Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 2"

– И за семь лет замужества за сеньором Джоконда у вас так и не появилось своих детей? – неподдельно удивился Леонардо.

Мона Лиза, глянув в его глаза так доверчиво, будто знала его всю жизнь, пожала плечами и застенчиво улыбнулась.

– Нет, – тихо ответила она.

У Леонардо перед глазами всплыл образ отца. Вот, оказывается, откуда у него появилось ощущение, что ему в жизни уже приходилось сталкиваться с подобным явлением: его отец был, трижды, женат. Его первая жена, мадонна Альбьере да Амадори, умерла после двух лет замужества,– и, как ему было известно,– от его равнодушия; второй супругой сире Пьеро да Винчи стала ещё совсем молоденькая Франческа да Ланфредини, в которую Леонардо был влюблён; она тоже скоропостижно умерла, как и первая супруга его отца. И, наконец, в третий раз сире Пьеро женился на мадонне Маргарите ди Гульельмо. «…Долгожительнице замужества моего отца, – с горькой усмешкой подумал про себя Леонардо и невольно отметил: – И всё-таки как удивительно природа распоряжается человеческой жизнью, ведя его по дороге времени, на пути которой ему всегда будут попадаться сходствующие судьбы!..– он глянул на державшую его под руку мону Лизу и попытался мысленно воссоздать портрет её характера. – Нет, она не такая, как моя сварливая и взбалмошная мачеха, Маргарита ди Гульельмо…– думал он, любуясь нежными чертами её лица. – Да она и не может быть такой, ведь я её увидел в лучах солнца, значит, она явилась ко мне из света!.. Ну, а то, что она замужем, так это не помешает мне её любить точно так же, как никто не мешает Матурине любить меня!..»

– Вы о чём-то задумались, мессере Леонардо? – вывела она его из раздумья.

– Размышляю над вашими словами, мона Лиза, по поводу того, что я смотрю на вас глазами влюблённого юноши…– несколько виновато улыбнулся ей Леонардо.

– А разве это не так?!

– Мне, как старику, стыдно признаться в этом, но вы действительно правы: это так! С самой первой минуты, как я увидел вас в ослепивших меня солнечных лучах, вы вместе с ними проникли в глубины моего сердца, осветили потёмки моей души и разбудили в ней спящее чувство моей далёкой молодости… Я и в самом деле чувствую себя рядом с вами настоящим юношей!

– А вы такой и есть! – звонко рассмеялась мона Лиза. – Посмотрите вокруг себя: какая радость и веселье сопровождают вас!.. Сколько музыки!.. Разве старик способен на такое?

Леонардо смотрел на неё, и с каждым мгновением его восхищение ей возрастало. Они подошли к дому сеньора Джоконда. Трёхэтажный высокий особняк, украшенный барельефами и резными розетками, высился над другими домами улицы Лунгарно делле Грацие, как надменный вельможа. У его ворот Леонардо рассчитался с музыкантами и комедиантами и пригласил их прийти на следующее утро в его мастерскую. Охотно приняв его приглашение, они разошлись; разошлись и сопровождавшие их праздные люди. Мона Лиза увлекла Леонардо в дом. В гостиной уже всё было накрыто на стол и готово к ужину. Всем своим видом, встретивший их сеньор Джоконда хотел подчеркнуть всё величие, соответствующее великолепию его дома, а также оправдаться за собственную трусость, допущенную при встрече с Леонардо. К его великому разочарованию, ни то, ни другое не тронули мастера, потому что он привык к тому, что ему оказывали приём герцоги и короли в замках и королевских дворцах, а напугать его простым позёрством, да и просто напугать было невозможно. Зато сам Леонардо намекнул за столом сеньору Джоконда, что он странно повёл себя, когда его узнал.

– Вы изменились в лице, сеньор Джоконда, когда узнали меня… Почему?

