Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 2"

– Так вот, мы должны остановить их, пока не вспыхнул этот костёр! – гневно прохрипел Леонардо. – Я сам не сторонник кровопролития, но сегодня, похоже, и мне придётся для себя сделать исключение…

– Силы слишком не равны, учитель! – потеряв голос, выдавил из себя Джованни Бельтрафио. – Нас горстка, а их.. – он осёкся под тяжёлым, уничтожающим взглядом учителя.

Леонардо и в самом деле смотрел на него глазами приготовившегося таранить всё на своём пути буйвола.

– Вы оговорились, что Савонарола и шага не сделает без юродивого Маруффи, – процедил он сквозь зубы.

– Именно так…

– Так вот и выкрадите его у Савонаролы!.. Заманите его куда-нибудь и спрячьте до поры до времени!.. А Пресциле шепните на ухо от меня, что я просил её приостановить казнь Искусств! Пусть она вместо Маруффи напророчит Савонароле, что сегодняшнее сожжение «анафем» преждевременно!

Идея выкрасть Маруффи пришлась монахам по душе, но, услышав о Пресциле, они замерли.

– Пресциле шепнуть на ухо о вас?! – закашлялся Джованни.

– А разве я сказал как-то иначе?! – поднял бровь Леонардо.

Монахи с недоверием смотрели на него, чувствовалось, что многие из них начали считать его сумасшедшим. Поняв это, Леонардо усмехнулся.

– То, о чём я вам говорю, – самое мирное из всего, что предстоит нам сделать; оно же и убережёт вас от кровопролития! Сделайте так, как я вам говорю, и ваши руки будут чисты; ни одна капля человеческой крови не замарает их… За вас это сделаю я! – он обернулся и, посмотрев на Зороастро и Настаджо, добавил: – И мои друзья!..

– Мессере Леонардо, так, может, будет лучше послать гонца за войсками «Арабиатти», а то вас слишком мало? – подал голос один из монахов, стоявших рядом с Николо Макиавелли.

– Спасибо за предложение, но долго ждать придётся… До Рима далеко, а костёр «анафем»…

– Нет, они не в Риме! – возразил монах. – Они вчера вечером, приблизительно в то же самое время, когда вы миновали ворота Флоренции, вернулись обратно и расположились лагерем в часе езды от Флоренции, в местечке Артеццо!.. И, насколько мы знаем, они сейчас дожидаются дальнейших распоряжений Папы…

– Да! – подтвердил его слова Николо Макиавелли.

– Да, – кивнул Джованни Бельтрафио.

Леонардо преобразился.

– А что ж вы раньше-то молчали?! – воскликнул он.

– Я думал, что вы не захотите со мной разговаривать, – стыдливо ответил Джованни.

– А мы полагали, что наше предложение вам помочь вызовет у вас подозрение и отказ, ведь все мы бывшие единомышленники Савонаролы, – добавил Николо Макиавелли. – Вы справедливо могли предположить, что мы собираемся втереться к вам в доверие, чтобы заманить в ловушку…

– Светает, Леонардо! – окрикнул его Зороастро.

– Да, вижу… – Леонардо поднял голову и посмотрел на затухающие звёзды светлеющего неба. – Ты, Зороастро, сейчас пойдёшь со мной, а ты, Настаджо, отведёшь коней в конюшню сеньора Пьеро Мартелли и затем вернёшься к Цеху академии Калималы. Мы будем ждать тебя в рабочей студиоло мессере Чиприано да Буанакорзи…

– Хорошо, Леонардо!

– А вы, монахи, сами разберитесь, кто из вас отправится за войсками «Арабиатти», а кто пойдёт в Священное воинство выкрасть юродивого Маруффи!.. Вестей от вас я буду ожидать в Цехе академии Калималы… И помните: от вас сегодня зависит, прекратится ли своеволие приора монастыря Сан-Марко или нет… – Леонардо сделал паузу и, переводя дыхание, подытожил: – Пока вы не выкрадите у него пророка, я действовать не смогу!

– Мы постараемся, учитель! – заверил его Джованни Бельтрафио.

– Ну-у… Удачи вам! – махнул им Леонардо.

– Удачи и вам, мессере Леонардо!

