Текст книги "Русские крестьянские ремесла и промыслы"

Долбление ковшей и корыт

В огромном количестве изготовлялась и долбленая деревянная посуда, в основном для употребления в домашнем крестьянском обиходе. Прежде всего, это были ковши, или коновки. Выделывались они из осины и березы, из липы. Стволы толщиной в несколько вершков в лесу рубились на саженные отрезки, затем распиливались на части и раскалывались пополам. Так, в сыром виде, эти плахи поступали в обработку: сначала «оболванивались», обтесывались топором, затем «теслились», т. е. легким теслом из них вынималась ненужная древесина; получившая форму ковша болванка сглаживалась резцом и поступала в просушку, после чего красилась и проваривалась в олифе. Первоначальная заготовка шла быстро: из трехсаженнного бревна получали 48 плах, заготовка и перевозка которых к месту работы могла быть проделана одним рабочим за день; а вот переделка этих плах в ковши требовала уже четыре дня. Ковшевой промысел особенно был развит в конце XIX века в юго-западной части Костромского уезда, где в селе Мисково ежегодно изготовлялось из осины до 500 тысяч ковшей!

Ковши были нескольких типов. Преимущественно употреблялись большие (емкостью до ведра) ковши-скобкари, небольшие ковши-наливки и т. н. козьмодемьянские ковши. Хорошо сделанный скобкарь напоминал по форме утку, с ручками в виде головы с клювом с одной стороны ладьевидного тела, и хвостом – с другой. Но если ковш был большой, то, подняв его с содержимым, можно было обломить обе ручки. Поэтому от тела ковша к клюву и хвосту утки шли кронштейны-скобки, отчего ковш и получил свое название. Впрочем, широко употреблялись и ковши попроще, утку вовсе не напоминавшие. Такие ковши, ставившиеся с брагой и пивом на пиршественный стол, обычно расписывали, хотя бы по бортику и на груди утки. Небольшие ковши-наливки с вытянутым ладьевидным телом также напоминали утку, но с плоским прорезным, ажурным хвостом, на конце которого был крючок. Козьмодемьянские ковши были стоячими: тулово с плоским дном напоминает большой, расширяющийся кверху стакан, а плоская ручка с крючком на конце круто уходит вверх.

Исключительно долблеными были корыта для мытья белья и других домашних надобностей: водопоя и корма скота и т. д. Долбились они теслом из ольхи, осины, липы, реже из ели и даже из дуба – для дубления кож в кожевенном производстве. Бывали они длиной от аршина с четвертью до трех аршин и шириной в 9–20 вершков и имели иногда частные названия. Например, огромные корыта из толстых деревьев для водопоя и корма скота назывались комягами. Такие комяги употреблялись и в качестве… транспортных средств: в половодье на них плавали, как на лодках, а если на две комяги настилался дощатый настил, то получался паром для переправ через реки.

Своеобразной, сегодня неизвестной долбленой посудой, напоминающей неглубокое широкое корыто, были ночвы, или ночевки, по форме подобные подносу с ручками по краям, но со сравнительно высокими наклонными бортиками. В ночвах месили тесто, на них выкладывали из печи пироги и хлебы для остывания, их использовали при приготовлении крупы для отвеивания шелухи. Ночвы обычно делались липовыми и содержались в большой чистоте.

Долблеными были и употреблявшиеся в хозяйстве большие грубые чашки, называвшиеся калабашками, каляушками, калганом. Из них ели, но нередко их употребляли и для приготовления пищи: крошили в них мясо, затирали сало, формовали в них хлебы перед посадкой в печь.

