Текст книги "Русские крестьянские ремесла и промыслы"

В Поволжье кузнечный промысел, заключавшийся главным образом в оковке экипажей и приготовлении принадлежностей для окон и дверей, а также ухватов, топоров и пр., был сосредоточен в Кощековской и Алатской волостях Казанского уезда. Центром было с. Чебакса, где кузнецов-домохозяев в начале ХХ века насчитывалось более 80, а с семейными работниками – до 200 человек. Все они зависели от владельцев экипажных заведений и хозяев железных лавок. Железо ставилось кустарям на 30–50 % выше рыночной цены, и угар металла шел за счет кузнеца. Чистый доход кузницы составлял от 100 до 250 рублей в год, более состоятельные владельцы рессорных кузниц получали до 600 рублей. В Козьмодемьянском уезде выделывали топоры, заступы и лопаты, в Мамадышском зубрили серпы, делали сошники, топоры, веялки (с. Тавели), ножи и ножницы (д. Старая Уча и Нижняя Русь), в д. Крюк ежегодно выделывали из проволоки до 50 тысяч крючков и петель к платью и до 500 аршин цепочек. В Тетюшском, Чистопольском и Спасском уездах (с. Бездна) делали веялки, плуги и сошники, в Царевококшайском уезде – косули (усовершенствованная соха). Производство сельскохозяйственных орудий шло также в Симбирской, а более всего в Саратовской губерниях, где центром производства была колония Лесной Карамыш; здесь было занято до 125 человек, производивших до 770 веялок на сумму свыше 25 000 рублей в год. Производство сельскохозяйственных орудий и машин на рубеже XIX – ХХ веков появилось и в других районах. В 1899 году на первом месте была Вятская губерния (305 мастерских), затем шла Пермская (171 мастерская), на третьем месте была Ярославская: здесь было 126 мастерских; 86 мастерских было в Костромской губернии, 27 в Московской, 20 в Тверской, пять в Нижегородской. Изготовлялись почти все орудия и машины, а главным образом плуги, бороны и веялки; затем шли молотилки, зерносушилки, сортировки. Много сельскохозяйственных машин и орудий делалось в Рязанской губернии, особенно в Сапожковском уезде, в 18 селениях, и в четырех селениях Ряжского уезда. По заказам изготовлялись полные комплекты частей для картофельно-крахмальных заводов, маслобоек и т. д. В общем, здесь производилось до 70 тысяч пудов чугунного литья, от 80 до 100 тысяч аршин металлической ленты для шерсточесалок и пр. С сентября 1910 по июнь 1911 года здесь было выпущено 10 227 машин, из них почти 60 % составили молотилки, на общую сумму 1 476 220 рублей.

В Нижегородской губернии хорошо был известен Павловский кустарный район по выработке изделий из железа; он обращал на себя внимание и описан В. Г. Короленко и другими писателями. В Ардатовском уезде были мощные залежи руд, что и привело к развитию промысла. Особенно был развит кузнечно-слесарный промысел: изготовление ножей, ножниц (с. Ворсма), замков (с. Павлово). Огромное село Павлово Горбатовского уезда было центром производства, известного с XVII века. Здесь было около 19 тысяч населения, и все оно жило с промысла; кроме того, в уезде 119 селений занимались слесарным ремеслом, причем из них половина вообще не обрабатывала землю. До середины XIX века производство было исключительно кустарным, затем стали появляться фабрики, и в начале ХХ века их было три: Завьялова, Вырыпаева и Кондратова. Но на фабриках вырабатывалась только часть павловских изделий, а в основном шла скупка у кустарей, на изделия которых ставилось фабричное клеймо: всего здесь выпускалось изделий более чем на 3 миллионов рублей, из них только 2/5 проходило через фабрики, а остальное шло от кустарей через рынок или к скупщикам.

