Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 2"

Весна в этом году была на редкость прекрасной. По ночам шли кратковременные дожди, а дни стояли солнечные, без единого облачка; деревья зазеленели раньше обычного, с утра и до самого вечера не переставали щебетать птицы; благоухание ароматов распускающихся цветов кружило голову. Леонардо чувствовал себя превосходно. Ощущение отпуска, после тяжёлых лет работы, давало ему возможность почувствовать почти, что детскую беззаботность. Созерцая пробуждение природы, он радовался всему, что видел: в горах холодный ручей, спадавший со скального уступа, не только напоил его, но и представил ему красочную игру его брызг, создавая из них красивейший для себя ореол из радуги, и как будто, обращаясь к проходившим мимо странникам, говорил: «Остановитесь, полюбуйтесь и насладитесь мной!..» В долине, у подножия гор, Леонардо не мог отвести взгляда от виноградников и садов горных селений. А у небольшого родника, впадающего в реку Арно неподалёку от Флоренции, он не удержался, слез с коня, да так и упал на спину, раскинув руки, в цветочный ковёр из жёлтых одуванчиков, ромашек, незабудок, фиалок, лилий и прочих умопомрачительно красивых цветов, с наслаждением вдохнув полной грудью их чудесные запахи. «Приближается моё пятидесятилетие! – утопая в ковре из цветов и слушая жужжание шмелей и пчёл, думал он. – Неужели я так долго живу?!.. Или мне только кажется, что долго, а на самом деле я по-прежнему такой же маленький, как тот юный Леонар, сбегавший с уроков в школе Св. Петрониллы и мчавшийся на откосы Монте-Альбано, где жадно наблюдал за полётами птиц?..» И, желая теснее соприкоснуться с детством, Леонардо нарвал множество цветов и украсил ими с головы до ног свою одежду, а также и коня, нацепив их всюду, где только можно было, став похожим на садовника-чародея, на котором росли волшебные цветы.

В таком виде он и въехал в ворота Флоренции. Жители города показывали на него пальцем и смеялись, а он, не воспринимая их насмешки за оскорбление, потому что сам того хотел, от души смеялся вместе с ними. Останавливаясь возле наиболее понравившихся ему прохожих, Леонардо срывал с себя или с лошади красивый цветок и дарил его людям: девочкам, мальчикам, молоденьким контадинам, пожилым мадоннам, представительным синьорам, а то и просто печальным нищим, чтобы они только улыбнулись, обнаружив в цветке золотой дукат. Вскоре вокруг него собралась толпа смеющихся малышей, хлопавших в ладоши от того, что он пускал в воздух бумажных голубей, сделанных из имевшегося в его походной сумке пергамента; тех самых голубей, что пускал когда-то с балкона замка Кастелло ди Порта-Джовиа русский дьяк посольского указа Никита Карачаров, толкнувших его пересмотреть конструкцию созданных им крыльев. Малыши, визжа от восторга, бегали за бумажными голубями, ловили их и ссорились, желая завладеть летучей игрушкой.

В таком шумном веселье Леонардо не заметил, как оказался возле моста Санта-Тринита. Он ехал по улице Лунгарно делле Грацие, и солнце, висевшее перед ним в безоблачном синем небе, весенней яркостью слепило ему глаза. Перед мостом он натянул поводья коня и остановился, чтобы поправить на берете цветы таким образом, чтобы они давали глазам больше тени. И вдруг до него донёсся далёкий, едва уловимый звонкий смех, показавшийся ему очень знакомым. Он замер и прислушался. Нет, ему не показалось: звонкий женский смех лёгкими отзвуками доносился до его слуха; смех явно ему знакомый, встревоживший его душу дуновением памяти о далёком детстве. Он поднял глаза: сквозь цветочные лепестки его ослепили яркие солнечные лучи, и на фоне солнечного диска в его лучах появились слабые черты лица той, что так звонко смеялась. Зажмурившись, Леонардо вновь открыл глаза и почувствовал, что не может двигаться: на него смотрело девичье лицо из его детства и юности. «Мама! – пронзила его мысль. – Как?!.. Не может быть!..».

Она стояла на мосту и смотрела на него сверху вниз.

