Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 2"

Бросившиеся было на помощь герцогу Чечилия и Лукреция остановились и словно окаменели. Людовико Сфорца, сбив протянутой рукой со столика графин с водой, вдруг упал на пол рядом с его осколками и, развернувшись лицом к потолку и оттягивая тугой ворот камзола от шеи, чтобы вдохнуть воздуха, сдавленно прохрипел:

– Что ты мелешь?!

На Леонардо ни его вид, ни брошенная реплика не произвели никакого впечатления. Он подошёл к нему и, склонившись над ним, долго смотрел ему в глаза, выжидая, когда он успокоится; потом усмехнулся:

– Вижу, что вы не хотели её убивать, ваше Величество!.. – в его голосе прозвучало откровенное презрение. – Произошла трагическая ошибка!.. Я знаю, кто готовит этот яд и откуда он…

Людовико Сфорца опять потянулся к вороту, его лицо исказилось судорогой ужаса, и он спиной отполз от Леонардо.

– Вам должно быть известно имя немецкого алхимика Ингрима Иоганна, ваше Величество, которого по вашей рекомендации, как отличного изобретателя ядов, германский император Максимилиан отправил на службу римскому Папе Александру VI Борджа для расположения его симпатий к вам и к нему, как к вашему другу, – хладнокровно и спокойно продолжил он. – Но вам неизвестно, что я веду переписку с Ингримом Иоганном, и что в одном из своих писем он рассказал мне о том, что однажды в поисках эликсира жизни он вдруг возродил давно утраченный рецепт египетского яда Анубиса – кантареллу… Этакую чудовищную смесь из ядов шипов коралловых рыб и кобры, которым в незапамятные времена пользовались фараоны, предлагая его неизлечимо раненным воинам, чтобы они, приняв его, с почётом отправились в царство мёртвых!.. – Леонардо перевёл дыхание. – Я попросил Ингрима Иоганна выслать мне склянку кантареллы для изучения, и он выполнил мою просьбу!.. Вам же кантареллу прислал, я так полагаю, сам Папа римский Александр VI вместе с уведомлением о событиях во Флоренции и моём пребывании в ней… В деле Джироламо Савонаролы имеются собранные на него сведения о его родственном кровосмешении с дочерью Лукрецией!.. И я один из тех, кто первым видел эти документы… Боже, скольких он ещё попытается отправить на тот свет, чтобы скрыть это преступление от людей! – сокрушённо покачал головой Леонардо. – В праздничную новогоднюю ночь вы слишком много похвалы излили на меня, ваше Величество! Теперь нетрудно понять, что это была ваша прощальная ко мне речь…

– Дьявол!.. Всё видит! – прошипел, трясясь от ненависти Людовико.

– … Но никто не мог предположить, что золотой мальчик, символ начала Золотого века вашего правления, вдруг лишится чувств, – кстати, ваши поднятые тосты за единовластие над Италией ничем не отличаются от мечтаний проповедника Савонаролы!.. – не обращая внимания на его бормотание, невозмутимо продолжал Леонардо. – И никто не мог предположить, что я, подняв мальчика на руки, удалюсь из дворца… А яд, предназначенный мне, каким-то образом попадёт в виноградный сок вашей супруги Биатриче… Как уж он попал – это вы сами выясните! Думаю, что тут произошла роковая ошибка! – он вновь нагнулся над герцогом и, глядя ему в глаза, с горькой иронией произнёс: – Вы отравили Джан-Галеаццо, герцог, и полагали, что так же легко можете поступить со мной. Но вы ошиблись, ваше Величество: кантарелла, даже если бы я её выпил, не убила бы меня! – выпрямившись во весь рост и не говоря больше ни слова, Леонардо покинул спальные покои герцогини, оставив Людовико Сфорца и его любовниц наедине, в холодном оцепенении.

Они не сразу оправились. Людовико Сфорца боялся глядеть в глаза Чечилии и Лукреции, а те, в свою очередь, не знали, как вести себя в подобной ситуации. После ухода Леонардо в покои заглянули любопытствующие вельможи, желая узнать результат его визита, сославшись на то, что он, молча, ушёл, так им ничего и, не объяснив.

