Текст книги "Русские крестьянские ремесла и промыслы"

Прислуга

Современный город населяют горожане: они работают на предприятиях и служат в учреждениях, торгуют и обслуживают. Наш современник может подумать, что так было и в старину. Однако на деле значительную часть городского населения раньше составляли… крестьяне. И чем больше был город, чем более он был промышленным и торговым, тем большую долю среди его жителей занимали крестьяне. Дореволюционный журналист С. Чериковер писал в изданной в 1909 году книге «Петербург»: «Как ни много в Петербурге дворян, купцов, духовенства, почетных граждан, мещан и цеховых (двух последних в 1900 году было почти 1/5 населения – 19,4 %), в общей сумме они не составляют и половины всего населения. Преобладающая масса здесь – крестьяне. <…> Крестьяне, как только были освобождены от крепостной зависимости, хлынули туда, куда влекли их экономические интересы, куда гнала их нужда, отсутствие заработков на родине и необходимость платить тяжелый оброк. А Петербург тогда нуждался в рабочих руках, так как получил сильный толчок к своему развитию. Ему нужны были рабочие руки и для фабрик и заводов, быстро нарождавшихся, и для огромного количества новых построек, и для работ по улучшению внешнего вида, благоустройства и санитарного состояния города. Не только из ближайших губерний, окружавших Петербург, но и из более отдаленных стали приходить сюда на заработки крестьяне. Оставляя свое убогое хозяйство в ведении жен, дочерей и стариков, они почти круглый год остаются в Петербурге, распределяясь по фабрикам, заводам, лавкам, поступая в частную и городскую службу. <…>

Легче всего крестьянину и крестьянке устроиться в Петербурге на поденной работе. Несколько ознакомившись затем со столицей, с ее жизнью, привыкнув к ней, вся эта масса поденщиков и поденщиц в большинстве случаев находит себе постоянные места, уступая поденные заработки новым притекающим в столицу массам. Легче всего приискивается служба в качестве дворников, чернорабочих и особенно домашней прислуги. Сравнительная дешевизна платы, обусловленная огромным предложением, нетребовательность этого разряда ищущих труда, наличность множества семейств с достатком, дающим возможность держать прислугу, а если даже и без надлежащего достатка, то воспитанием приученных к пользованию домашней прислугой, – все это значительно повышает ее количество в Петербурге. <…>

Среди прислуги, личной и домовой, есть, однако, и привилегированные лица, места которых часто считаются особенно завидными для их менее счастливых собратий: это – швейцары в богатых домах, отелях, ресторанах, кучера, повара и лакеи в дорогих ресторанах и кафе. Заработок этих лиц иногда достигает настолько значительных размеров, что домогающиеся этих мест готовы платить сами немалые деньги тем, от кого зависит их прием, или к кому на службу они хотели бы поступить. Швейцары и дворники – это к тому же еще почти единственные лица в этой группе, имеющие хоть и небольшую квартирку там, где они служат, а потому получающие возможность жить здесь со своей семьей. Немало прислуги имеется в Петербурге и другого типа: это – курьеры, сторожа и другие низшие служители в различных казенных, общественных и частных учреждениях столицы и при больницах и лечебницах. <…> Все только что перечисленные занятия дают заработок все же только 150 000 крестьян, не знакомых ни с каким ремеслом, не имеющих никакой предварительной подготовки и никакого знакомства с более сложной работой. Вся остальная масса крестьян распределяется между многочисленными отраслями огромной торгово-промышленной жизни Петербурга. Ремесленные заведения столицы, фабрики и заводы, занятые обрабатывающей промышленностью и приготовлением питательных продуктов и т. д., типографии, литографии, мастерские одежды, обуви, и т. п. – все это главным образом состоит из крестьян. Постройка новых домов, ремонт старых, очистка и уборка жилищ ежегодно привлекают сюда в большом количестве крестьян, знакомых с разного рода строительными, малярными и тому подобными работами, и число их неуклонно растет с каждым годом».