Обработка металла широко была развита в промышленной Московской губернии. На первом месте здесь был Звенигородский уезд (Ивано-Шныревская, Перхушковская и Ягуновская волости), но не отставали от него Подольский, Рузский, Серпуховской, Верейский и Клинский уезды. В 1880‑х годах кузнечно-слесарным ремеслом в губернии занималось свыше сотни мастерских, среди которых не более 20 были более или менее крупными; но и в них количество работников не превышало пяти человек. А почти половина мастеров обходилась без наемных рабочих. Мастерские выпускали металлическую посуду, замки и фонари, винты и петли. В Солнечногорской волости Клинского уезда плели из проволоки грохоты для веялок, в Капынинской волости Верейского уезда ковали гвозди, в Рудненской производили наборы для конской сбруи, в Троицкой Московского уезда ковали заготавливали подносы для Жостовского лакового промысла.

Во второй половине XIX века в Московской губернии, а именно в Дмитровском уезде началось кустарное изготовление жестяной игрушки. Первоначально ее производили в крупных городах – Риге, Петербурге, Москве, – в основном копируя привозные немецкие игрушки. Рост спроса заставил заинтересоваться такой игрушкой и деревню. Предполагается, что начало промысла связано с именем крепостного крестьянина Петра Талаева, ранее занимавшегося в одной из московских мастерских изготовлением каретных фонарей, и приходится на 40–50‑е годы. Обосновавшись в деревне Астрецово, мастер вместе с сыновьями наладил домашнее производство жестяной игрушки. В 1870‑х годах продукция Талаевых была уже достаточно известна, мастерская расширилась и начала скупку изделий и деталей для них у маленьких семейных мастерских. К концу столетия работало уже около 100 таких мастерских, преимущественно в деревнях Вороново, Елизаветино, Починки, Подолино и Яковлево. Дмитровские игрушечники были связаны с сергиево-посадским рынком игрушки. Отчасти это диктовало ассортимент изделий. Производились трубы и рожки со свистком, копилки, музыкальные шкатулки, кукольная посуда, ветряные мельницы. А в начале ХХ века мастерская Талаевых, превратившаяся в фирму (в специально построенной двухэтажной мастерской, снабженной средствами механизации, работало около 20 человек), начала выпускать игрушечные пароходы, паровозы, заводные автомобили, трамваи и даже аэропланы.

В Московском промысловом районе существовал Гуслицкий кустарный район в Богородском и Бронницком уездах и в соседних уездах Рязанской и Владимирской губерний. В Московской губернии на Гуслицкий район приходилось около 50 селений. Он, прежде всего, был известен выработкой топоров, сосредоточенной в Запопорской и Дороховской волостях. Особенно славились топоры беливские (с. Белив Запопорской волости). В 1882 году беливский топорник Е. Батулин даже получил на Всероссийской выставке в Москве серебряную медаль. Промысел был известен с XVII века. В начале XVIII века в Гуслицах выработкой топоров было уже занято до 1250 мастеров при 500 горнах, большая часть которых приходилась на Белив и Понарино, где производством занимались в каждом дворе. В течение рабочего дня, с 4 часов утра до 8 часов вечера, в одном горне при двух рабочих изготовлялось 10 топоров.