– Мессере Леонардо сказал нам, чтобы мы о здоровье герцогини расспросили вас, – нерешительно пробормотал секретарь иностранных посольств, Бартоломео Калко, просунув голову в покои между косяком и дверью; из-за его спины выглядывали ещё несколько вельмож.

Лукреция Кривелли бросилась к нему и вытолкала за дверь, закрыв её за ним на щеколду; Чечилия Бергамини помогла Людовико подняться с пола и встать на ноги. Отряхиваясь от налипших на одежду осколков разбитого графина, он смотрел на тело покойной супруги и кусал губы; его глаза наполнились слезами.

– Какая чудовищная нелепость! – качая головой, почти беззвучно прошептал он. – Сенешаль из-за суматохи с золотым мальчиком спутал золотые талисманы, которыми он проверял, какой из напитков отравлен, и я сам подал ей этот кубок!

– Леонардо хранит сам Бог! – тихо сказала Лукреция.

Людовико, резко обернувшись, злобно сверкнул на неё глазами.

– Скорее сам дьявол! – прохрипел он.

– Нет, ваше Величество, сам Бог! – страшась его гнева, всё-таки возразила Лукреция.

Людовико подошёл к ней, взял её за подбородок и, подняв голову, взглянул ей в глаза.

– А я утверждаю, что дьявол! – едва сдерживая ярость, опять прохрипел он. – Только тот, кому покровительствует дьявол, может с такой лёгкостью всё видеть и знать!.. А как он ведёт себя со мной?! – повысил он голос. – Так может вести себя с государем только тот человек, кто знает, что дьявол за него заступится и ему нечего страшиться! К тому же, какой он человек?! – всё больше заводился и брызгал слюной Людовико. – Он незаконнорожденный, вскормленный молоком дьявольской козы!.. И мне это давно известно!.. А то, что он не боится яда, это прямо говорит о том, что именно дьявольское молоко хранит его от отравления… Как же его может хранить сам Бог?! В своём ли вы уме?! И думаете ли вы, что вы говорите?!.. Не-ет! С ним пора кончать! И я найду способ, как расправиться с ним!

– Не вздумайте, ваше Величество! – в исступлении выкрикнула перепуганная Лукреция.

– Не вздумайте! – поддержала её Чечилия.

– Что с вами? – застряли от негодования слова у герцога в горле. – То Беатриче заступалась за него… Её не стало… Вместо одной теперь сразу двое?

– Ваше Величество! – подошла к нему Чечилия; взяв его за руку, она поцеловала её и умоляюще посмотрела ему в глаза. – Если всё так, как говорите вы, то Леонардо хранит и дьявол и Бог!

– Ну почему же Бог?! – в истерике выкрикнул Людовико; от его крика легко ранимая Лукреция спряталась за портьеру кровати покойной герцогини.

– Мы прямо перед самым Новым годом, я и Лукреция, приглашённые вашим братом кардиналом Асканио, посетили монастырь Мария делле Грацие, – взволнованно запинаясь, быстро заговорила Чечилия. – Мы в трапезной с ним смотрели «Тайную Вечерю» Леонардо…

– И что?!

– А то, что если вы сейчас что-либо сделаете с ним, то совершите святотатство, и я очень опасаюсь за вас, что ваши мысли об этом уже стали для вас проклятием!.. Такое же опасение высказал и кардинал Асканио Сфорца!.. Он сказал ещё, что сейчас Леонардо хранит сам Спаситель!..

– Что-о?! – взвыл Людовико.

– Леонардо сейчас работает над головой Иисуса Христа! – выглянула из-за портьеры Лукреция. – И если вы, ваше Величество, навредите Леонардо, то голова Спасителя останется незаконченной, то есть уродливой – более худшего святотатства и придумать нельзя!.. Надо ли думать о том, что вас ждёт в этом случае и какое проклятие нависнет над вами?!

– … Которое, к слову сказать, из-за ваших мысленных намерений, кажется, уже начало сбываться! – добавила Чечилия, указав глазами на мёртвую герцогиню.

