Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 2"

Днём в мастерскую прибегали дети вельможных придворных аристократов, бравших ранее уроки рисования и живописи у Леонардо, а по выходным в Академии собирались все на просмотр обскур-тамбурина, чтобы послушать

очередную легенду и наглядно увидеть в движущихся картинках, как происходили в ней события. Жизнь постепенно стала упорядочиваться, и Леонардо вновь почувствовал, что возвращается к прежнему спокойствию и радости творчества, наполнявшего его жизнелюбием. Свои же попытки

* «Trattato della Pittura» – Книга о живописи.

получить у герцогини Изобеллы аудиенцию на приём к умирающему Джан-Галеаццо он так и не прекратил. Облачившись в «плащ Терпения», он каждые три дня отсылал в Павийский замок письма с объяснением в них, что ему известна тайна болезни племянника герцога Людовико Сфорца и он знает, как предотвратить её дальнейшее развитие. К сожалению, ни на одно письмо он ответа не получил, из чего сделал вывод, что вся почта, приходившая к Джан-Галеаццо, проходила жестокую цензуру его супруги Изобеллы Арагонской. Надеяться в этом случае на благополучное избавление от болезни законного наследника престола не представлялось возможным. Клеймо отравителя Джан-Галеаццо по-прежнему висело на Леонардо, и оно было единственным досадным инцидентом, омрачавшим радость его налаживающейся жизни…

Г Л А В А 8.

Начало 1493-его года ознаменовалось для Леонардо целым рядом значительных событий. Благодаря содействию Марко-Антонио, он закончил свою «Книгу о Медицине». Помимо обнаружения желез выделительной эндокринной системы, он описал в ней сердечный клапан, впоследствии названный его именем. Подробно объяснил, от чего у людей случается атеросклероз, детально изучил оптику глаза, описав в нём хрусталик; выявил, как происходит развитие плода у беременной женщины, и ещё множество открытий, давших человечеству толчок для развития новых направлений в медицине и сокративших путь их изучения.

Из Флоренции весной пришло известие о трагической смерти виконта Марко Оспелле. Его привёз близкий друг виконта, математик-учёный и комиссарий флорентийской Коммуны аристократической Сеньории, сеньор Пьеро ди Барто Мартелли. Леонардо, слушая его, чувствовал себя так, словно его лишили части души.

– Возвращаясь с очередных раскопок, – рассказывал, не торопясь, Пьеро Мартелли, – виконт вёз большой груз найденных под Неаполем сокровищ… Его секретарь, Мариано Туво, ведавший о ценности груза всё до мельчайших подробностей, тайно направил гонца с письмом в катакомбы римских разбойников с предложением им захватить по дороге груз; главного архитектора археологических раскопок убить, а ему за предоставленные сведения выдать денежную долю, равную доле, какую получает при дележе сокровищ каждый разбойник… Этого бы ему хватило на несколько жизней…

– Мерзавец! – сквозь зубы процедил Леонардо.

– Да, именно так! Разбойники напали внезапно, ночью… – продолжал неторопливо рассказывать Пьеро Мартелли. – Силы были слишком неравны… И хоть Марко Оспелле и его люди храбро сражались, защищая ценный груз от разбойников, все они погибли в неравном бою… Сокровища были захвачены…

– А что стало с этим мерзавцем?!

– Его убили!

– Кто?!

– Сами же разбойники и убили! Зачем им делиться с ним награбленным? – усмехнулся комиссарий. – А его письмо, что он тайно посылал к ним с гонцом, свернув трубочкой, воткнули ему в рот… Вот оно, – достал он из кармана камзола свёрток пергамента и подал его Леонардо. – Прочтите, если хотите…

Леонардо взял свёрток и развернул его. В правом верхнем углу виднелись бурые пятна крови. Пробежав глазами по первым строкам, он вернул письмо Пьеро Мартелли, не став его дочитывать. Ему было противно не то, что его читать, но и держать в руках, ведь оно стало причиной гибели человека, который был ему дорог; дорог, как Паоло Тосканелли. Весеннее солнце припекало, день стоял жаркий, но, сидя под цветущими деревьями айвы в своём саду, куда он пригласил Пьеро Мартелли для беседы, Леонардо не чувствовал тепла. Осмысливая потерю дорогого ему человека, он чувствовал только, как холод обволакивает его. Им овладела скорбь.