Действительно, на рубеже XIX – ХХ веков торгово-промышленной деятельностью в северной столице было занято 62,6 % населения (вместе с семьями), и крестьяне составляли 61,3 % населения. Только торговым, трактирным и извозным промыслом в 1900 году было занято около 170 тысяч человек. Поденщиков, о которых говорилось выше, в 1897 году насчитывалось около 40 тысяч, домашней прислуги, преимущественно женщин, в 1900 году, насчитывалось свыше 100 тысяч, строительными и ремонтными работами занималось почти 66 тысяч человек. Такая же ситуация (разумеется, пропорционально величине города) была и в других городах России. Например, в 1867 году в таком важном в торговом и промышленном отношении губернском городе, как Саратов, из 93 318 жителей обоего пола крестьян было более 12 тыс. (13 %). А в 1895 году – 126 173 жителя, а крестьян – 24 986 душ (20 %). В Нижнем Новгороде с его знаменитой ярмаркой и пристанями на 1865 году числилось 38 358 обитателей, из них крестьян и бывших дворовых – 6077 (16 %), а в 1896 году на 81 563 жителя крестьян было уже 25 945 душ – более 30 %. А в Самаре, только за год перед тем получившей статус губернского города, в 1852 году из 34 494 жителя крестьян было 3316 – 9 %. Зато в уездном Мценске в 1865 году на 13 712 жителей приходилось почетных граждан и купцов 1030 да мещан 10 774, а на «прочих», включая крестьян, – всего 908 человек; оно и не диво: здесь «жители, не только крестьяне и мещане, но некоторые из купцов, занимаются хлебопашеством и огородничеством… Значительная часть жителей занимается работами на городской пристани, а также уходит на заработки в другие местности». Где уж тут заработать пришлым крестьянам.

В Петербурге одной только разносной торговлей в 1902 году занималось около 12 000 человек. Это было нехитро: требовался начальный капитал в несколько рублей и приобретение в городской думе «жестянки» на право торговли. В основном это были крестьяне Ярославской, Тверской и Костромской губерний. Преимущественно торговым и трактирным промыслом были заняты юркие ярославцы, практически монополизировавшие места половых в российских трактирах. Такая «специализация» связана была с естественным стремлением вновь пришедшего в город крестьянина найти своих земляков с понятной надеждой при их помощи и рекомендации куда-либо устроиться. Во многих местах состав рабочих, по словам Чериковера, подбирался из соседних волостей или даже из одной волости. Наиболее смекалистые и активные, разжившись, открывали собственные заведения. В середине 90‑х годов в столице насчитывалось 320 трактирщиков, из них около 200 были ярославцы; естественно, что и прислугу в свои заведения они брали из земляков. А в их 644 заведениях служило около 11 тысяч трактирных слуг.

Вся эта публика – дворники, кухарки, горничные, лакеи, половые, официанты – издавна привлекала внимание литературной братии. Еще в 40‑х годах XIX века в русской литературе родился т. н. «физиологический очерк», получивший широкое развитие и в последующие десятилетия. В 1849 году вышел даже целый сборник таких очерков – «Физиология Петербурга», где, например, интересный очерк жизни петербургского дворника был дан популярным тогда писателем Казаком Луганским, сегодня более известным под именем В. И. Даля. Хорошо известен А. Башуцкий и с его знаменитой книгой «Наши, списанные с натуры русскими». Были и московские «физиологисты», например несправедливо полузабытый ныне В. И. Кокорев (его книга «Москва 40‑х годов» была переиздана в 50‑х годах ХХ века). Извлекать обширные фрагменты из этих очерков – дело неблагодарное, проще отослать к ним любопытствующего читателя. Здесь же отметим лишь отдельные стороны этой жизни.

Во-первых, ничтожность заработков. Например, кухарка, обитавшая в кухне или в каморке при ней, и в не слишком богатых семействах (а в богатых кухарок, готовивших по навыку самые простые блюда русской кухни, заменяли дипломированные повара) исполнявшая роль прислуги «за все», получала в месяц 5 рублей на хозяйских харчах и по праздникам недорогие подарки вроде платка. Естественно, она должна была не только готовить, бегать на рынок за продуктами, подавать на стол, мыть посуду, чистить хозяйское платье и пр., но и сносить капризы хозяев. Дворник, также обитавший в каморке в полуподвале, получал те же 5 рублей и чаевые по праздникам и от припозднившихся жильцов, которым он должен был отпирать ворота, не зная покоя и ночью. Между тем обязанности дворника были чрезвычайно многообразны: он не только убирал двор и прилегающий к домовладению участок улицы (а при гужевом транспорте и дислокации в городах кавалерии при «нормальной» езде считали на 1 квадратную сажень улицы 0,56 пуда нечистот), но и разносил по квартирам дрова, круглосуточно наблюдал за порядком и сторожил подъезды и двор от воров и бродяг, бегал в полицию с паспортами вновь прибывших жильцов, в праздники натирал смесью сала и сажи тротуарные тумбы, расставлял и зажигал плошки иллюминации, во время массовых шествий, вооружившись метлой, помогал полиции наблюдать за порядком и участвовать в разгоне несанкционированных демонстраций и пр. и пр. Это были не нынешние дворники, благоразумно полагающие, что снег и сам растает, а грязь – высохнет: за непорядок в ту пору можно было быстро получить от околоточного надзирателя по зубам.