Уловив её взгляд, казалось, Людовико сам помертвел. Его лицо побелело, став бескровным и восковым; страх парализовал движения, и он с трудом повернул голову, чтобы взглянуть на мёртвую супругу. Беатриче лежала, чуть повернувшись к нему лицом с безвольно отвисшей челюстью, какой её оставил после осмотра Леонардо; и глаза были полуоткрыты. Холод смерти тысячами острейших игл впился в его тело, и он, в ужасе глядя на неё, спиной попятился от кровати покойной. В голове промелькнула мысль о золотом мальчике: «Что с ним?! Я не успел даже расспросить о его здоровье!..»

– Уж не знамение ли это?! – вслух произнёс он, вопросительно глядя на Чечилию.

– Что, ваше Величество?

– Золотой мальчик!

Чечилия и Лукреция переглянулись. Они не знали, что ответить герцогу, хотя поняли, что он имеет в виду падение Золотого века, которого символизировал золотой мальчик – не начавшись, он пал! Они обе одновременно пожали плечами.

– Всё может быть, ваше Величество! – найдя в себе силы, неуверенно ответила ему Лукреция.

Закрыв ладонями лицо и упав на колени перед кроватью герцогини, герцог Людовико Сфорца безудержно заплакал…

Г Л А В А 3.

Леонардо торопился в Академию. Ему не терпелось поскорее увидеть мальчика Липпи, которого он вынужденно был на время покинуть. Из головы у него не выходила смерть герцогини Беатриче и его откровение, высказанное им Людовико Сфорца. Нет, он не боялся герцога, потому что, как считал Леонардо, тот, кто грезит о единовластии над государством, сам, будучи не способным, собрать свою собственную армию, полагаясь на помощь иноземных армий, – тот ничтожество! И его грёзы о собственном единодержавном величии – всего лишь иллюзии! Людовико Сфорца не был мужчиной в полном смысле этого понятия. Он был сладострастным женолюбцем и мстительным по сути, да и только; а не тем женолюбцем-мужчиной, который, будучи любвеобильный к женщинам, при этом всегда остаётся настоящим мужчиной. Леонардо знал об этом, а потому и не боялся герцога. Он знал, что после его ухода Людовико Сфорца, возможно, закатит истерику, показывая любовницам всем своим позёрством, что обязательно накажет его за дерзость перед ним, но… на этом всё и кончится! Всё, что он высказал ему в присутствии Чечилии и Лукреции, по окончании его возможной вспышки яростного и мстительного гнева, тяжёлой свинцовой пылью осядет на их мысли. Образ мёртвой герцогини Беатриче – перед глазами Леонардо всплыли картины, когда он играл с ней, ещё совсем юной девочкой, в далёком прошлом, и их дружба была крепка, – не позволит развиться событиям в худшем направлении. «Вообще, – думал про себя Леонардо, – череда отравлений на этом может закончиться!.. Людовико будет бояться даже думать об убийстве, потому что, как сладострастный женолюбец, он испугается потерять своих очаровательных любовниц, в голове которых уже сидит занозой мысль: кто из них может оказаться следующей на месте отравленной герцогини?..» И как покажут дальнейшие события, он окажется прав: ни одной смерти при дворе герцога больше не будет, а летом этого же, 1497-го, года Лукреция Кривелли, – как и говорил Леонардо о закономерности рождения незаконнорожденных наследников герцога – родит мальчика, точь-в-точь похожего на Людовико Сфорца. Имя даст ему сам Великий герцог: Джан-Паоло.

Занятый мыслями, Леонардо приближался к Академии. Издали он увидел, что свет в мастерской притушен. В душе у него затеплилась надежда, что мальчик Липпи наконец-то пришёл в себя и все трудности по выводу его из тяжёлого состояния позади. «Наверное, – думал он, – они его уже напоили тёплым молоком и уложили спать!»

Он дёрнул ручку двери, вбежал в мастерскую и столкнулся с Матуриной, вышедшей со свечой на шум его шагов. Она была бледна и печальна. Позади неё показались Зороастро, Настаджо, Галеотто, Кассандра и его ученики. Леонардо утихомирил свои шаги, перейдя на мягкую поступь.