Услышав вопрос, сеньор Джоконда вновь побледнел. Не ответив на него, он перевёл разговор на другую тему и заговорил о скорняжном деле и цены на воловьи шкуры. Несколько минут такой беседы показались Леонардо вечностью. Он посмотрел на мону Лизу и увидел её страдальческое лицо. По выражению её глаз он понял, какую душевную пытку она испытывает каждый раз, слушая своего мужа. Ему до сердечной боли стало жаль её, но, к сожалению, он ничем не мог ей помочь. Кое-как высидев время до долгожданной минуты прощания, Леонардо покинул гостиную так, как дикий зверь покидает западню: быстро и без оглядки, едва успев на ходу попрощаться с сеньором Джоконда. Провожала его до ворот мона Лиза, от которой не укрылась поспешность Леонардо.

– Вижу, как подорвалось ваше терпение в беседе с моим мужем, – грустно она улыбнулась ему, когда они вышли за ворота и стали недосягаемыми для взора сеньора Джоконда, оставшегося на крыльце. – Между вами такая же разница, как между светом и мраком!.. Вы – свет…

– Вы тоже, бедная Лиза! – провёл Леонардо ладонью по её щеке. – Вы явились ко мне из солнечных лучей, а у меня сердце наполняется болью от мысли, что вам придётся томиться в этом мраке.

– Спасибо, что поняли меня, мессере Леонардо! – прижалась она щекой к его сильной руке. – А знаете, почему он боится вас?! Почему он побледнел, когда вы спросили его об этом!..

– Почему?

– Потому что он убеждён, что тот, кто будет вам прекословить, закончит свою жизнь на костре, и вы будете списывать с него наброски, как это делали во время казни брата Марио Сантано!.. В Миланском монастыре Мария делле Грацие монахи уверены, что Бог наградил их радостью, послав им вас для «Тайной Вечери», чтобы их скудеющая монастырская казна вновь наполнилась от неиссякаемого потока прихожан, выстраивающихся в очередь, чтобы посмотреть на вашу божественную картину! Мой супруг ездил по торговым делам в Милан и был в монастыре Марие делле Грацие. Он говорит, что в руке, писавшей эту картину, в это время находилась десница самого Бога, сжимавшая кисть…

– И поэтому он не стал противиться тому, что вы будете позировать мне для вашего портрета? – сдержанно улыбнулся Леонардо.

– Да!.. Но это ещё не всё… Его замыслы гораздо шире, чем вы думаете, Леонардо! Его пугает то, что вы являетесь одним из самых приближённых лиц гонфалоньера Римской Церкви, дона Чезаре Борджа, который, как из опасения считает он, может к Церковной Области присоединить и Флорентийскую республику…

– И в этом случае он, вдобавок, хочет выслужиться передо мной, перейдя от агрессивных на вас нападок к вседозволенности вам?! – брезгливо скривился Леонардо, вспомнив, как сеньор Джоконда оскорбил мону Лизу и сразу поменялся в лице и поведении, когда он предстал перед ним.

– Думаю, что да, – тяжело вздохнула мона Лиза. – Мне самой противно говорить об этом, но он, помимо того, что хочет стать одним из присяжных буономини Святого судилища, мечтает быть приором и, наверняка, увидев вас, пожелал иметь ваше содействие…

– Приор с неиссякаемыми помыслами о воловьих шкурах?!

– Что поделаешь?! – дёрнув плечами, усмехнулась мона Лиза. – Но вы приближённый гонфалоньера Римской Церкви… Я думаю, что, выслужившись перед вами, он надеется получить доступ к самому гонфалоньеру! А там, глядишь, и сам дон Чезаре Борджа замолвит за него словечко на выборах из двенадцати кандидатов-буономини в приоры…

Леонардо рассмеялся, не дав ей договорить.

– Чему вы смеётесь? – неловко почувствовала она себя, с опаской оглядываясь назад, как будто боялась, что за воротами во дворе дома их могут подслушивать. – Я говорю вам откровенно и искренне…

– Нет-нет, я смеюсь не над вами, мона Лиза, а над вашим наивным мужем, который, как и многие в его возрасте, полагают, что гонфалоньер Римской Католической Церкви молодой несмышлёный мальчик и ему можно легко затуманить мозги! – страстно выпалил Леонардо, поняв её с опаской поворот назад; он понизил голос до шёпота. – Я хорошо знаю герцога Валентино, и упаси Бог того, кто думает так, как сеньор Джоконда! Несмотря на молодость, дон Чезаре имеет ум, проницательность, чутьё и терпение, как дикий зверь, и таких, как ваш муж, он чувствует ещё до того, как они подумают приблизиться к нему! Ничего, кроме смерти, сеньор Джоконда не сыщет у гонфалоньера Римской Церкви!

