Текст книги "Доказательство любви"

Но она не позволила ему ничего скрыть.

– Да, да, именно так. Они все смеялись над вами.

Они делали это. Он стиснул руки, вспомнив чувство беспомощности, что не покидало его тогда.

– Потом вы обнаружили, что способны заставить их остановиться. Они не смогут смеяться над каменным истуканом. И они все боялись вашего положения в обществе.

– Все это не относится к моему предложению. Вы расскажете Неду, что обманывали его. Я затащу вас в постель.

– Но это совсем не то, что хочет каждый из нас, милорд. Вы не хотите, чтобы лорд Блейкли затащил меня в постель. А я думаю, что вы забыли, что значит быть Гаретом – просто Гаретом. И все страдают от этого. Я страдаю. Нед страдает. – Она умолкла на минуту. – Даже ваши слуги страдают. Как вам удалось научить их не улыбаться?

– Я не могу нести ответственность за выражение на их лицах.

– Правда? Назовите хоть одного из них, которого вы видели улыбающимся.

Назвать? Гарет привык воспринимать большинство своих слуг как некую безымянную массу. В тех редких случаях, когда он обращал на них внимание, они полагали за лучшее спрятаться за метелкой из перьев, которой обычно смахивали пыль. Слугам следовало держаться где-то на зад нем плане. Гарет даже иногда сомневался, что его слуги – настоящие люди. Они наверняка имели какие-то личные чувства и эмоции. Однако это вовсе не означало, что он намеревался вдаваться в подобные детали.

Мадам Эсмеральда нахмурилась, глядя на него.

– Ну, есть Уайт, – в конце концов произнес он.

– Уайт – это…

– Мой поверенный.

– Превосходно, – заключила мадам Эсмеральда. – Сделайтесь с ним друзьями.

– Что? Друзьями?

– Да, друзьями, – подтвердила она.

– Невозможно. Я скорее заполучу вас в свою постель.

Это было самое ужасное задание, которое она могла только придумать. Худшая часть его какого-то предательского органа, возможно печени, очень хотела подчиниться ее приказанию. Он хотел бы разговаривать с этим человеком так, будто это было совершенно нормально.

– Я не могу сделаться его другом.

– Почему бы и нет?

– Он у меня на службе, – возразил Гарет. – Подумайте, какое у него может быть происхождение. Мадам Эсмеральда, я – маркиз. – Он сложил руки на груди и кивнул. – Уверен, даже вы понимаете, что я не могу заводить дружбу с кем ни попадя. – Он спорил скорее с собой, чем с ней.

– Один человек, – заметила мадам Эсмеральда, – это вряд ли «все». А кроме того, человека, которого вы сами тщательно отбирали на эту должность, вряд ли можно назвать «кем ни попадя».

Его заботила не перспектива иметь друзей, его пугал сам процесс заведения дружбы. Гарет вспомнил те самые первые годы в Харроу. Ему никак это не удавалось. Он пытался, он прикладывал эти первые, столь тяжкие усилия, но это было чудовищно медленно. Все остальные его сверстники образовывали свои маленькие группки очень быстро, он один оставался в стороне. Он не был изгоем – в этом заслуга его происхождения, – но он всегда находился в изоляции. Два года робких, застенчивых предложений, мягко, но упорно не замечаемых окружающими его детьми. Два года остроумных реплик, так и оставшихся в его голове, которые ему так и не удалось вставить в беседу, рождавшиеся у него, когда нужный момент был уже упущен.

– Да не смотрите на меня так сердито, – попросила она.

То, что сначала было неуклюжестью и изоляцией, вскоре превратилось в превосходство и веру в собственную исключительность, презрительное одиночество. Он больше не стремился снискать одобрения окружающих. Оно и так было ему гарантировано. Она нанесла ему тяжкий удар, пробудив старые воспоминания. Так, будто она была ему ровней, будто имела право тревожить его прошлое. Будто он относился к тому сорту людей, что заводят дружеские отношения со своими поверенными, кто может забавляться с женщиной.