В Гуслицах, или Загарье, преимущественно в Новинской волости Богородского уезда, получило развитие и меднолитейное производство, известное с XVIII века. В значительной мере это было связано с событиями Отечественной войны 1812 г.: для возобновления порушенных храмов потребовалось много церковной утвари. Наряду с ней развернулось производство для нужд армии: мундирных пуговиц, эфесов для холодного оружия. Во второй половине столетия меднолитейное и кузнечное производство стало распространяться и на другие уезды – Ягунинскую волость Звенигородского уезда, селения Рузского, Московского, Клинского уездов. Немалое место в этом производстве стали занимать и маленькие литые медные и латунные иконы и кресты. Связано это с общей либерализацией жизни в стране после смерти Николая I, в том числе с прекращением гонений на старообрядцев, которых было очень много в Гуслицком районе. Ведь формы, в которых отливались эти иконы и кресты, могли использоваться десятилетиями, если не веками, и сохраняли те черты, которые появились еще в «дониконианской» Руси. Да и сами эти вещи сохранялись по домам очень долго. Старинные изделия отличаются от новых: литье было примитивным, без «прибылей», компенсировавших усадку металла при остывании (они потом отрезались), так что на «заднике» у них была большая раковина, углубление. Но и новых, «никонианских» икон, складней и крестов, производилось немало. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов солдатам выдавались складни, на створках которых изображалось несколько небольших иконок: двунадесятых праздников, избранных святых и т. д. Так что практически каждый солдат перед боем мог помолиться «своему» святому, именем которого был наречен. Такие изделия бывали и чистого металла, и покрытые эмалью, обычно голубовато-зеленоватого оттенка, и с чеканкой и гравировкой. Литые кресты (старообрядцы прибивали их над воротами или над дверями своих домов и даже надворных хозяйственных построек) были с распятием, простые восьмиконечные или сложной формы, с предстоящими персонажами. Требовалось много и наперсных крестов для многочисленного духовенства. Такое производство существовало и в других губерниях, например в Ярославской и Вологодской.

Кузнечный промысел был распространен в Ярославской губернии, в Ярославском и Ростовском уездах. В Ярославском уезде в начале ХХ века насчитывалось свыше 1300 кузнецов и слесарей, особенно в Бурмакинской волости, где их было не менее 800 человек, занятых в основном приготовлением конской сбруи: удил, мундштуков, трензелей, стремян и пр. Ценность производимых в Ярославском уезде изделий составляла почти 1 миллион рублей.

Нельзя не упомянуть о самоварном промысле в Туле и окрестных селениях. Тульские самоварные фабрики в основном занимались сборкой самоваров из деталей, полученных от кустарей. Имело место разделение труда по селениям. Но в д. Ильино Александровского уезда самовары делали целиком, даже из своего материала, продавая скупщикам по 2 рубля 20 копеек за штуку. По деревням изготовлялись также замки, дверные петли, печные приборы, цепи и пр. Тульский промысел отличался также массовым изготовлением ювелирных изделий из «самоварного золота» – обрезков латуни, томпака и мельхиора; в литературе XIX века они так и назывались «тульскими» (например, «тульские кольца» у одного из героев «Записок охотника» И. С. Тургенева, «булавка с тульским пистолетом» у одного из персонажей «Мертвых душ» Н. В. Гоголя) как символ дешевого щегольства.

Дешевые галантерейные и ювелирные изделия производились кустарями во многих районах: в народе росло их потребление. В Московской губернии, в Колесцовской волости Клинского уезда делались медные цепочки, а в Борщевской волости – оправы для очков. Широкое развитие производство дешевой «ювелирки» получило в Звенигородском уезде, в Ягунинской, Перхушковской и Петровской волостях, где производились галантерейные крючки, сережки, кольца. В некоторых селениях Звенигородского, а также Бронницкого, Подольского и Верейского уездов работали не только с медью, но и с серебром и даже золотом. В Софьинской волости Бронницкого уезда кустари делали серебряные портсигары, табакерки, пудреницы, золотые цепочки. В Перхушковской волости Звенигородского уезда и в Кленовской волости Подольского уезда шло производство золотых колец, серег, браслетов и серебряных лампад, а в селе Кубинка началось изготовление недорогих золотых и серебряных корпусов к карманным часам.