– Незадолго до своей последней поездки на раскопки, – возобновил Мартелли прерванный разговор, видя, как плохо Леонардо, и желая его отвлечь от скорбных размышлений, – Марко Оспелле – он, видимо, предчувствовал свой скорбный конец – попросил меня, чтобы я во всём вам содействовал… Он оставил вам небольшие сбережения на случай, если, наконец, фортуна улыбнётся вам, и вы сможете вернуться во Флоренцию; а также дом… Точнее: часть моего дома, который всегда будет предоставлен к вашим услугам в любое время, мессере Леонардо!

– Благодарю вас, сеньор Мартелли, – сумрачно отозвался Леонардо.

– Вы плохо выглядите, вам надо отдохнуть…

– Из жизни ушёл благороднейший человек, каких немного предоставляется повстречать на жизненном пути… – мрачно сказал Леонардо. – В моей жизни таких людей было трое: Паоло Тосканелли, Марко Оспелле и ещё одна девушка, сыгравшая немаловажную роль в моей судьбе… не знаю, жива она или нет!.. Но с двумя из трёх мне уже точно никогда не увидеться! Моя душа скорбит по ним, и от того я не могу выглядеть хорошо, ведь вы принесли мне нерадостную весть. Мне не отдыхать, мне вина надо, чтоб моя душа могла выплакаться!

И весь оставшийся день Леонардо провёл в «Боттильерии» за бокалом вина, заливая зельем душевную боль утраты дорогого ему человека. С ним сидели Пьеро Мартелли, Лука Пачоли, Зороастро да Перетолла, Галеотто Сакробоско, Джироламо Мельци и Марко-Антонио. Вдавшись в воспоминания, он рассказывал им о том, какой прекрасный человек был Марко Оспелле…

**** **** ****

Летом этого же года Леонардо возобновил расчёты над крыльями, чередуя их с изобретением боевой панцирной колесницы; медленно, но уверенно продвигалась работа над Колоссом и «Тайной Вечерей». Общий фон картины уже был написан; головы апостолов Петра, старшего Иакова, Иоанна Евангелиста, мытаря Матфея уже тоже были написаны; также были очерчены набросками и головы других апостолов, кроме Иуды Искариота, и самого Иисуса Христа. Леонардо каждый день скитался по городу в поисках нужной натуры для столь противоположных друг другу персонажей картины, но все его поиски были тщетны. Никто из тех, кого он видел и на ком заострял свой взгляд, – десятки тысяч лиц прошли перед глазами Леонардо – не подходили для образов Иуды и Христа. Он посещал монастыри, спускался в тюремные камеры, но нигде не мог найти нужных ему людей. Как всегда, облачившись в «плащ Терпения», он не торопил события; он знал, что обязательно придёт то время, когда им всё будет найдено. И эта уверенность у него подкрепилась событием, на которое он уже не рассчитывал, но которое произошло, к его радостному облегчению; и произошло, как это обычно бывает, неожиданно…

***** ***** *****

Осенью, в середине сентября, Леонардо возвращался домой из монастыря Мария делле Грацие, закончив в трапезной работу над головой апостола Андрея. Погода стояла пасмурная, слабо моросил дождь. Ветер гнал по улицам города мусор и хлопал оконными ставнями, завывая в печных трубах. Закутавшись в плащ, Леонардо торопился, не желая мокнуть под холодной изморосью. Прямо перед самым домом ему внезапно преградили дорогу два берровьера с облачении стражников Павийской городской Джустиции. Спросив его имя, они сняли у него с пояса ремень с рапирой и кинжалом, и затем, ничего не говоря, встав по бокам, проследовали вместе с ним в мастерскую Академии. Каково же было удивление Леонардо, когда, переступив порог мастерской, он увидел в глубине помещения полулежащего на подушках кожаного дивана герцога Джан-Галеаццо. Вокруг него, вытянувшись, стояло несколько телохранителей, у ног сидела заплаканная Изобелла в роскошном зелёном платье; напротив них, в углу, толпились его ученики, испуганно таращась на незваных гостей.