– А как же вы уживаетесь с ним, мессере Леонардо?

– Просто… Он заинтересован во мне!

Мона Лиза задумалась. Леонардо, вглядываясь сквозь темноту в её лицо, видел, что в ней происходит какая-то внутренняя борьба. Он понял, что творится в её душе, и с сочувствием покачал головой.

– Не поддавайтесь искушению, мона Лиза, – прошептал он ей на ухо с такой бережливостью, словно она была ему так же дорога, как его собственная жизнь. – Я вижу, что вы стоите перед выбором: говорить мужу о грозящей ему опасности или нет… Послушайте моего совета: исполните свой христианский долг и расскажите сеньору Джоконда о том, какая может грозить ему опасность от герцога Валентино; только расскажите так, как если бы эта идея исходила от вас, а не от меня… И если он вас не послушает, то пусть дальше всё будет по воле провидения…

– А если он меня не послушает и… погибнет… Леонардо, ты заберёшь меня к себе?! – дрогнул её голос от волнения.

В ярком свете луны Леонардо увидел её блеснувшие влажные глаза, преданно глядевшие на него, и от волнения его бросило в дрожь.

– Мы слишком много сказали друг другу в первый день нашей настоящей встречи! – часто задышал он. – Как бы ни навлечь беды…

– В состоянии беды я нахожусь уже семь лет, со дня моего замужества, – печально улыбнулась мона Лиза. – Вы же сами видели, как невыносимо тяжело находиться в его обществе… Что же касается нашей, как вы считаете, первой по-настоящему встречи, то тут Леонардо, вы ошибаетесь: эта встреча для вас первая; я же знаю вас давно, и эта встреча лишь продолжение моего давнего с вами знакомства!

Леонардо не удержался, нагнулся к ней и нежно коснулся губами её губ. По её телу прошла волна судорог, и, качнувшись, она ухватилась за него руками.

– Я обязательно заберу тебя к себе, моя милая Лиза! – поддерживая её, пылко выдохнул Леонардо.

Её глаза блеснули подобно ярким звёздам на ночном небосклоне, она поднялась на носочки, тоже коснулась губами его губ и, накинув на голову, спавшую на плечи накидку, быстро удалилась в дом. Леонардо, охмелевший от счастья, не видя ничего перед собой и не разбирая дороги, пошёл домой, неподдельно удивляясь тому, что при весьма небольшой весенней ночной прохладе в свете лунного сияния он видит исходящий от него клубами пар…

**** **** ****

Когда соборные и монастырские колокола отзвонили окончание утренней мессы, мона Лиза в сопровождении конвертиты появилась на пороге мастерской Леонардо. Встречать её вышли все обитатели дома синьора Пьеро Мартелли, включая его самого, чтобы полюбоваться ей. Она и в самом деле выглядела великолепно: бордовое с пурпурными отливами атласное платье, расшитое жемчугом, украшалось подвесками из светло-жёлтого янтаря, придававших его роскоши особую блистательную изысканность; волосы, уложенные в причёску, обрамлялись золотыми булавками с вкрапленными в них глазками тёмно-бордовых гранатов; голову на этот раз украшала золотая диадема с рубинами; и лишь на шее и запястьях рук остались неизменными, как талисманы удачи, обруч и браслеты из тончайшего с позолотой серебра, с чеканными изображениями на них конских подковок. Синьор Пьеро Мартелли, его слуги, музыканты и комедианты, приглашённые Леонардо, его ученики, да и он сам временно превратились в каменные изваяния, когда перед ними предстала мона Лиза. Им потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя от восхищения этой молодой женщиной. Сама же мона Лиза, видя и понимая, какое впечатление она произвела на встречающих её людей, не удержалась от улыбки и без надменности приветствовала их. Подойдя к Леонардо, она присела перед ним в лёгком реверансе и улыбнулась.

– Я к вашим услугам, мастер! – мягко прозвучал её голос.