Ювелирный промысел существовал также в Казанской губернии в Лаишевском уезде (в Рыбьей Слободе) и Козьмодемьянском уезде в деревнях Чалымкиной и Анатыше. Изготовляли кольца, перстни, серьги, броши, подвески, браслеты, ожерелья, цепи, пояса, пряжки, пуговицы, булавки для шляпок, подстаканники, пудреницы, портсигары, салфеточные кольца, разрезальные ножи для книг, нательные кресты и пр., а также украшения для конской сбруи. Занятие это было очень давнее, работа сезонная, при значительном участии женщин и подростков, и выполнялась исключительно в избе. Мастера разделялись на ювелиров, сканщиков, чеканщиков и литейщиков. В Рыбьей Слободе ювелирно-чеканным промыслом занималось 52 двора, около 110 рабочих рук. Но прежде всего ювелирный промысел известен в Костромской губернии, в основном в Костромском и Нерехтском уездах. Из золота, серебра и меди здесь изготовлялись мелкие изделия: кольца, крестики, цепочки, браслеты и пр. Изделия были штампованные или литые, со стеклянными «камнями», эмалью, чернью. Мастеров в начале ХХ века насчитывалось до 7000, но зарегистрированы в Пробирном управлении были только 806, остальные работали на них. В 1900 году было проклеймено изделий из серебра 1112 пудов, в 1906 году – 1587, в 1910 году – 2359 пудов. За один только 1910 год изготовлено было серебряных изделий на 1 226 563 рублей, а учитывая изделия из золота и меди – с лишком на 3 миллиона рублей. С 1904 года в с. Красном работала учебно-художественная мастерская Министерства торговли и промышленности. Но влияния на промысел она не оказала: кустари засаживали детей за верстак с семи-восьми лет и не могли отдавать их в школу, да и платить 30 рублей в год за общежитие для них было дорого. В Ростове Великом до сих пор существует старинный финифтяный промысел, также сочетающийся с обработкой меди и серебра, а в районе Устюга Великого еще в XVII веке было хорошо известно изготовление эмали по скани: шкатулок, литых иконок, окладов для икон и пр.

Православная Россия была наполнена иконами. Зачастую они закрывались чеканными медными или латунными, а иной раз и серебряными и даже золочеными окладами, ризами. Или обрамлялись по полям чеканной «басмой», либо над главами Иисуса Христа, Богородицы, святых мелкими гвоздиками прибивались узорные чеканные венцы, а под главами – такие же цаты. И как писались иконы крестьянами, так и ризы к ним чеканились, а позже штамповались (производство ведь было массовым) тоже крестьянами-металлообработчиками. Были даже наидешевейшие «подуборные» иконы: на тонкой дощечке иконописец писал только лик, руки и ноги, а сверху все это закрывалось штампованной из медной фольги ризой.

Процветал в России еще один промысел, связанный с обработкой металла – канительный. Что такое канитель – все знают. Нет, это не мелочное, кропотливое и неприятное дело. Это тонкие металлические нити и полоски («бить», «плащенка»). Канитель из меди называлась мишурой, а из посеребренной проволоки – апплике. Во времена моего детства из плоской медной «бити» и мишуры делались елочные украшения, чаще всего «дождик»; сейчас для этого используются полимеры. А в старину канительный промысел был направлен на изготовление материалов для производства парчи (например, для богослужебного облачения духовенства), галунов, или позумента, которым украшались гробы и одежда, особенно форменная военная и гражданская, и для шитья золотом и серебром все на той же одежде. Можно представить, сколько галуна разной ширины и фактуры требовалось с середины XIX века, когда появились офицерские и чиновничьи погоны и контрпогоны. Да и до того золотое и серебряное шитье располагалось на воротниках и обшлагах мундиров, а у придворных – и на груди, полах, клапанах карманов и фалдах. Золото и серебро в виде нитей шло и на «витки» и бахрому офицерских и генеральских эполет. Конечно, вышивкой этой занимались горожанки, «воздуха», покровцы и пелены для храмов вышивались дочерьми купцов и богатых крестьян в виде богоугодного дела. Но сама канитель изготовлялась крестьянами, обычно подгородных слобод. Сырьем служила производившаяся на заводах медная, серебренная или золотая проволока. Ее последовательно протягивали через уменьшавшиеся отверстия в твердых стальных пластинах – волоках. Толстая проволока протягивалась сначала воротом, при помощи лошади, а тонкая, иногда толщиной немногим превышавшая человеческий волос – на деревянных вьюшках, вращавшихся вручную. В конце XIX века для протягивания золотых нитей стали использовать даже оправленные в металл и просверленные мелкие алмазы.