Стряхнув от капель плащ, Леонардо неторопливым движением повесил его на крюк вешалки, переобулся в домашние цоколи и подошёл к Джан-Галеаццо. Это уже был совсем другой человек, не тот, что когда-то красивым беззаботным мальчиком бегал по миланскому замку, увлекая всех придворных вельмож и их детей играми, придуманными для него новым придворным музыкантом. Красивый мальчик, став красивым юношей, не успел осознать, что, чем ближе человек подходит к зрелости, тем больше он должен беречь красоту разумом, ибо по мере увеличения возраста – как рой кровососущих насекомых – увеличивается у человека и количество его врагов. Он был плох. Глаза ввалились; лицо пожелтело, покрывшись коричневыми пигментными пятнами; тело стало худым и костлявым. Увидев подошедшего Леонардо, он слабо ему улыбнулся и попытался протянуть руку. Она, повиснув в воздухе, безвольно упала на подушку.

– Ты писал мне, что знаешь причину моей болезни, – беззвучно прошептали его губы. – Ты можешь мне помочь?

– Почему вы так долго тянули время, ваше Величество? Почему раньше не обратились?! – опустился перед ним на одно колено Леонардо.

При слове «Величество» Джан-Галеаццо слабо усмехнулся.

– Какое я Величество? – горько прозвучал его слабый шёпот. – Был бы я Величеством, я бы тебя к себе вызвал… Я даже самим собой не в состоянии повелевать, к тому же я ещё не помазанник… Но к тебе, Леонардо, я пришёл как к другу, которому не хочу доставлять хлопот приглашением в Павийский замок, потому что, узнав об этом, мой дядя придёт в бешенство – у него везде свои соглядатаи – и чем это может обернуться для тебя одному Богу известно… А так я в закрытом экипаже прибыл к тебе, как обычный аристократ… – он судорожно перевёл дыхание. – Я не знаю, слышал ты или нет, но на подходе к границам Ломбардии французские войска во главе с королём Карлом VIII…

– Нет, я ничего об этом не слышал, – дрогнул голос у Леонардо.

– Они идут сюда по приглашению моего дяди, чтобы убить нас, – я, видите ли, долго, по его мнению, умираю, – и тем самым отвести от него подозрения, что это он отравил меня, законного наследника государственного Престола… Отравил с твоей помощью, Леонардо!

– Кто сказал тебе этот бред?! – воскликнул Леонардо, невольно перейдя с герцогом на «ты». – Джан, ты был первым моим учеником!.. Ты был самым порядочным и добрым из всей этой вельможной чванливой кагорты Кастелло ди Порта-Джовиа! Как ты мог поверить в это?

Глаза Джан-Галеаццо указали на Изобеллу. Она, закрыв ладонями лицо, беззвучно заплакала.

– Ясно, – тяжело вздохнул Леонардо. – Она убедила вас… Ах, Изобелла – Изобелла, я ведь всегда любил вас… Как вы могли обо мне подумать такое?

– Вы всегда любили Беатриче! – резко воскликнула Изобелла.

– Да хоть бы и так… А простой мысли, что я беспородный придворный служащий, пользующийся единственной защитой от гнева герцога Людовико – вами! – мог взять и собственноручно её уничтожить, вам не приходила в голову?!.. Замечу вам герцогиня: я не безумец! – Леонардо обернулся и посмотрел на своих учеников. – А ну-ка, Чезаре, Марко, Джакомо, Андреа, бегите в сад, нарвите там побольше плодов и возвращайтесь…

– Каких плодов, мессере? – уточнил расчётливый Марко.

– Какие ещё остались висеть на деревьях…

– Отравленных деревьях?

– А там других нет… Бегите!

Ученики выбежали из мастерской. Леонардо снова обратил свой взор на Изобеллу, его взгляд излучал горечь.

– Вы молоды ещё, конечно… – вздохнул он. – Но мне трудно принять к сердцу, что ваше женское тщеславие, столь ревностное, толкнуло вас на то, что, получая и просматривая почту, вы сжигали в камине мои письма, считая это добродетелью. Вы не мне, а себе и своему мужу сделали этим плохо, что раньше не открыли ему правды, какое множество писем я послал вам… Уже по их количеству можно было догадаться, что обращающийся к вам человек – невиновен! Я лишь игрушка в руках ваших врагов…

– Если бы вы в давнее время любили меня, а не Беатриче, то у меня не было бы повода не доверять вам! – резко отрезала Изобелла.