– Катарина! – воскликнул он.

– Нет!.. Мона Лиза! – за девушку ответила смеявшаяся рядом с ней служанка-конвертита.

И мгновенно Леонардо вспомнил свой давний юношеский сон, в котором он видел себя парящим над Эдемским садом. Отчётливо перед его глазами встал образ мраморного старца на пьедестале, обращавшегося к сидевшей у его подножия девушке: «Франческа-Лиза!..» И некогда казавшееся ему знакомым его лицо с ясностью предстало перед ним, будто он смотрелся в зеркало, – это он сам! У Леонардо перехватило дыхание. Много раз он вспоминал этот сон, но и подумать не мог, что придёт время, когда он в точности произнесёт эти два слова, произнесённые его старцем, а точнее, им самим во сне.

– Франческа-Лиза! – вновь воскликнул он против своей воли, словно кто-то заставил его это сделать, цепенея от непомерного изумления, что сон в точности указал его возраст, когда он произнесёт эти два слова.

– Да нет же!.. Мона Лиза! – смеясь, опять повторила конвертита.

– Простите! – чуть слышно пробормотал Леонардо.

Он спешился и, взяв коня под уздцы, поднялся на вершину дугообразного моста, на котором стояла та, что так была ему знакома и, одновременно, так чужда, потому что она была другой. Поклонившись, Леонардо поцеловал её руку.

– Чудак! – просто и звонко прозвучал её голос.

Она стояла перед ним в бирюзово-голубом атласном платье, переливавшемся в солнечных лучах яркими зелёными отливами. Голову от солнца закрывала такого же цвета шёлковая накидка, закреплённая на лбу серебряной диадемой с чеканными, гравированными узорами, в которые были вкраплены жёлтые глазки янтаря. Шею, помимо золотой цепочки с крестиком, обрамлял тончайший серебряный обруч с чеканной подковкой посередине; запястья рук тоже украшали серебряные браслеты с изображениями подковок. Леонардо не мог отвести от неё взгляда: её кожа, высокий лоб, карие глаза, прямой, правильной формы красивый нос, пухленькие щёчки с чуть приподнятыми уголками губ и взгляд, в котором застыло великолепие благородства царственной розы, оценивающий того, кто ей любуется.

– Вы сочтёте меня ещё большим чудаком, мона Лиза, но я знаю вас ещё до того, как вы родились! – с восхищением выдохнул Леонардо.

Выбритые брови моны Лизы слегка дёрнулись вверх, губы растянулись в приветливой улыбке.

– Я знаю, что вы всегда удивляете всех, мессере Леонардо! – звонким переливом рассмеялась она. – И, как я вижу, вы редкий человек, сделавший свойство удивлять других своей добродетелью!

– Как?! Вы меня знаете?! – открыл от изумления рот Леонардо.

– Кто же не знает знаменитого Леонардо да Винчи, именем которого гонфалоньер Римской Церкви дон Чезаре Борджа запугал в Италии уже половину её граждан! – беззлобно ответила она.– О вас рассказывают ужасные истории, но, к счастью, глядя на вас, я вижу, что это не так…

К нему подскочила конвертита моны Лизы.

– Моя госпожа, мессере Леонардо, – словно мышка, пискливо и с утайкой затараторила она, – восхищалась вами ещё тогда, когда, стоя на Рингьере, вы подмяли под свой сапог злейшего врага Флоренции и флорентинцев, Святого брата Марио Сантано, поведя их за собой против него и Священного воинства фра Джироламо Савонаролы! С тех пор она считает вас лучшим из мужей Италии и всегда мечтала познакомиться с вами!..

– Камилла! – с упрёком бросила ей мона Лиза.