И они разошлись; разошлись так же быстро и отчуждённо, как словно бы и не встречались.

Пряча под плащом двуручный меч, Леонардо шёл быстрым шагом. Он хотел ещё до наступления рассвета попасть в студиоло мессере Чиприано да Буанакорзи, чтобы не быть узнанным на улице кем-нибудь из тех, кто его знал и помнил. А рассвет вот-вот должен был наступить. Леонардо поймал себя на мысли, что и спустя четырнадцать лет, как он покинул Флоренцию, возвратившись в неё, он так же идёт крадучись по её улицам, как когда-то ночами гулял по ней с Матуриной. Достигнув сада Калималы, Леонардо перемахнул через высокий каменный забор и с облегчением вздохнул: теперь можно было не опасаться, что его узнает какой-нибудь давний знакомый. Зороастро от него не отставал. Они успели вовремя. Рассвет наступил сразу, как они оказались в безопасности. Оглядевшись, Леонардо понял, что и здесь уже побывали мародёры Священного воинства. В центре сада был бассейн, по краям которого стояли гипсовые статуи обнажённых фавнов, фемин и амуров, – все они до основания были разрушены, и их жалкие обломки валялись по всему саду.

– Святоши! – проскрипел зубами Леонардо. – Да они дьяволы в человеческом обличии!.. Для них ничего святого нет!

Они пересекли сад, зашли в бани, – здесь тоже всюду были следы мародёрского побоища: скульптуры разрушены; фрески на стенах исковерканы копотью факелов, – и, миновав их, оказались в главном строении академии Калималы: в доме мессере Чиприано да Буанакорзи. В самом доме было тихо, но в пристроенном к нему Цехе благородных искусств и складах ткацких красильщиков слышался шум воителей Священного воинства, грабивших хранилища. Леонардо и Зороастро, нигде не встретив на пути прислуги, видимо, разбежавшейся от страха, поднялись на второй этаж и вошли в студиоло. Мессере Чиприано да Буанакорзи, опершись локтями о подоконник, старчески сгорбившись, смотрел в окно на площадь Пьяццо Веккью, где были навалены огромные кучи из деревянных, выбеленных известью, скульптур, картин; досок, выломанных из настенных фресок; ковров; неисчислимого множества изделий из слоновой кости и индийского и китайского шёлка, не имеющих никакого отношения ни к возрождению античных языческих богов-демонов, ни к разлагающейся безнравственной морали, о которой говорилось в книге Джорджо да Новара. Некоторые из этих куч уже дымились кострами «анафем». Обернувшись на вошедших, мессере Буанакорзи ничуть не удивился, увидев перед собой Леонардо и его спутника. Он выглядел измученно и устало. Его старческие глаза, покраснев от бессонно проведённой ночи, слезились.

– Ничего не оставили… Ни-че-го! – сокрушённо покачал он головой и снова, уперевшись локтями о подоконник, уставился в окно.

Леонардо и Зороастро подошли к нему и, встав рядом, тоже стали смотреть на площадь Пьяццо Веккью, на разворачивающиеся на ней события. Воины Священного воинства продолжали натаскивать кучи предметов искусства. Одна из них, самая большая, вообще поразила Леонардо: она была навалена из детских игрушек и женской одежды. Чем они провинились перед безжалостными истребителями безнравственной морали, никак не укладывалось в его голове.

– А вы как здесь оказались, мессере Леонардо? – не поворачиваясь к нему, безжизненно спросил Чиприано да Буанакорзи.

– По приказу герцога Людовико Сфорца прибыл к вам для закупки картин из Медичейского дворца, – ответил Леонардо и горько усмехнулся. – Но, как видно, поздно…

– Да, поздно… Всё, что было собрано за время существования академии Калималы, а это без малого почти полвека: всё теперь там… – жестом Буанакорзи указал на площадь. – Вам надо договариваться с ними…

– С ними договариваться бессмысленно!

– Абсолютно с вами согласен… Я им предлагал деньги на откуп, чтобы они пощадили картины… Большие деньги!.. Но всё бесполезно… И все ваши работы, что вы написали за время своего одиночества, включая и обнажённую Венеру, в которой вы изобразили Матурину… Вон она виднеется на куче под Рингьерой*, – указал Буанакорзи. – Видите?