Наряду с ночвами сегодня практически неизвестны в домашнем хозяйстве ступы и толчеи; редко у какой хозяйки имеется небольшая старинная чугунная ступка с чугунным же пестом. Большей же частью ступа сегодня известна по сказкам про Бабу-Ягу – это было ее обычное транспортное средство. Между тем когда-то ступа имелась в каждой крестьянской избе: в ней толкли поджаренный овес на толокно – полузабытое нынче блюдо, и горох для приготовления крутого киселя – излюбленного крестьянского лакомства. Долбили их из толстых (от 16 вершков толщины) сосновых, а лучше всего – дубовых колод. Ступа была довольно высокой, примерно по пояс человеку; выдалбливалась она до середины, причем внутренний объем сужался книзу, а снаружи ступа также соответственно сужалась, затем резко расширяясь в массивный поддон; между поддоном и телом ступы оставлялись две-четыре большие ручки. Пест также был деревянный, толстый и тяжелый.

Нередко долблеными были кадки с врезанным дном, большей частью осиновые или липовые, называвшиеся дуплянками, депульками, дупленками, дупелышками, липовками, лагунами, лагунками, лагунчиками и т. д. В таких дуплянках обычно держали мед и коровье масло, в маленьких дупелышках крестьянские девушки хранили свернутые ленты, в лагунах с двойным дном и втулкой-затычкой в верхнем донце носили в поле воду, а иногда употребляли их как дегтярницу для дегтя, коломази, чтобы смазывать тележные колеса.

Дуплянками назывались еще и долбленые ульи для пчел. Делались они из липы, ольхи, осины. В некоторых местностях эти дуплянки, или колоды, заготавливались в большом количестве; например, в Александрийском уезде Херсонской губернии их еще в конце XIX века заготавливали более 1000 штук в год. И это притом что с распашкой лугов и вырубкой лесов пчеловодство в XIX веке стало быстро приходить в упадок.

Когда-то в школе, изучая реформы Петра I, все читали в учебниках, что преобразователь России среди прочего запретил старинный обычай хоронить покойников в долблёных гробах-колодах, предписав делать тесовые домовины. Так оно и было: на дощатый гроб уходило меньше материала, а долбить домовину норовили из толстых дубов – с началом кораблестроения, строительства портов и шлюзов материала стратегического. Однако традиция эта сохранялась до начала ХХ века у старообрядцев. Эти колоды, длиной в сажень, выдолбленные из стволов толщиной в 16–18 вершков и более, заготовлялись в местностях, населенных старообрядцами, и продавались по очень высокой цене.

Как и все крестьянские промыслы, изготовление деревянной посуды было трудоемким делом, а заработки – невелики. На заготовку материала на неделю корытнику и кадушечнику нужно было не менее одного дня. Три дня уходили на предварительную обделку заготовок. Затем в течение дня кустарь оболванивал и долбил два-три корыта в 6 четвертей длины и 10 вершков ширины, три-четыре корыта поуже и четыре-пять штук покороче. Остальные два дня уходили на отделку. Таким образом, в неделю корытник делал не более 9–12 штук изделий. В Царевококшайском уезде Казанской губернии корытники сдавали изделия скупщикам по 7–10 копеек за малые корыта и затем, в зависимости от размера – по 20, 30, 60, 80 копеек, по рублю и дороже. Недельный валовой заработок казанского корытника выражался в начале ХХ века в размере 3 рубля 60 копеек, стоимость материала составляла от 3/10 до 3/4 заработка, и, таким образом, чистый недельный заработок составлял от 2 рублей 50 копеек до 1 рубля 80 копеек, т. е. 30–40 копеек в день. Продолжительность рабочего года считалась в 150 дней, так что при ежедневной работе годовой заработок корытника достигал 45–65 рублей, или в среднем 50 рублей на работника. Таковы же были примерная производительность и заработок кадушечника. При работе из хозяйского материала кадушечник получал от 2 до 12 копеек за кадушку, успевая в день приготовить не более трех кадушек среднего размера. Таким образом, дневной заработок составлял те же 30–40 копеек. При самостоятельной работе он поднимался до 35–50 копеек, что за сезон давало 55–75 рублей. В 1912 году, по данным Казанского земства, годовая сумма заработка кадушечника составляла 50 рублей, редко повышаясь до 100 рублей.

