Текст книги "Казачья доля: воля-неволя"
Автор книги: Лариса Шкатула
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Глава тридцать третья
– Ты где остановился? – первым делом спросил его атаман. – В родительском доме?
Семену было стыдно говорить правду. Он замялся, подбирая слова. Но Павлюченко и так обо всем знал, и кивнул поощрительно, мол, давай, не стесняйся!
– Нет, у сестры, – ответил ему Семен. – После того, как мать… ушла, наш дом стал непохож на тот, который я всегда помнил.
У него до сих пор стояла перед глазами сцена: будто виноватый в чем отец, осторожно поглядывающий на сидящего за столом сына, и на месте матери – чужая тетка с холодным горделивым взглядом. Семен не видел отца… около четырех лет. Но теперь это был совсем другой человек.
Семен слышал, что женщина может сломать мужчину, но казака, воина… Наверное, отец всегда был немного… мягче своих товарищей. Видно, таким уродился. С матерью они были парой, притом, что она все же была немного другой, чем остальные казачки, а Матрена… это была женщина, привыкшая управлять. То ли своими детьми, то ли хозяйством – она рано осталась вдовой, только этим можно все объяснить… Или тем, что она такая уродилась!
Он едва взглянул на мачеху, как понял: поскольку ей не захочет подчиняться, они навсегда станут врагами.
– Сестрица твоя коней в свою конюшню забрала! – поджав губы, заговорила Матрена.
– Наверное, у нее больше места, – попытался смягчить напряженность Семен.
– У нее много денег! – жестко сказала Матрена. – Как и у тебя.
– А какое тебе дело до моих денег? – сначала он, как и положено, собирался отнестись к жене отца с большим почтением, обращаться к ней на «вы», как и положено, но понял, что его почтительность она воспримет, как слабость.
Семену приходилось сталкиваться с такими людьми, которые понимают только силу и власть.
– Как это, какое? – взвизгнула мачеха. – А на что, по-твоему, мы будем содержать хозяйство, а корм покупать, а муку… На твоего отца надежды мало. Он старый и больной.
– Что же ты за него замуж выходила? Где были твои глаза!
– Половину своих денег ты должен отдать мне!
– Это почему же?
– А ты собираешься жить и есть просто так, бесплатно?
– А ты собираешься, наше хозяйство прибрать к рукам бесплатно? – передразнил ее Семен. – Деньги я заберу. Все, до копейки!
– Ты ничего не получишь, каторжник проклятый.
Дальше разговаривать было бесполезно. Семен сорвал висящую на стене нагайку и замахнулся на мачеху. Боже, он никогда не поднимал руку на женщину, но здесь перед ним как будто был враг.
– Михайло! – закричала она. – Куда ты смотришь?!
– Сема! – просительно отозвался отец.
– Деньги! – сказал он. – Я жду.
Отец, не оглядываясь, пошел в бывшую их с мамой спальню, и вынес узелок.
– Вот.
Но он, хоть и быстро, пересчитал деньги. В узелке не хватало пяти золотых монет. Наверное, те, что взяла для своих дел Люба.
Семен спрятал их за пазуху и больше ничего не сказал. Только у порога остановился, поклонился.
– Благодарю за любовь, за ласку… Отец, я возьму Али.
– Этого мохнатого уродца? – фыркнула Матрена. – Бери, я все равно собиралась отвезти его на бойню.
Семен вошел в конюшню. Али стоял в крайнем стойле, и ясли перед ним были пусты, за исключением небольшой охапки соломы.
– Али!
И тут Семен почувствовал, как напряжение, копившееся в нем долгие дни и месяцы… да, что там, годы, вырвалось наружу, и по щекам его потекли слезы.
Конь сразу признавший хозяина, оживился, задвигая худыми ребрами, дохнул ему в лицо и слизнул горячую влагу.
– Пойдем, малыш, – сказал ему Семен, – никто не понимает, какой ты ценный конь. Ничего, мы еще им покажем!
Кому, им?