Леонардо обдало таким жаром, что он задышал как после сильного бега, а его сердце забилось у него в горле. Покраснела и мона Лиза. Застенчиво опустив глаза, она глубоко вздохнула, прошла мимо Леонардо и, молча, удалилась; конвертита, лукаво улыбнувшись ему, заспешила за ней. Он смотрел им вслед, ощущая непреодолимое желание остановить и продлить мгновения встречи с моной Лизой и очарования ею. Но с каждым шагом, удалявшим её от него, он чувствовал нарастающую в нём беспомощность, потому что не знал, как сделать так, чтобы она остановилась, и эта остановка не была бы для них обоих отталкивающей. От бессилия Леонардо даже застонал, что в нужный момент воображение, как назло, покинуло его. Мона Лиза свернула с моста на улицу Лунгарно делле Грацие, туда, откуда он подъехал к мосту Санта-Тринита, и прежде чем скрыться за домами, обернулась: на её губах лежала дружеская и вместе с тем очаровательная улыбка. Леонардо снова охватила волна нахлынувшего трепетного волнения, и его губы тоже растянулись в ответной улыбке. Вокруг него собиралась толпа зевак и радостно смеющихся малышей…

Г Л А В А 9.

Встреча с моной Лизой осталась в памяти Леонардо как драгоценный офорт с золотым тиснением. Она ни на минуту не выходила у него из головы, и с каждым днём он чувствовал, что встреча не произошла случайно, и доказательством тому был его тридцатисемилетней давности сон. Леонардо долго размышлял над ним, вспоминая и другие сновидения, предсказавшие ему неотвратимость предстоящих событий. Их в его жизни было немало. Но самым, пожалуй, ярким напоминанием этого был его детский сон о прилетавшем к нему в ночных видениях коршуне, говорившем, что он первый из людей построит крылья и предпримет на них полёт, – так и случилось! Он вспоминал полушутливые замечания тётушки Туцци и бабушки Лючии, заступавшихся за него перед дедом сире Антонио да Винчи, когда тот обвинял его в сумасшествии за рассказанные сны о коршуне; а также разговоры о снах с Паоло Тосканелли, побудивших его впоследствии исследовать человеческий мозг, который так и остался для него загадкой. «Золотой офорт» после встречи с моной Лизой в памяти Леонардо постепенно приобретал в его снах очертания её портрета. И что он только ни делал, ему никак не удавалось избавиться от его навязчивости, напротив, воспоминания о моне Лизе начинали его волновать и усиливать желание увидеть её, делая его жизнь насыщенной жизнерадостным вдохновением.

Остановившись во Флоренции у синьора Пьеро Мартелли и договорившись с ним о том, что он сдаст ему под мастерскую на полгода пустующую часть его дома, Леонардо первым делом навестил отца. На этот раз ему никто не помешал увидеться с ним, так как их встреча происходила в нотариальной конторе, а не в доме сире Пьеро да Винчи. Потом он отправился в Винчи, чтобы привезти оттуда во Флоренцию учеников, Матурину и Зороастро, уже порядком истосковавшихся по нему. Их встреча произошла с той радостью, с какой встречаются влюблённые, пережившие долгую разлуку. Узнав о приезде Леонардо, его пришли поприветствовать дядя Франческо, сопровождавший его на учёбу во Флоренцию, – он пришёл вместе с супругой и детьми – и многие сельские жители, с которыми Леонардо был знаком ещё в далёком детстве. В доме, где когда-то родился мастер, собралось такое количество людей, что он едва их вмещал. К сожалению, среди встречающих не было Марко д’Оджоне и Джакомо Капротти. Они уехали в Милан, чтобы присмотреть за виноградником учителя, подаренным ему герцогом Людовико Сфорца, и заодно набрать учеников в его Академию с целью её дальнейшего процветания. Леонардо был необыкновенно тронут их проявленной заботой. Зороастро от полученной травмы выздоровел, но остался наполовину парализованным калекой, способным передвигаться только на костылях. Он, Матурина и Андреа Салаино, наверное, больше всех радовались его возвращению. Матурина и Андреа почти ни на шаг не отходили от него во время застольного празднества в честь его приезда и пятидесятилетия, позволяя себе иногда виснуть у него на шее от переполнявших их чувств. Чезаре да Сесто и Джованни Бельтраффио тоже были рады видеть учителя, но вели они себя подобно замкнутым ревнивцам, проявляя недовольство тем, что того человека, по праву принадлежащего им, кто-то совсем посторонний отрывает его внимание от них. Джованни по-прежнему не мог оправиться от разлуки с Кассандрой, да и Чезаре, – как узнал Леонардо от Матурины, – тоже постигла участь неудачной любви, из-за которой, по её словам, он возненавидел весь мир. О подробностях этой истории Матурина умолчала. В общем, эти два ученика, несмотря на их внешнюю весёлость, оставались грустными. Повеселели они, когда после ухода гостей Леонардо объявил им, что на следующее утро он забирает всех с собой во Флоренцию по случаю его полугодового отпуска, предоставленного ему герцогом Валентино. И эта новость о смене обстановки по-настоящему обрадовала их. Им порядком наскучила жизнь в сельской глуши, и они давно мечтали о переезде в город. И Леонардо был очень рад тому, что мог осуществить хотя бы эту их маленькую мечту. Единственный человек, кто не желал переезда во Флоренцию, была Матурина из опасения встретить там бывшего мужа: она боялась привлечения к суду, о чём не преминула сказать Леонардо.