Рис. 85. Ковш (скобарь, козьмодемьянский, наливка)

Рис. 86. Корыто

Рис. 87. Ночва

Рис. 88. Ступа и пест

Рис. 89. Дуплянка (колода)

Ложкарный промысел

Сегодня деревянная русская расписная ложка в основном служит оригинальным украшением кухни в квартирах интеллигенции. По прямому назначению ее не употребляют, пользуясь штампованными ложками из нержавеющей стали, в крайнем случае – алюминиевыми. А когда-то вся Россия, от крестьян до богатого дворянства, ела деревянными ложками. Даже в очень богатых домах серебряные ложки подавались только к парадному столу. Пользовались и оловянными литыми ложками, но также далеко не все, хотя бы потому, что деревянная легкая ложка была и привычней, и удобнее: при горячей пище она не обжигала рот.

Для нашего современника деревянная ложка – она и есть ложка. Между тем когда-то современники, особенно торговавшие этим товаром, знали множество типов ложек. Во-первых, различалось три сорта: лицевой (высший), очень хороший и хороший. Наиболее распространенными были семеновские ложки, производившиеся в районе нижегородского уездного города Семенова. По форме и роду материала различалось 10 видов семеновских ложек: складная, наиболее дорогая; староверческая, с двуперстием, вырезанным на конце черенка; детская, межеумок, носковая, дюжинная, или чайная, жидовка, тонкая, или хлыстовка, сибирка и баская. На Костромском рынке различались бутырка, самая крупная, ложка с гранечком – резным черенком, угловатая, или кривая – с ручкой, изогнутой под углом, для удобства использования (придумана Красильниковым в Макарьевском уезде), и др. В Новгородской губернии продавались носатая, поваренок (некрашеная), разливушка (крашеная). Ложка грубой крестьянской работы в Лодейнопольском уезде Олонецкой губернии называлась лузиком. Знали также ложку-загибку (черенок плоский, с боков постепенно сужается к черпалу, или хлебалу), серебрушку (на плоском черенке заплечики, как на серебряной ложке); обе эти ложки были носатые, т. е. черпало сужалось в конце; межеумок (прочная ложка с широким круглым хлебалом и плоским черенком); бутырка, или бурлацкая (подобна межеумку, но толще и грубее; такая ложка, заткнутая за ленту шляпы, означала, что бурлак еще не нанялся к хозяину); баская (черпало продолговатое, тупоносое, черенок круглый с коковкой, шишечкой на конце); полубаская – немного покруглее баской; носатая – с остроконечным хлебалом; тонкая – тонкой чистой работы; сибирка – низшего сорта, грубая. Так что деревянная ложка – это не просто ложка.

Рис. 90. Ложки

Среди деревообделочных кустарных работ ложкарный промысел был едва ли не наиболее развитым: ложек требовалось огромное количество, а срок их службы был сравнительно ограничен. Считалось, что в конце XIX века в стране изготовлялось не менее 150 миллионов штук свыше чем на 1 миллион руб. Ложкарное производство было сосредоточено в Нижегородской губернии, а наиболее развито в Семеновском уезде, где промысел был едва ли не единственным источником пропитания населения, и выделкой ложек занималась вся Богоявленская волость (около 40 селений), большая часть Хвостиновской волости (до 60 селений), по 12–15 деревень в Шалбежской и Чистопольской волостях, четыре селения в Хохолмской и два – в Хахальской волостях, а всего 135 сел и деревень, в которых этим промыслом в начале ХХ века было занято до 1000 человек. Резали ложки и в Балахнинском уезде, главным образом в селах Катунки и Пурех, были ложкари в Вятской губернии. Резали ложки и на Русском Севере, по р. Печоре и ее притоку Усть-Цильме. Эти ложки по форме напоминали серебрушки и расписывались по светлому фону ярким мелким геометрическим орнаментом.