Семен вскочил на Щирого, ухоженного, здорового и повел Али в поводу.
– Не переживай, «черкес», мы с тобой едем в новую жизнь!
Вот как закончилась его встреча с отцом… Больше в родительский дом он не заходил. Понимал, что не имеет права осуждать родителя, но что-то внутри него отчаянно протестовало: как же так, урядник в отставке. Казак, которого порой и офицеры слушались, попал под руку женщины!..
– Царь-батюшка тебя простил, – между тем со вздохом проговорил Павлюченко, – и то хорошо. Лошадей царских обратно не забрали, так что, выходит, не зря ты на каторге маялся… Семен, ты на меня не сердишься? Это ведь я тебя э… упек! Ну, а что бы ты на моем месте сделал? Если приходит ко мне казак и докладывает: так, мол, и так, среди трофейных лошадей – четверо с клеймами царских конюшен. Разве это скроешь? В момент бы наверху узнали и меня бы как сообщника…
Семен поднял руку и этим жестом будто попросил атамана, не говорить так.
– Что вы, Иван Федорович, это я у вас должен прощения просить за то, что заставил… так поволноваться. Да что там, волнение, позор на всю область! Мало еще мне дали – восемь лет, по-хорошему, за такое и на виселицу можно отправлять.
Павлюченко одобрительно хмыкнул.
– Это хорошо, что ты к себе так строг. Но знаешь что, Семен Михайлович, мы тут на правлении поговорили, и решили тебе помочь: ссуду дать из станичной казны, ну, там корму, упряжи, стройматериалов – чтобы ты, значит, мог свое дело продолжать. Более того, решили тебя опять же на станичный кошт отправить за Дон, чтобы ты там присмотрелся, как у них дело поставлено – я тамошнему атаману письмо напишу, пусть тебе никаких преград не чинит. Чать, одно с ними дело делаем. И выведешь ты породу, которая Млынку прославит. Какой-нибудь, к примеру… Кубанский рысак! Или Млынская гнедая! Аж дух захватывает.
– Прямо сейчас и поеду?
– Нет, куда в зиму. В зиму лучше на печи сидеть или строить потихоньку те же конюшни. Чтобы как положено у опытных коннозаводчиков, а не как мы привыкли. Хоть ты больше всех за это дело пострадал, а можешь теперь полностью на нас рассчитывать. Поедешь на конную ферму под Ростовом – местный атаман тебе сам объяснит, что к чему… Будешь учиться, коней разводить.
– Что ж это вы заранее меня вызвали? – удивился Семен. – До весны еще больше двух месяцев.
– Вот и хорошо, ты пока к этой мысли привыкай… А еще присматривай пока землю для себя.
– Но у меня есть…
– Правильно, пахотная. А теперь мы выделим тебе пастбищную. Недалеко от дома. И поможем построить конюшни. Легкие, под навесом, там будешь до холодов держать лошадей.
– Не одну конюшню, вы сказали?
– Не одну.
– А где ж столько лошадей взять? У меня всего… восемь со Щирым. У отца брать… Нехорошо. Он теперь отрезанный ломоть.
– Из-за Дона жеребцов привезешь. Чтобы, значит, не только новых коней разводить, но и табун хороший составить. Может, из тех же дончаков. Понимаешь?
– Похоже, вы собрались, как следует развернуться.
– Да, пришла в голову такая мысль. Я подумал, чего у меня деньги в кубышке лежат? Пора их в рост пускать. Выгодное это дело. Просто до сего времени некому было его поручить. Старикам – не хочется, а молодые все служат. Нет, нужно было такого, которого на службу не заберут…
Семен помрачнел.
– Что же это, моя каторга мне же и службу сослужит?
– Не переживай, Сема: что было, то было, зато теперь мы с тобой развернемся… Надеюсь, ты не возражаешь, что я так разохотился быть твоим помощником?
– Не возражаю. Кто ж от такого откажется.