– Им придётся это сделать только тогда, когда меня не будет в живых! – поспешил успокоить он её. – К тому же твой бывший муж сам не захочет доносить на тебя…

– Почему? – искренне удивилась Матурина.

– Потому что последние два года я успешно практиковался жизни у дона Чезаре Борджа, герцога Валентино, того исключительно молодого человека, представляющего собой неиссякаемый учебник знаний политических и бытовых интриг, способного преподать любому мудрецу уроки изворотливости в том, как отстаивать себя, казалось бы, в самых безвыходных ситуациях!

– Ты считаешь, что мою измену мужу, – а именно так Священные судьи назовут мой побег от него к тебе – можно как-то оправдать?!

– А с чего ты взяла, что ты ему изменяла?! – игриво рассмеялся Леонардо. – Может быть, ты всё это время находилась на лечении у медицинского исследователя, который обязательно докажет Священному суду, что твоя бесплодность – это результат побоев твоего мужа!.. И уверяю тебя, что за такое отношение к жене уже его будут судить, а не тебя… О чём я, безусловно, обязательно и предварительно извещу этого олуха, если он и в самом деле, увидев тебя во Флоренции, решится донести на тебя… Да, я забыл ещё тебе напомнить: на нашей стороне секретарь гонфалоньера флорентийской Синьории сире Николо Макиавелли и комиссарий Совета Десяти, синьор Пьеро Мартелли, любезно предоставивший мне пустующую часть его дома под мастерскую, у которого мы будем жить!.. Так что, я думаю, этот мерзавец не посмеет тебя обидеть!.. На худой конец, – почесал он за ухом, обдумывая, как бы получше выразиться, – я ему рёбра переломаю!..

Последний аргумент оказался самым весомым для Матурины, и она безбоязненно согласилась. Утром следующего дня они выехали во Флоренцию.

Город оживил учеников Леонардо. Они отвлеклись от своих переживаний и, обустраивая мастерскую, вновь начали думать и мечтать о хорошем будущем. Способствовало этому ещё и то, что синьор Пьеро Мартелли обрушил на них множество заказов от своих знакомых, позволивших им обрести новые знакомства, в том числе и среди хорошеньких кантадин и дамиджелл. Зороастро тоже повеселел: он начал учиться скульптуре, благо, что оставшиеся подвижными руки ему это позволяли. Улеглись и страхи Матурины: оказалось, что её мужа давно нет в живых. Он умер пять лет назад от понтийской лихорадки, находясь по делам в Риме. Об этом она узнала сразу по приезде во Флоренцию от повстречавшейся ей одной знакомой, рассказавшей обо всём, что происходило с её мужем после того, как она уехала в Милан поклониться Святому Гвоздю. Что же касается Леонардо, то всем казалось, что он сошёл с ума: каждый день с утра он нанимал музыкантов и бродячих комедиантов-лицедеев и вместе с ними ходил по улицам Флоренции, веселя горожан, начиная и заканчивая увеселительные похождения улицей Лунгарно делле Грацие и мостом Санта-Тринита; причём, эта улица и мост чаще всего вставали на пути бродячих актёров. В городе стали слагаться невероятные небылицы о нём, но о подлинной причине, побудившей его к такому затянувшемуся празднеству, догадалась только Матурина. Оставшись как-то вечером в мастерской наедине с Леонардо, когда после очередного уличного гуляния он вернулся уставший и печальный, она обвила его шею руками и заглянула ему в глаза.