– Что с мальчиком?.. – спросил он шёпотом, не успев, как следует разглядеть лиц, вышедших ему навстречу обитателей дома. – Спит?

– Он умер, – печально вздохнула Матурина.

Леонардо остановился. Его обдало холодом уныния, воцарившегося в Академии. Он вгляделся сквозь сумрак в лица друзей и учеников, на которых лежала печать печальной, тоскливой безысходности перед непоправимостью случившегося.

– Он так и не пришёл в себя после твоего ухода, Лео, – грустно сказал Галеотто. – Мы старались изо всех сил, но, видимо, его непорочная душа Богу была нужнее, чем наши усилия…

– Где он? – перебил его Леонардо, чувствуя, что сегодняшняя, насыщенная на траурные события ночь, окутавшая его сердце чёрным саваном, сдавила его до невыносимой боли.

– Там же, где и был… – показал Галеотто рукой на мастерскую.

Леонардо вошёл в академическую комнату живописи, освещённую тусклым светом масляного светильника и двух свечей, стоявших на подсвечниках у изголовья погибшего мальчика. Он лежал на том же деревянном столе-верстаке, на котором готовились доски для росписи икон. Вся краска с его тела была почти счищена. Леонардо подошёл к нему, снял с плеч плащ и накрыл его до подбородка.

– Невинная жертва тщеславной бесчеловечности! – из-за его спины раздались скорбные слова, произнесённые Галеотто.

Леонардо, молча, кивнул.

– Мессере Леонардо, может, я схожу к Святым отцам в монастырь Мария делле Грацие? – робко предложил Джованни Бельтраффио. – Попрошу их прийти и помолиться за усопшего Липпи? Всё ж таки он христианин… Как же без панихиды?

– Сходи, Джованни… Сходи… – не поворачиваясь, угрюмо отозвался Леонардо.

Он вдруг ощутил в себе невыносимую усталость от этого окружавшего его порочного и безжалостного мира. «Мальчик наверняка о чём-то мечтал, – думал он, глядя на его милое детское личико. – И его детские мечты, как и у всех детей, были самыми красивыми, полными прекрасной жизни: любви, надежды и веры в их исполнение, чтобы чувствовать себя счастливым!..» Из его груди вырвался стон отчаяния. В этот день Леонардо больше ни с кем не разговаривал. Он скорбел. Скорбел за душу мальчика, не успевшую насладиться жизнью в чудесном божественном храме человеческого тела; душу, не успевшую поплакать за саму себя, которая по причине жестокого варварства вынужденно рано покинула этот божественный храм; скорбел за всех затравленных жестокостью детей, ибо сам был незаконнорождённый.

С рассветом из монастыря Мария делле Грацие вместе с Бельтраффио пришёл священник Святой отец фра Николо. Денег за отпевание мальчика он не взял. Обошёлся творожной джьюнкатой, которую скромно принял, чтобы помянуть добрым словом душу погибшего ребёнка. Похоронили Липпи в полдень на городском кладбище для бездомных нищих. Вернувшись оттуда в Академию, Леонардо заперся в своей комнате и весь оставшийся день никуда не выходил…

**** **** ****

Похороны герцогини Беатриче были назначены на 5 января 1497 года. В Милане этот день Людовико Сфорца объявил днём траура. Заведующий секретарь иностранных посольств Бартоламео Калко по его приказу разослал приглашения иностранным дипломатам, послам и консулам, находившимся в это время в Милане, почтить трауром память его покойной супруги и прибыть на похороны герцогини. Получил письмо и Леонардо, в котором говорилось, что его присутствие, как устроителя всех церемоний, в этом случае отменяется. Заботы о проведении похорон поручены кардиналу Асканио Сфорца. Предчувствуя такое развитие событий, Леонардо не удивился ни письму, ни его содержанию, а вместо ущемления достоинства, напротив, он получил облегчение. Трагические события, преследовавшие его последнее время, не лучшим образом сказались на нём: он стал более молчаливым и замкнутым. Нельзя сказать, что к смерти герцогини Беатриче он отнёсся равнодушно. Нет. Несмотря на некоторые погрешности в их отношениях, – как говорится, у кого без них не бывает? – Леонардо относился к герцогине с глубоким чувством симпатии, чего нельзя сказать о его отношении к Людовико Сфорца. Со смертью герцогини Беатриче первая мысль, посетившая Леонардо, была о том, что он потерял хорошего друга. И что необходимо теперь поскорее закончить Колосса, «Тайную Вечерю» и покинуть миланский Двор, чтобы никогда не встречаться с его государем-убийцей, безжалостно расправлявшимся со своими родственниками и убившим многих невинных людей; при воспоминании о котором Леонардо начинало тошнить. Не желая более думать о Людовико Сфорца, он вновь углубился в работу над «Тайной Вечерей».