– Друзья. Вот еще!

Она молча кивнула.

Гарет взглянул на нее. Было не так темно, чтобы он не увидел ее слегка округлившийся взгляд, мягкую расслабленность щек, едва заметную виноватую полуулыбку. Он прекрасно знал, что она сейчас чувствует.

Жалость.

Он почти ненавидел ее за эти эмоции. Он почти ненавидел себя.

Дженни покачала головой.

– Мой бедный лорд Блейкли. Должно быть, это очень одиноко – быть выше всех в этом мире.

И это, более чем что-либо еще, потушило пламя физического желания, пожиравшее его тело.

Она была обманщицей и шарлатанкой, она была порочной и падшей женщиной. Но она смотрела прямо в его одинокое сердце. И, даже не притронувшись к нему, она связала его.

Снова.

Глава 8

Задание, которое мадам Эсмеральда дала Гарету, представлялось ему монументальным в темноте минувшей ночи. При ясном свете наступившего дня стало очевидным, что задание это не просто монументальное. Оно – невыполнимое.

Скрип пера Уайта настойчиво вмешивался в деловые занятия Гарета. По идее звук должен был быть смягчен толстым красно-золотым ковром, плотно укрывавшим паркетные полы кабинета. Но даже тяжелые бархатные занавеси не заглушали этот назойливый скрип.

С научной точки зрения Гарет прекрасно понимал, что по большей части этот шум – порождение его воспаленного разума. Логически рассуждая, он знал, что шум не может вызвать эхо в данной комнате, что здесь нет твердых поверхностей, от которых он должен бы отталкиваться.

Осознание этого научного факта вовсе не уменьшало раздражения, которое вызывал в нем этот постоянный скрип пера по бумаге. Оно также ничего не могло поделать с угрюмым раздражением, закипавшим у него в груди.

Мадам Эсмеральда все неправильно поняла. Гарет вовсе не стремился к дружбе. Он не был одинок. Он проводил недели в джунглях Бразилии в одиночестве, не испытывая никакой потребности в общении.

Ну хорошо, может, раз. Или два. В день. Однако это была такая же потребность, как, например, потребность в теплой ванне или глотке бренди, – временное желание, которое случайно появлялось и быстро забывалось.

Какой бы цели мадам Эсмеральда ни хотела достичь этим своим последним заданием, она явно основывалась на ошибочных умозаключениях. Гарет ни в ком не нуждался. И, даже если это и было так, дружба со своим поверенным вовсе не была тем бальзамом, что мог излечить его периодически открывающиеся сердечные раны.

Скрип, скрип. Шуршание.

Гарет раздраженно поднял взгляд. Уайт только что перевернул лист книги приходов и расходов, положив перед собой на стол чистый лист бумаги. Несомненно, для того чтобы занести на него краткое предложение об улучшении дел на одной из мельниц в отдаленных владениях Гарета. Позже они обсудят эти идеи. Разумно. По-деловому. В безличной манере, которую предпочитал Гарет.

Он не собирался заводить дружбу с этим человеком. Сама идея казалась ему нелепой и смехотворной. Он объявит ей это. Он не собирается тратить время на идиотские задания мадам Эсмеральды, он скажет Неду, он скажет ему, что…

Однако ее третье задание вовсе не имело отношения к Неду. Оно даже не было связано с победой рациональности и науки над абсурдом и нелогичностью. Нет, это задание касалось самого Гарета. В тот год, когда скончался его отец, и маленького Гарета отправили в Харроу, он искренне стремился завязать те легкие товарищеские отношения, в которых изрядно преуспели прочие мальчики. Он думал, что это желание давно покинуло его. Нет, оказывается, оно просто затаилось, как некое подземное существо, ожидая возможности быть извлеченным на поверхность легкой рукой мадам Эсмеральды.

Черт бы ее побрал.

– Уайт. – Слово прозвучало холодным и отталкивающим даже для его собственного слуха. Именно такому обращению с подчиненными учил его дед, покойный лорд Блейкли.