–Ты опять её не повстречал?! – без тени укора спросила она.

Её проницательность давно не удивляла Леонардо, потому что он знал, что она его изучила, как старый, протёртый до дыр камзол, который ей всё время приходилось стирать. Поцеловав её начавшие седеть волосы, он кивнул.

– Да, я опять её не увидел, – ответил он грустно.

– Кто она?

Леонардо пожал плечами.

– Не знаю… По внешнему виду она знатного происхождения, аристократка.

– Ты её любишь?.. Нет, это я спрашиваю не из ревности, Леонар, а только из-за того, что хочу, чтобы ты был счастлив! – оговорилась Матурина, видя, с каким недовольством он покосился на неё. – Я давно не та, что была раньше, и мне не семнадцать, какой я повстречала тебя впервые… Но ты даже при всём желании не сможешь мне запретить любить тебя и желать тебе счастья!.. Мне за сорок, и я седею… С меня ты уже не напишешь ту обнажённую Венеру, что приводила тебя в восхищение, но я знаю, что ты всегда больше любил во мне мою душу и не позволишь себе обидеть её твоим недовольством и раздражением…

– Как ты права, мой ангел-хранитель, моя драгоценная душа! – обнял её Леонардо. – Я действительно всегда был покорён твоей душой и великим сердцем, равных которым, я уверен, нет во всём Мире! И это делает тебя поистине бесценной!.. Нет, я ничего не могу сказать по поводу моей любви к этой незнакомке, потому что нельзя любить то, чего не знаешь… Мне в жизни часто приходилось убеждаться, что положительное или отрицательное представление о человеке развеивается в пыль, стоит начать с ним говорить… Она же просто похожа на одну девушку, повстречавшуюся мне в молодости и… – запнулся он; его веки дрогнули, губы мелко задрожали; справившись с волнением, он с трудом выдавил: – Как кружева одного узора одинаковы, так и она точь-в-точь соответствует образу моей матери Катарины!.. При жизни матери я не создал ни одного её портрета, и вот теперь я хочу восполнить эту утрату!

– Я буду молиться за тебя, Леонар, чтобы ты повстречал её вновь, и между вами вспыхнула искра взаимной дружеской любви! – она поцеловала его в губы и улыбнулась. – Я знаю, что если бы ты был знатного происхождения, то все женщины Мира были бы твоими, ведь тебя невозможно не любить!

– Я не достоин твоего доброго отношения ко мне…

– А я думаю, что ты достоин большего, только ты сам не знаешь об этом, милый мой Леонар! Удачи тебе! – опять поцеловала она его в губы.

И действительно, спустя пару дней, Леонардо повстречал мону Лизу возле монастыря Св. Аннунциаты. Она выходила с вечернего богослужения в сопровождении конвертиты Камиллы среди большого скопления женщин, покидавших монастырскую обитель, и не заметила Леонардо, наблюдавшего за ней издалека, с улицы Виларрио. Её атласное бирюзово-голубое с зелёным отливом платье, даже среди тысячи таких же, мастер наверняка отличил бы по едва уловимым оттенкам, принадлежащим только её платью и больше никакому другому. Поняв, что она направляется к мосту Санта-Тринита, он приказал музыкантам и комедиантам следовать за ним. Обогнув несколько кварталов по соседним улицам, они выбежали к мосту Санта-Тринита и выстроились на нём, почти полностью перегородив его своим строем, оставив лишь небольшой проход, чтобы по нему могли пройтись и разойтись только два человека. Когда же мона Лиза и её конвертита ступили на мост, Леонардо встал в проходе. Мона Лиза узнала его и не смогла сдержать улыбки, что вновь он предстал перед ней в весьма необычном окружении, хотя и не утыканный цветами и вполне в приличной одежде. Правда, её мнение в этом он тут же развеял. Пропустив мимо себя конвертиту, шедшую по правилам уличного этикета впереди госпожи, чтобы расчищать ей дорогу, Леонардо встал на пути моны Лизы и поклонился ей, сняв с головы берет и обнажив под ним длинные ослиные уши, перевязанные у него под бородой тонким, невидимым шнурком; скинув плащ, он представил её вниманию свисавший у него сзади ослиный хвост, привязанный к ремню с рапирой и кинжалом. Увидев столь необычное дополнение к его одежде, мона Лиза от души рассмеялась.