С утра 5 января, в день похорон, Леонардо вместе с учениками ушёл в трапезную монастыря Мария делле Грацие, где в соседнем зале должно было состояться отпевание герцогини Беатриче и её погребение здесь же, в монастыре, в гробнице Медиоланских герцогов. За два дня до этого, 3 января, в Медиоланской гробнице монастыря уже был погребён мёртворождённый сын Беатриче и Людовико под именем Лионе.

Похороны герцогини Беатриче начались после полудня. Огромная процессия вышла с площади Пьяццо д’Арме из замка Кастелло ди Порто– Джовиа и направилась по улицам города к монастырю Мария делле Грацие. Впереди траурного серебряного катафалка с чеканными изображениями на нём короны герцогов Сфорца и скорбящих коленопреклонённых ангелов по четырём углам, торжественно шли герольды с гербами и знамёнами. За ними, медленно вышагивая, двигался оркестр из трубачей и барабанщиков, игравших траурный марш; катафалк окружала охрана конных рыцарей, державших в руках длинные алебарды с прикреплёнными на них чёрными траурными знамёнами. За ними шли Великий герцог со свитой, дипломаты и послы иностранных государств; замыкала шествие длинная вереница горожан.

Когда процессия подошла к монастырю Мария делле Грацие, гроб с телом герцогини Беатриче перенесли в главный монастырский зал, где кардинал Асканио принялся служить панихиду. Леонардо в это время нашёл момент, чтобы выйти из трапезной, где он работал, и, смешавшись с толпой вельмож и иностранных дипломатов, почтить память покойной герцогини. Герцог Людовико, восседавший на позолоченном стуле возле гроба супруги спиной к скорбящим, его не видел. Рядом с ним восседала Изабелла д’Эсте, супруга покойного Джан-Галеаццо. Сестра герцогини Беатриче плакала, закрыв лицо чёрным носовым платком. Постояв несколько минут в траурном молчании, Леонардо ушёл в трапезную и, закрыв там на запор дверь, продолжил работу.

Отпевание герцогини длилось до самого вечера. Удушливый воздух от большого количества людей в небольшом зале монастыря, копоть масляных лампад и свечей, сладковатый запах ладана – всё это кружило голову герцога Людовико Сфорца, и он не раз покидал своё место у гроба покойной супруги и выходил на свежий воздух. В один из таких выходов он встретился глазами с Чечилией и Лукрецией и, вспомнив, что они ему говорили о «Тайной Вечере», решил взглянуть на картину. Дверь в трапезной изнутри была закрыта, поэтому Людовико в сопровождении одного чернеца прошёл в неё через кухню. Завидев в трапезной Леонардо с учениками, он предпочёл остаться незамеченным и из кухни в открытую дверь стал наблюдать за художником и его работой над «Тайной Вечерей». Картина была почти закончена. Не хватало только лика Христа, который он начал рисовать, и лика Иуды Искариота. Она поразила Людовико Сфорца, и слова, высказанные Лукрецией и его братом, кардиналом Асканио, о том, что если кто тронет или замыслит против Леонардо зло, тот совершит святотатство, уже не казались ему абсурдным вымыслом. Картина была выполнена таким образом, что являла собой продолжение монастырской трапезной. Потолочные балки, три окна, за которыми открывался вид на Сионские вершины гор; апостолы, сидевшие за точно таким же столом, за какими обедают монастырские священники; скатерть и посуда – всё дышало жизнью, и не верилось, что всё это было нарисовано; казалось, что можно подойти и прикоснуться к живым складкам скатерти; из стеклянных сосудов налить вина во влажные, ополоснутые только что чистой водой чаши; отломить кусочек хлеба и, смочив в вине, положить себе в рот; остановить потянувшуюся руку к ножу апостола Петра, гневно вопрошающего любимого ученика Иисуса, юного и по-девичьи милого апостола Иоанна: «Кто предатель, пожелавший сделать зло Учителю?» И, наконец, сам Учитель, выписанный на фоне среднего окна между апостолом Иоанном Евангелистом и Иаковом Заведеевым.