Ресторанные официанты и трактирные половые жалованья вообще не получали. Они должны были довольствоваться чаевыми от клиентов да еще и платить из них хозяевам за разбитую посуду, сбежавших клиентов, а иногда и приплачивать за право работать в заведении. Рабочий день их никак не нормировался, и с раннего утра до поздней ночи они были на ногах (присаживаться строго запрещалось), обязанные не только быстро и внимательно обслуживать клиентов, но и сносить их капризы; а при привычках загулявшей публики издеваться над «шестерками», «лакузой», например мазать им горчицей физиономии, было это непросто.

Во-вторых, масса пришлых работников была вынуждена обитать где попало. Кто хотя бы что-то зарабатывал, снимали углы, размер которых ограничивался площадью пола в квартире сдатчика, так что в 1897 году в Петербурге насчитывалось около 12 тысяч угловых квартир, а в 1900 году их было уже 17 800. Прочие же, прежде всего упомянутые более 40 тысяч поденщиков, обходились многочисленными ночлежками, где за пятачок можно было получить место для сна на нарах, кусок хлеба и кипяток вечером и кусок хлеба и похлебку утром. В недавнее время огромной популярностью у читателей пользовалось переиздание романа Вс. Крестовского «Петербургские трущобы», где в романтических тонах описана т. н. «Вяземская лавра», один из домов, заселенных угловыми жильцами. Таких трущоб в столице имелось немало. Даже квартирная прислуга, лакеи и горничные, были вынуждены ютиться где и как попало, в основном на полу: комнаты для прислуги в квартирах стали предусматриваться при строительстве новых домов только на рубеже XIX–XX веков.

Грабари

В 1838 году в России началась эксплуатация первой железной дороги, в Европе третьей. А к 1913 году по стране эксплуатировалось 70 525 верст железных дорог и в постройке находилось еще почти 11 тысяч верст. Это общеизвестно. Но, называя эту цифру, никто не задумывается о том, кто и как строил эти дороги. А ведь это 80 тысяч верст глубоких выемок и высоких насыпей, 80 тысяч верст отсыпанного полотна и балласта под пути. И ни бульдозеров, ни стругов, ни скреперов, ни самосвалов, ни экскаваторов – никакой землеройной и транспортной техники: только лопата, тачка и грабарка, телега с кузовом в виде сильно сужающегося книзу узкого длинного ящика, который опрокидывался под нажимом плеча. А еще 750 верст каналов и шлюзов. А еще почти два десятка крепостей с глубокими рвами, высокими, обсыпанными толстым слоем земли валами и пологими гласисами, прикрывавшими эти валы от огня. А морские и речные порты с их причалами. А сколько немереных сотен тысяч верст трактов и шоссе, также с подсыпанным и спланированным полотном и кюветами по сторонам, со срытыми горами и подсыпанными ложбинами. И города с их фундаментами и подвалами многоэтажных каменных домов, с их набережными и мостовыми. И тысячи помещичьих усадеб, гордо высившихся на искусственно спланированных или даже насыпанных взгорках. Миллионы и миллионы кубических саженей земли, перевернутой, переброшенной и перевезенной крестьянами-грабарями, как называли в России профессиональных землекопов.

Именно профессиональных. Конечно, любой человек может держать лопату в руках: мудреного тут ничего нет. Но только профессионал мог произвести этот циклопический объем работ и не пасть костьми, а даже заработать на этой самой дешевой работе. Тот, у кого инструмент был хорошо присажен, подогнан по руке, прочен и остр. Кто, выбрасывая кубик за кубиком глину, не делал лишнего движения и не просыпал с лопаты ни щепоти грунта.