Леонардо осёкся. Он понял, что перешёл все дозволенные границы этикета и в разговоре с будущей Великой герцогиней ведёт себя непозволительно раскованно.

– М-да, пожалуй, с этим нельзя не согласиться!.. Женщина всегда остаётся в первую очередь женщиной!.. – вздохнул он. – Простите, я не подумал об этом… Хорошо, что вы хоть и с большим опозданием, но всё-таки открылись своему супругу.

– Просто у неё не нашлось другого выхода, – слабо сказал Джан-Галеаццо. – Она, как узнала, что Карл VIII вышел из Парижа с несметным войском и направляется к границам Ломбардии, так сразу мне обо всём рассказала… Её отец, Альфонсо, со своими войсками медлит выступать из Неаполя навстречу французам, поэтому мы решили не ждать, когда он начнёт шевелиться, – к тому времени нас уже могут убить! – а покинуть на время Ломбардию… От Павии добраться до Генуи, а оттуда на корабле по морю прямиком в Неаполь!

– Разумно! – согласился Леонардо.

– Но прежде чем отплыть, я решил навестить тебя!.. Ты маг и чародей, Леонардо! Я прочитал в письме, что ты знаешь причину моей болезни, и я знаю, что ты сможешь мне помочь!

– У одного из придворных алхимиков, Галеотто Сакробоско, из студиоло выкрали скорпионовую кислоту с ртутью – это случилось сразу после того, как из моего сада кем-то была спилена и украдена небольшая яблоня с плодами… – Леонардо запнулся, увидев вернувшихся из сада учеников; в руках, охапкой, они держали разные фрукты. – А вот, кстати, и мои подопечные… – жестом он подозвал их к себе. – А ну-ка, друзья, я разрешаю вам съесть всё, что вы принесли.

– Леонардо, вы с ума сошли! – воскликнула Изобелла.

– Вы так считаете?! – иронично усмехнулся мастер.

Его ученики дружно начали грызть персики, груши, яблоки, алычу, айву и прочие фрукты… Удивлённые Джан-Галеаццо и Изобелла, затаив дыхание, во все глаза следили за ними. Выждав немного времени, когда дети, обмениваясь фруктами, стали поглощать третью порцию, Леонардо возобновил прерванный разговор.

– Они совершенно безвредны, – сказал он. – Я провёл множество наблюдений и пришёл к выводу, что деревья, как и люди, могут вырабатывать противодействия к ядам; те, что не могут, погибают, но их плоды всё равно остаются безвредными или же с таким незначительным содержанием в них яда, что они не оказывают никакого отрицательного воздействия на организм человека… Ну ладно, хватит, а то животами ослабеете, – бросил он ученикам.

– Леонардо, ты считаешь, что меня отравили скорпионовой кислотой, смешанной с ртутью? – боясь произносимого вопроса, с трудом выговорил Джан-Галеаццо.

– Несомненно!.. Ты пожелтел, у тебя медленно разрушается печень.

– Но ты поможешь мне?

– Разумеется!.. А иначе для чего я писал письма?!

Изабелла, молча, взяла Леонардо за руку, в её глазах светилась мольба о прощении.

– Ну-ну, герцогиня!.. – понял Леонардо, что она хочет сказать, но не может произнести этого вслух, так как её аристократический статус не позволял ей просить прощения у простолюдина. – Окажись я на вашем месте, я, возможно, поступил бы точно так же… Когда Бог сотворил знать, он, к сожалению, и её забыл уберечь от ошибок! Отказывая мне в аудиенции к вашему мужу, вы были абсолютно уверены, что поступаете правильно…

– Да!

– Ваше заблуждение, как сказал бы вам на исповеди любой священник, отпуская грехи, было искренне… – улыбнулся Леонардо.

Изабелла, глядя в его проницательные, излучавшие тепло и доброту голубые глаза, не смогла удержать себя в рамках уныния и печали. Она невольно ответила ему улыбкой. Леонардо, высвободив ладонь из её рук, подал ей чернильницу и пергамент.