Лик Христа имел лишь набросок, но и этого хватило Людовико Сфорца, чтобы содрогнуться от страха. Сверлившие в его голове слова любовниц и брата Асканио усилились при виде Спасителя, и ему стало понятно, почему они предостерегали его и требовали, чтобы он выкинул все мысли о возмездии непокорному придворному музыканту Леонардо. Иисус Христос смотрел на чашу, символизируя своим видом его обращение к Отцу: «Авва Отче! Всё возможно тебе. Пронеси чашу сию мимо Меня…»

– Так вот, оказывается, почему со мной случилась непоправимая беда! – пробормотал вслух Людовико, чувствуя, как его суставы парализует холод животного ужаса.

«… Просил Сын Отца пронести чашу сию мимо него, но Тот не пронёс её в угоду спасения Человечества! – подумал он, осознавая, насколько он обличён перед Светом всепроникающей Истины. – Но теперь Спаситель проносит чашу мимо того, кто водит кистью, воссоздавая Его лик… Без сомнения, это Он взял мою руку и пронёс её мимо Леонардо, подав кубок с ядом Беатриче!..»

– Господи, прости! – вырвалось внезапно из его уст, и он упал на колени посреди чанов и медных котлов, не сводя глаз с «Тайной Вечери» и наброска лица Иисуса Христа.

Его неожиданный вскрик отвлёк от работы Леонардо и его учеников, которым он показывал, как правильно заправлять колонковый ворс в гусиные перья, – его собственное изобретение – чтобы получились хорошие кисти. Оторвавшись от своего занятия, Леонардо подошёл к дверному проёму и заглянул в кухню: увидев в полумраке среди посуды стоящего на коленях герцога, он не подал вида, что узнал его, и прикрыл дверь; она вновь приоткрылась наполовину, как только он от неё отошёл.

– Учитель, а почему вы так странно работаете над «Тайной Вечерей»? – донёсся голос одного из его учеников до слуха Людовико Сфорца. – То вы с восходом солнца уходите в трапезную и, забывая о еде, работаете над ней до самого вечера?.. То проходит неделя-другая, бывает, что и месяц, но вы не притрагиваетесь к ней, а только часами простаиваете, рассматривая её?.. А иногда бегаете по городу за какими-то людьми: уродцами, карликами, глухонемыми, а потом от них сломя голову бежите в трапезную и, сделав всего-то два-три мазка кистью, сходите с подмостков и снова можете не притрагиваться к картине целую вечность?

– Ничего странного в моей работе нет, – просто ответил Леонардо. – Я бегаю по городу в поисках людских движений, зачастую попадающихся на пути толп, где их совсем не ждёшь. Всё дело в том, что разнообразие человеческих движение беспредельно, гораздо больше, чем человеческих чувств, а сила художника заключается в его всеобъемлимости! Надо стремиться к тому, что создал Бог, и умножать в искусстве его создания… Только тогда Он будет водить твоей рукой, помогая достичь Высшей цели: выразить в картине страсть души, управляющей жизнью!..

