Текст книги "Казачья доля: воля-неволя"

Глава четырнадцатая

Семен Гречко ехал домой. Его низкорослая лошадка, заросшая длинной шерстью, вызывала удивленные взгляды казаков, когда по станице проезжало это непривычное виду животное.

Прошло три месяца с тех пор, как Семен покинул отчий дом.

Пришлось ему уехать, не спросясь родительского согласия. Да ему бы согласие и не дали, а он должен был посмотреть, как живут люди там, в горах, которые в ясную погоду были видны далеко на горизонте.

Но главное… О, в своей мечте Семен не признался никому: он хотел посмотреть, каких лошадей разводят жители этих далеких гор, на чем они ездят по своим землям… Ибо, если и любил Семен что-то в этой жизни особой любовью, так это были лошади.

Он часто слышал, пожалуй, с самого детства, как отец нет-нет, да и высказывал мечту: выращивать рабочих лошадей. Они назывались тяжеловесы. Таких лошадей в станице не было. Обычно в хозяйстве использовались лошади, по той или иной причине, не годные к верховой езде. Но специально тяжелоупряжных лошадей казаки здесь не выводили.

Таких лошадей Михаил Андреевич видел, когда с казачьими войсками ему довелось побывать в Германии, и даже в Бельгии.

– Знал бы ты, Семка, какие там тяжеловозы. Пара лошадок везла огромный воз, полный бочек с вином!

Семен посмеивался над восторгами отца, но если бы его спросили, он бы сказал, что хочет разводить верховых лошадей. Так получилось, что своими рассказами Михаил Андреевич поселил в старшем сыне мечту, весьма трудную для исполнения.

То, что мог позволить себе барон Шпигель, того не мог позволить казак среднего достатка.

Сейчас, Семен понимал, у него нет такой возможности. Не сегодня-завтра на службу идти. Но потом, в будущем, например, если его ранят, как Петра… Услышал бы кто, о чем мечтает молодой казак! Чтобы его ранило. Но наедине с собой, отчего не помечтать. Вот, например, скрестить бы Али – так он назвал своего нового коня – с той же Левкоей. Можно было бы такую новую породу получить! Выносливость Али, его умение ходить по самой узкой тропинке, и Левкою – с ее статью, тонкими бабками и высокой холкой. А если бы еще раздобыть арабского скакуна… Говорят, их кровь придает местным лошадям много хороших черт.

За Кубанью-рекой, как рассказывал ему один дед из соседней станицы, жил народ, который называли черкесами. Мол, те умеют лошадей великолепных выращивать. Услышав такое, Семен словно заболел. Народ был, вроде, чужой, говорил на своем, непонятном казакам языке, имел другие обычаи, и даже другого бога. Но эти лошади… Которые быстры, как ветер. Или могут в горах по таким узким тропинкам пробираться, не оскальзываясь, что другим лошадям просто не под силу. Казакам тоже таких не грех заиметь. Вот бы такие лошадки пригодились Александру Васильевичу Суворову, когда он с русскими войсками, среди которых были и казаки, переходил через Альпы! О Суворове рассказывал в школе учитель истории, и Семен жалел, что ему уже не доведется увидеть великого полководца…

А что, если попробовать, за Кубань съездить? Не убьют же его в конце концов! В глубине души Семен не верил, будто человека, пусть даже и чужого, можно убить просто так, ни за что. Сказать отцу – запретит даже и думать! Дмитрию? Тот посмеется или что обидное скажет, а Семен не хотел с ним ссориться, особенно после недавней размолвки…

И было бы из-за чего!

То есть, может, Митька в этом ничего плохого не видел, но Семен считал его чуть ли не предателем. Хотя мог бы заметить себе: а сам-то!

– Я понял, какое у меня дело жизни, – однажды заявил Дмитрий.