Хотя каждый человек мог держать лопату в руках, но далеко не все губернии и уезды славились своими грабарями и рассылали их по всей стране. Так, из Вологодской губернии в Петербург на землекопные работы в середине XIX века шли государственные крестьяне из Заболотской, Троицкой и Богородской волостей Вологодской губернии – до 500 человек. Славилась грабарями Калужская губерния. В начале этой книги я цитировал тульского помещика князя Львова, описавшего титаническую работу своих земляков, много и плотно евших и под стать пище работавших. Далеко от своей Смоленской губернии уходили юхновцы. Целое письмо из двенадцати отвел под смоленских граборов (так у автора писем) А. Н. Энгельгардт, и так описал их, что лучше дать слово ему.

«Как-то осенью <…> граборы работали у меня поденно и занимались чисткой лужков, заросших лозняком.

…Обед граборов состоял из вареного картофеля. Это меня удивило, потому что я слыхал, что граборы народ зажиточный, трудолюбивый, получающий обыкновенно высшую, почти двойную против обыкновенных сельских рабочих плату, и едят они хорошо.

<…> – Нам не стоит хорошо есть теперь, когда мы работаем с поденщины, потому что нам все равно, сколько мы ни сделаем, заработок тот же, все те же 45 копеек в день. Вот если бы мы работали сдельно – канавы рыли, землю возили, – это другое дело, тогда нам было бы выгодно больше сделать, сработать на 75 копеек, на рубль в день, а того на одной картошке не выработаешь. Тогда бы мы ели прочную пищу – сало, кашу. Известно, как поедаешь, так и поработаешь. <…>

Недалеко от меня, за Днепром, есть несколько волостей, населенных граборами, исконными, старинными граборами, которые еще при крепостном праве занимались этим ремеслом. Специальность граборов – земляные работы: рытье канав, прудов, погребов, отсыпка плотин, плантовка лугов, выкапывание торфяной земли, штыкование садов и огородов, отделка парков, словом – все работы с заступом и тачкой <…>

Исконные, старинные граборы, из поколения в поколение занимающиеся граборским делом, достигли в земляном деле высочайшей степени совершенства. Нужно видеть, как режет грабор землю, вырывая, например, прудок, – сколько земли накладывает он на тачку, как везет тачку! Нужно видеть, как он обделывает дерном откосок! До какого совершенства, до какого изящества доведена работа! Грабор работает, по-видимому, медленно: он тщательно осматривает место работы, как бы лучше подладиться, тщательно выбирает такой дерн, какой ему нужен, режет землю тихо, аккуратно, так, чтобы ни одной крошки не осталось, ни одной крошки не свалилось с заступа, – он знает, что все это будет потеря работы, что все эти крошки придется опять поднять на ту же высоту, с которой они свалились. Нельзя не залюбоваться на граборскую работу, тем более что вы не видите, чтобы грабор делал особенные усилия, мучился на работе, особенно напрягал мускулы. Ничего этого нет. Он работает, как будто шутя, как будто это очень легко: дерн, глыбы земли в пуд весом грабор отрезывает и выкидывает на тачку, точно режет ломтики сыру. Так это все легко делается, что кажется, и сам так бы сделал. Только тогда и поймешь, как трудна эта граборская работа, сколько она требует науки, когда рядом со старым опытным грабором увидишь молодого, начинающего, недавно поступившего в артель <…> Искусство грабаров в земляном деле еще более ярко выделяется, если посмотреть на эту же работу, когда ее делают обыкновенные крестьяне, не граборы. Мне достаточно посмотреть то место, с которого брали землю, чтобы безошибочно определить, кто работал: граборы или крестьяне. Где брали землю не граборы, тотчас видно, что люди делали огромную массу непроизводительной работы, бесполезно растрачивали силу. Крестьяне, впрочем, за настоящие граборские работы никогда почти и не берутся, и если в деревне нужно вырыть канаву или пруд, то нанимают граборов.

Инструменты грабора, заступ и тачка – топор они употребляют очень редко и даже при корчевке кустов обыкновенно отсекают коренья заступом – доведены ими до высокой степени совершенства. Применяет грабор эти инструменты опять-таки наисовершеннейшим образом, да оно и понятно, что человек, который совершенно точно знает, сколько на каком харче можно сработать, который считает, что на дешевой работе не стоит хорошо есть, такой человек не сделает лишнего взмаха заступом, не выкинет лишнего фунта земли, и для выполнения каждой работы употребит minimum пудо-футов работы. Понятно, что у таких людей и инструмент налажен наисовершеннейшим образом.