– А что, глядишь, со временем, нашу Млынку переименуют, к примеру, в какой-нибудь Конный Завод, или еще как… А, кстати, насчет отца. Ты бы не судил его слишком строго. Женишься, сам поймешь. Матрена – она, знаешь, такое зло, с каким Михаил Гречко прежде не сталкивался. Вот он и растерялся.
Люба встретила его у калитки.
– Ты куда ходил?
– Атаман к себе вызывал. Хочет, чтобы я за Дон поехал. Поучился у донских казаков, как хороших коней выращивать. И хочет, чтобы наша станица всерьез занялась разведением лошадей. Думает, что на этом мы все разбогатеем.
– Конечно, разбогатеем, – передразнила его Люба. – Не могут наши станичники пройти мимо того, что человек хочет денег заработать. Я, между прочим, тебе то же самое хотела предложить. А Иван Федорович, видишь… Наш пострел – везде поспел.
– Не сердись. Нам помощь вовсе не помешает. Денег все равно нужно больше, чем есть у нас с тобой… Хочешь разводить лошадей?
Люба лукаво улыбнулась.
– Разве только лошадей можно разводить? А бычков, а племенных коров? Я подумала, уж раз Сема ради своего дела на каторгу пошел, значит, оно того стоит… Тебе когда выезжать?
– Еще не скоро. С весной, как тепло установится.
– Ну, до того еще много времени. Отдохнул бы, что ли? Только домой пришел, и недели не прошло!
– Застоялся, Любушка, соскучился по хорошему делу!
И улыбнулся на это – дома, но Люба поправилась.
– Я имею в виду станицу, вообще, родные места. А то, что мой дом – тоже твой, разве тебе плохо?
– Пока хорошо, но ведь рано или поздно ты замуж выйдешь.
– За кого? – спросила Люба и покраснела.
Семен заметил ее смущение, но виду не подал.
– Ну, за кого-нибудь. Что ж, такая красавица, да во вдовах останется.
– Ты как скажешь! – польщено улыбнулась сестра.
– Но и дом ты выстроила – сущий дворец. Я даже не ожидал. Жаль, мама не увидела.
– Да, жаль, вместо нее теперь Матрена в отчем доме командует. И отец… Во что она его превратила? Не иначе к ворожее ходила, навела порчу…
Но Семен уже ее не слушал, углубленный в собственные мысли. Два с половиной года пропало впустую… «Нет, не впустую, – прорезался вдруг давно молчавший внутренний голос. – Теперь ты не станешь совершать поступки, за которые можно отправиться на каторгу».
Хоть и говорят, от тюрьмы не зарекайся, но Семен заречется! Никогда, никогда в жизни он не станет делать того, что противно его жизненным устоям.
– Да, братик, ты извини, что пришлось мне у отца из твоих денег в долг попросить. Отдам, ты не сомневайся. Уже со следующего урожая отдам.
Она на миг замешкалась, и у Семена создалось впечатление, будто сестра чего-то не договаривает. Но сейчас нет смысла у нее об этом спрашивать. Придет время – скажет.
– Забудь! – отмахнулся Семен. – Ты хочешь сказать, что озимые посеяла?
– Арендаторы посеяли. Но у нас с ними договор на пол-урожая.
– Многовато.
Люба пожала плечами.
– Многие казаки сдают земли на таких условиях.
Вернулся Семен в начале декабря, когда уже все сельские работы закончились, и, конечно же, сразу впрягся в дела сестры, которая как раз заканчивала строительство огромной конюшни.
Конечно же, строила не она, а приглашенные рабочие под руководством какого-то иногороднего, которого представила ему сестра как опытного строителя. Того, под чьим руководством был возведен не только дом, но и все хозяйственные постройки.
Глава тридцать четвертая
Опытный строитель был до неприличия молод. Разве что года на четыре старше сестры, в то время как Семен почему-то представлял себе строителей людьми пожилыми. В крайнем случае, на пятом десятке.