Уайт поднял голову:

– Да, милорд.

Гарет уставился на его перо, столь раздражающе на него действовавшее, с тщательно замаскированной рассеянностью. Что бы ему сказать? Не мог же он приказать своему человеку бросить заниматься той работой, ради которой он был нанят. Гарет сделал нетерпеливое движение рукой. Исключительно компетентный Уайт правильно расшифровал этот жест как «положи это чертово перо и послушай, что я тебе скажу».

Несомненно, он ожидал обсуждения положения дел в имении Гарета. К несчастью, Гарет предложил ему всего лишь небольшой разговор. Дружеский разговор.

– Вы женаты?

Внимательный взгляд Уайта сменился откровенно изумленным.

– Да, милорд.

– У вас есть дети?

– Четверо.

Воцарилась тишина. Гарет закусил щеку и с резким хлопком закрыл лежавшую перед ним хозяйственную книгу. Подружиться со своим поверенным? Сама идея эта казалась ему невозможной. Они вели совершенно разную жизнь. Гарет платил своему подчиненному жалованье. Уайт был семейным человеком с женой и детьми. Естественно, Гарету нечего ему сказать. Было величайшей нелепостью предположить даже возможность подобной дружбы.

Нелепости, кажется, были фирменным стилем мадам Эсмеральды.

Гарет оглядел мысленно свою обширную библиотеку. Тома по сельскому хозяйству. Тексты на латыни и греческом. Таксономия, биология, натурфилософия. Математика. Он прочел их все. Многие из них даже по нескольку раз.

Он мог бы предложить не менее шести способов доказательства теоремы Пифагора. У него в голове было не менее двенадцати идей по организации производства, которое бы стимулировало занятость в имениях в Восточном Мидланде.

Способов же продолжить эту беседу в его голове было ровно ноль.

Тем не менее он попытался:

– Что вы думаете о погоде?

Даже ему самому была заметна холодная формальность, отразившаяся в его голосе. Он звучал неприятно на слух, звучал так, будто Гарет выступал от имени испанской инквизиции – отделения по борьбе с ересями в метеорологии.

– Милорд? – Неудивительно, что Уайт встревожился. – Вы хорошо себя чувствуете?

Гарет быстро вновь открыл лежавшую перед ним бухгалтерскую книгу. Цифры – холодные, успокоительные – выстроились перед ним стройными рядами. Дебет – кредит, покупки – продажи. Корма скоту, вложения в новое гончарное производство в одном из имений, куда недавно была проложена железная дорога. Деньги уходили и возвращались снова, месяц за месяцем складываясь в точные суммы. Каждый пенни был подсчитан на этих страницах.

Все эти книги в его проклятой библиотеке. Каждый шиллинг в его расчетах.

Но и через тридцать четыре года Гарет по-прежнему не имел ни малейшего представления о том, как завязывать дружбу.

– Не берите в голову, – невнятно проворчал он и яростно уставился в открытую страницу.

Через некоторое время перо Уайта вновь заскрипело. Скрип-скрип. Шорох, шуршание. И только в воображении Гарета этот звук превращался в рев.

* * *

Тем же вечером лорд Блейкли с громким хлопком распахнул незапертую дверь в комнату Дженни. Она подскочила от неожиданности, сердце бешено застучало.

Он ворвался в комнату без приглашения. Вместе с ним влетел свежий весенний ветерок, вобравший в себя молодые и соблазнительные запахи весеннего дождя. Однако ни один из этих вестников весны не задержался в комнате. Напротив, само появление маркиза удушающе подействовало на все молодое и свежее в радиусе его досягаемости. Весенние запахи маленького мирка Дженни словно испарились от разлившегося по его лицу лихорадочного румянца.