Леонардо почувствовал, что он снова начинает воспламеняться и клубиться испарениями. Он стоял перед ней в простой белой рубахе с засученными рукавами, обычных мужских штанах до колен и гольфах, запачканных краской; в деревянных потрескавшихся домашних цоколях, стучавших о пол, как конские копыта. Правда, его волосы, борода и усы были приведены в такой порядок, а пунцовый румянец так горел на щеках, что, будучи вдвое старше моны Лизы, в эту минуту он выглядел почти её ровесником.

– Вы божественны, Лиза! – почти бездыханно улыбнулся он ей в ответ.

Она протянула ему руку, он поцеловал её и, поддерживая её ладонь в своей руке, проводил в мастерскую, приказав её конвертите и музыкантам остаться снаружи. За ними последовала только Матурина. Тёмное убранство мастерской с занавешенными чёрной материей стенами сделали красоту моны Лизы ещё лучше: она сверкала на её фоне блистающим бриллиантом. Но Леонардо неожиданно удивил её, сказав, что это роскошное на ней платье для будущего её портрета не подойдёт, что ей необходимо переодеться.

– Большинство итальянских женщин не выглядят так роскошно и изысканно, как сейчас выглядишь ты, Лиза! – объяснил он причину своего желания. – Они ходят в простой одежде контадин и выглядят скромно, и только лишь улыбаются твоей улыбкой.

– Но это не принято, чтобы художники сегодняшнего времени изображали на портретах не светских женщин в богатой одежде, а простых селянок! – возразила мона Лиза. – Леонардо, я так надеялась…

– И надежда твоя оправдалась! – перехватил инициативу в разговоре Леонардо, обняв её за талию и заглянув в глаза; его голос стал тише. – Ты очаровала и меня, и всех!.. Но меня не волнует, что принято или не принято художниками сегодняшнего времени… Я хочу, чтобы ты выглядела, как моя мама, простая контадина из анкианского кабачка, в обычной одежде поселянки. И рисовать тебя я буду на виду запомнившегося мне пейзажа со склона горы Монте-Альбано: далёких гор, горной реки и горной дороги, соединяющей поместье Винчи и посёлок Анкиано. Уверяю: ты будешь выглядеть прекрасно!.. Матурина, принеси, пожалуйста, платье, которое я ей приготовил! – попросил он Матурину, терпеливо ожидавшую его давно ожидаемого распоряжения.

– Раз ты так хочешь – я повинуюсь! – робко пожала плечами Лиза и, не дожидаясь, когда ей принесут другую одежду, скинула с себя платье, оставшись в кружевном нижнем белье, заставив Леонардо изумиться и застыть от её прекрасной фигуры и запылать изнутри, как пылает жаром плавильная печь.

Матурина, проходя мимо него, слегка склонилась к нему и тихо шепнула:

– Она тебя любит!

И багровая краска ещё больше прилила к лицу Леонардо. Лиза стояла перед ним, огромным и сильным, хрупкая и беззащитная, глядя ему в глаза с верой, надеждой и любовью, а он не мог отвести от неё своего взгляда и благодарил судьбу, что она свела их вместе. Матурина принесла платье. Переодевшись в него, Лиза по просьбе Леонардо убрала из причёски заколки и булавки, сняла золотую диадему и распустила волосы; поверх головы накинула тёмную полупрозрачную накидку. Леонардо смотрел на неё, затаив дыхание. Матурина, помнившая его маму, с которой повстречалась по дороге в Милан, когда они ехали на поклонение Святому Гвоздю, тоже пребывала в изумлении.

– Поразительно! – только и смогла она прошептать.

Леонардо попросил Лизу сесть в кресло и, повернувшись к нему в четверть оборота, – ракурса, который никто из художников Возрождения не использовал до него в портретах, – опереться левой рукой на подлокотник, положив поверх неё правую. Удовлетворившись, что выбранная поза соответствует его представлению о будущем портрете, Леонардо пригласил в мастерскую музыкантов и актёров.

– А это ещё зачем?! – удивилась Лиза.