– Вижу, – тяжело вздохнул Леонардо.

Доска из тополя с изображёнием на ней картины обнажённой на ней Венеры лежала поверх его других картин, сделанных на таких же тополиных досках, – излюбленном его материале для картин. Жалким мусором они выглядели среди всего этого наваленного в кучу хлама. Леонардо, стиснув зубы, с неистовым гневом смотрел на суетившихся уничтожителей искусства, на чьих лицах лежали подвижные гримасы злорадства и веселья. Время тянулось невыносимо долго. Пришёл Настаджо. Он принёс известие, что Джироламо Савонарола в окружении детей-инквизиторов идёт по улице Виа деи Лиони к площади Пьяццо Веккью. И действительно, вскоре Леонардо, Зороастро и мессере Буанакорзи увидели его вышедшим на площадь в окружении разодетых в чёрные рясы детей. Рядом с ним шёл согнутый, как арка, юродивый Сильвестро Маруффи, перебирая в руках чётки; за ним следовали Марио Сантано и Пресцила, укутанные в хламиды мышиного цвета. Из-за широкого капора, глубоко надвинутого на голову, Леонардо не мог разглядеть лица своей кормилицы; лишь прядь седых волос почти семидесятилетней старухи выбивалась из-под высокого остроконечного колпака. В толпе Священных воинов Зороастро увидел Джованни Бельтрафио и указал на него Леонардо.

– Вижу-вижу!.. – сдержанно ответил ему Леонардо. – Вон и Николо Макиавелли крутится возле Пресцилы!..

Они напряглись, вглядываясь в события на площади: Джироламо Савонарола взошёл на Рингьеру и, воздев руки к небу, что-то начал говорить, по-видимому, одну из тех проповедей, что были записаны в книге Джорджо да Новара; тем временем Николо Макиавелли подошёл сзади к Пресциле, они о чём-то перекинулись несколькими словами и затем подозвали к себе юродивого Маруффи. Леонардо, Зороастро и Настаджо, перестав дышать, замерли в волнительном ожидании, что сейчас произойдёт. Пресцила и Макиавелли недолго разговаривали с юродивым. Он сначала нерешительно потоптался на месте, оглядываясь на ведущего проповедь Савонаролу, потом махнул рукой и, увлекаемый Николо Макиавелли, пошёл за ним. Пресцила осталась на месте. Леонардо и его друзья с облегчением вздохнули.

Макиавелли и Маруффи пересекли площадь и скрылись за углом старой городской ратуши, на башне которой забил колокол, призывая горожан прийти и посмотреть на костры «Грехов и Анафем». А вскоре в студиоло мессере Буанакорзи прибежал запыхавшийся и радостный Николо Макиавелли. В руках он держал большую кожаную папку.

– Вот что мы раздобыли у него! – с восторгом выпалил он, протягивая

папку Леонардо.

– Что это?

– В ней все сведения от тайных кубикулариев Савонаролы в Ватикане!..

* Рингьера – каменный помост для выступающих с речью.

Всё о делах Папы Александра VI Борджа, его сыновьях, доне Джованни и доне Чезаре, и их кровосмешении с их дочерью и сестрой Лукрецией!..

У Леонардо округлились глаза. Развернув её, он начал просматривать в ней записи; по мере прочтения его лицо вытягивалось от ещё большего удивления.

– Как же вам это удалось?! – выдохнул он, высоко подняв брови.

– Так в том-то и дело, что мы отозвали его с Рингьеры, сказав, что в Священную Канцелярию монастыря Сан-Марко из Рима прибыл тайный кубикуларий Савонаролы с очередной для него важной вестью! – с прежним восторгом отвечал Макиавелли. – Сказали ему, что у него совершенно нет времени, а Савонаролу нельзя отвлекать от проповеди… Мол, ты, пророк, сам запиши сведения от тайного курьера, коли всё равно никто, кроме тебя, этими записями не занимается, а потом о них доложишь своему Знаменосцу!.. Вот и всё!

– А дальше?..