Он не произнес ни слова. Вместо этого он смерил ее взглядом, словно генерал, обращающийся к нижайшему из солдат вверенной ему армии. Однако пламя, бушевавшее в его взгляде, вряд ли можно было назвать воинственным. И даже самый жестокий офицер, одержимый дисциплиной и порядком, вряд ли будет припирать своего подчиненного к стенке, перекрывая руками всякую возможность к отступлению. Губы лорда Блейкли вытянулись в белую, тонкую линию.

Дженни почувствовала, как в ней растет возмущение. Она резко выпрямилась и окинула его гневным взглядом.

– Лорд Блейкли, вы не можете просто врываться ко мне в дом так, будто у вас есть на это право.

Он фыркнул.

– А кто, интересно, остановит меня, как вы полагаете? Только вникните – я же маркиз. А вы… – он обхватил ее лицо руками, – вы… – Он презрительно усмехнулся.

– Я? – Слово сорвалось с ее уст.

– Если я вижу в людях самое плохое, – проговорил он, выплевывая раздельно каждое слово в приступе тщательно сдерживаемой ярости, – так это потому, что они не способны разглядеть этого самостоятельно. Возьмем, к примеру, вас. Нет оправданий тому, что вы делаете с моим кузеном. Вы можете подобрать сколько угодно прекрасных названий, но факт остается фактом – вы лжете ему. Вы используете его, и вы вытягиваете из него деньги.

Дженни попыталась отгородиться от него, положив руки ему на грудь.

– Это вовсе не оправдывает ваше поведение. – Она сделала попытку оттолкнуть его.

Он не сдвинулся с места.

– Так вы не отрицаете этого?

– Это не совсем так, – проговорила она. – Вы не понимаете Неда. Вы никогда и не пытались его понять. Он ни разу в жизни не слышал от вас ни одного одобрительного слова. Вас не было рядом, когда его выгнали из Кембриджа, и вы не понимаете…

– Вы играете на его худших страхах. И вы не обманете меня. Сомневаюсь, что вам удастся обмануть даже себя. Вы не помогаете ему. Мир не место для понимания и одобрения. Когда однажды Нед займет мое место маркиза, вы думаете, кого-нибудь озаботит тот факт, есть ли у него друзья? Ему не надо быть счастливым. Ему нужно быть готовым. Взгляните на него хоть раз моими глазами, мадам Эсмеральда.

Дженни снова прислонилась к холодной стене.

– Если бы у вас было хоть малейшее понятие о дружбе, вы бы не просили меня его покинуть.

– Если вы не думаете о Неде, подумайте о себе. Я признаю, что вы выглядите весьма прелестно и представительно, когда не пытаетесь играть роль цыганки-гадалки. И я не могу не восхищаться вашим интеллектом. Но посмотрите хоть раз на себя моими глазами. Что, вы думаете, я вижу?

Дженни закрыла глаза. К сожалению, она не могла заткнуть также и уши, не могла унять нервную дрожь, охватывавшую ее всякий раз, когда он прислонялся к ней ближе.

Он с силой провел пальцем по ее щеке, оставляя на коже тонкую белую линию.

– Ты обманщица и мошенница. О какой дружбе ты вообще можешь говорить? Сколько денег ты украла у Неда? И ты даже не можешь назвать ему свое имя.

Правда обожгла ее изнутри. Он приподнял ее голову за подбородок. Когда она открыла глаза, картинка перед глазами поплыла. Усилием воли Дженни остановила появившуюся слезу.

Она не упала.

Но Гарет не упустил того момента, когда ее глаза увлажнились, коснулся пальцем уголка ее глаза и нарисовал влажную полоску на ее щеке.

– Ты не можешь назвать Неду своего имени. – Голос его дрогнул. – Но ты можешь сказать его мне.

– Если вы обо мне столь низкого мнения, то почему касаетесь меня?

Его рука замерла на ее подбородке. Ноздри расширились.

– Потому что, – грубо ответил он.

– Вы видите больше, чем говорите. – Она хотела в это верить. Должна была. – Когда вы смотрите на меня, вы видите…

– Я не вижу ничего иного, – произнес он отрывисто, – кроме того, что мне было бы чертовски приятно тебя трахнуть.