– Как знала, что ты приедешь! – довольно улыбалась она. – Твоих лошадей уже перевели в левое крыло, а когда строительство закончу, своих заберу.
– У тебя появились свои кони?
– Так Васильковых пригнали, – сообщила Люба, и глаза ее затуманились. Впрочем, туман быстро прошел, едва она взглянула на шедшего по двору Леонида Владимировича. Правда, тут же отвернулась и спросила, как ни в чем не бывало.
– Сём, а как тебе помилование вышло?
И Семен уже в четвертый раз – до того, кроме Ивана, еще отцу с Гришкой и атаману – стал рассказывать сестре о том, как он с будущим императором ловил рыбу, и как потом, уже с каторги, по наущению товарища, отправил ему письмо с просьбой о помиловании.
Ему опять вспомнилась солеварня, руки и ноги, разъеденные солью – теперь Люба лечила его раны. От матери переняла ее знахарство.
Это вовсе не те воспоминания, которым приятно предаваться. И Семен сам заторопил сестру.
– Ну что, пойдем смотреть, как там наши конюшни строятся?
Отчего Семен по приезду сразу не отправился в конюшни? Чего он боялся – что увидит таких же одров, в какой превратился Али или тех скакунов, из-за которых был отправлен на каторгу, чего стал вдруг стыдиться своей мечты?
То есть, недалеко от дома была временная конюшня, где содержались его кони, и куда поставили Али. Бедный «черкес», наконец-то его стали кормить как следует. Даже за ту неделю, что Семен был дома, конь поправился, стал смотреть веселее, и Семен его прогуливал, объезжая владения сестры.
– Когда новые конюшни закончим, эту разберем, – сказала Люба. – Здесь я разобью фруктовый сад, где будут гулять наши гости…
– И наши дети, – подсказал Семен.
Новые конюшни строились дальше от прежней, примерно в полуверсте. Собственно, обе конюшни уже построили, сейчас заканчивали сенник. Строить, конечно, было холодно, не сегодня-завтра пойдет снег, но, чувствовалось, хозяйка торопится. Возле конюшен были намечены колышками: конный двор и две обширные левады1515
Огороженный загон с травяным покрытием для прогулок лошадей
[Закрыть], судя по всему, с хорошей травой…
– Как хорошо! Даже воздух в родных местах особый.
Семен никак не мог им надышаться. Почему он раньше не замечал, ну это, про воздух? Раньше привычно дышал, и все. Не обращая внимания.
По прошествии двух с лишним лет! Почему до него так долго доходит – вдруг понял, что его проступок не стоит долгих месяцев ничтожной жизни, вдали от родных мест, от друзей… Полно, да после того остались ли у него друзья? Он ходил по станице, и все с ним здоровались, некоторые даже в гости приглашали, но что-то мешало ему ощущать себя прежним Семеном Гречко, который на поверку оказался не только хорошим служакой и орденоносцем, но и конокрадом.
– Перестань, Сема, перестань! – затормошила его Люба.
– А что я такого делаю?
– У тебя глаза становятся такие… пустые, что ли. Будто переносишься мыслями далеко-далеко, туда, где нет радости и самой жизни…
– Что поделаешь, прошлое меня никак не отпускает. Но это пройдет. Ты конюшни тоже кирпичные строишь?
– Нет, – рассмеялась сестра, – конюшни лучше саманные. Это мне старые казаки посоветовали. Ты думал, твоя сестрица совсем глупая? Если у меня в чем-то нет своего опыта, это не значит, что я не могу посоветоваться с теми, кто его имеет… Между прочим, Леонид… Владимирович тоже немало говорил с казаками, чтобы понять, что для лошадей лучше.
В тот день Семен со строителем познакомился поближе. Этот человек показался ему приятным в общении. И внушил уважение, несмотря на свою молодость. Как все те знатоки своего дела, с которыми по жизни приходилось общаться.
Он невольно подтвердил рассказ Любы.