– Я пишу левой рукой, поэтому вы, ваше Величество, должны сами написать всё, что я вам сейчас продиктую… Это нужно и для моей, и для вашей безопасности на тот случай, если этот рецепт, не дай Бог, попадёт в руки герцога Людовико Сфорца. Вы тогда на его вопрос: откуда он у вас? – ответите ему, что продиктовала его вам безграмотная знахарка, случайно попавшаяся вам на дороге…

– Я поняла!

– Пишите…

Изабелла макнула гусиное перо в чернильницу.

– Вся пища должна состоять из овощей и фруктов, исключая из них лук, чеснок и перец, – медленно стал Леонардо растягивать слова, чтобы речь не была трудна для записи. – Воду желательно заменить свежевыжатым соком… Мясо и рыбу употреблять только в варёном виде; приготовленное же на огне исключить полностью!.. От свинины и всего жирного тоже рекомендую отказаться… И ещё: побольше мёда! – он сделал паузу и оговорился: – Постарайтесь, Изабелла, за приготовлением пищи лично следить… Это сведёт к минимуму риск того, что кто-нибудь из подкупленных герцогом ваших поваров будет добавлять в неё яд!

– Я поняла, Леонардо… А лекарство?

– Теперь о лекарстве: его пока у меня нет, и требуется время, чтобы его приготовить… Оставьте здесь человека, которому вы доверяете, и с ним я пришлю вам нужное снадобье… Когда же оно закончится, то этого человека вы снова сможете прислать ко мне в любое время. Я его буду знать в лицо, и это будет гарантией безопасности нашей почты.

– Я так и сделаю!

Отставив поставец с чернильницей в сторону, герцогиня сложила вчетверо пергамент и спрятала его в манжет ажурного рукава. Щёлкнув пальцами берровьерам, она приказала им подать к входу Академии экипаж, стоявший где-то неподалёку в переулке, и отнести в него герцога Джан-Галеаццо. Наступила минута расставания. Законный наследник миланского Престола и Леонардо прощались, как самые близкие друзья. В воздухе над ними витал дух безысходной трагичности.

– Может быть, мы больше никогда не увидимся, Леонардо, – улыбаясь сквозь душившие слёзы, беззвучно говорил Джан-Галеаццо. – И хочу, чтобы ты знал: я всегда любил тебя! И зла на тебя не держу!..

– Милый Джан! – стараясь не сделать ему больно, прижал его к себе Леонардо. – Я помню, как, войдя в покои приёмной залы миланского Двора, услышал твою первую фразу, брошенную тобой твоему дяде Людовико Сфорца: «Все твои музыканты и поэты, дядя, скучные и неинтересные зануды…» – они оба рассмеялись. – А потом, помнишь, сколько интересного мы с тобой придумали?! Сколько игр, развлечений и разных занятий?

– А скольких детей ты спас, Леонардо? Сколько радости было в их глазах, когда потом я с ними играл!

И они долго ещё перечисляли общие увлечения, сблизившие их и сделавшие их друзьями. Изабелла и берровьеры терпеливо ожидали, когда их прощание подойдёт к концу. Наконец, они в последний раз обнялись и, пожав друг другу руки, расстались. Берровьеры подхватили Джан-Галеаццо на руки и вынесли его из мастерской в экипаж, сенешаль Изабеллы забрал с дивана подушки. Леонардо вышел их провожать. В мастерской остались его ученики и секретарь Изабеллы, мессере Фабрицио Бервини, которого она оставила по настоянию Леонардо, чтобы он дождался приготовления им лекарственного снадобья из артишока и привёз его в Павийский замок.

Погода на улице немного прояснилась. По небу плыли разорванные облака, и сквозь них выглядывало яркое, но грустное осеннее, негреющее солнце. Последний раз, взглянув друг на друга, Леонардо и Джан-Галеаццо помахали на прощание; на глазах наследника Престола выступили слёзы. Изабелла пыталась его успокоить. Экипаж тронулся и в окружении конной охраны с грохотом стал уноситься вдаль по улице. В груди Леонардо защемило сердце, у него появилось плохое предчувствие. Когда конный кортеж скрылся из виду за поворотом улицы, он поспешил в мастерскую, где его ожидал мессере Фабрицио Бервини, но был остановлен окриком знакомого голоса. Обернувшись, он увидел шедшего с другого конца улицы Зороастро в окружении двух женщин и мужчины, ведущего за собой в поводу коня.