– Такое же, как у нас всех: защищать истинную христианскую веру, царя и отечество, – сказал, не дослушав его, Семен. – Это он мог повторить в любое время дня и ночи, как «Отче наш».

– Как нет на свете одинаковых людей, так и не могут они все делать одно и то же, – не согласился друг.

– Казаки могут, ибо – они по указу царя – на веки вечные воинское сословие.

– А я не хочу быть, как все! – заявил Дмитрий.

То есть, как это, – не хочу? Семен и не вспомнил в тот момент, что у него тоже есть мечта, которая отличается от мечты простого воина.

– Кем же ты хочешь быть – торговцем? Только они могут получить освобождение от воинской службы, если внесут в казну сто рублей.

– Пятнадцать, – поправил его Дмитрий, – поскольку я собираюсь заниматься делом, для казаков нужным. А насчет пятнадцати рублей я уже с матерью поговорил. Заберу из денег, что получил за аренду моей земли.

– И оставишь свою мать одну, без досмотра? Будто у нее никого из близких нет…

Митька, друг, который называл себя его братом, будто взбесился.

– Не смей так говорить обо мне, и о моей матери! Да я жилы вытяну, чтобы она нужды не знала!.. А насчет догляда… Я уже с сестрой отца покойного договорился: будет матери досмотр. Я ей, тетке Вале, денег оставлю. Она живет бедно, ей всякая копейка не помешает!

Семен несколько сконфузился, что вот так, с разбегу объявил друга чуть ли не заботящимся о старой матери, но от своего не отступил. Он не мог понять – вернее, не хотел – устремлений своего друга.

– Чего же тебе так казачья служба не глянулась? – сердито спросил он, соображая про себя: Дмитрий Иващенко еще друг ему, или уже нет?

– Поеду в город Златоуст, – сказал тот.

Семен решил, что он ослышался.

– В Златоуст?

– В Златоуст! Хочу стать оружейником. Я научусь делать казачьи шашки получше, чем этот Таннер!

Оружейная марка Таннера была известна всем казакам. Его шашки ценились не в пример выше златоустовских.

– Немцев тебе ни в жизнь не переплюнуть! – ревниво отозвался Семен. – Мой батька говорит: сталь лучше золингеровской сделать невозможно!

– А я сделаю!

Семен посмотрел на друга с уважением, но завидовать не стал. У него ведь тоже была мечта: вывести такую породу лошадей, каковой прежде в казачьих войсках не было! Но сначала – дело, а потом развлечение. Если бы он, Семен, даже имел сто рублей, он ни за что бы не стал отдавать их в казну за то, чтобы увильнуть от службы.

Не то, чтобы ему очень хотелось стрелять в других людей, пусть они и басурманы, или бить их шашкой, но с самого рождения в нем сидело понимание: он казак, а значит, служить родине обязан.

Сколько рассказов слышал он от казаков бывалых о том, как весь мир порой вздрагивает при слове казак. Взять тех же французов, которые явились со своим Наполеоном на русскую землю. И где тот Наполеон теперь?

Семка был счастлив, что родился среди таких людей, которые войну познали на своей шкуре. Знали все ее тонкости, и которых военачальники ставили обычно на самые опасные направления. Или наоборот, когда нужно было прикрыть отступающие части. Семен и о себе знал, случится такое, и отечеству понадобится его жизнь, он отдаст ее, не дрогнув… До сих пор он считал, что и друг его чувствует то же.

– Митька, – сказал он, чтобы усмирить бушующий между ними пламень, и постарался перевести разговор на другое. – Вот так мы каждый своим делом займемся, а кто будет семьи заводить, детишек рожать?

– Ничего, моя семья подождет, – твердо заявил тот. – Она у меня будет, конечно, но немного позже. И почему обязательно мне в двадцать лет жениться? Вон сколько казаков заводили семьи, только со службы уходя, а я что, хуже? Я еще все успею…

– Неужто тебе в нашей станице никто из девчат до души не припал? – спросил друга Семен. – А если припал, ты даже и тогда не останешься?