– Завели его за угол ратуши, тюкнули по башке дубиной и уложили в воз под воловьи шкуры!.. Сейчас он, связанный, находится в подвале хранилищ ткацких красильщиков…

– В моём Цехе академии Калималы? – оживился мессере Буанакорзи.

– Да!

– Так ему и надо, сатиру проклятому! – выплеснул старик гневные брызги слюны.

– А папку-то вы как раздобыли?! – так и не понял Леонардо.

– А папка при нём была! Он с ней никогда не расстаётся!

– Ах, вон оно что!.. – дёрнул головой Леонардо. – Да-а… Подарочек для Александра VI просто-таки невиданный!.. – потряс он папкой. – Будет вам, чем его порадовать!

– Не мы, а вы, мессере, его порадуете! – возразил Макиавелли.

– Я не священнослужитель и не папский скриптор* – для таких вещей не гожусь!.. – холодно отрезал Леонардо, бросив папку на стол перед Макиавелли. – Уберите её отсюда…

Монах, схватив её, быстро спрятал её у себя под хламидой.

В студиоло вбежал разгорячённый и сияющий от радости Джованни Бельтрафио. Откинув полы рясы, он показал Леонардо боевой топор, закреплённый на поясе.

– Мы готовы к кровопролитию, мессере Леонардо! – выпалил он. – Только что я был в Канцелярии городской Джустиции и встретился там с вашим другом, математиком, комиссарием флорентийской Коммуны аристократической Синьории, сеньором Пьеро Мартелли…

– И что?!

– … Он приказал капитану Джустиции отозвать из города берровьеров охраны порядка в Канцелярию и не поддерживать Савонаролу!.. – Джованни понизил голос и с лукавым озорством добавил: – Я шепнул ему, что к городу приближаются войска «Арабиатти» вместе с папским скриптором Ричардом

* Скриптор – доверенное лицо.

Бекки и кардиналом Перуджи, уполномоченным Александром VI арестовать Знаменосца Священной Канцелярии… И через час они будут здесь!

Леонардо как будто приготовился к рывку, его лицо побелело.

– Пора! – резко выдохнул он и бросился к выходу из студиоло.

За ним последовали все, кроме мессере Чиприано да Буанакорзи. Старик, оставшись у окна, продолжал наблюдать за событиями, разворачивающимися на площади Синьории, Пьяццо Веккью.

Леонардо выбежал из дома и, пробиваясь сквозь толчею прибывавших к кострам «анафем» людей, устремился к Рингьере. За ним по пятам неотступно следовали Зороастро, Настаджо, Джованни Бельтрафио и Николо Макиавелли.

К сожалению, они опоздали. Джироламо Савонарола уже отдал распоряжение зажечь костры «анафем», и его священные воины подожгли все кучи со сваленными в них предметами искусства. Их пламя и чадящий чёрный дым взметнулись высоко в небо. Леонардо вбежал на Рингьеру – Сантано, стоявший за спиной Савонаролы, обернулся на его шаги звенящих шпорами сапог, и в его глазах замерло удивление: Леонардо, вытащив из-под плаща двуручный меч, плашмя ударил им по правому плечу монаха – он охнул от боли и упал на колени. Наступив ногой на него, Леонардо приставил ему меч к голове. Зороастро, Настаджо и монахи, сподвижники Джованни Бельтраффио и Николо Макиавелли, тем временем, тоже обнажив оружие, оцепили Рингьеру, оттеснив от неё Священных воинов и пришедших посмотреть на костры «Грехов и Анафем» городских граждан. Всё произошло так быстро, что никто ничего не понял. А когда поняли, то уже было поздно… Джироламо Савонарола ненавидящим, надменно холодным взглядом скользил по лицам окруживших его людей.

– Кто попробует ворваться на Рингьеру, – громко крикнул Леонардо, – тот приблизит смерть Святого брата Марио Сантано и вашего Знаменосца Священной Канцелярии!.. Я размозжу им головы надвое!.. Стойте там, где стоите, и не приближайтесь!

Народ на площади мгновенно притих. Сантано, задыхаясь от страха, засопел носом. Леонардо сильней прижал его сапогом к помосту.

– Я обращаюсь ко всем вам! – опять громогласно крикнул Леонардо. – Почему уничтожаете то, чего не создавали?!