– Чтобы ты не скучала! – просто ответил Леонардо. – Не люблю, когда у натурщиков и натурщиц во время долгого и утомительного позирования лица становятся тоскливыми, скучными и сонливо-глуповатыми… Эй, музыканты и лицедеи-балагуры, расскажите моне Лизе что-нибудь не слишком мудрёное, но интересное и весёлое! – обратился он к артистам.

Музыканты, расположившись за спиной Леонардо в глубине мастерской на заранее приготовленных для них стульях, ударили по струнам, и полилась приятная музыка. Один актёр стал рассказывать легенду об аргонавтах и волшебном Золотом Руне, приносящем удачу. Другие принялись показывать настоящее об этом театральное представление, – благо, что размеры мастерской это позволяли, – о том, как храбрый Язон и его аргонавты завладели Золотым Руном, как царевна Медея помогла аргонавтам; о том, как Язон женился на Коринфской царевне, и Медея отомстила Язону…

Рассказы и представления сменялись каждый день, и мона Лиза так привыкла к ним, что уже не мыслила, как обходиться без них во время долгого и утомительного позирования, ставшего для неё приятным развлечением. А Леонардо неутомимо работал, соединяя в одном портрете образы сразу двух женщин: его мамы, бедной контадины из анкианского кабачка, Катарины Аккаттабриги, и флорентийской аристократки моны Лизы Джоконды, ставшей для него сердечной звездой, с которой, даже после тяжёлой её утраты, он не расстанется с ней, с её образом, до последнего мгновения своей жизни.

Работа шла неторопливо, но успешно. Леонардо, прежде чем приступить к работе красками, сделал множество графических набросков, пока не убедился, что выбранная им первоначальная поза моны Лизы самая удачная. Мону Лизу не утомляли его постоянные пробы, и она охотно его слушала, помогая найти ему то, что он искал в ней для совершенства будущего портрета. Они так сблизились во время этих обсуждений, что не представляли себя друг без друга и часто по вечерам, по завершению работы, когда музыканты и артисты расходились, они, оставаясь одни, уединялись; потом Леонардо провожал её домой. Иногда она задерживалась дольше, и не только потому, что ей было приятно с Леонардо, но и из-за того, что его ученики во дворе дома Пьеро Мартелли устраивали, как и в миланской Академии, просмотр обскур-тамбурина, посмотреть который собирались и взрослые, и дети; все, от мала до велика, насколько мог вместить большой двор комиссария коммуны флорентийской Синьории. Приходили полюбоваться на это чудо даже знатные флорентийские аристократы, а также художники, скульпторы, архитекторы и зодчие. Среди них был и будущий соперник Леонардо, ваятель и живописец, Микеладжело Буанаротти и совсем ещё молодой провинциал Рафаэль Санти, приехавший во Флоренцию из маленького городка Урбино, чтобы учиться мастерству живописи у флорентийских мастеров; к Леонардо он приходил с рисунками, которые делал в местных соборах и монастырях с росписей знаменитых художников. Рассматривая их, Леонардо отмечал, что этот молодой человек – будущий мастер; его списки, сделанные с фресок Томмазо Мазаччо в монастыре Мария дель Кармине, поразили даже его, опытного мастера. Он хотел предложить молодому юноше сделаться его учеником, но в конце мая 1502-го года непредвиденные обстоятельства не только помешали Леонардо претворить это желание в жизнь, но и прервали его работу над портретом моны Лизы.

Во Флоренции появился слух, что назревает война между двумя республиками: флорентийской и венецианской; война, якобы, из-за того, что флорентийский республиканский Совет Десяти знатнейших Синьоров поддерживает гонфалоньера Римской Церкви, дона Чезаре Борджа, похитившего жену военного атташе Венецианской республики, Баттисто Карачоло, мадонну Доротею, и её сестру Марию, за похищение которых Леонардо высказывал своё недовольство гонфалоньеру Римской Церкви. Зная истинное положение вещей, он обратился за разъяснениями к Пьеро Мартелли, а тот, как комиссарий Синьории, в свою очередь пригласил для этого разговора секретаря гонфалоньера Совета Десяти, Николо Макиавелли. Разговор проходил вечером, после того как Леонардо закончил работу над портретом моны Лизы, в её обществе, за приятным ужином.