Рис. 91. Усть-цильменская роспись

В Кирилловском уезде Новгородской губернии ложкарили около 400 кустарей из 12 деревень Волокословинской волости. Ложкарный промысел был развит также в Бортновской и Ильинско-Заборской волостях Макарьевского уезда Костромской губернии. Здесь из 20 селений первой волости ложкарством занимались в 14 селениях 903 семейства и вырабатывали 1440 тысяч штук ложек в год, а во второй из 24 селений ложкарили 355 семейств в 11 селениях, вырабатывая 558 тысяч ложек в год. В действительности производилось значительно больше, т. к. ложкарь летом в свободное от полевых работ время мог приготовить до 500 штук, а зимой – 25–16 тысяч. Работа эта была очень недоходна, но удобна тем, что давала занятие всей семье в любую свободную минуту. Детей засаживали ложкарить с восьми-девяти лет и к 15 годам они осваивали все тонкости мастерства. В семьях широко пользовались разделением труда. Две трети ложкарей, не порывая с земледелием, занимались промыслом в течение 150 рабочих дней, от Покрова до Пасхи.

Ложкари находились в полной зависимости от скупщиков. В основном они сдавали только «белье», т. е. неокрашенные ложки, а красили их в других селениях. Современники отмечали постоянное падение промысла: лучшие сорта ложек почти не дешевели, а спрос сокращался, поэтому кустари все более переходили к выработке плохого и дешевого товара. Лучшие ложки делались из привозной пальмы (самшита) и клена, и их дороговизна, а также стоимость олифы делала ложкаря окончательно зависимым от хозяина, а некрашеную и неотделанную ложку можно было сбыть только скупщику. Но основным материалом служили липа, осина, береза, отчасти ольха и рябина. Купленные у поставщиков возами, по 50 штук, трехаршинные плахи не тоньше двух вершков перепиливались на чурбаки, раскалываемые на 2–10 частей. Далее шло приготовление баклуши, заготовки для ложки, чем занимались дети семи-десяти лет, обтесывая их снаружи по 70–100 штук в день. Более сложной операцией было тесление: подобием долота с полукруглым острием, надетого на ручку, как топор, выдалбливали начерно черпало; баклушу при этом вкладывали «затылком» широкого округлого конца в углубление обрубка бревна, натертое мылом и обклеенное сукном, чтобы баклуша не скользила. Теслили 10–15‑летние подростки по 100–150 штук баклуш в день. Пальмовые баклуши предварительно варили в котле, чтоб они разопрели, сделались мягче, и теслить было легче; теслили их взрослые по 80–100 штук в день. Затем сам домохозяин обделывал ложку снаружи ножом, потом резцом начисто вырезал углубление. Домохозяйка перебирала ложки, до 1000 штук в день, и соскребала ножом шероховатости и неровности на «затылках». Девушки разрисовывали ложки, а на «хлыстовках» куриным пером наводили мумией на квасе струйки в подражание рябиновому дереву. Из кубической сажени плах выделывалось до 9000 ложек, а из пуда самшита (пальмы) – 35–40 штук. Ложки по 500 и 1000 штук укладывали в корзины, плетенные из лучины, и в таком виде отправляли на рынок. От скупщиков ложкарное «белье» поступало к «завивальщикам» для обтачивания коковок, кругления черенков и т. д. В Семеновском уезде только этим занимались 300 человек. Опытный мастер «затачивал» в день 600–800 пальмовых и кленовых ложек, 1500 штук ольховых и осиновых и около 3000 березовых. Оконченная работой «белая» ложка поступала к красильщицам, которые сперва белили ее, натирая сухими квасцами с отрубями, затем покрывали олифой с примесью сурика либо же левкасили ложки сначала толченым мелом, смешанным с пшеничной мукой, а потом «баландой» – сырым клейстером из пшеничной муки, смешанной с льняным маслом, белилами, суриком и умброй. Пальмовые и кленовые ложки обмакивали в отвар из коры крушины. Затем ложки сушились над печью, причем натирание повторялось трижды, по мере просушки, через три-четыре часа; во второй раз их левкасили, в третий и четвертый – олифили. После четвертого натирания ложки ставили на 10–12 часов в жарко натопленную печь. Весь этот сложный процесс нужен был как для придания ложке привлекательного товарного вида, так и для того, чтобы при эксплуатации она не намокала и не впитывала грязь. Скупщики в начале ХХ века платили за окраску 1000 ложек, за всю эту канитель, 3 рублей, а ранее красильщики получали не менее 15 рублей: падение спроса, ничего не поделаешь.