– Что с вами? – не смогла удержать она своего удивления.

– Взгляд ваших пронзительно чарующих глаз делает меня беспомощным осликом, прекрасная мона Лиза! – по-детски, наивно, ответил Леонардо. – И вы в ответе за это… Если вы не приручите меня, я погибну, а вы навсегда потеряете ощущение настоящего праздника на всю жизнь! Вот, смотрите! – махнул он музыкантам и комедиантам, и те, ударив по струнам, барабанам и задув в трубы, одновременно обнажили свои головы, сняв с них береты, под которыми тоже обнаружились ослиные уши. – Вот видите, прекрасная мона Лиза, что сделали ваши чарующие глаза и с ними!.. Я уж и не представляю, какими теперь голосами они и петь-то будут!

Мона Лиза смеялась от души звонким, чистым смехом искреннего человека. Вместе с ней закатывались от смеха конвертита и все горожане, столпившиеся на мосту.

– А ну-ка спойте нам что-нибудь! – специально перешёл Леонардо на сиплость голоса, чтобы было посмешнее.

Музыканты прервались на паузу, сделав вид, как будто настраиваются, по мановению его руки вновь ударили по инструментам и – о, что за чудо! – все их инструменты вдруг расцвели разноцветными бумажными цветами, светлячками, божьими коровками и бабочками; комедианты, глянув на них, тоже покрылись от удивления цветными жуками и стрекозами; в заключение и Леонардо, сделав лицо изумлённым, тряхнул ослиными ушами, и те тоже покрылись цветами, плавно покачиваясь у него над головой. Воздух сотрясся от смеха. Люди хлопали в ладоши и просили, чтобы Леонардо и музыканты с актёрами что-нибудь ещё представили собравшейся на мосту публике; и актёры были готовы показать народу очередное весёлое чудо, но неожиданно вмешался непредвиденный случай, помешавший его исполнению. Какой-то представительный мужчина лет сорока – сорока пяти, в броской, изысканной одежде, вдруг появился перед музыкантами и комедиантами и, не обращая внимания на Леонардо, грубо потребовал, чтобы они разошлись; затем, повернувшись к моне Лизе, он обозвал её презренной простолюдинкой. Возникла неловкая пауза. Разрешилась она простой находчивостью Леонардо. Он подошёл к этому, невесть откуда взявшемуся грубияну, – тот почему-то сразу испуганно притих, будто только что прозрел, увидев перед собой этого высокого исполина, – достал из кармана камзола кабанье рыло с клыками на шнурке и напялил это лицедейское диво на его физиономию; потом взял одной рукой за шиворот, другой за пояс со стороны спины, оторвал от земли и швырнул вдоль моста так, что, приземлившись на четвереньки, грубиян, повизгивая от боли в руках и коленках, остаток пути до конца моста проделал на четырёх конечностях.

– Представляю, как на кабаньих бегах свиньи подохли бы от зависти к его поросячьей рыси! – с удивлением прокомментировал кто-то из актёров его бег.

– Да! – согласился с ним Леонардо. – Ему не хватает только витого хвостика, которым бы он помахал нам на прощание!

Людская толпа опять взорвалась ликующим смехом. К Леонардо подскочила конвертита моны Лизы; из её глаз, казалось, сыпались искры.

– Мессере Леонардо! – зашипела она, подобно водяной капле, попавшей на раскалённую поверхность сковороды. – Что вы себе позволяете?!.. Это же сеньор Франческо делль Джоконда!.. Муж моны Лизы!

– Муж моны Лизы?! – подавился собственными словами Леонардо.