Канительным промыслом занималось не так уж много людей. Так, в 1880–1890х годах в Московском уезде канительщиков было немногим более 100 человек. В основном они проживали в Царицынской волости, в селениях Борисово, Братеево, Хохловка, вошедших уже давно в черту самой Москвы. Были в Московской губернии немногочисленные канительщики в Подольском уезде. В основном все они работали на московских фабрикантов, на их сырье и оборудовании. Такого рода мастера работали в других уездах и губерниях: канители, мишуры и «бити» требовалось очень много.

Существовал еще один, совсем уже редкий промысел, где металлообработчики имели дело с золотом: сусальный. Купленное золото мастер резал на жеребья, полоски одинакового веса, и закладывал их между листочками специальной книжечки. Из чего в старину делались эти книжечки, у специалистов согласия нет. Одни утверждают, что листочки были из кожицы, которую снимали с бычьей печени. Другие же говорят, что листы были из ткани, обработанной составом из печени крупного рогатого скота. Во всяком случае, быки в этом деле участвовали. Переплет же книжки был из толстой кожи. Положив ее на наковальню, плющили золото не менее получаса, так что между листами книжки оказывались тонкие золотые листочки. Их вынимали, резали на подушке, покрытой бархатом или мехом, снова закладывали в книжечку и снова плющили. И так далее, пока из одного кусочка золота не получалось 8 листиков. А затем еще раз трижды проковывали эти листочки, так что в итоге маленький листик золота был прозрачным, и брать его приходилось не грубыми жирными пальцами, а плоской беличьей кистью. Так их закладывали в другую книжечку с листами из папиросной бумаги, и пускали в продажу. Золото это шло иконописцам, кровельщикам на позолоту церковных куполов, мебельщикам и много еще какому ремесленному люду, вплоть до изготовителей глиняной игрушки и пряничников (тончайшее сусальное золото можно было съесть вместе со свадебным пряником). Промысел этот был редкий. Так, в Подмосковье в Борщевской волости Клинского уезда работало всего около десяти сусальщиков, получавших заказы и сырье от скупщиков из Москвы. Восемь мастерских работало в смежных селениях Ильинской волости Дмитровского уезда – Ульянке, Свистухе и Кузяеве. И мастеров в этих мастерских было всего-то по 4–8 человек. В общем, дело пустяковое. Но махать двухкилограммовой кувалдой приходилось долго.

Рис. 140.

Сошник сохи; полица для сохи; резак для косули; лемех плуга

Рис. 141. Подкова

Рис. 142. Гвозди

Бурлаки и крючники

Те многие тысячи речных судов – белян, расшив, гусян, унженок, коломенок, мариинок, о которых шла речь в главе, посвященной деревянному судостроению, нуждались еще и в людях, которые нагружали и разгружали их, вели вниз по рекам, иногда быстрым и порожистым, или тянули против течения до появления буксирных пароходов, да и много позже после их появления: не везде завелись пароходы, а товары нужно было сплавлять повсюду. И здесь почти единственной рабочей силой, за исключением разве что городских босяков, нанимавшихся на временные погрузочно-разгрузочные работы по приволжским городам, было крестьянство.