– Ничего не понимаю! – был он раздражителен мыслью о предстоящем бессмысленном братоубийстве соотечественников. – Неужели флорентийский Совет поддерживает герцога Валентино?!.. Это, конечно, не безумие, если считать, что Флоренция добровольно присоединится к Церковной Области, избежав кровопролития с войсками Римского гонфалоньера, и тем самым покажет другим провинциям достойный пример к объединению Италии!.. Но зачем же воевать с Венецией, я в толк не возьму, когда и без того ясно, что похищение жены венецианского военного атташе и её сестры – это самое обыкновенное похотливое развлечение герцога Валентино?!

– Да никто и не собирается воевать с Яснейшей республикой Венеция! – с вельможным пафосом ответил Николо Макиавелли; как отметил про себя Леонардо, с того, первого, дня их знакомства, за прошедшее время, он сильно изменился и не в лучшую сторону. – Нам пока не известно, кто распространяет эти слухи, но мы знаем другое: Сенат Венеции, хотя у него и нет прямых доказательств, подозревает в похищении жены венецианского атташе и её сестры сына римского Папы и, сочтя себя оскорблённым, обратился к нему с жалобой на него, а также за помощью к французскому королю Людовику XII, оградить их от притязаний герцога Валентино… И мы думаем, что дон Чезаре Борджа, узнав о том, что Сенат Венеции обратился к его отцу и Людовику XII, теперь пытается вину за похищение женщин переложить на флорентинцев, таким образом отведя от себя подозрение венецианского Сената, а заодно и рассорить между собой две республики, чтобы, когда они ослабеют от междоусобной войны, присоединить их к Церковной Области.

– На него это похоже! – кивнул Леонардо.

Николо Макиавелли не сводил с него внимательного взгляда, его заносчивый вид при этом стал значительно скромнее.

– Мессере Леонардо, мы давно сами хотели к вам обратиться, но не было повода, сейчас такой случай подвернулся… Все знают, что вы один из самых приближённых дона Чезаре Борджа…– сладкоголосым, певучим тоном церковного «аллилуйя» заговорил он. – И многие правители других провинциальных герцогств и королевств хорошо заплатили бы вам, чтобы вы ушли от главы Церковной Области и поступили к ним на службу…

– Это намёк или предложение? – перебил его Леонардо.

– Ну-у!.. – деланно протянул Макиавелли. – Как можно вам что-то намекать или предлагать?! Я уверен, что никто и не осмелится делать вам таких намёков и предложений, потому что всем достаточно хорошо известны ваше мужество и сила духа! Мне думается, что тому, кто рискнул бы так поступить, просто не поздоровилось бы…

– Тогда к чему вы это пропели так приторно?! – чувствуя к нему брезгливость, ещё более недовольно бросил Леонардо.

– Не могли бы вы мне по старой дружбе рассказать, что собой представляет герцог Романьи?.. – сделав вид, что не обращает внимания на его оскорбительный выпад, снова облачил секретарь флорентийского гонфалоньера слова в сладкий елей. – Так сказать, о его наклонностях, привычках, увлечениях и прочее?.. Спрашиваю я вас об этом только потому, что мне хорошо известно, что вы знаете о том, что дон Чезаре Борджа удерживает у себя венецианских заложниц, – поспешил оговориться он, видя, каким взглядом сверкнул на него Леонардо.

– Откуда вам это известно?! – процедил сквозь зубы мастер.

– Ну-у… Допустим, из вашего же разговора: вы сами только что сказали, что похищение женщин – это самое обыкновенное похотливое развлечение герцога Валентино, – ядовито вывернулся Макиавелли. – А это значит, что вы хорошо знаете об одном из его увлечений!

Леонардо налился гневом. Видя, как он побагровел, мона Лиза поспешила вмешаться.

– Лео, пожалуйста, помоги им! – взяла она его за руку. – Речь идёт о спасении двух невинных женщин, томящихся в заточении страшного человека… Ты ведь не такой, как он… Как герцог Валентино!

– Я – нет! – сжал Леонардо её ладонь в своей руке. – Но и выполнить то, что просит меня сире Николо Макиавелли, и что просишь ты, Лиза, я не могу!

