спровоцированный с моей стороны. Ты быстро учишься. Даже ты должен признать, несмотря на свою приверженность к научной логике, что прикосновение работает. Весь холод во мне перешел в тебя.

– Холод не может перетекать, – возразил он, прижимая ее ближе. – Только тепло. Говоря языком термодинамики…

– Гарет?

Он посмотрел вниз.

– Не разрушь это.

Он понял.

* * *

Несколько часов спустя Дженни осторожно заглянула в двери банка. Там было три кассира. Ни один из них, с облегчением подумала Дженни, не был мистером Севином. Она обратилась к другому мужчине, к одному из тех, с которым уже имела дело раньше, помещая деньги на счет. Он поприветствовал ее с предупредительной вежливостью. Слава богу, мистер Севин не стал распространять о ней слухов.

– Вероятно, вы сможете мне помочь, – обратилась Дженни к кассиру. – Я, кажется, гм… кажется, где-то оставила свою расчетную книжку. Мне бы хотелось снять деньги со счета.

– О, конечно, конечно, – вежливо приободрил ее клерк. – Я помню вас. У вас есть какая-нибудь информация о вашем счете?

Дженни протянула ему лист бумаги. Он внимательно изучил его и скрылся за дверью, ведущей в служебные помещения. Когда он вернулся, у него в руках была пачка бумаг. Его губы были загадочно поджаты.

– Мадам… Эсмеральда, не так ли?

Дженни подумала было о предстоящих дальнейших объяснениях. Нет. Она уже поняла на основании предыдущего опыта посещения этого банка, что не следует признаваться в том, что это ее ненастоящее имя, пока она не получит в руки свои деньги.

– Да.

– Знаете, очень странно. Обычно мы не обслуживаем счет, если остаток суммы на нем ничтожно мал.

Дженни вздохнула. Она уже слышала эту песню.

– Я знаю. Когда я открывала счет… – Хорошо. Она совсем не хочет тревожить его сообщением о причастности мистера Севина. Если она решит все рассказать этому человеку, бог знает, когда она увидит свои деньги.

– Было сделано исключение, – осторожно продолжила она фразу. – Счет открыт.

Клерк сделал нетерпеливое движение.

– Да, конечно, время от времени мы делаем исключения. Технически мы не имеем права так поступать, но, да… – Он сочувственно пожал плечами. – Просто я хотел сказать, что обычно никто не хочет держать счет, когда остаток столь мал. Неприбыльно держать на счете такую малую сумму, поскольку расходы на содержание счета намного превышают годовой процент.

Дрожь охватила Дженни. Банковские кассиры обычно совсем не богаты. Они бы никогда не назвали двенадцать или тринадцать фунтов ежегодного дохода «ничтожно малой суммой», независимо от того, как бы ни были набиты золотом карманы их клиентов.

– О какой сумме вы говорите?

– Чуть более одного фунта, – ответил служащий. – Со счета недавно была снята большая сумма. Хотите, мы посмотрим платежные документы?

В сознании Дженни вспыхнуло ослепительно-белое сверкающее пламя. Оно сожгло все ее мысли, все чувства. Она слышала звук льющейся воды, словно находилась в центре огромного водоворота. Дженни почувствовала головокружение и оперлась на конторку, чтобы сохранить равновесие. Разум ее был пуст. Абсолютно пуст.

И не случайно, ибо пуст был и ее банковский счет.

В прошлый раз она пыталась справиться с паникой, убеждая себя, что ее деньги недоступны. Они на месте, просто временно она не может ими воспользоваться. Восемь лет сбережений, которые должны были защитить ее от разрушительного действия времени. Она была так счастлива, сбрасывая с себя оковы мадам Эсмеральды, не надеясь на возможный доход в будущем. Она совсем забыла о панике, которую может вызвать нищета.

– Есть нечто странное в последней записи, – отметил кассир.

Лишь одна возможная странность: все ее деньги пропали.