А потом он склонил голову и поцеловал ее. Но в его объятиях не было ничего нежного и милого. Его губы впились в ее, едва сдерживая ярость. Господи, как же она хотела оказаться в его объятиях, жаждала ответить на его поцелуи. Она хотела, чтобы он любил ее, хотела открыть ему все свои женские тайны. Она желала того, подумала она с горечью, чтобы он заботился о ней.

Но не могла. Гарет не целовал ее как любовник, он целовал ее, будто она была мошенницей и обманщицей, а его грубые объятия служили подтверждением ее вины. Она хотела его, но не так. Ни за что.

Дженни сомкнула губы и яростно замотала головой.

– Прекратите. – Она умоляла его, ее дыхание прервалось.

– Нет. – Он снова придвинул к себе ее лицо и наклонился.

Дженни отвесила ему пощечину. Она вложила в нее все силы. Его голова резко откинулась в сторону.

Он медленно опустил руки. Недоверие отразилось в его бешеном взгляде.

Дженни встряхнула ноющую и покрасневшую от удара ладонь.

– Меня не волнует, кому я лгу. Меня не волнует ваш титул. Когда я вижу себя, я вижу женщину, заслуживающую больше чем крупица вашего уважения. И не смейте прикасаться ко мне, если не согласны с этим.

Лорд Блейкли провел рукой по своей щеке и уставился на нее.

– Проклятье.

– А вы знаете, что я вижу, когда смотрю на вас?

– Меня это не волнует. – Он скрестил руки на груди. – Меня не волнуете вы. Меня не волнует мой поверенный. Меня не волнует эта чертова дружба. Вы все можете идти к дьяволу. Я попытался. Черт возьми, мои попытки никогда не приносят ничего хорошего.

Разрозненные кусочки выстроились в стройную мозаику. Ярость, бушевавшая в его взгляде. Его несчастный вид. Его гнев. Не желая того, Дженни разглядела, что стоит за этой бешеной вспышкой. Он попытался завязать дружбу со своим поверенным. И его попытка провалилась. Это неудивительно. Нельзя приказать быть другом, а лорд Блейкли имел слишком мало опыта в завязывании иных отношений.

– Лорд Блейкли, – медленно произнесла Дженни. – Меня не касаются ваши безуспешные попытки завязать дружбу. Я вовсе не хочу быть козлом отпущения после того, как вы пережили крах своих надежд.

– Это совсем не так, – угрюмо заметил он. – Я действую так, потому что это доставляет мне удовольствие.

Дженни вздохнула.

– Вы же умный человек. Иногда вы даже поступаете, как умный. Не обманывайте сами себя.

Он сжал пальцы в кулак.

– Я просто не завожу друзей. Вам легко…

– Дружба – это очень просто, милорд. Даже такие простые люди, как я, способны на это. Все, что вам нужно сделать, – так это попытаться найти общее, что есть у вас и у другого человека, и поговорить об этом. Остальное сложится само собой. Попытайтесь разговаривать, а не приказывать. Постарайтесь видеть в человеке хорошее, а не дурное.

Лорд Блейкли потянул манжеты, застегивая их с педантичной аккуратностью. Он опустил голову и внимательно посмотрел на свои ладони. Его челюсть дрожала. И когда он вновь поднял голову, она увидела в его взгляде холодную и жестокую пустыню, грубую, лишенную малейших признаков жизни.

Она сказала это, чтобы ранить его. Но внезапно жалость охватила ее, и, не успев обдумать своих слов, Дженни произнесла:

– Господи, лорд Блейкли. Вы и в самом деле очень одиноки.

Мгновенная тишина. Наконец он развернулся:

– Мне лучше уйти.

Дженни не оставалось ничего другого, как закрыть за ним дверь.