– Истребляя соблазн и его изображения, мы делаем богоугодное дело! – кто-то выкрикнул из толпы; Савонарола от этих слов зарделся румянцем и победоносно посмотрел на Леонардо и тех, кто окружил Рингьеру.

– Ну да! – рассмеялся Леонардо. – И это написано в грязном трактате Джорджо да Новара, которое, если было бы написано не со слов Савонаролы, а предложено ему кем-то в качестве единственно правильного, как он это сам утверждает, то он, я уверяю вас, счёл бы его еретическим бредом…

– Дьявол! – прохрипел у него под сапогом Сантано.

Леонардо сильней придавил его ногой к помосту Рингьеры.

– В этой грязной проповеди говорится, что знания не нужны, что свет не нуждается в подтверждении, а истина не подтверждается логикой и философией; что знания и мудрость никого не спасут в день Страшного Суда! – продолжал он. – В качестве этих, казалось бы, простых истин приводятся слова из высказываний апостола Павла, что знания надмевают, а любовь назидает…

– А разве не так?! – опять донёсся выкрик из толпы.

– Так, если знать, что имел в виду апостол Павел, а не слепо цитировать его слова и применять их к той абракадабре, что проповедует вам Святой отец фра Джироламо Савонарола!.. Кто-нибудь из вас задумался над тем, что отрицая знания, вы, таким образом, отрицаете самого апостола Павла, как мудрость его учения?!

Воцарившееся, было, смятение на площади замерло, и наступила тишина.

– Апостол Павел имел в виду, что малое знание даёт людям гордыню, а великое – даёт любовь и смирение! – ещё сильнее повысил голос Леонардо. – Каждый из вас хоть раз видел, как в полях созревают колосья пшеницы. И видел, как пустые колосья поднимают к небу свои надменные головы и как полные зерном склоняют их к земле, тем самым выказывая ей своё смирение и любовь за то, что она обогатила их плодами! – он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и обвёл площадь взглядом. – Я слышу стук ваших сердец, а это значит, что мои слова вошли в них, и вы боитесь нарушить тишину!.. Тишину, позволяющую вам насладиться Истиной! Той Истиной, что настолько всеобъемлюща, что её божественная сила заставляет умолкнуть спорящих и непримиримых!.. И ваше молчание – тому подтверждение!.. Как же вы можете слушать тех, кто отрицал логику и философию, сам в то же самое время руководствуется ей, чтобы подтвердить Истину, что знания и искусство не нужны… До какого безумия надо дойти, чтобы принимать абсурдность этой химеры! Кто из вас задумался над тем, в чём бы вы ходили, не будь Искусства?! В чём бы вы жили?!.. В каких бы животных вы тогда превратились?!.. И жили бы вы тогда, вообще…

Люди на площади, казалось, не дышали. Широкими глазами они смотрели на гиганта, придавившего ногой того, кто ещё совсем недавно считался проводником божественного гласа Святого фра Джироламо Савонаролы. Сам же Святой учитель нравственности, похоже, потерял дар речи и, молча, стоял рядом с Леонардо с совершенно обескровленным, окаменевшем лицом, не в силах ему возразить.

– Не признавая искусства, вы тем самым не признаёте её высшую значимость избранных…

– Это гордыня! – выкрикнул из толпы мальчик лет девяти.

– Гордыня?! – усмехнулся Леонардо и, опершись рукой на колено ноги, под которой кряхтел Сантано, в упор посмотрел мальчику в глаза. – Сколько раз на дню, юнец, ты читаешь в Евангелии христову притчу о приглашённых гостях, в которой говорится, что приглашённых всегда много, а избранных в них мало?!

Мальчик, поняв, что ему не ответить, заморгал глазами, съёжился от страха перед его взглядом и, попятившись, спрятался за спины взрослых.