В бассейне Северной Двины, откуда суда шли вниз, к Архангельскому порту, и вверх, к Рыбинску, и куда гужом поступали грузы из многих губерний Приуралья, Поволжья и Подвинья, потребность в судорабочих была всегда огромной. Наем рабочих для погрузки и сплава в Вологодской губернии шел на пристанях в верховьях притоков Двины: на Ношульской, Никольской, Быковской, Пушменской. Сюда собиралось весной почти все окрестное население. На Быковской пристани в 1841 году при нагрузке барок работали до 1400 человек, на Ношульской, откуда сплавлялся вятский хлеб и где строилось до 90 судов, собирались весной 5, а то и до 10 тысяч человек. Современник писал, что в селе Ношуле «…весной все работают – и мужики, и бабы, и девки: грузят суда и провожают их по Лузе». На каждую барку от Ношуля до Устюга требовалось 50 работников; от Устюга, где условия судоходства были более благоприятны, на барке шло 30 рабочих. До Архангельска плаванье продолжалось до 1,5 месяцев, с платой 25–45 рублей ассигнациями на хозяйских харчах, куда входили два пуда муки, пять фунтов соли, 10 фунтов толокна или круп. От Никольска на барку требовалось 60–70 человек. Артель состояла из т. н. коренных и присады. Коренные шли от Никольска до Архангельска, присада – до Устюга. Коренные, ходившие на барках по несколько раз, получали за навигацию 16 рублей, новичкам же платили по 10 и даже 8 рублей. Кроме того, хозяин давал на человека по два пуда муки на всю путину. Присада работала «без ряды», не составляя артели. В Устюге купец расплачивался с каждым по своему усмотрению, платя, в зависимости от заслуг, иногда 10, иногда пять-шесть, а иной раз даже по полтора рубля. Хлеб и соль они получали от хозяина также без договора, сколько отпустит. Присада – это ближайшие к городу крестьяне, народ большей частью бедный; многие из них шли на работы только из-за того, чтобы хлеб получить. Сплав до Вологды, через Устюг, занимал меньшее время, но плата была выше, так как труд был несоизмеримо тяжелее. Лоцманы, наиболее оплачиваемая категория, получали за рейс от 40 до 100 рублей серебром. Осенью же суда велись бечевой от Архангельска верх до Устюга, Красноборска, Сольвычегодска: отправлялась на зимние ярмарки рыба, красный товар и пр. До Устюга судно шло месяц, на своих харчах рабочие получали 25–40 рублей ассигнациями. Сплавные работы занимали множество рук. В Шивринском обществе Брезноволоцкой волости Сольвычегодского уезда из 1797 душ было лоцманов 10, рабочих весенних – около 200, рабочих осенних – около 50 человек. В Пестовском обществе Трегубовской волости Великоустюжского уезда в 1849 году была 1841 наличная душа мужского пола, из них работников было 886. В обществе было лоцманов 2, рабочих от Никольска до Устюга – 48, от Устюга до Вологды – 20, от Устюга до Архангельска – 28 человек. Таким образом, 11 % рабочего населения общества участвовало в сплавных работах. Всего же в период с 1842 по 1860 год по Вологодской губернии сплавлялось: в 1842–1844 годах 770 судов с 14 293 рабочими; в 1845–1847 годах – 1064 судна с 27 608 рабочими; в 1848–1850 годах – 603 судна с 14 480 рабочими; 1851–1853 годы – 774 судна с 29 347 рабочими; 1853–1857 годы – 958 судов с 23 457 рабочими; 1858–1860 годы – 1074 судна с 21 557 рабочими. Огромная армия судорабочих.

С появлением пароходов нужда в бурлаках не отпала, хотя в целом бурлачество сократилось. А в местностях, прилегавших к водным системам, соединявшим Волгу с Онежским и Ладожским озерами, бурлачество сохранилось в полном объеме и в конце XIX века. В Кирилловском уезде Новгородской губернии до 3000 крестьян ходили тянуть суда от р. Ковжи до Вытегры, зарабатывая в период навигации до 50 рублей на человека.

А была еще великая Волга с ее полноводными судоходными притоками Окой и Камой, которые принимали в себя немало рек, была Мариинская система, соединявшая бассейны Волги и Северной Двины с Балтикой. Там еще больше было судорабочих. Недаром понятия «Волга» и «бурлак» нерасторжимы в нашем сознании.