В принципе, в небольших масштабах ложкарный промысел существовал повсюду, иногда возникая в связи с местными обстоятельствами. Так, издавна резали ложки в Сергиевом Посаде: для паломников, с резными сюжетами из жития преподобного Сергия. Это производство имелось и в монастырских селах и слободах, особенно в Клементьеве, и в самом монастыре. А возникновение ложкарного промысла в соседнем с Сергиевом Посадом селе Хотьково в конце XIX века связано с Абрамцевским художественным кружком, с именами Е. Г. Мамонтовой и Е. Д. Поленовой, на основе своих собраний крестьянских изделий пытавшихся поднять крестьянские резные промыслы. Эти усилия увенчались в близлежащих селах Кудрино и Ахтырка, где укоренился растительный «кудринский» орнамент и рельефная «пальчатая» резьба на лакированных ложках.

Производство щепного товара

Вообще, разделение в этой книге деревообделочных работ на главы, посвященные то точению чашек, то изготовлению ложек, то долблению корыт и ковшей, весьма и весьма условно. Когда-то весь этот товар назывался щепным (щепенным, щепяным), а также горянщиной, поскольку работался более всего в Нижегородской губернии «на горах», на правом, нагорном берегу Волги. Зачастую одни и те же мастера занимались разными работами, в зависимости от спроса, наличия материала и пр. Но для удобства читателя, чтобы он не «утонул» в материале, особенно цифровом, все же представляется лучшим разделение работ, и под щепным товаром мы будем понимать изготовление разной мелочи: лопат, деревянных граблей, столь удобных при уборке сена, деревянных же вил-тройчаток, применявшихся при метании стогов сена и ометов соломы, и пр. Считалось, что в начале ХХ века в России бондарным и щепным промыслом занимались 66 258 человек, причем на первом месте стояла Вятская губерния, на втором Костромская (5845 человек), на третьем Новгородская (3531). Наиболее крупные центры ремесла находились в приволжских и прикамских местностях.

В щепном деле, пожалуй, самым распространенным было изготовление лопат. Деревянные лопаты шириной 6–14 вершков и длиной от 11/4 до 13/4 аршина вместе с ручкой тесались топором из осины, реже из липы, еще реже из клена и дуба, и отделывались скобелем. Были лопаты дворовые, или грязные, черные – 8–9‑вершковые для уборки снега («снеговые»), 7‑вершковые навозные, более узкие «земляные», печные, или хлебные (пехло), чтобы сажать в печь хлебы и вынимать их, зерновые «вейки», с лопастью желобом, для веяния хлеба. Особенно распространено было производство лопат в Тверской губернии (Вышневолоцкий уезд ежегодно поставлял для Николаевской и Рыбинско-Бологойской железных дорог до 100 тысяч штук), в Рязанской (Рязанский, Касимовский и Егорьевский уезды), Калужской (Жиздринский, Козельский, Лихвинский и Мещовский уезды), Тамбовской, Воронежской и Саратовской (северные уезды) губерниях. Вообще, изготовление деревянных лопат было повсеместным. В Поволжье лопатников насчитывалось до 2500 человек, но цифра эта была далеко не окончательной, т. к. лопаты делали и кадушечники, корытники и пр. В Казанской губернии центром производства лопат были Чистопольский, Спасский и Лаишевский уезды. Промысел был семейный, но в работах принимали участие лишь взрослые мужчины и отчасти подростки: нужно было хорошо владеть топором. Встречались и наемные рабочие, работавшие на хозяйских харчах за 2–3 рубля с сотни лопат. Съемщики леса обычно приглашали к себе издельщиков, получавших вознаграждение натурой: рабочий брал себе 450 штук лопат, а хозяин – 550 штук и щепу из 1000. Окончательная отделка оплачивалась поштучно, по 2–3 рублей за сотню.