– Я ведь раньше никогда конюшни не строил, пришлось из Екатеринодара выписывать пособие специальное, по строительству конюшен… – начал было рассказывать он, и расхохотался. – Признаюсь вам, я вообще прежде ничего не строил. Имею в виду, самостоятельно…
Он испытывающе заглянул в глаза Семену и сказал:
– Отчего-то мне именно вам хочется признаться во всем.
– Признаться… мне?!
– Именно! Любовь Михайловна… Она так хорошо о вас отзывалась.
– И рассказала, что на каторгу я попал именно по причине своих хороших дел?
– А вы к себе не очень добры.
Он внимательно посмотрел в глаза Семену, и тому от взгляда строителя стало неуютно. Но ответил честно.
– Пытаюсь жить так, чтобы больше не поддаваться соблазнам.
Строитель опять расхохотался.
– Дорога в ад вымощена добрыми намерениями… Простите, я не имею права давать вам советы, но все-таки… Отпустите себя!
– Как это?
– Так. Живите, как живется. А то если вы начнете все время смотреть под ноги, вы не увидите звезды.
– Красиво говорите… Я нечаянно перебил вас. Что вы хотели мне сказать?
– Мне это важно… Я хочу, чтобы вы все обо мне знали… ну, когда я приду к вам, как к старшему брату… Люба… Любовь Михайловна не хочет, чтобы я говорил с ее отцом.
– Но у Любы есть крестный!
– И с крестным тоже. Она говорит… Вы можете гордиться своей сестрой! Она, можно сказать, у вас революционерка…
– Революционерка, а это не опасно?
Леонид Владимирович опять заглянул в глаза.
– Вы шутите, правда?
– Шучу… Уж больно издалека вы ко мне подходите!
– Простите, волнуюсь!
– Не бойтесь, я вас не съем. Да и какое право я имею вас судить?
– Но я ничего не говорил насчет суда… Вы сами догадались? Это была юношеская глупость. Знаете, такое воодушевление, желание совершить подвиг… во имя счастья всех… Я вступил в один кружок, участники которого замыслили свергнуть царя.
– Свергнуть царя?! – повторил Семен со священным ужасом. – Но я видел его, Александра Александровича, когда он был еще великим князем. Это такой человек! Большой человек. И очень простой…
– Но мы собирались свергнуть другого… Его отца! Нашу группу, слава Богу, арестовали, почти всю, так что нет на моей совести кровопролития. Меня пожалели, на каторгу не сослали, а просто запретили проживание в столице… Я приехал сюда, и только здесь, среди народа, которого, возможно, мы по-настоящему и не знали, я понял: что людям не станет лучше оттого, что мы убьем очередного царя… Вот, я опять увлекся. Но, поверьте, когда я узнал, что народовольцы1616
Члены организации «Народная воля» с главной программой: свержение самодержавия
[Закрыть] все-таки царя убили, мне стало стыдно, что я был с ними заодно… Вы думаете, что я не пара вашей сестре?
– Думаю, Люба сама будет решать, кто пара ей, а кто – нет. Могу только сказать, если она захочет быть вашей женой и скажет мне об этом, я не стану чинить ей препятствий.
– Спасибо вам, спасибо! – строитель затряс руку Семена, не переставая его благодарить.
Но тот постарался скорее уйти. Надо сказать, после этого откровенного разговора, Семен некоторое время приходил в себя, напоминая: не судите, не судимы будете! И ничего не мог с собой поделать. Как же так, находятся люди, которые хотят убить царя, помазанника Божьего! В его голове такое не укладывалось.
Семену приходилось встречать казаков, которые исповедовали ислам, даже казаков-буддистов, – у них была разная вера, и с этим можно было жить, но никогда, ни один казак не усомнился в том, что власть царя – от Бога! И потому он неприкосновенен.
Значит, тот, кого любит его сестра, безбожник?.. Но нет, он же покаялся! Бог должен простить его грехи, а, значит, и Семен тоже… Никогда он не думал, что это так трудно: прощать!