* * *

На следующий день после вторжения лорда Блейкли Дженни придирчиво осматривала черные драпировки, накинутые на ее мебель, в третий раз. Драпировки свисали четко и симметрично, точно так же, как это было и две минуты назад, когда она проверяла их в последний раз. Маленькие медные колокольчики позвякивали от легкого дуновения ветра, доносившегося из приоткрытого окна. Она выбрала их, поскольку перезвон вносил ноту восточной экзотики в атмосферу ее «кабинета». Рассуждая логически, она понимала, что все подобрано правильно и соответствует духу тайны и мистики, который она пыталась создать.

И, хотя, открывая дверь Неду, она ощутила привычный аромат сандалового дерева, ей показалось, что чего-то не хватает, что-то упущено. И это не было нечто материальное, что можно было бы вернуть благовониями или искусной драпировкой. Нет, пропало что-то гораздо более важное. Ее сердце не лежало больше к этому занятию.

– Мадам Эсмеральда, – начал Нед, – я пришел просить совета.

Та же старая формула. Опять.

Дженни протянула ладошку:

– Позолоти ручку.

Шиллинги, которые он вложил в ее ладонь, были холодны как лед и тяжелее свинца. Десять шиллингов. Деньги достаточные для того, чтобы заплатить за квартиру на следующей неделе. Однако это напоминание только еще больше разволновало ее.

Внешне ничто не изменилось. Дженни лишь взглянула на себя критичным взглядом лорда Блейкли. И то, что она увидела, вызвало ее глубокое отвращение. Она слаба, она жадна, она обманывает Неда, вытягивая у него деньги. Нет, она обманывала его из-за дружбы, и это была гораздо более страшная и опасная ложь.

Дженни проглотила горький комок, стоявший у нее в горле, и натянула слабую улыбку.

– Чем я могу помочь тебе, Нед?

Нед наклонился вперед, согнув коленки. Его глаза бешено сверкали.

– Это не работает. – Должно быть, он прочел изумление в ее взгляде, поскольку поспешил объяснить: – Задания. Они не работают. Блейкли не влюбился в леди Кэтлин, а она не любит его.

Дженни поймала взгляд Неда. Еще две недели назад она бы вздохнула и попросила его полностью ей довериться. Она бы призвала к терпению и стойкости, добавила бы парочку оккультных банальностей. «Приближающийся Юпитер принесет добро ожидающему». Но две недели назад лорд Блейкли был лишь мифический кузен, упоминавшийся Недом с благоговением в голосе.

«Если я вижу в людях самое плохое», – сказал он ей, – так это потому, что они не способны разглядеть этого самостоятельно».

Прекрасно. Теперь Дженни видела в себе плохое сама. Оно отражалось в горящих надеждой глазах Неда. Оно сияло на его чистом, без морщин, лбу, когда он, затаив дыхание, ожидал ее ответа. Надеялся, что она решит проблему, которую создала сама.

Дженни думала помочь Неду, смягчив лорда Блейкли. Она хотела, чтобы надменный маркиз увидел хорошее в своем кузене. Она верила, что он сможет разглядеть добро в ком-либо еще, кроме себя. Но даже Нед признал, что ее задания не работают.

Лорд Блейкли не стал мягче ни на йоту. Не важно, какой грубой и неприветливой была его речь, он совершенно правильно определил сущность ее отношений с Недом.

Его глазами Дженни видела собственный эгоизм. Она узнала самое сокровенное свое желание, самое сильное стремление – быть оцененной по заслугам, быть уважаемой. Однако какого уважения она заслуживает? Ее никогда не ценили, пока она была Дженни Кибл, так что она создала мадам Эсмеральду. Мадам Эсмеральда ни о ком не заботилась, она находила клиентов, которые жадно ловили каждое ее слово, будто это была правда. Это почитание не шло дальше преклонения перед сверхъестественными силами. Свет в глазах Неда предназначался женщине, которой на самом деле не существовало.

Дженни не заслуживала его уважения. Даже видя очевидное горе Неда, она не могла заставить себя сказать ему, что все эти задания были ее собственным изобретением и что духи не имеют к ним никакого отношения, а она всего лишь обманщица. Дженни просто не вынесла бы того, как огонь в его глазах сменится туманной дымкой отчаяния.