В Поволжье щепной промысел особенно был развит в Казанской губернии, отчасти в Симбирской и Саратовской. Выделывались ткацкие берда и челноки, веретена, гребни и т. д. Во многих селениях Казанской губернии было развито производство хомутных клещей; особенно выделялась Пановская волость Лаишевского уезда, где вырабатывались легкие изящные «московские» клещи для городской упряжи. Материалом служил кленовый корень от только что срубленных деревьев. Работа шла зимой и при наличии материала. Промысел это был давний, насчитывавший в данной местности до 100 лет. Бесчисленное количество упряжных лошадей требовало такого же количества седелок для русской упряжи в оглобли. Деревянными здесь были две небольшие плоские полицы, желательно из твердого дерева, да две небольших, соединявших их и круто выгнутых луки (дужки-скобы) из тонких сучьев вязкой древесины. Искусство заключалось не только в сложном выгибе, но и в том, чтобы луки были абсолютно одинаковы по профилю, так, чтобы полицы лежали не на хребте лошади, а по бокам от него. Позже луки с соединявшей их скобой стали выделывать из листового металла кузнецы. Аналогичным было изготовление арчаков, деревянных остовов седел для верховой езды: две полицы и соединявшие их деревянные луки. Изготовление все тех же лопат, грабель, вил, деревянных гребней для прядения и гребенок шло в Городищенском уезде Пензенской губернии, Елатомском, Темниковском, Оршанском и Шацком уездах Тамбовской губернии, Новохоперском уезде Воронежской губернии. Изготовлением лопат и сит занимались в Егорьевском и Касимовском уездах Рязанской губернии и Новооскольком – Курской губернии. В общем, промысел был повсеместным, поскольку щепные изделия находили широкое применение в обыденной крестьянской жизни, и производство их было повсеместно, где только имелся лес. Заработок же невелик и весь уходил на уплату податей и домашние нужды, помогая лишь сводить концы с концами, а потому промысел в хозяйстве был вспомогательным; рабочий сезон начинался с осени, заканчиваясь с началом полевых работ.

Но не только прозаические лопаты, совки для муки и подобные им плицы для отчерпывания воды из лодок числились за щепным товаром. В огромном количестве выделывались вальки для стирки тканей и рубели для их глажения, трепала для льна и прялки для его прядения. Нынче этот товар проходит по ведомству искусствоведения, как художественные изделия, украшенные резьбой и росписью. Всем этим немудрящим изделиям, а особливо прялкам, посвящено множество статей, монографий и художественных альбомов.

О вальках нынешние хозяйки, не знающие, какую бы еще стиральную машину выбрать, и понятия не имеют. Это был массивный брусок пяди в полторы, иногда слегка расширяющийся к концу и вытесанный с небольшим изгибом, с ручкой на конце. Намылив сложенную в несколько раз ткань, лежащую на плоском камне или на мостках на берегу речки, хозяйка с силой била по ней тяжелым вальком, «выбивая» грязь вместе с мыльной пеной. Рубель был таким же бруском с ручкой, только длиной в аршин и с небольшими рубчиками на рабочей плоскости. Хозяйка накатывала ткань на круглую скалку и на столе с усилием «выкатывала» ее, катала рабочей рифленой плоскостью рубеля так, что ткань все туже и туже накатывалась на скалку. Работа эта была нелегкой, и пот со лба капал, как дождик. Зато полотенце или скатерть выходили из-под рубеля как серебряные: ведь шились они из русского льна.