– Почему?

– Потому что, помимо трудового договора, по какому я исполняю у него обязанности главного строителя и изобретателя, у меня с ним заключено ещё и мужское соглашение, изменив которому, я счёл бы себя самым отъявленным мерзавцем…

– Но за то, что вы служите ему, вас уже считают таковым!.. – воспользовался Макиавелли удобным моментом ухватиться за представившуюся ему ценную реплику.

– А! – отмахнулся от него Леонардо. – В сегодняшней итальянской политической каше каждая крупинка ненавидит другую, а между тем, пользуясь взаимной ненавистью, дьявол с удовольствием их пожирает! Я говорю о чисто человеческих отношениях…– он смягчился, и его лицо приняло отрешённое выражение. – Да, дон Чезаре Борджа страшный человек! – мягко продолжил он. – Но уверяю вас, что и он иногда достоин восхищения! Он страшен только для его врагов, а тех, кого он любит, – им он может простить очень многое!.. Гораздо больше, чем можно предположить! – дёрнув уголком губ в ироничной усмешке, Леонардо снисходительно посмотрел на Макиавелли. – Но не предательство, которое вы предлагаете мне совершить… Вы сказали, что не поздоровилось бы тому, кто решил бы мне сделать намёк или предложение покинуть дона Чезаре Борджа и перейти на службу более щедрого вельможи. А что делать с вами, откровенно предложившему мне совершить ещё большую гнусность: быть доносчиком на герцога Валентино?! – остекленели его глаза от безжалостного льда, застывшего в них.

Николо Макиавелли побелел. Он понял, что его изворотливость перед Леонардо беспомощна, что он видит его насквозь, и сейчас ему действительно не поздоровится; это поняли и все сидящие за столом. Воцарилась тишина.

– Лео, проводи нас с конвертитой домой, – попросила его мона Лиза в надежде предотвратить назревающий конфликт.

– Убирайтесь, сире Николо Макиавелли! – почти не разжимая губ, опять процедил сквозь зубы Леонардо, оставив её просьбу без внимания; повернувшись к синьору Пьеро Мартелли, он извинился: – Простите, мой друг, я думал, что наш разговор будет проходить иначе… Я ведь только хотел выразить свою точку зрения, что Совету Синьории необходимо обратиться к венецианским дипломатам и пригласить на эту встречу герцога Валентино, к которому я мог бы обратиться, наделённый полномочиями совместной флорентийско-венецианской комиссии, чтобы предотвратить бессмысленное кровопролитие из-за нелепых слухов!.. А сире Николо Макиавелли предлагает мне неприемлемое… Убирайтесь, я вам сказал! – снова бросил он Макиавелли.

Сеньор Пьеро Мартелли сделал жест секретарю флорентийского гонфалоньера, чтобы он не испытывал терпение Леонардо и удалился. Откланявшись, Николо Макиавелли с заносчивым видом покинул дом комиссария Синьории. Леонардо проводил его презрительным взглядом. Он чувствовал себя опустошённым. Глянув на мону Лизу, он виновато опустил глаза.

– Не сердись, Лиза, что я оставил твою просьбу без внимания, – тихо вздохнул он. – Уж очень донял меня этот политический прыщ своей гнилостностью…– и, повернувшись к Пьеро Мартелли, вздохнул: – А ведь он не был таким…

– Да! – согласился Мартелли.

– Я его помню совсем другим, когда мы вместе противостояли Священному воинству!.. Да-а, – покачал головой Леонардо, он хотел добавить ещё несколько слов к своим воспоминаниям, но раздумал. – А, ну его! – махнул он рукой. – Лиза, пойдём, я тебя провожу!.. Благодарю за ужин, Пьеро!

– Очень рад, что тебе пришлось по вкусу! – отозвался Мартелли.