Ранней весной, еще до полой воды, на пристанях уже кипела горячая работа: грузились барки грузами, подвезенными гужом по зимникам и лежавшими в амбарах: хлебом, солью, поташом, пиленым лесом, кожами, железом, рогожами, щепным товаром – всем, что производила кустарная и промышленная Россия. Грузчики были случайные, были и профессиональные, для кого это был ежегодный заработок и кто к нему уже приноровился: таскать многопудовые кули с солью и хлебом, доски и брусья или полосовое железо либо катать тяжелые тачки по узеньким наклонным сходням – дело не простое: если не сорвешься вниз под тяжестью груза, то за целый световой день без привычки так набьешь плечо, намнешь спину, что назавтра и не поднимешься.

Грузчики в старину были не все одинаковы. Были крючники, были катали, а были носали, или носаки. Крючники вооружались большими страшными железными крюками со сверкающими острыми носами: положенный на спину куль с солью или хлебом – хорошо, если пятерик (5 пудов), а то и восьмерик (8 пудов – 130 килограмм) или девятерик, либо огромную кипу плотно утрамбованного на прессе хлопка крючник придерживал своим крюком, перекинув его через плечо и вонзив в ношу. А чтобы прорванные крючьями опростанные кули при повторной насыпке не текли, в амбарах большие артели женщин занимались их штопкой. Катали возили насыпные грузы в тачках: тоже не простое дело – удержать тачку на узенькой, в одну доску, прогибавшейся сходне (хозяева на всем экономили), сходу вкатить ее наверх. Носаки переносили на плече длинномерные грузы: доски, брусья, железные полосы. И это не просто: такой груз пружинил на плече, прогибался, и шаг нужно было приноровить к колебаниям концов и не задерживаться при этом, трусить рысцой, чтобы заработать и не мешать идущим сзади. А чтобы не набить в кровь плечо, не сломать плечевую кость под тяжелым грузом, на плечо подкладывали кожаную подушку. Волжская беляна поднимала до 40 тысяч пудов. Это сколько придется на артель человек из 10–12?

В горячее время поденщик-крючник, перегружавший хлеб с огромных волжских барок на мелкие мариинки, на хлебных пристанях Рыбинска зарабатывал до 3 рублей в день. Артели крючников формировались из крестьян Тверской, Ярославской, Нижегородской и Владимирской губерний. В конце XIX века в Рыбинске постоянно жили около 20 тысяч человек, а с открытием навигации и наплывом торгового и рабочего люда число обитателей увеличивалось до 100 тысяч. Одних крючников было тысяч пять. В Петербург хлеб приходил на Калашниковскую пристань. Здесь для перегрузки кулей с барок в амбары собирались артели по 20–30 человек, избиравшие из свой среды «батыра», старосту, и счетчика. За выгрузку куля платилось 7 копеек, причем сюда входила и погрузка на ломовиков. За бортовую перегрузку с одного судна на другое платили по 5 копеек. Рабочая пора начиналась с Пасхи и заканчивалась 14 ноября. Дуван, т. е. раздел заработков, совершался дважды: около Петрова дня и по окончании работ. На каждого крючника приходилось от 150 до 200 рублей. Были в Петербурге крючники-поденщики, в два самых горячих месяца зарабатывавшие такую же сумму; обычно в день получали 2–3 рубля, но бывали случаи платы по рублю с куля. В неделю загружали огромный амбар, вмещавший 100 тысяч пудов, и иные крючники переносили за день до 2000 мешков весом в 5–9 пудов. При разгрузке вагонов работали по четыре человека: двое подносили мешки из глубины вагона, подавальщик клал куль на спину товарищу, который, зацепив его крюком, переносил на ломовую подводу. В рабочий день через их руки проходило до 40 вагонов! При нагрузке хлеба на суда собиралась «рука», артель в 8–10 человек, иногда до 15. В рабочий день с 6 часов утра до 6 вечера «рука» в 10 человек нагружала 1500 кулей, а на двух «уборщиков», разносивших кули от люка по всей барке, в день приходилось по 750 кулей.