Дул холодный ветер. Особенно это ощущалось здесь, на Сорочьем пригорке, который теперь обживала Люба. Не сегодня-завтра будет снег, и все здесь покроется белым, занесет крыши конюшен, столбики, отметившие будущие левады…
Строитель все делает правильно. Он возвел под крышу конюшни, и теперь можно к отделке внутренних помещений, сбивать стойла, кормушки… В общем, работы еще много.
Глава тридцать пятая
Семен выбрал себе комнату на втором этаже. Дом и так стоял пусть на небольшом, но пригорке, а со второго этажа была видна вся станица, так что он полюбил стоять у окна, вглядываясь в ровные квадраты улиц, среди которых не было тупиков – все они вели к центру, по ним удобно было скакать верхом.
А потом он переводил взгляд вдаль, туда, где далеко за станицей синели горы, где шла, казалось, совсем другая жизнь. А, может, такая же, но картина была непривычная и потому захватывающая.
Почему станичники не строят двухэтажные дома? Это хорошо, что Люба такое придумала. Вот ведь, как жизнь устроена. Кажется, что такое – дом. У всех есть дома – кто к какому привык. Но Люба построила и поневоле думалось, что теперь вся жизнь у детей Михаила Гречко повернется по-другому.
– Зачем тебе жить на втором этаже? – дивилась Люба, которая хоть и такой высокий дом построила, а предпочитала жить на первом этаже. Повторяла вслух чьи-то слова:
– Для казака все, что выше коня, уже высоко.
– Ты-то на коне не ездишь! – смеялся над нею Семен.
– Не ездила, – поправила его Люба. – А теперь буду ездить. И когда ты станешь новых скакунов выращивать, кто их проезжать будет? Пока ты умелых коноводов найдешь. Лошади не должны застаиваться.
– А я что же, тебя не устраиваю?
– Но ты один, а лошадей будет много. Что же нам для этого, кого-нибудь из иногородних приглашать? Мы еще и денег не заработали, а уже начнем тратить?
– Хозяйственная ты моя, – обнимал ее за плечи Семен. – Мы еще конюшни не достроили, я еще с Дона ни одного коня не пригнал, а ты уже думаешь, как деньги тратить!
– Как не тратить, – поправила его Люба.
Семен уже привык считать своим домом Любин новый дом. Она уговаривала остаться здесь навсегда и не думать, где он будет жить.
– Куда мне одной такой домина? Думаешь, я просто так сделала его двухэтажным? Хочешь, твой будет весь второй этаж? Или просто пополам поделим. Я уже говорила с Леней – с Леонидом Владимировичем. Мы легко сделаем второй вход, когда ты женишься.
– На ком?
– Не знаю. На ком-нибудь. У нас в станице много красивых молодых женщин. Возьми хоть вдов, хоть незамужних девушек.
Семен улыбнулся, вспоминая этот их разговор. Он стал теперь поддразнивать сестру.
– Получается, вроде, я у тебя как в приймах.
– А у Матрены в приймах жить лучше? Иди, живи, узнаешь, почем фунт лиха!
– А когда Гришка женится?
– И Гришке места хватит. Нет, ты как хочешь, а я постараюсь вас при себе удержать. С тех пор, как мама умерла…
Люба содрогнулась.
– Я вдруг почувствовала, что такое одиночество. От меня будто враз отвернулась вся семья, и я осталась одна. Отец ходил, чужой и молчаливый, Григорий – чуть от рук не отбился. Даже ночевать стал, где придется, только бы не идти домой, где уже вовсю хозяйничала Матрена.
– Отец… Мы совсем его забросили, – проговорил Семен. – Если на то пошло, не так уж он перед своими детьми и провинился, но все трое будто сговорились забыть о том, что он живет неподалеку.
Эта мысль его все время мучила. Кстати, прежде, наверное, он, как и Люба, жил бы, не думая о том, как отцу плохо одному. Он – человек взрослый, и не дело детям указывать, как ему жить.