– Леонардо! – истошно орал он. – Скорее иди сюда! Смотри, кого я к тебе веду!.. Встречай гостей!

Леонардо всмотрелся в лица женщин и мужчины, и у него перехватило дыхание. Его ноги налились такой тяжестью, что они, как каменные сваи, приросли к земле, и он не в силах был сдвинуться с места.

– Ну что ты застыл, как лютый грешник перед святым причастием?! – подходя ближе, опять прокричал Зороастро. – Ну же!.. Или ты не рад?!

– Мама! – окончательно прекратив дышать, едва вымолвил Леонардо. – Матурина! Настаджо! – и, сделав над собой усилие, бросился к ним.

Они побежали ему навстречу. Столкнувшись с ними, Леонардо сгрёб их всех в свои объятия. Ему не верилось в то, что с ним происходит это наяву; что он видит свою маму, Матурину и рыбака Настаджо, который помог ему в битве с моряками на сирийской галере освободить её из плена. Они же, в свою очередь, видимо, тоже не ожидали такой встречи, поэтому чувства переполняли их. Не в силах говорить, они обнимали его и плакали, и лишь Зороастро весело продолжал балагурить.

– А я-то сегодня с утра думаю: дай-ка схожу в собор во «Славу Рождества Св. Богородицы» – это после того, как ты ушёл в монастырь Мария делле Грацие работать над «Тайной Вечерей» – и полюбуюсь там на выставленный Христовый Гвоздь!.. Может, думаю, удастся мне пробиться сквозь толчею народа и прикоснуться к нему… Уж, поди, месяца три, как он выставлен Святыми отцами на обозрение и святого к нему прикосновения… Тысячи людей приходят к нему со всех концов Священной Римской Империи!.. Из Испании, Германии и Польши паломники приезжают… У собора не протолкнёшься, очередь не уменьшается ни днём, ни ночью, вытянулась до площади Аренго! – радостно взвился его голос. – Пристроился я к толчее, слушаю проповедь Святого отца фра Бартоломео о том, как Константин Великий-Равноапостольный, вернувшись в 325-м году из английской провинции язычником, вместе с матерью, римской императрицей Еленой, отправился в 326-м году в освобождённый от персов Иерусалим. И там под капищем язычницы – богини Венеры, разрыв его, отыскали они три креста и гвозди рядом с ними… Как возложили они кресты на умершего… И как воскрес он от прикосновения к нему Креста Господня… И как Константин прикоснулся к одному из найденных Гвоздей, три часа бывшего в руке Спасителя, и обрёл Веру христову; крестился сам, а Гвоздь сей, затем, по слову пророка Захария «…Будет сущее над конскою уздою святыня Господу!..» – заковал в удила своего боевого коня. И даровал Он ему победу над врагами Римской Империи!.. – Леонардо слушал, и чувства переполняли его, а Зороастро самозабвенно продолжал: – … Как со смертью Константина Гвоздь исчез и лишь спустя долгое время отыскался в Риме, в лавке торговца железом, Паолино, и позже был перевезён в Милан!.. – он перевёл дыхание и уже более глубокомысленным тоном добавил: – Вот и скажи теперь, что Гвоздь не Свят, когда он потерявших друг друга людей вновь сводит к счастливым объятиям!

– Как же это случилось?! – начал Леонардо постепенно приходить в себя.

– Плохо мне в людской толпе стало… – подала голос его мать; по её щекам текли слёзы, а глаза и губы радостно улыбались. – Я пошатнулась…

– … И упала мне на руки, – добавил Настаджо.

– А я закричала о помощи, чтобы позвали лекаря, – радостно воскликнула Матурина.

– Ну, а я услышал и подошёл! – завершил их короткий рассказ Зороастро. – Ты ведь кое-чему учил меня…

– Так вы втроём…

– Мы встретились по дороге в Милан с твоей мамой: я и Матурина! – торопливо перебил Настаджо Леонардо, поняв, о чём он хочет спросить. – Сошлись мы уже на Болонской дороге, разговорились о том, о сём… Познакомились… Узнали к нашей радости, что она твоя мама, и так же как и мы совершает паломничество в Милан к Святому Гвоздю!.. А тут, надо же, нам у собора к случаю подвернулся и Зороастро!