У Людовико в очередной раз холод сковал все мышцы. «… Он будет водить твоей рукой… – прозвучали тяжёлым эхом слова Леонардо в его голове, – … управляющей жизнью…» Встав с колен, он попятился назад и, сбив на пути несколько глиняных горшков и чан со стола, разбившихся вдребезги о пол, бросился бежать вон из кухни. Услышав грохот, Леонардо не стал любопытствовать, чем он вызван, а, подойдя к двери, плотно закрыл вход в трапезную…

**** **** ****

Лик Христа окончательно Леонардо завершил только к весне следующего года. Очень много времени от работы над ним отнимал глиняный Колосс, которого он тоже почти закончил: оставалось отлить его в бронзе. Не начиная работы над головой Иуды Искариота в «Тайной Вечере», Леонардо принялся за изготовление форм для отливки статуи бронзового Коня. Людовико Сфорца его не тревожил. Все свои распоряжения ему он присылал через секретарей. В начале мая 1498 года он неожиданно пригласил Леонардо в замок. Со времени смерти герцогини Беатриче Людовико ни разу не удостаивал его такой чести, поэтому Леонардо искренне удивился его приглашению. Ещё больше он удивился, увидев, как герцог принял его в своём рабочем зале. Он был обходительно прост, задумчив, без обычного высокомерного взгляда, всегда царившего в его глазах, со спокойствием наученного жизнью мудреца. В какое-то мгновение Леонардо даже показалось, что перед ним совсем другой человек: настолько изменился герцог за прошедшее время. Он долго смотрел в глаза Леонардо, словно хотел отыскать в них какую-то тайну, потом отвёл взгляд и с тяжёлым вздохом подал ему пергаментный свиток.

– Это проходная виза во Флоренцию, – пояснил он, сев на край рабочего стола; он взял с его поверхности несколько свитков и тоже протянул их Леонардо. – А это прошение кардинала Перуджи о твоём прибытии на суд и казнь Савонаролы… Прочти, там всё написано!

Леонардо развернул свитки и пробежал по ним глазами. Кардиналом Перуджи предлагалось ему приехать во Флоренцию, чтобы выступить на суде Джироламо Савонаролы свидетелем, а также стать очевидцем огненного поединка монахов в защиту бывшего приора монастыря Сан-Марко и Знаменосца Священной Канцелярии.

– Долго они тянули со следствием! – скривив губы от удивления, дёрнул головой Леонардо. – Я-то думал, что от Савонаролы уже и память истлела, превратившись в пепел…

– Будь осторожен, Леонардо! – неожиданно обескуражил его Людовико вполне искренним по тону пожеланием. – Мало ли что там может быть… Всё-таки кардинал Перуджи тебя приглашает, не кто-нибудь, секретарь Папы Александра VI, по делам борьбы с инакомыслием!.. Это не шутка!

У Леонардо от изумления на отвисшей челюсти и борода неестественно обвисла до самой груди. Он стоял и смотрел на Людовико Сфорца, не веря своим ни глазам, ни ушам; что угодно ожидал он от герцога, но не благоприятного к себе отношения. От волнения у него пересохло в горле, и он не знал, что ему ответить.

– Вот здесь тебе деньги на дорогу, – кинул ему Людовико в руки кошелёк. – И я надеюсь на твоё благополучное возвращение…

– Благодарю, ваше Величество! – промямлил Леонардо.

Он продолжал стоять, не соображая, как ему поступить. С большим опозданием он понял, что надо удалиться, но ноги его не слушались. Кое-как передвигая ими, Леонардо вышел из приёмных покоев Людовико, однако окончательно он оправился от потрясения только, когда покинул замок…

**** **** ****

Флоренция встретила Леонардо солнечной погодой и дружелюбием её горожан. В эту поездку его снова сопровождали Зороастро и Настаджо, всю дорогу мечтавшие опять повстречать тех двух прекрасных контадин, с которыми у них был короткий ночной роман. Леонардо же думал о другом: у него из головы не выходило поведение герцога Людовико Сфорца. Он не верил ему. И всё-таки в нём произошли поразительные перемены, каких Леонардо никак не ожидал. Он прислушивался к своему сердцу, никогда не обманывавшему его предчувствием, но оно не возвещало ему ничего плохого. Никаких сумрачных, гнетущих посылов в нём не было. Да и сам Леонардо взвешивал все «за» и «против» и не находил ничего, что могло бы ему угрожать. «Разве что Пресцила жива до сих пор, – и этого мне стоит бояться… Так охотники за ведьмами Папы Александра VI уже давно бы ей развязали язык, и меня, как вскормленного молоком её козы, которую эти душегубы считают дьявольской, испепелили бы гораздо раньше, а я до сих пор живу… Нет, этого не произошло!.. А раз не произошло – значит, Пресцилы давно нет!.. Покоится её душа сейчас, наверное, где-нибудь в Раю…» – размышлял он с горечью, сожалея, что не смог её спасти.