– Отчего же, девушек в станице много. Твоя сестра, к примеру, девка дюже красивая. Рукодельница. Характером не злая. Хорошая жинка из нее будет… Только, знаешь, все невесты – ангелы, а вот откуда жены-черти берутся? Возьми ту же Цыбулиху. Не баба, черт в юбке. Муж ее уже на ладан дышит. Тощий, больной. Небось, она его изгрызла до костей…

– Ты от разговора не увиливай! Скажи, ты что же, и семью заводить не собираешься?

– Собираюсь… Вот если твоя сестра меня дождется…

Семен такого признания не ожидал. Показалось, он услышал в голосе друга не только шутливые нотки. Успокаивало его лишь то, что сказано было голосом равнодушным, а не тем, которым говорят влюбленные.

– А ты ей об этом говорил?

– Конечно, не говорил. Зачем? Я уеду, а она станет слезы проливать, ждать… Нет, и говорить не стану. И ты не говори. У нас с Любашей разные дороги… Да в нашей станице без меня женихов достаточно найдется. Слыхал, урядник Бабкин – у него два года назад жена родами померла – хочет к Любе посвататься?

– Слыхал, хороший казак, – пробормотал Семен, занятый своими мыслями.

– На себя посмотри! – между тем куражился Митька. – У тебя разве краля имеется?

– Не встретил пока такую, чтобы мог сказать: вот она, моя единственная!

– Вот! Ты сначала с собой разберись, а потом мне указывай!

Вроде, по-настоящему он с Митькой не поссорился, но словно какой-то холодок между ними появился. Наверное, побратим ждал другого ответа на его признание. Хотя бы доброго пожелания. А Семен не ожидал от Дмитрия такого решения. Зря, выходит, мечтал, что они с Митькой в одном полку будут служить.

Вот потому месяца через два после этого разговора Семен и отправился за реку, никому ничего не сказав.

Признания друга его не впечатлили – оружейником он стать собирается! Да на то есть люди, которые и так знают все: от секретов стали до того, как шашке придавать правильный отвес. Ему же придется начинать все сначала. И оружейником он не скоро станет, сначала учеником возьмут. И это в двадцать лет! Как юнца сопливого будут гонять: подай, принеси…

Если бы Семен захотел быть оружейником, он бы в город Тулу поехал. Делать хорошие винтовки. Сейчас время такое, что на шашку полагаться не всегда можно. Сейчас казаку ружье нужнее.

В другое время он бы непременно рассказал Митьке о своей мечте. Что ж, всякий раз ездить за лучшими конями на Дон? Разве не может Кубань своих коней иметь, не хуже?.. То есть, кое-что имеет она, – взять того же Шпигеля, – но такие, как дончаки, пока впереди… Или те же калмыки. Тоже, говорят, хороших лошадей разводят… Семен стал бы разводить еще лучше!

Одним словом, оделся Семен во все новое, сел верхом на коня – точнее, на лошадь, еще молодую, необученную, и поехал.

Зачем он так вырядился, молодой казак сам не знал. Никто его ни в чем не заподозрил. На ярмарку все по-праздничному одеваются. Может, уже тогда чувствовал, что ради дела придется ему со своим обмундированием и с конем расстаться? Хорошо, шашку не взял, отцовским кинжалом обошелся.

Но ведь он не просто так из дому выехал, на такое дело пошел, что и неизвестно, останется жив или нет? И тогда важно ли будет, что новая одежонка вместе с ним и погибнет. Об одном он не подумал, что мать его так горевать будет.

Денег у Семена было совсем мало. Он порой зарабатывал, когда помогал матери, продавать на ярмарке то вино, то виноград – отборные грозди, светящиеся на солнце, а то тыквы, которые мать даже не могла поднять – такие огромные урождались. Отец тоже давал ему, как говорил в шутку, «на девок». Ну, там повести, какую кралю в ярмарочные дни на качелях покачаться или леденцов купить, а более серьезных денег… Нет, не было!