Леонардо смотрел на них и не мог поверить своим глазам. Маму он не видел двадцать восемь лет. Когда он покидал её, ей было тридцать… Она запомнилась ему молодой и загадочно красивой. Сейчас на него смотрела не просто пожилая женщина, а измученная жизненными невзгодами старушка с лицом, по которому безжалостная старость невидимым оралом пробороздила глубокие морщины; и лишь её взгляд оставался по-прежнему немного загадочным, как бы оценивающим, с затаённым восхищением: «Каким ты стал у меня, мой сын Леонардо!» Матурина тоже изменилась за двенадцать лет с того дня, когда они расстались. Румянец её щёк поблёк, в глазах появилась печаль обречённости, какая бывает у людей, уставших от бедности и борьбы за каждый день существования, чтобы выжить; в золотых локонах волос появились пряди седых волос; прежней осталась лишь её изумительно стройная фигура. Настаджо показался Леонардо чуть сгорбленным: его правое плечо было выше левого; шея искривлена, а голова неестественно выдавалась вперёд; лицо испещрено шрамами. Под уздцы он держал коня, подаренного ему Леонардо об их незабываемой встрече.

– Смотри-ка, и конь ещё в полном здравии! – удивившись, дёрнул головой Леонардо.

– Берегу его! – похлопал Настаджо по шее коня. – Твой подарок в полном порядке! Мы с ним столько битв прошли… У-у!!! – протянул он, покачав головой.

– Вижу!.. Вижу, что ты весь искалечен… И как это только конь цел?!

– Да-а… Вот пришёл прикоснуться к Святому Гвоздю, чтобы от недугов исцелиться… Одолели меня недуги, Леонардо, раны ноют, житья не дают!

– Да, помню я, какой ты отчаянный воин!

– Ты тоже один легиона стоишь… Слышал я, Леонардо, что ты большим врачевателем стал?!

– Хочешь, чтобы я тебя осмотрел?!.. Что ж, я с удовольствием это сделаю и, чем смогу, тем помогу! – Леонардо вдруг как будто встряхнулся от нахлынувшего на него наваждения. – Слушайте, а что ж мы стоим-то?! А ну-ка все пойдём ко мне в дом! – и, обнимая за плечи маму и Матурину, он увлёк их в мастерскую Академии; Зороастро и Настаджо последовали за ними.

Зороастро, захлёбываясь от радости, что повстречал старого друга, на ходу рассказывал ему о том, как они жили все эти двенадцать лет в Милане. Гостей из Флоренции ждал самый радушный приём. Владелец дома, Марко Камелани, узнав, что к Леонардо приехала мама и его друзья, выделил каждому по комнате, даже забыв взять с него предоплату за жильё. Трулла, его жена, – Леонардо временно перепоручил гостей ей, так как его нетерпеливо ожидал секретарь герцогини Изабеллы Арагонской, мессере Фабрицио Бервини, – накрыла на стол самых лучших угощений. Ей активно в этом помогали ученики Академии. После посещения дома герцогской четой, оставившей в нём мрачное уныние, с приходом новых гостей в нём снова возобновился дух радости. К началу застолья успел и Леонардо. У него под рукой оказалось достаточно необходимых трав, чтобы быстро сделать из них желчегонный отвар, который он и вручил мессере Фабрицио Бервини. Проводив его, Леонардо заспешил к гостям. За столом уже сидели все, вместе с учениками, включая хозяев дома. Он занял место между мамой и Матуриной, и обе женщины, склонившись к нему, украдкой показали на Андреа Салаино.

– Леонардо, он так похож на тебя!.. – почти одновременно выговорили они.

– Просто ты в детстве! – добавила мама.

Смутившийся Леонардо не знал, что ответить.

– Это твой сын? – спросила Матурина.

– Не знаю, возможно… – через силу ответил Леонардо. – Но лучше считать, что это я из детства!..

– А где его мама?

– У него нет мамы, у него есть только я!

Матурина глянула на хорошенького Андреа, и у неё в глазах вспыхнул огонёк той настоящей материнской нежности, благоговейный и тёплый, в котором желание заботиться и оберегать так же неутомимо, как природа неутомимо после каждой зимы пробуждает весной землю и возрождает на ней жизнь.