– Обычно человек, записывающий общий остаток по счету, подводит итог в монетах. Знаете – 1-3-4 в фунтах, шиллингах, пенсах. Но кто бы ни сделал эту запись, он перевел все в шиллинги – тридцать шиллингов. Интересно почему?

Это Иуда[12]12
  По евангельской легенде, Иуда получил от синедриона 30 сребреников за предательство Христа.


[Закрыть]. Мистер Севин опустошил ее счет и оставил ей сообщение, подведя баланс. Не очень изящно, но, в самом деле, у него не было нужды заботиться об изысканности послания, когда он крал ее четыре сотни фунтов. Хотя кто, по мнению мистера Севина, был предателем, а кто преданным, Дженни сказать не могла.

Банковский клерк насмешливо рассматривал ее.

– Возможно, будет проще, – нашла в себе силы произнести Дженни, – если я просто закрою сейчас счет?

Он кивнул и принялся подсчитывать монеты. Дженни зажмурила глаза и занялась тем же. Доступная ей сумма не очень увеличилась. У нее теперь было три фунта и мелочь. Недостаточно для того, чтобы заплатить за квартиру. И тем более не хватит, чтобы предпринять что-нибудь относительно этого ограбления. Если бы у нее было больше денег, она могла бы заявить протест. Возможно, вынести дело на рассмотрение в городской суд. Ей придется нелегко отстаивать свои права. Ее история не убедит ни одного разумного человека отдать ей деньги. Кроме того, единственное доказательство принадлежности ей этих денег – счета и банковские квитанции, выписанные на имя мадам Эсмеральды, с фальшивой Дженниной подписью.

И все равно не стоит паниковать. У нее все еще была собственность, которую можно продать. Ей хватит на несколько месяцев. А после – что же, потом она что-нибудь придумает. Ей всегда это удавалось. Ее будущее не было опасным. Оно просто было… ограниченным.

– Подпишите здесь, – сказал кассир, протягивая ей лист бумаги, который Дженни подписала, так и не выйдя из охватившего ее шокового состояния.

Монеты, которые он ей протянул, не весили практически ничего в ее руке. Они не могли служить щитом от будущего, становившегося все более и более угрожающим.

* * *

Каким-то чудесным образом Неду удалось не упасть, пока слуги умывали и одевали его. Он тихо сидел, когда его камердинер намыливал ему пеной лицо и шею. Он смотрел прямо перед собой, пока его человек острой бритвой снимал щетину, готовя его к необходимости составить компанию герцогу и его дочери.

Это было не так сложно – просто сидеть и ждать в гостиной вместе со своей матерью и всеми этими каменными статуями. Ее советы производили на него такой же эффект, как медные монетки, бросаемые о стенку. Она говорила сердечным тоном о его обязанностях, его будущем. Нед хотел бы послушать ее. Она хотела ему добра. Однако ни одно из ее слов не доходило до его закрытого непроницаемой пеленой сознания.

Все, что Неду оставалось делать, – сидеть и ждать, пока не явится Блейкли и не сопроводит его в представительный каменный особняк, где жил Уар. Блейкли все устроит. Жизнь Неда. Если Уару будет угодно, его смерть.

Однако Нед не стал ждать. Вместо этого он поднялся, перебив на полуслове прочувственную речь матери. Она бросилась за ним, но он вышел прямо в открытую парадную дверь и сбежал по ступенькам, прежде чем она поняла, что произошло. Он больше не мог вынести тяжесть ее внимательной заботы.

Нед пересек улицу по прямой линии, не утруждая себя необходимостью обходить вмятины и канавки, заполненные лошадиным навозом. Этот запах – напоминание о сене и конюшне – долго сопровождал его потом.

Было уже семь часов, а он никому не сказал, куда направляется. Ни Блейкли, который сейчас, должно быть, извинялся перед леди Кэтлин. Ни дворецкому, молча распахнувшему перед Недом дверь. Ни даже своей матушке, уставившейся на него в уязвленном замешательстве, когда он молча покинул комнату.