– Не признавая высшую значимость искусства избранных, вы отрицаете лики Избранных, которым каждодневно молитесь! – гневно выкрикнул Леонардо, снова обратив свой взор на толпу. – Вот почему я говорю, что искусство должно быть избранным и для Избранных!.. А если оно попадает в руки посредственности, то оно извращается, вырождается из высшего в посредственное, а потом и вовсе умирает… Хотите подтверждения истинности моих слов?!.. Вот! – указал он двуручным мечом на костры. – Вы уничтожаете то, чего не создавали!.. – он горько усмехнулся. – Какая уж тут гордыня?! Незнание – вот, что подтолкнуло вас на это преступление!.. Любовь и всё прекрасное без знаний и мудрости умирает в человеке – но не в искусстве!.. Мне жаль говорить вам, но, увы, вы – мёртвые люди!

Воцарилось такое оцепенение, что люди на площади и в самом деле стали как безжизненные изваяния. Ветер разносил по площади рваные клубы чёрного дыма, похожие на демонические тени, заглядывающие в лица людей и смеявшиеся над ними треском разгоравшихся костров. Над этими чёрными тенями в небе не летали ни стрижи, ни ласточки, ни голуби. В разных концах площади кто-то, кто, осознав содеянное, заплакал.

– Однажды капля росы, уютно лежавшая на цветочном лепестке, услышала песню утреннего ветерка, гулявшего по листьям деревьев, шелестя ими, как клавишами клавесина, – начал рассказывать Леонардо одну из тех притч, которые сам сочинял. – И так понравилась ей эта песня, что она подумала: «Раз так хороша его песня, стало быть, и он хорош собой!.. А я лежу себе на этом цветке, который только и умеет молчаливо наслаждаться солнечным светом!.. Возьму-ка я и полечу вместе с поющим ветерком и вознесусь с ним над всеми цветами высоко в небо!..» Подумала так капля росы и, обернувшись лёгким паром, поднялась в воздух и вместе с ветром стала подниматься всё выше и выше… «С поющим ветром я выше всех!» – гордо думала она. Но вот им путь преградил холодный, разряжённый воздух… Ветер испугался его и исчез, а капля росы, охваченная холодным воздухом, вновь отяжелела и, став на этот раз каплей дождя, стремительно полетела вниз… Она полагала, что снова упадёт на лепесток цветка, но ошиблась: она упала на землю, и земля впитала её без остатка. Гордость капли росы превратилась в ужас!.. И долго потом, заключённая в подземную темницу, она каялась в содеянном грехе!..

На площади не было человека, который бы не понял намёка Леонардо на то, что поющим ветром в его притче был Савонарола, солнечным светом – истина, а каплей росы – они, поверившие ветреным словам нравоучителя, за которые кому-то из них действительно придётся отвечать перед законом и долгое время потом каяться в тюремном подземелье за необдуманность своих действий. Плач в людском скоплении усилился. Мальчик, крикнувший Леонардо обвинение в гордыне, разревелся во весь голос. Кто-то бросился растаскивать горевшие кучи, чтобы потушить их. И вдруг воздух прорезал громкий крик:

– Арабиатти!

Толпа мгновенно пришла в движение. Люди бросились бежать кто куда, не разбирая дороги и давя тех, кто попадал им под ноги. Детей-инквизиторов подмяли за считанные секунды. Крики, ругань и раздирающий душу детский рёв, режущий слух и сердца взрослых, зависли в воздухе над площадью. Родители детей бросились им на помощь, моля обезумевших от страха горожан не затаптывать их. На площадь ступили войска Арабиатти, и завязалась бойня. Ряды Священных воинов ответили им залпом из аркебузов и арбалетов, потом вступили с ними в рукопашную схватку. Одна арбалетная стрела угодила Леонардо в спину, но отлетела от него, как от каменной стены. Спасла его кольчуга, изобретённая им самим, и которую он всегда одевал под одежду, куда бы ни отправлялся. Она состояла из множества тончайших пергаментных пластинок, пропитанных для крепости канифольной смолой и покрытых тонкими стальными пластинами. Еще, будучи подростком, когда в посёлке Винчи он устраивал с односельчанами показательные сражения римлян с греками, египтянами и германцами, он искал способа, как обезопасить участвующих в играх людей от травм и увечий. Настоящих кольчуг и воинских доспехов почти ни у кого не было, но Леонардо нашёл способ, как обезопасить всех участников воскресных развлечений. Он обратил внимание, что обычная книга гораздо крепче доски той же толщины. Топор запросто разрубал доску, а книгу нет. Его вывод был прост: тонкие пергаментные листы, наложенные друг на друга и покрытые жёсткой обложкой переплёта, дают книге ту прочность, что гораздо крепче доски того же размера. Такая кольчуга и делалась быстрей – она просто нарезалась обычными ножницами, и пластины, сложенные вдвое, склеивались вокруг кожаных перевязей, – и весила несоизмеримо меньше, чем из меди или бронзы, да и крепче была тех, что делались оружейными мастерами. Впоследствии он её усовершенствовал, сделав прочнее, пропитав пергаментные пластины канифольной смолой и наложив поверх них тонкие стальные пластины, выкованные и прокалённые им самим в кузнице Зороастро. Ни стрелы арбалета, ни меч, ни боевой топор, ни пуля аркебуза её не пробивали.