Журналисты нынче любят называть лен русским серебром. А попробуйте хотя бы льняную салфетку выгладить самым дорогим современным утюгом – труда уйдет много, а толку чуть: лен мало того что плохо разгладился и остался жестким, так еще на швах неприятно залоснился, как сало. А все потому, что ваш «Тефаль» не предназначен для архаичного льна. Льняная нитка покрыта микроскопическими ворсинками, и горячий утюг приглаживает их. Рубчатый рубель разминал жесткую льняную ткань, все складки и морщинки разглаживались на скалке, а ворсинки поднимались дыбом, и хорошо отбеленный лен видом был подобен старинному серебряному рублю на изломе.

Столь же просто, как валек и рубель, трепало. Это просто широкая тонкая дощечка, обычно расширяющаяся к концу, и также с ручкой на конце: что-то вроде короткого сказочного меча из детского кинофильма. Сделать его – пара пустяков. А вот прялка, или прясница, как говорили на Севере, будет уже посложнее, хотя тоже не Бог весть, какая премудрость: на неширокой удлиненной подставке, донце, – более или менее высокая ножка, заканчивающаяся плоской широкой (или небольшой узкой) лопастью, лопаской. Были эти прясницы двух типов: цельная, или копыл, вытесанная из комля толстого дерева вместе с корневищем, и составная, или точенка, у которой небольшая лопаска вместе с ножкой выточена на токарном станке и вставлена в отдельно сделанное донце. Были и более затейливые составные прялки, у которых ножка представляла собой ажурную прорезную башенку. Пряли кое-где и на широких кленовых гребнях с длинной ножкой, вставлявшейся в головку донца. А еще пользовались крестьянки при портняжной работе швейками: в донце вставлялась (или вырезалась вместе с ним) высокая резная, ажурная ножка с шишкой на конце, которая обтягивалась тряпочкой с подложенной под нее куделью; швея туго натянутую в пяльцах ткань прикалывала булавкой к шишке и работала, лишь слегка придерживая шитво. В основании ножки у таких швеек делался пенальчик с задвигавшейся крышкой, для всяких мелочей – наперстков, иголок, ниток. Ну и, естественно, пряхе нужно было несколько точеных на токарном станке веретен, а швее – двойные пяльца для зажима, «распяливания» ткани.

И все это – вальки, рубели, трепала, прясницы, донца, швейки, долбленые или составные из дощечек солоницы, ковши, братины и ендовы, короба и бураки – обильно покрывалось ажурной резьбой либо расписывалось, или же сочетались резьба с раскраской и росписью. Еще в конце XIX века образованные люди обратили внимание на необычайную красоту крестьянских вещей, в том числе прялок, и граф А. А. Бобринский первым описал их и попытался систематизировать, выделив восемь типов. Современные исследователи выделяют до трех десятков типов резных и расписных прялок, анализируя сотни хранящихся в наших музеях вещей. Различают прялки поморские и мезеньские, или палащельские, каргопольские и ярославские теремковые, буйские (северо-восток Костромской губернии), грязовецкие (юг Вологодской губернии), тарногские, нюксеницкие, тотемские, толшменские, вычегодские, шенкурские, пермогорские, борковские, ракульские, тверские, шекснинские, пошехонские, согожанки, ржевские – все и не перечислишь. В каждой местности был свой тип прясницы, свой стиль резьбы или росписи. Такие прялки женихи дарили невестам, их передавали от матери дочке, от бабки внучке. А есть еще и донца под гребни: верхневолжские резные, инкрустированные мореным дубом, или расписные городецкие, расходившиеся по всей Волге.