Теперь, когда Дженни научилась видеть в людях плохое, она осознала, какой вред на самом деле причинила Неду. Он стал зависеть от нее, зависеть от ее даже самых несущественных советов и пожеланий. И все же она не смогла побороть свой эгоизм и произнести слова, после которых он с отвращением покинул бы это место.

– Нед. – В ее голосе прозвучала дрожь, которой там не должно было быть. Мадам Эсмеральда не может испытывать дрожь или трепет. Но теперь слово принадлежало не мадам Эсмеральде, нет, говорила сама Дженни.

Нед нахмурился, услышав ее взволнованный голос.

Может быть, она поступала… скажем так, не совсем правильно. После двух лет успокоительной лжи слишком поздно говорить правду. Что же, пришло время полуправды?

– Нед, помнишь, что я сказала тебе несколько лет назад? Что придет время, и ты станешь мужчиной?

Он кивнул.

– Это время пришло. Но пришло время не становиться мужчиной. Пора быть им.

Он удивленно посмотрел на Дженни.

– Я не понимаю. Что вы говорите, я должен сделать?

– Нед, ты хочешь во всем верить мне. Ты желаешь, чтобы я сказала тебе, что делать.

Он энергично кивнул.

– Это похвальное чувство, но это не совсем правильно. Не жди моих советов. Не… – она запнулась, – не верь мне.

Он изумленно замотал головой. Так, будто весь мир встал с ног на голову.

– Разве вера в вас может быть плохой?

О господи, как мучительно смотреть на себя глазами лорда Блейкли. Эта мука, эта боль сводила с ума. Невинность вопросов Неда, его простодушная реакция на ее слова разрывали ей сердце на части. С какой презрительной усмешкой посмотрел бы на происходящее лорд Блейкли, если бы имел возможность слышать их беседу. И был бы прав, черт бы его побрал.

– Нед, – произнесла Дженни, – ты должен научиться доверять себе. Ты обязан начать принимать свои собственные решения. Ты не должен полагаться на каждое мое слово.

Он отшатнулся от нее.

– Нед, ты хочешь быть мужчиной?

Он кивнул, сложив руки на груди, словно пытаясь защитить себя от ее жестоких слов.

– Это очень непросто – быть мужчиной. Для этого нужно уметь сделать выбор, взять на себя ответственность. Это требует тяжкой работы и новых знаний. И сейчас – именно сейчас – необходимо, чтобы ты самостоятельно стоял на ногах без посторонней помощи.

– Один? – Его голос звучал тихо и испуганно. Его губы дрожали.

Обвинения в адрес лорда Блейкли вмиг испарились из сознания Дженни, и она увидела Неда взглядом, идущим от самого своего сердца. Сильный молодой человек, старающийся изо всех сил стать лучше.

Дженни потянулась и взяла его руку. Потом разогнула его пальцы и улыбнулась. Медленно она положила монеты обратно в его руку, одну за другой. С каждой монеткой с ее сердца словно снимался тяжкий груз. Отдав последний шиллинг, Дженни почувствовала сильное облегчение. Однако она не отстранила своей руки. Вместо этого просто чуть сильнее сжала его руку и мысленно попрощалась.

– Нет, Нед, – прошептала она. – Ты не должен быть один. Просто… просто будь умнее в выборе своих спутников.

Ее глаза увлажнились. Ее голос звучал хрипло как стон. Нед взглянул в ее лицо и вздрогнул. Потом вырвал руку и отвернулся, устремив невидящий взгляд в стенку.

– Думаю, я понял, – сказал он. Его голос тоже напоминал хрип.

– Понял?

Он кивнул, стараясь не встречаться с ней взглядом. Может быть, он все понял. Может быть, он действительно осознал те слова, которые Дженни не могла заставить себя произнести. Я – мошенница. Ты был обманут.