По-видимому, стрелявшего в Леонардо из арбалета стрелка и тех, кто находился рядом с ним, очень удивило, что ударившаяся о его спину стрела отлетела от неё, как винная пробка. В него полетели ещё несколько арбалетных стрел, и грянул выстрел аркебуза. Стрелы, ударившись о спину и грудь, вновь отлетели, а вот свинцовая пуля причинила Леонардо боль. Разорвав плащ с правого бока, пуля угодила ему в поясницу, чудом не попав в промежуток креплений. Вреда она здоровью не принесла, но заставила Леонардо содрогнуться от боли и, схватившись за поясницу, ослабить ногой давление на Сантано. Этого вполне хватило тому, чтобы вырваться из-под его присмотра и броситься бежать. Его примеру последовал и Савонарола. Откатившись к краю Рингьеры, Знаменосец Священной Канцелярии прыгнул с неё вниз прямо на головы отступающих Священных воинов, и те увлекли его за собой. Арабиатти в высоких бронзовых кирасах, украшенных страусовыми перьями, в сверкающих доспехах с изображениями «Багряного Тельца» – символа рода Борджа, уже заполнили половину площади. Проявили они себя в этой бойне не как божественные посланники Папы римского для наведения порядка, а как самые обыкновенные палачи, не щадя никого на своём пути. Леонардо хотел броситься к Пресциле, чтобы спасти её, но противники Джироламо Савонаролы из числа монахов, повязав на головы белые повязки, чтобы быть узнанными в этой суматохе воинами Арабиатти, по приказу Джованни Бельтраффио и Николо Макиавелли окружили его кольцом, и временная заминка, пока на его берет повязывали такую же белую ленточку, не позволила ему спасти его кормилицу. Леонардо увидел, как она, подхваченная толпой отступающих Священных воинов, словно волной морского прибоя, унеслась прочь и исчезла из вида. Вокруг него и окружавших его монахов сомкнулся круг наступающих Арабиатти, и преследовать Священное воинство, чтобы спасти Пресцилу, уже не представлялось возможным. Битва продолжалась до самого вечера. Участия в её дальнейшем кровопролитии Леонардо не принимал. Он был против убийства, против насилия, хотя отлично понимал, что в человеческом обществе, где мораль настолько изворотливо пластична, что может под благовидным предлогом принимать любые формы лицемерия, нельзя обойтись без казни её некоторых отдельных вдохновителей, попирающих классическую форму законов общества, называя их ханжескими и наставляя над ними свой собственный свод законов, именуемых коротким названием – «Я»! Такие представители человеческого общества, как считал Леонардо, никого, кроме себя, не видят; ни с кем не считаются, заведомо составляя про себя мнение о любом человеке, что перед ними люди низшего ума, глупые и примитивные; и только по этой причине они готовы растоптать любого, считая себя вправе это сделать, потому что мысль о собственном величии затмевала у них разум, сердце, душу и всё то, что в них было по-человечески хорошего. Леонардо считал, что, казнив одного такого, задурманенного собственным «Я» спесивца, общество лишь проявит милосердие по отношению к самому себе, но он никак не хотел убивать тех, кто попал под влияние этого гордеца. Савонарола был одним из тех, кто даже своих некоторых единомышленников воспринимал как ничтожеств, и они ему нужны были только для его защиты и продвижения к абсолютной власти. Их-то Леонардо жалел больше всего. Защищая своего проповедника, они отчаянно бились с войсками Арабиатти, отступая по улицам города к монастырю Сан-Марко. С каждой минутой их ряды таяли. В конце концов, их жалкие остатки попытались укрыться в стенах монастыря, желая потом бежать через подземный ход, но сделать этого им не удалось. Последние мгновения битвы Священного воинства с войсками Арабиатти были особенно яростными и жестокими, проходили они в монастырских помещениях. Оборонявшиеся Священные воины от напиравших на них солдат Арабиатти использовали против них церковную утварь, применяя в качестве оружия не только разбитое стекло оконных витражей, но и подсвечники, кадильницы и иконы, разбивая их о кирасы папских кондотьеров. Весь монастырь был залит кровью послушников монастыря Сан-Марко, Священных воинов и приставов Священной Канцелярии.