Мона Лиза поднялась из-за стола. Поблагодарив хозяина за любезный приём, она вместе с Леонардо покинула его дом. Сопровождать их, помимо конвертиты, пошла и Матурина. Она иногда составляла Камилле компанию, чтобы ей не было скучно во время вечерней прогулки Леонардо и моны Лизы, всегда шедших от неё на почтительном расстоянии. Флоренция уже зажглась оранжево-красными огнями масляных фонарей, освещавших улицы красными сферами света. Их сполохи играли на каменных мостовых, домах, мостах и речной ряби, отвечающих фонарному свету тысячами огней-бликов. На кустах сирени и в садах зажигались яркие огоньки светлячков, летавших по улицам, как хранители света. На город опускалась прохлада. Леонардо любил гулять по вечерней Флоренции. Ему вспоминались дни далёкой молодости, когда по ночам он выходил на прогулку с Матуриной; теперь она – опять-таки как ангел-хранитель – шла чуть впереди и о чём-то разговаривала с Камиллой, оберегая покой того, кого безмерно любила. Мона Лиза, взяв Леонардо под руку, была задумчива.

– Как странно всё получается, – её звонкий голос стушевался тихим восхищением; она смотрела на Леонардо, как смотрят на необычное явление. – Мне даже не верится, что всё это происходит со мной и что я с тобой рядом… Вот он ты! – дёрнула она его за руку, словно хотела убедиться, что он действительно рядом с ней.

– Что ты имеешь в виду?!

– У тебя нет ни титула, ни звания, ни даже статуса законнорождённого, но ты находишься на службе сильных мира сего, живёшь в доме именитого человека, и вокруг тебя собираются почтенные люди, которых ничуть не смущает твоё происхождение и то, что с ними ты обращаешься ровно так же, как и с простолюдинами… Мало того, они прислушиваются к тебе и даже, ненавидя, уважают!.. Что это?!

– Я и сам не раз задавал себе этот вопрос, – с любовью посмотрел на неё Леонардо. – Вот и ты со мной!.. Что это?!..

– Не знаю, – покачала головой Лиза.

– А я знаю!

– Что?

Леонардо остановился и, посмотрев, нет ли вокруг прохожих, нагнулся к ней – между их лицами завис светлячок, осветив их губы, – и поцеловал её; светлячок чуть отлетел от них и снова замер в воздухе, освещая их поцелуй, словно любовался им.

– Я люблю тебя! – тихо прошептал ей Леонардо.

– И я тебя люблю, Лео, но я имела в виду совсем другое…

– А другое, к счастью, мне неведомо! – улыбнулся он.

– Почему «к счастью»?!

– Потому что, когда «другое» станет понятным, то перейдёт в разряд будничной серости, станет неинтересным и потеряет жизненную привлекательность, к которой мы стремимся! Это «другое», хотя его и можно назвать божественным провидением, – единственное из всех наук, не вызывающих у меня желания для его изучения!

– Но почему, Леонардо?! – опять мягко зазвучал голос Лизы. – Ведь всегда охота проникнуть в божественный замысел…

– Только для тех, кто одержим гордыней, желает властвовать, завистлив или просто похотлив до жадности остановить удачные мгновения жизни, исчезающие так же неумолимо, как неумолимо тают минуты!.. – остался непреклонным Леонардо. – Представь себе, что человеку вдруг стал известен какой-либо божественный замысел… Но Бог, замышляя, распоряжается промыслом, и от того его пути неисповедимы, и один в них замысел ровным счётом для него ничего не значит… Человек ожидает исполнения его замысла, а Бог тем временем, видя его леность и бездействие, направляет его по другому неисповедимому пути судьбы, и замысел этот для человека никогда не исполнится. Вот почему много людей, приходя в церковь, не жертвуют Богу молитву безвозмездно, как его прославление, а используют её как разменную монету, торгуясь с ним, чтобы он послал им всяческих благ… У таких людей либо никогда ничего не исполняется, и они идут к алхимикам ткнуть свой нос в философский камень, чтобы узреть им тот самый замысел… Либо Бог их долго испытывает и дарует им радость не скоро, а только тогда, когда они совсем откажутся от гордыни, поймут свою ничтожную суть перед ним и полностью, подобно капле святой воды, растворятся в молитве! – Леонардо опять нагнулся к ней и заглянул ей в глаза. – И есть мы с тобой, не знающие божественного замысла, но, растворившись в молитвах, прославляем Всевышнего, ни о чем, не подозревая, что Он готовит для нас, – и Он даровал нам друг друга!