Здесь не место характеризовать их художественные особенности: речь ведь идет о промыслах, а не о художествах. Отметим только технологические приемы. Резьба различалась глухая, трехгранновыемчатая, ногтевидная и скобчатая. Глухая резьба в основном была домовой: причелины, полотенца, наличники, а то и целые фронтоны изб покрывались орнаментом, где античный акант, пальметты, овы и дентикулы, подсмотренные на барских классицистических особняках, сочетались с архаичными девками-фараонками (русалками-берегинями), птицей Сирин и львами с процветшими хвостами. Резьба с заоваленными кромками проникала вглубь доски, но не прорезала ее насквозь, так что оставался фон. Это потом, во второй половине XIX в., когда земства и русская интеллигенция принялись поддерживать и возрождать крестьянские промыслы, профессиональные художники третьего ряда, вроде гимназических учителей рисования, стали создавать альбомы орнаментов, продававшиеся вместе с узкими пилками-лобзиками в магазинах кустарных промыслов, и вошла в народное искусство сквозная, пропильная резьба, которой так восторгаются журналисты. А старинную крестьянскую глухую домовую резьбу нынче уж не сыщешь, кроме как в музеях.

На избах глухая резьба сочеталась с трехгранновыемчатой, которая еще чаще использовалась на вальках, рубелях, трепалах, швейках, прялках и солонках. Нож под углом в 45 градусов подрезал дерево с трех сторон, и получалась узенькая треугольная выемка; из их сочетаний составлялись розетки – символ солнца. Ногтевидная резьба выполнялась полукруглой стамеской. А проще всего была скобчатая резьба: нож входил в дерево под прямым углом, и вынималась тоненькая щепочка. Технологии все были простейшие: сложных технологий не знает крестьянское ремесло.

Такой же простой была и роспись, контурная либо свободная кистевая. При контурной росписи кончиком перышка сажей наводился рисунок, обычно растительный орнамент, затем заполнявшийся земляными яркими красками. А свободная роспись только называется кистевой: выполнялась она «тычками», намотанной на палочку куделей либо куриным перышком, что не мешало ей быть в высшей степени изящной.

Вот что скрывается за простым понятием «щепной товар». Скрывается за ним насущная потребность народа в красоте. Жизнь крестьянская была скудной и тяжелой, в бесконечной работе и неизбывной нужде. И требовала она хотя бы какой-то компенсации: в песне с ее своеобразным многоголосием, в ярком женском костюме, в вышивке и кружевах полотенец, вешавшихся по стенам избы, в резьбе и росписи на бытовых вещах. Ночами трепала баба лен, сидела за прялкой или за швейкой. Так хотя бы затейливая резьба или яркая роспись отвлекала ее от дум о тяжелой бабьей доле. Недаром не знает русская роспись и резьба трудовых сцен, а все катания, да гуляния, да чаепития – то, чего так мало было в крестьянской жизни.

Ну и, разумеется, за резное трепало или рубель, за расписную прялку или донце на рынке можно было взять с покупательницы копейкой-другой больше.

Когда-то, в 60–70‑х годах, собирал я разные предметы крестьянского быта, в т. ч. и прялки. И вот на Южном Урале, на границе Челябинской и Курганской областей, стал я расспрашивать у своего деревенского знакомого дорогу в соседнюю заозерную деревню: собираюсь-де поискать там прялок. «Да чего тебе в такую даль переться, туда и дороги прямой нет, я тебе прялку дам. Марья, где у тебя прялка-то? Под кроватью, что ли? Достань-ка!» Вытаскивает Марья прялку: к штакетине гвоздями насквозь прибита дощечка, и так же гвоздями, под углом, через брусок – донце из доски. «Не-е-т, мне нужны прялки резные, либо расписные, а это что же…» «Каки таки резные? Это же знаешь для чего? Баба куделю привязывает, как шерсть на носки прядет. Для чего резные да расписные?!»

А некоторое время спустя нашел-таки я в том районе расписные прялки-точенки, довольно красивые. Значит, и в Зауралье водились они некогда. Но вот прошли десятки лет, и исчезла у русского сельчанина (знакомец мой, Яков Александрович, работал в колхозе кузнецом, а потом – агентом-заготовителем в потребкооперации) потребность в красоте, как исчезла потребность в песне. А для чего она, красота эта? Это ж носки вязать нужна прялка-то. А песни и по телевизору передают.

Рис. 92. Лопата для веяния зерна

Рис. 93. Плица