На погрузке пиленого леса работали поштучно, по 10 рублей с 1000 досок, или, как говорили, «по копейке с дюйма» (толщина досок до сих пор измеряется в дюймах). В день рабочий переносил 100–150 дюймовок. За рабочий день с 6, а то и с 4 часов утра до 6 вечера заработок составлял рубль-полтора.

В конце XIX века начался градостроительный бум. Особенно интенсивно рос Петербург, потреблявший огромное количество кирпича. Основная масса кирпича сюда поступала с Усть-Ижоры водой. На каждое судно нагружалось от 50 до 100 тысяч кирпичей. Прикинув вес кирпича и учтя, что старый кирпич (XIX века) был крупнее и плотнее, а следовательно, и тяжелее нынешнего (до 11 фунтов), можно представить, какой груз проходил через руки грузчика. Кирпич возили в тачках по 40–50 штук в каждой, т. е. вес тачки составлял не менее 10 пудов, а каждый рабочий за день перегружал 2–3 тысячи штук кирпича.

Казалось бы, эка штука – перегрузка кирпича. Перебрасывай себе из рук в руки. Советские кинооператоры любили снимать такую горячую работу. Но… Мне, в бытность рабочим, приходилось грузить кирпич, правда, не строительный, а более шершавый и тяжелый огнеупорный, динас для ремонта литейных вагранок (в цех приходило по три 60‑тонных четырехосных вагона, и требовалось разгрузить их как можно скорее, чтобы завод не платил штрафы за простой). За смену новые брезентовые рукавицы стирались на ладонях так, что становились мягкими, словно тонкая шерсть, на другой день они протирались до дыр, и приходилось менять их, а на третий – к концу смены – кожа на концах пальцев (привычных к работе с инструментом, загрубелых) стиралась чуть не до мяса, и потом несколько дней тоненькая кожица ломалась и болела. Интересно, тех грузчиков кирпича, о которых я пишу, хозяева снабжали рукавицами? Или у них кожа была уже такой, что в пору было из нее несокрушимые мужицкие сапоги тачать?

Но вот барки нагружены, и полая вода подошла. Самое время отправляться в путь. На пристанях уже давно толпятся тысячи бурлаков из ближних и дальних деревень: кто еще не нанялся, у того деревянная ложка торчит за лентой шляпы, а нанявшиеся по кабакам сидят, отвальную пьют за счет хозяина – дело святое. И на рассвете, помолившись на солнышко, впрягались бурлаки в лямки.

От верхушки мачты спускался придерживаемый на носу канатом-бурундуком длинный (до 200 саженей) толстый (2 вершка в окружности) канат – бечева. На его ходовом конце делались небольшие петли, в которые закладывалась круглая деревянная «шишка», прикрепленная к кожаной лямке. Лямка шириной четыре вершка и длиной три аршина надевалась бурлаком через плечо, и, упершись лаптями в прибрежный песок, вся бурлацкая ватага, возглавляемая атаманом, дружно влегала в лямки. Просто так, ходом, тяжелую барку против течения не потянешь. Шли немного боком, делая шаг одной ногой, а другую только подтягивая для упора. Шли в такт, под протяжную «Дубинушку». По Уставу путей сообщений «на всякие 900 пудов груза, начиная от пристани по нижней части Волги до Нижнего Новгорода, должно иметь на судах по три работника, а от Нижнего Новгорода до Рыбинска то же число на 1000 пудов». На деле на каждого бурлака приходилось гораздо больше 300 пудов: это было выгодно и судохозяевам, и самим бурлакам – больше был заработок.

И столько шло по русским рекам барок, столько бурлацких ватаг пело «Дубинушку», что государственной натуральной повинностью крестьянских волостей, расположенных вдоль рек, было содержание в исправности бечевников – широких полос вдоль уреза воды. Здесь запрещалось всякое строительство, и население должно было убирать кусты и деревья, засыпать водомоины, строить мостки через узкие притоки. А через притоки широкие и на излучинах рек, где низменный берег сменялся крутым откосом, бурлаков перевозили на лодках-подчалках, пока барка стояла на якоре.