Единственным человеком, который знал, куда направляется Нед в этот момент, был сам Нед, но даже он не понимал, почему спустя столько лет он оказался именно на этом перекрестке.

Приглушенные огни игорного дома ничем не выделяли его снаружи из хмурой череды других зданий. И бордель по правую руку от него, и опиумный притон слева были построены из того же почерневшего от угольной пыли и копоти камня, с такими же мрачными и грязными окнами. Минуло два года с тех пор, как он был здесь в последний раз.

Казалось, прошла вечность. Воспоминания о тех временах – когда над ним нависла реальная угроза изгнания из Кембриджа, угроза того, что вся жизнь его пойдет под откос, – представлялись ему столь же смутными и нечеткими, как и его теперешнее сознание.

Двадцать пять месяцев назад сюда тайком бегал совсем другой человек. Хотя что так отличало сегодняшнего Неда от того шумного мальчишки?

Ответственность? Да у него не было ни капли этого чувства. Он два года верил шарлатанке, ложь которой его кузен разглядел бы и с зажмуренными глазами. И все равно, то, как поступил Нед по отношению к леди Кэтлин, не выдерживало сравнения даже с расплывчатыми понятиями о чести мадам Эсмеральды.

Опыт? Опыт идиота.

Рука опустилась на плечо Неда, и он отскочил в замешательстве не столько от неожиданности, сколько от желания избежать фамильярного жеста кого бы то ни было.

Черты человека, стоявшего перед ним, казались ему смутно знакомыми. Нед мысленно добавил двадцать фунтов к образу, всплывшему в его памяти. Лишь в лихорадочном румянце этого джентльмена, вызванном неумеренным потреблением эля, не было ничего нового.

– Эллисон, – тупо вымолвил Нед.

Былой задушевный приятель Неда, уже слегка навеселе, расплылся в улыбке. От него доносился кислый запах джина. Эллисон всегда был известен как человек, использовавший крепкие напитки, чтобы подчинить свою слабую волю.

– Сто лет тебя не видел, дружище, – заплетающимся языком проговорил его бывший приятель и еще раз хлопнул Неда по плечу.

Нед скривился и, сделав резкое движение, попытался отодвинуться от него подальше.

Эллисон отвесил ему дружеский тычок в грудь.

– Я думал, ты сделался респектабельным джентльменом.

– У меня не было ни малейшего шанса. – Голос Неда казался ему самому таким же кислым, как запах вина и рвотных миазмов, доносившихся из никогда не чищенных в этом квартале сточных канав. – Я попытался соответствовать, но, сдается мне, я не рожден для респектабельности.

Последний отпущенный ему шанс он упустил, отказавшись явиться на назначенную встречу. Нед внезапно представил себе леди Кэтлин и ее лысого папашу-герцога. Он задумался, не была ли она втайне рада тому, что он не пришел. После всего случившегося у нее оставался лишь один выбор – потеря репутации и надежд на достойное замужество или брак с каким-нибудь неудачником вроде него. Она производила впечатление разумной леди. После всего, что она о нем узнает, она скорее предпочтет потерю репутации.

Ухмылку Эллисона сменил мерзкий хохот. Его резкий звук был гораздо громче, чем ситуация того заслуживала. Эллисон представлялся Неду последним человеком, в обществе которого он испытывал потребность в данный момент.

Возможно, именно поэтому, когда тот хлопнул его по спине еще раз, Нед заставил себя улыбнуться.

– Что скажешь, если мы с тобой зайдем внутрь? – Эллисон показал рукой на игорный притон. – Ты платишь, идет? Там есть хороший бренди.

Нед понял уже много лет назад, что бренди вовсе не помощник ему в эти периоды душевной апатии и безразличия к окружающему. Под влиянием выпитого его горести лишь обострялись и неприятности представлялись в преувеличенном алкоголем свете.

Да, впрочем, какое ему до всего этого дело.