– А у тебя как сложилась за эти годы жизнь? Есть свои дети? – не укрылся от Леонардо её взгляд на Салаино.

Матурина обречённо махнула рукой.

– Слава Богу, ты вовремя Флоренцию покинул, а то было бы ещё хуже… – тяжело вздохнула она. – Помнишь, наверное, юродивого Сильвестро Маруффи, что приезжал из Феррары и всё наведывался к моей тёте Пресцилле?..

– Мне кое-что Зороастро рассказывал о том, что им писался донос на нас!

– Ну, так значит, тебе известно…

– Да.

У Матурины потух взгляд.

– После того, как ты из Флоренции уехал, – тихо молвила она, – эти воины Священного воинства как будто взбесились! От бессилия и злобы, не зная, что делать, они мне дом сожгли!.. Мы с Пресцилой едва успели спастись…

– Пресцила жива?

– Жива.

– Что с ней?

– Опять шляется где-то с Маруффи, – отмахнулась Матурина; тяжело вздохнув, она продолжила: – Ты как уехал, я через год замуж вышла за одного мясника… Уж больно бил он меня за то, что я родить не могла… Так ты ведь помнишь, что за семь лет у нас с тобой тоже ничего не получилось…

Леонардо, молча, вздохнул, вспомнив те счастливые годы, когда они были вместе.

– Вот так и жила с ним, пока его какая-то болезнь, видимо, за его злобу, не прихватила! Послал он меня сюда, чтобы я к Святейшему Гвоздю прикоснулась для его исцеления… – Матурина, вдруг уткнувшись ему в плечо, покачала головой, и из её гортани вырвался натужный всхлип сдержанного рыдания. – Леонардо, я не хочу возвращаться!

Леонардо склонился к ней и коснулся губами её волос.

– Оставайся! – сердечно прозвучал его голос.

– Ну, что-то вы совсем не ту музыку заводите! – воскликнул раздосадованный Марко Камилани. – На столе уже давно всё готово… Зороастро, ты лучше знаешь, как их развеселить! Скажи-ка заздравное пожелание вашей удачной встрече, раз ты стал её виновником!

Зороастро взял бокал вина, встал и, застенчиво потупив взгляд, шмыгнул носом.

– Да пусть нарыдаются себе на здоровье… Они столько лет не виделись! – просто сказал он. – И я с удовольствием с ними поплачу, а то уже забыл, как это делается… А когда выплачемся, вот тогда-то и посмеёмся вволю! – поднял он выше бокал и затем, залпом, выпил его до дна.

За столом воцарилась минута всеобщего недоумения, и потом все дружно рассмеялись. Обстановка разрядилась. Выпили, стали есть. Постепенно вино, растекаясь по жилам горячей истомой, сделало своё дело: застольная натянутость в отношениях между людьми исчезла. Андреа Салаино перекочевал на колени Матурины; Зороастро, Лука и Марко Камилани вовсю вели беседу с Настаджо; ученики Леонардо и Трулла охотно заботились о гостях; сам же Леонардо тихо беседовал с мамой. Им было что вспомнить. Вспоминая прошлое время, они говорили о детстве Леонардо; о загадочном и бесследном исчезновении тётушки Туцци, за которой, после его отъезда из Винчи, начало охоту Священное воинство; о тяжёлой и вынужденной жизни мамы с Аккаттабригой; о его смерти, наступившей от тяжёлого запоя; и ещё о многом другом… Закончился разговор вопросом о сегодняшнем дне. Рассказав маме вкратце о своей жизни при Дворе герцога Людовико Сфорца, Леонардо спросил, как у неё здоровье, каково её самочувствие.

– Слабею я,– печально ответила она. – И меня гложет изнутри какая-то болезнь, да и жизнь невыносимая тоже безжалостно изломала… Последние годы, незадолго до смерти, Аккаттабрига словно с ума сошёл… А! – махнула она рукой. – Всего не расскажешь… Приехала я сюда, чтобы к Святейшему Гвоздю прикоснуться да в соборе во «Славу Рождества Св.Богородицы» напоследок исповедаться и причаститься…