Каторга не то, чтобы сломила его, но, помяв и потерев, подержав в крепком растворе соли, сделала мягче. Или чувствительнее. По крайней мере, к близким родственникам. И он, не выдержав, сказал:
– Если ты говоришь, что твой дом, это и мой тоже…
– Твой-твой, – подтвердила Люба.
– Я хочу привезти сюда нашего отца… в гости. Ты же ни разу не приглашала его к себе?
– Ни разу, – криво усмехнулась сестра. – У нас ведь не принято мужу ходить в гости без жены?
– Не принято.
– Вот я и не пригласила. Потому что с самого начала знала, ноги ее в моем доме… в нашем доме не будет!
Она помолчала и нехотя призналась.
– Если хочешь знать, я даже завещание написала…
– Ты… завещание? У тебя… какая-то болезнь? Ты плохо себя чувствуешь…
Семен всерьез забеспокоился. Не дай Бог, Люба как и мама вдруг заболеет и умрет!
– Да не суетись, ничего у меня, слава Богу, не болит. Но мало ли что может случиться. Вон в прошлую зиму Ксюша Чумак, на год моложе меня, под лед провалилась. Вроде, и вытащили ее, и откачали, а никто вылечить так и не смог. Даже Ёсич. Какая-то скоротечная чахотка… Вот я и подумала: все мы под Богом ходим. Умру я, Матрена отца уморит, а потом у вас с Гришкой мой дом и отсудит!
– Любашка! – от удивления едва пришел в себя Семен. – Что ты такое говоришь!
– Я в наш дом всю душу вложила. Вон, спроси у Леонида, с какими трудностями мы сюда ванну везли, во сколько мне это обошлось! Да что там, ванна, а трубы, а изразцы – тут каждый камень моими слезами полит, и все этой змее отдавать?!
Семена удивила ее горячность: вот ведь как досадила сестре мачеха! Но мысль об отце не отступила.
– Давай, я за отцом на телеге заеду… ну, вроде, как хочу свои земли посмотреть.
– Кстати, о твоих землях, – оживилась Люба. – Хорошо, что ты об этом заговорил. Твои земли тоже надо забрать. Они до сих пор в руках отца, мне их не отдали, вот и забери. Вроде, их тоже иногородним сдают, но пусть пользуется этим кто угодно, только не Матрена.
Такая злость звенела в голосе Любы, что Семен подумал, надо бы в этом разобраться. Он прежде не задумывался, чего сестра так ненавидит мачеху? Ведь жила она с Матреной вместе совсем недолго. Спросить у Любы – вряд ли ответит. Надо с Гришкой поговорить.
Гриша работал по хозяйству наравне со взрослыми. Он слушал Любу так же, как и мать, не пытаясь оспорить ее право, всем распоряжаться.
Но стоило работе закончиться, или дела переносили на завтра, как братец тут же исчезал со двора. Только его и видели!
– Куда он все время убегает? – удивился как-то Семен. Надо же, сестра баловала младшенького так же, как в далеком детстве баловала мать его самого.
– В городок, куда же еще, – снисходительно отозвалась Люба. – Зазноба у него там.
– И ты так спокойно об этом говоришь?
– А как я должна говорить? – глаза Любы холодно блеснули. – Вслед за остальными казаками повторять, что нам негоже с иногородними водиться? Или они не такие же люди, как мы?
– Они – не такие!
Семен тоже мог подпускать в свои слова холодка.
– И чем же они от нас отличаются?
– Тем, что казаки обязаны отчизне служить. Это Богом установленное предназначение. Все, как один.
– Выходит, казак – это вроде как царский раб?
Семена такая ярость охватила, что он чуть не ударил Любу, чего прежде и в мыслях не хотел делать.
– Раб? Ты сказала, раб?!
Но Люба встретила его взгляд, не дрогнув.
– Признайся, что ты просто никогда об этом не задумывался.
– Это тебе твой Леонид такие мысли в голову вбил?