Он глянул на ту, с которой искал встречи, и увидел, что она побледнела, в её глазах блуждала растерянность; нижняя губа была поджата. Она смотрела то на мужа, то на Леонардо, похоже, не зная, как себя повести. Чувствовалось, что оскорбление супруга останавливало её, чтобы высказать за него обиду на Леонардо. Сам же мастер, помня, как он уже однажды попал впросак с французским королём Карлом VIII, ругал себя за допущенную им опрометчивость и что не сумел сразу догадаться, что если уж мужчина с такой властностью обращается к женщине, то, разумеется, это неспроста и он, безусловно, имеет на это право. Молча ругая себя последними словами, он направился к сеньору Франческо Джоконда.

– Простите меня, мона Лиза! – на ходу он бросил ей виновато. – Я не позволил бы себе этой выходки, если бы знал, что он ваш муж!

Мона Лиза не ответила, она понуро пошла за ним. Леонардо подошёл к сеньору Джоконда и помог ему встать на ноги. Сняв с его лица лицедейскую маску, он бросил её в руки артистов.

– Прошу принять мои извинения, сеньор Джоконда! – твёрдо, по-мужски, извинился перед ним Леонардо. – Видит Бог, если бы я знал, что вы муж моны Лизы, я не повёл бы себя так… Ещё раз прошу меня извинить! – он покосился на мону Лизу и увидел, что она смотрит на них обоих с улыбкой. – По вашему лицу, синьор Джоконда, – снова обратился он к нему, – я вижу, что вы знаете, кто с вами разговаривает и кто принёс вам свои извинения, так что мне не имеет смысла называть себя!..

– Да, знаю!.. Но из-за ваших распустившихся цветочками ослиных ушей я не сразу узнал вас, мессере Леонардо да Винчи!

– Ах, это!.. – усмехнулся Леонардо, сняв с головы лицедейское приспособление и тоже бросив его комедиантам.

– Да, они помешали мне сразу присмотреться к вам!.. Я ещё несколько лет назад, будучи по торговым делам в Милане, видел вас там, как вы учили миланцев разговаривать с вашим мулом, суля им большое вознаграждение!.. Но я никак не думал, что и во Флоренции вы начнёте развлекать себя подобным образом!.. Я как-то рассказывал моне Лизе о ваших выдумках…

«… Так вот, значит, почему она так терпимо отнеслась ко мне в день первого нашего знакомства и сейчас не отвергла моего лицедейского представления!..» – промелькнула у Леонардо мысль.

– … вижу, что и сейчас ей пришлось по вкусу ваше весёлое развлечение! – закончил тем временем сеньор Джоконда.

– Вы не совсем правы, сеньор! – словно кремниевой искрой отсёк его довод Леонардо. – Все мои весёлые развлечения имеют лишь одну цель: выявить в человеке характер – добрый он или злой!.. Вот ваш, как я вижу, очень добрый, – припустил он ему пилюлю лести, – и моны Лизы тоже… А потому прошу вас разрешить моне Лизе позировать мне для её портрета!

На мгновение сеньор Джоконда словно покрылся изморосью страха, не укрывшегося от зоркого и внимательного взгляда Леонардо. Он стоял и, видимо, не мог шелохнуться от того, что услышал. С трудом справляясь с волнением, он выдавил:

– А что вам ответила мона Лиза?

Леонардо перевёл взгляд на мону Лизу и увидел на её губах улыбку, а в глазах радость.

– Она согласна! – ответил он за неё.

– Ну, раз она согласна, значит, и я возражать не буду, – покладисто пробубнил сеньор Джоконда. – Когда вы намерены её пригласить?

Леонардо поднял взор на густеющее сумерками небо и вздохнул.

– Сегодня уже поздно… – задумчиво проронил он. – А как насчёт завтрашнего утра? – повернулся он к моне Лизе.

– После утренней мессы, – в лёгком реверансе присела она.

– Тогда я вас жду в доме комиссария флорентийской Синьории, сеньора Пьеро ди Барто Мартелли…

– А разве вы нас не проводите?! – с нескрываемой разочарованностью посмотрела мона Лиза на собирающегося откланяться и покинуть их Леонардо.

Он растерялся и замер, обескуражено глядя на неё; с тем же недоумением смотрел на неё и её муж.