Распахнутые городские ворота Флоренции заставили его отвлечься от грустных мыслей и улыбнуться тем, кто его приветствовал. А первыми приветствовали Леонардо монахи, кто принимал с ним участие в сопротивлении Джироламо Савонароле и его Священному воинству. Они были рады вновь увидеть его и его двух друзей. Проехавшись верхом на коне в их почётном окружении по улицам города, Леонардо заглянул в дом мессере Чиприано да Буанакорзи. Управляющий Цеха благородных искусств академии Калималы чуть ли не со слезами на глазах встретил его: так он был растроган его неожиданным появлением.

– А мои дела понемногу восстанавливаются! – радостно сообщил он Леонардо. – Кое-что получилось спасти из горящих костров «анафем» и реставрировать, а кое-что пришлось закупить новенького!.. Может быть, и ты что-нибудь напишешь мне на заказ, а, Леонардо?!

– Охотно! – дружески похлопал его по плечу мастер.

Весть о нём распространилась по городу со скоростью пущенной стрелы. В дом мессере Чиприано да Буанакорзи, где он остановился на временное жительство вместе с Зороастро и Настаджо, стали приходить совсем незнакомые ему горожане. Они приветствовали его и просто выражали ему своё почтение. Из городской Синьории республиканского Совета Десяти прибыли Николо Макиавелли и Пьеро Мартелли. Воспользовавшись удобным случаем радостной встречи, Пьеро Мартелли извинился перед Леонардо за допущенный им инцидент с его отцом и братьями, и Леонардо на радостях не стал далее держать на него обиды и простил. Собравшись за большим столом в гостиной дома управляющего академии Калималы, они за кубком вина дружески говорили о житейских делах, не забыв вспомнить о событиях минувшего времени, по причине которых им суждено было встретиться.

– А что случилось такого, что выездная комиссия скрипторов Папы так долго вела следствие по делу Джироламо Савонаролы? – был первый вопрос, который Леонардо задал Пьеро Мартелли и Николо Макиавелли.

– Так в том-то и дело, что следствие ещё не закончилось, – рассмеялся Пьеро Мартелли.

– И ещё неизвестно, закончат ли они его в этот раз! – с иронией добавил Николо Макиавелли.

– Как «не закончено»?! – неподдельно удивился Леонардо. – А что ж в приглашении кардинала Перуджи написано: состоится суд и казнь!.. Да, и ещё какой-то огненный поединок монахов в защиту бывшего Капитана Священного воинства фра Джироламо Савонаролы… Что за поединок-то, хотелось бы знать?!

Тут уже рассмеялись все флорентинцы, кто сидел за столом.

– Да, видать, в Милане ничего неизвестно о том, что делается здесь, во Флоренции! – посмеявшись, вытер влажные глаза Пьеро Мартелли.

– А что нам должно быть известно? – заметил Леонардо.

– После твоего отъезда отсюда здесь такое началось… – покачал головой Макиавелли.

– Да!.. – поддакнул ему Чиприано Буанакорзи.

– Папа Александр VI почти всех свидетелей перетравил по делу Савонаролы, – продолжил разговор Пьеро Мартелли. – Сам же требует поскорее расправиться с ним и сам же этому мешает… Боится, видите ли, что собранные Савонаролой сведения о его родственном кровосмешении с дочерью Лукрецией из-за их огласки на суде станут достоянием общественности… Травит всех без разбора!

– Ну, кое-что из этого мне уже известно… Правда, я не вижу в этом ничего смешного, – пожал плечами Леонардо. – А как же кардинал Перуджи жив, ведь он возглавляет Святейшую комиссию, и ему-то известны все подробности собранных Савонаролой сведений об Александре VI и его тайных интимных взаимоотношениях с дочерью?