Накануне проворочавшись без сна чуть ли не до утра, Семен решил, что надо подойти к кому-то из черкесов, которые будут торговать на ярмарке и поговорить. Горцы иной раз привозили на продажу лошадей, но Семен был уверен, что лучших все равно оставляли себе. Чтобы скрестить черкесского коня с такой, как Левкоя, нужно было найти лучшего производителя.

Ему попался на глаза старый горец, несмотря на неприступный и гордый вид которого, внушавший какое-то особое расположение. Семен решил, что именно к нему он подойдет, чтобы заговорить о своем деле.

В отличие от других горцев, тот говорил по-русски чисто и правильно. Даже поговорки у него были какие-то русские. Вроде:

– Как говорят арабы, никогда не покупай рыжей лошади, продай вороную, заботься о белой, а сам езди на гнедой!

Грамотный ему попался черкес, а Семен уже представил себе человека темного, малограмотного, который не мог бы вести такой плавный умный разговор. Как, оказывается, их народы плохо друг друга знают!

– Что же ты гнедую-то продаешь? – посмеивался казак, который как раз собирался у горца нового коня купить.

– Так у меня гнедая уже есть, вот хочу, чтобы и у других была…

Сегодня, по-видимому, был удачный день, и только что от того места, где стояли черкесы, другой нарядно одетый казак отвел молодого коня, не старше года, но уже было видно, что из него выйдет хороший конь.

Подошел Семен к черкесу уважительно, хотя тот и не улыбался в ответ, не поощрял продолжение разговора.

– Скажите, уважаемый, вы коннозаводчик?

– Коней развожу, – коротко кивнул тот.

– А вам не нужны работники?

Почему у него это вырвалось, Семен и сам не понимал, но не сомневался, что прежде такого не бывало: добровольно работать у черкеса казаку?!

Черкес сказал нарочно по-хохлацки.

– Нэ трэба!

Казалось бы, возьми и уйди. Но нет, все страхи и опасения пересилило его природное упрямство: уж если Гречки за что брались, то всегда доводили до конца.

– Вы когда домой уезжаете?

– Сегодня.

– Можно и я с вами поеду?

Окинув взглядом дорогую одежду и вполне приличного коня, черкес усмехнулся.

– Не боишься?

– Говорят, у вас гостей не обижают, – выпалил Семен, не слишком в том уверенный и знавший свидетельство только одного человека, который случайно забрел в аул к черкесам, возвращаясь со службы и решив сократить путь домой.

– Есть у них такая хата – кунацкая называется, – рассказывал старый казак. – Там всякому приют дают, хотя и распоследнему нищему. Хоть и тому, кого врагом считают. Кормят-поят столько, сколько ты там гостюешь.

– Не обижают, – согласился черкес, – так ты кто все-таки будешь: гость или работник?

– Мне все равно, – сказал Семен, – и мое дело к вам такое, что о страхе думать нельзя.

Что-то черкес почувствовал в молодом казаке, что внушало уважение. Не был он худым человеком.

– Зови меня Башир. А тебя как звать?

– Семен.

– Сэлмэн по-нашему. Но это не важно. Я поговорю насчет тебя со старейшинами, как они решат, так и будет. Решат, что ты должен уйти, уйдешь.

– Я согласен!

– А что тебе еще остается! – усмехнулся Башир. – Мост переедешь один. Не нужно, чтобы тебя с нами видели, а то еще подумают, что мы тебя в плен взяли.

– Так я поехал?

Семен сжал ногами конский круп, и Левкоя повиновалась его движению. Способная лошадь, брат Гришка любил на ней в ночном проехаться или когда на водопой водил, хорошее потомство может дать, но лучше было об этом не думать…

Переехал Семен без помех мост через реку, спешился и стал ждать.