– Не смей говорить, будто я самостоятельно ничего не могу сообразить!.. Ты – такой же, как и все наши, которые не позволяют себе рассуждать. Так надо! Так положено! Не нами это придумано! То есть, заранее уверены в том, что все, кто жил до нас, заведомо были умнее и их слова и деяния ни в коем случае нельзя подвергать сомнению!
Она будто кого-то передразнила.
– Хаты строить только из самана, казаку любить только казачек! У тебя своей головы, значит, нет? И своего сердца тоже… Но нет, это мне ты в таком праве отказываешь. А на самом деле вся твоя жизнь – не что иное, как попытка жить не так, как другие.
– Ну, и к чему это привело? – пробурчал успокоившийся Семен. – Чего я добился? Живу в доме у сестры. Семьи нет. Детей нет. Своего дела нет…
– Но ведь ты не сомневаешься в том, что все это будет?
Семен пожал плечами.
– Не сомневаешься! – торжествующе проговорила Люба. – И правильно, не сомневайся. Но и мне не мешай жить так, как я хочу!.. И Гришке тоже. Он думает, сестра не знает, чего малой в городок бегает. Такая, видно, у нас Гречко кровь. Не иначе, от нашей гречанки-мамы. Потому, что отец – чистый казак. И как он живет? Врагу своему не пожелаю!
Ее горячность напомнила Семену о намерении посетить отца.
Казалось бы, всего неделя прошла с тех пор, как он встречался с отцом, но по виду родителя можно было бы сказать, что прошло года два. Или больше.
Михаил Андреевич еще больше поседел, согнулся и глаза его совсем потухли. Старик! Матрена называла его стариком. Но ведь отцу всего пятьдесят три года. Крестный Семена, которому под восемьдесят, и то лучше выглядит.
Увидев, что отец и сын пошли навстречу друг другу, из дома выскочила Матрена, поспешно вытирая руки о передник. Что она собиралась помешать их встрече? Семен будто невзначай медленно переложил нагайку из одной руки в другую.
Встретив стальной взгляд пасынка, Матрена будто споткнулась.
– Семочка, – пропела она, – никак к нам в гости?
– Да вот, пришел с отцом насчет земли поговорить.
– Насчет земли… какой земли?
Эта женщина, кажется, пытается держать всех за дураков.
– Моей земли, какой же еще?
При виде сына Михаил Андреевич подобрался. Оживился, как если бы случилось то, чего он уже и не ожидал. И напоминание о земле, похоже, ничуть его не расстроило.
– Или у вас, Матрена Васильевна, есть в этом сомнения? Так я схожу, пожалуй, к атаману, пусть поднимет свои учетные книги.
– Какие книги, зачем ходить к атаману…
«Вон в чем дело! – мысленно усмехнулся Семен. – Видно, Иван Федорович пригрозил Матрене, разобраться с нею. А и в самом деле, что она хорошего сделала? Всю семью развела и продолжает пакости творить…»
– Ты что же, решил жениться? – продолжала льстиво улыбаться Матрена.
Просто удивительно, сколько разных чувств в одно мгновение могло изобразить ее подвижное лицо.
– Заходи в дом, чего здесь стоять?
– Нет, Марьяна Васильевна, я хотел бы поехать с отцом, посмотреть на свои земли.
– Так погоди, я сейчас оденусь.
– С отцом! – повторил Семен. – А вовсе не с вами, дорогая мачеха.
Он вроде невзначай потянул отца за рукав.
– Пойдем, батя, покажешь мне, что к чему.
– Так, Сема, чего там смотреть, их же чужие люди обрабатывают!
– На сколько лет ты их в аренду сдал?
– На восемь лет… Думал же, что ты… Правда, платят они за год…
– Вот и хорошо, придется с арендаторами до конца года рассчитаться, и уже больше не сдавать, потому что у меня на мои земли совсем другие планы.
– Молодец, что приехал! – отец в последний раз оглянулся на свой дом и даже плечами повел, как если бы кто-то снял с них тяжкую ношу. – Давно нам, сынок, нужно было поговорить.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