Леонардо внимательно следил за ходом сражения, находясь неподалёку от места его действия. Джованни Бельтраффио, Николо Макиавелли и их монахи постоянно доносили ему о том, что там происходит. Вскоре они доложили ему, что Джироламо Савонарола пленен, и жалкие остатки его защитников сдались на милость победителей Арабиатти. А ещё чуть позже Леонардо получил приглашение от секретаря Папы Александра VI Борджа, дона Франческо Ремоллини, кардинала Перуджи, прибывшего во Флоренцию для ареста Савонаролы и остановившегося во дворце старой ратуши на площади Синьории.

В официальном приглашении говорилось, что кардинал от имени римского Папы благодарит Леонардо за оказанную помощь в аресте еретика Джироламо Савонаролы, а также его единомышленников: пророка Сильвестро Маруффи, святого брата Марио Сантано, юродивой Пресцилы и прочих отступников от истинной Христовой веры и губителей человеческих душ. Прочитав послание кардинала, Леонардо немедленно отправился к нему вместе со скриптором Ричардом Бекки, принесшим ему приглашение и отдавшим его прямо на улице. На Флоренцию уже опустилась ночь. Всюду на улицах и площадях пылали факела празднующих победу людей, освободившихся от тирании Знаменосца Священной Канцелярии и его Священного воинства. Песни подвыпивших горожан, весёлый смех и свободно гуляющие влюблённые пары, целующиеся прямо на улицах, поднимали настроение жителей города.

Но были и те, кто оплакивал пленение Джироламо Савонаролы и гибель своих родственников, павших в неравном бою с войсками Арабиатти. Матери, сёстры и жёны сидели на мостовых возле окровавленных тел их погибших сыновей, братьев и мужей, и их плач смешался с крикливым смехом подвыпивших веселящихся победителей. Леонардо быстрым уверенным шагом шёл к зданию дворца старой ратуши, мимо плачущих и веселящихся горожан, неся на плече двуручный меч и думая только о том, как спасти Пресцилу. За ним едва поспевали Джованни Бельтраффио, Николо Макиавелли и папский скриптор Ричард Бекки. У входа в ратушу он увидел заплаканного отца. Держась руками за голову, старик стоял на месте и, уперев взгляд себе под ноги, качался и стонал. Леонардо подошёл к нему и, обняв за плечи, заставил посмотреть на себя.

– Что с тобой, отец?.. Что случилось? – участливо спросил он.

– Антонио, Франческо, Гвидо, Ричардетто и Фабрицио… Все арестованы, – всхлипнул старик в ответ, вытирая длинной прядью седых волос слёзы с глаз. – Говорил я им, что ничем хорошим это для них не кончится… Не послушались!.. Что теперь делать?!.. Не знаю! – покачал он головой. – Я обращался за содействием в освобождении их и к капитану Синьории, ганфолоньеру Пьеро Содирини, и к комиссарию флорентийской аристократической Коммуны, сеньору Пьеро Мартелли – он сейчас у кардинала, – но никто из них не отважился мне помочь, более того, они предупредили меня, чтобы я не заикался об участи своих детей перед кардиналом… Их будут судить, как еретиков вместе с Савонаролой! – его взгляд упал на папского скриптора Ричарда Бекки, и его глаза расширились от ужаса; переведя их на Леонардо, он прижался к нему. – А тебя за что арестовали, сынок?!..