– Не любезно с вашей стороны, мессере Леонардо, покидать нас сразу, не познакомившись поближе! – с укором бросила ему мона Лиза, оценивающе измеряя глазами с головы до ног. – Вы же сами сказали, что вам необходимо лучше знать человеческие характеры… Так не лучше ли их узнавать в личной беседе?!

– Вы покоряете меня вашей мудростью!.. – поклонился и поцеловал её руку Леонардо. – Можно лишь позавидовать сеньору Джоконда, что он имеет вас своей супругой!..

– Дорогой, ты не против пригласить мессере Леонардо к ужину? – воспользовалась она благоприятной ситуацией, видя, как расплылся её муж от косвенно высказанного ему комплимента.

– Ни в коем случае, дорогая! – ещё шире расплылся он.

– Ну вот, мессере Леонардо, мы вас не отпускаем!.. Только снимите, пожалуйста, ослиный хвост. Он, разумеется, очень идёт к заду, но, в общем, человеку не к лицу!

Леонардо от души рассмеялся. Отцепив хвост от ремня, он бросил его актёрам.

– Простите, совсем о нём забыл… А вам не откажешь в остром словце, мона Лиза! – искренне признался он.

– Прикажите музыкантам заиграть и сопровождать нас…

– Как?! – прервал её изумившийся сеньор Джоконда.

– А что будет плохого, если мы прогуляемся до нашего дома под музыку?! – повела плечами мона Лиза. – Мы же не штурмуем под победный марш вражеские бастионы…

– Ну, я, пожалуй, пойду вперёд и распоряжусь насчёт ужина, – попятился задом от них сеньор Джоконда, развернулся – толпа зевак перед ним расступилась – и он быстрым шагом пошёл вдоль улицы Лунгарно делле Грацие.

Глядя ему вслед, Леонардо сделал жест музыкантам, чтобы они заиграли весёлую музыку и сдержанно улыбнулся.

– А вы не очень-то жалуете своего мужа, мона Лиза, простите меня за дерзость! – просто обронил он. – Я вижу, что он намного старше вас… Сколько ему?

– Сорок пять.

– На пять лет моложе меня, – покачал головой Леонардо.

– Да!.. Но вы выглядите моложе него и главное: смотрите на меня как влюблённый юноша, а он как присяжный буономини Священного судилища! – она взяла его под руку, и они не спеша двинулись вслед за ушедшим сеньором Джоконда; Леонардо чувствовал себя плывущим хмельным туманом.

За ними потянулись музыканты. Вместо весёлой музыки они заиграли нежную мелодию о любви. В наступающей вечерней тьме комедианты подожгли факела и, жонглируя ими, кувыркаясь и идя на высоких ходулях, последовали за музыкантами. Прогулка моны Лизы и Леонардо превратилась в праздничное шествие, привлёкшее многих горожан, на многочисленность которых ни он, ни она не обращали никакого внимания. Музыка и шум самой людской толпы заглушали их разговор, и они могли не бояться, что их услышат. Конвертита Камилла шла далеко впереди них и тоже оставалась вне досягаемости их беседы.

– Я уже третья по счёту жена сеньора Джоконда, – с горечью в голосе снова заговорила мона Лиза. – Он неплохой человек, но слишком замкнут…

– А что случилось с его двумя первыми жёнами?! – перебил её Леонардо, ощущая, что ему в жизни уже приходилось сталкиваться с нечто подобным.

– Умерли, – просто ответила женщина. – В 1481-м году за него вышла замуж мадонна Марианно Ручеллаи, дочь богатого флорентийского сеньора, но через два года после замужества скоропостижно скончалась…

– От чего?!

– Сеньор Джоконда говорит, что от горловой лихорадки, но некоторые его знакомые люди втайне от него утверждают, что она умерла от его равнодушия… Потом он женился на молоденькой сеньорине Томмазе Виллани в 1489 году, но и она умерла спустя три года после замужества… А в 1495 году мой отец Антонио Джерардини, последний из древнего неаполитанского рода, разорившись от нашествия французов, решив поправить утраченное состояние, выдал меня замуж за сеньора Франческо делль Джоконда. И вот теперь я его супруга и мать его дочери от второго брака, двенадцатилетней Дианоры…