И возможно, его ответ – молчание, нежелание смотреть в глаза – свидетельствовал о том, что он наконец-то смог разглядеть ее и что он более не полагается на нее.

Нед молча ее покинул.

После его ухода Дженни долго и пристально разглядывала обстановку своей комнаты. За долгие годы у нее скопилось множество оккультных вещей. Эта неестественная паутина по углам. Угнетающие темные занавеси, скрывающие проникающий из окна свет. Единственным источником освещения в комнате были едва тлеющие угли камина.

Она потеряла к своей работе всяческий интерес. Играть роль предсказательницы судьбы вначале было занимательно. Это волновало кровь, завораживало. Дженни внимательно наблюдала за своими клиентами, ловя в их ответном взгляде легкие намеки, искорки согласия или отрицания. Она говорила им то, что они хотели услышать. Они слушали.

В глубине души она смеялась над ними. Это была месть Дженни Кибл за отверженное детство.

Она поступала ничуть ни лучше лорда Блейкли, думая о своих клиентах таким образом. Однако не было ничего смешного в том, как она предала нежную привязанность Неда.

Уставившись на тлеющие угли камина, Дженни поняла еще одну истину.

– Так не может продолжаться. Я больше так не могу.

Она произнесла эти слова вслух – кому, не могла сказать. Возможно, этому камину. Возможно, духам, к которым она якобы столь часто взывала. Естественно, она не услышала никакого ответа, и лишь где-то глубоко в груди затеплился огонек. Этот огонек словно сообщал ей, что данный отрезок ее жизни пройден.

И что же ей делать? Будучи женщиной, она прекрасно сознавала, что большинство профессий закрыто для нее. Она могла стать белошвейкой, и быстро погубить свое зрение, получая жалкие гроши за свой каторжный труд. Возможно, после всех этих лет, она могла бы попытаться получить место гувернантки. Однако для этого ей были необходимы рекомендации, а после всего произошедшего она вряд ли осмелится попросить об этом лорда Блейкли. Возможности, открывавшиеся для девушки без семьи и без рекомендаций, вряд ли можно было назвать безопасными.

Откровенно говоря, положение мало чем изменилось с тех пор, как она решила сбежать в Лондон.

Дженни могла бы отправиться в провинцию, где на сэкономленные ею деньги удалось бы протянуть дольше. Она могла бы жить на проценты со своего мизерного капитала и надеяться, что двенадцати фунтов в год хватит ей до конца жизни. И это при условии, что здоровье позволит ей самостоятельно готовить и стирать для себя. Риск. Жизнь, представляющаяся ей бледной и лишенной смысла.

Звучит ужасно. Открывшиеся перед нею перспективы не привлекали ее. Дженни выдохнула и подумала, что бы ей хотелось самой.

Что бы она сделала, если бы представилась возможность начать жизнь с начала? Что бы она изменила?

Давнее, страстное желание охватило ее.

Она хотела иметь мать.

Господи, она хотела иметь ребенка.

Она хотела стать кем-то, кого бы уважал даже надменный лорд Блейкли.

Три желания, и все три абсолютно невыполнимы. Она покачала головой.

Дженни не представляла себе, чем закончится ее новая жизнь, но у нее было несколько идей, с чего начать. Медленно и торжественно она сдернула черные драпировки со своего стола и стульев. Она скомкала хлопковые тряпки и бросила в камин.

Они мягко спланировали на подстилку из пепла и угольной пыли. Дженни глубоко вздохнула и замерла в ожидании. На несколько бесконечно долгих мгновений черное облако заслонило собой тепло и свет. Потом оно покраснело и, наконец, взорвалось в ореоле ослепительного пламени. Дженни стащила свои цветастые юбки, одну за другой, и бросила в огонь. Следующим в камин полетел ее платок, потом – шаль. Наконец, она сорвала нижнюю рубашку. Пожар полыхал буквально несколько минут, но она явственно ощутила, как его жар опалил ей бедра.

Когда пламя потухло, с ним вместе превратились в пепел и жалкие остатки мадам Эсмеральды.