Нужно заметить, что наладка инструмента очень характеризует работника. У хорошего работника инструмент отлично налажен и индивидуально приспособлен <…>

Особенно хорошо поймешь всю важность наладки инструмента, когда увидишь, как работает человек из интеллигентных, которому нужны месяцы работы для того только, чтобы понять всю важность и суть наладки – не говоря уже выучиваться насаживать и клепать косу, делать грабли, топорища, оглобли, оброти и тысячи других разнообразнейших предметов, которые умеет делать мужик.

Сравнительное ли благосостояние, вследствие большого заработка, или особенности граборской работы, требующей умственности, тому причиною, но граборы очень интеллигентны и смышлены. Не говоря уже о том, что настоящий грабор отлично определит, как нужно провести канавы, чтобы осушить луг, отлично спустит воду, сделает запруды и стоки, чтобы наидешевейшим образом исправить худое место на дороге… поставит лизирки, чтобы нивелировать местность. Замечательно еще и то, что граборы обладают большим вкусом, любят все делать так, чтобы было красиво, изящно. Для работ в парках и садах, при расчистке пустошей, если кто хочет соединить полезное с приятным, граборы – просто клад. Даже немцы-садовники, презирающие “русски свинь мужик”, дорожат граборами. В самом деле, стоит только сказать грабору, чтобы он так-то и так провел дорожку, обложил дерном, перекопал клумбу, сделал насыпь, сточную канаву, и он тотчас поймет, что требуется, и сделает все так хорошо, с таким вкусом, с такой аккуратностью, что даже немец удивляться будет <…>.

Граборы никогда не нанимаются на работу на целое лето, но только на весеннюю упряжку, с 25‑го апреля по 1‑е июля, и на осеннюю, с 25‑го августа по 22‑е сентября. Лето же, с 1‑го июля по 25‑е августа, следовательно, время сенокоса и уборки хлеба, работают дома.

Весною, как только сгонит снег, граборские рядчики отправляются по знакомым господам искать работы. Осмотрев и сообразив работу, рядчик определяет, как велика должна быть артель, договариваются насчет цены – почем поденщина, куб, сажень канавы – и затем уходит домой. Когда наступит время работать, рядчик явится со своей артелью, в которой он – если артель не слишком велика и вся занята в одном месте – работает наряду с другими <…>

Рядчик <…> работает наравне с другими граборами, ест то же самое, что и другие. Рядчик есть посредник между нанимателем и артелью. Наниматель членов артели не знает, во внутренние порядки их не вмешивается, работ им не указывает, расчета прямо с ними не ведет. Наниматель знает только рядчика, который всем распоряжается, отвечает за работу, получает деньги, забирает харчи, имеет расчет с хозяином. В граборских артелях рядчик имеет совершенно другое значение, чем в плотничьих, где рядчик обыкновенно есть хозяин, берущий работу на свой страх, получающий от нее все барыши и несущий все убытки, а члены артели – простые батраки, нанятые хозяином-рядчиком за определенную плату в месяц и на его, рядчика, харчах. В граборских артелях все члены артели равноправны, едят сообща, и стоимость харчей падает на всю заработанную сумму, из которой затем каждый получает столько, сколько он выработал, по количеству вывезенных им кубов, вырытых саженей и пр. Работа, хотя и снимается сообща, всею артелью, но производится в раздел. Когда роют канаву, то размеряют ее на участки (по 10 сажен обыкновенно) равной длины и бросают жребий, кому какой участок рыть, потому земля не везде одинакова, и каждый, равным образом и рядчик, роет свой участок: если расчищают кусты или корчуют мелкие пни, тоже делят десятину на участки (нивки), и опять по жребию каждый получает свой участок. Словом, вся работа производится в раздел, – разумеется, если это возможно, – и каждый получает по количеству выработанного. В этом отношении рядчик имеет только то преимущество перед другими членами артели, что сверх заработанного своими руками получает от артели так называемые лапотные деньги, то есть известный процент – 5 или 10 копеек с рубля – с общей суммы заработка. Эти деньги рядчик получает за свои хлопоты: хождение за приисканием работы – от того название лапотные деньги, – выборку харчей, расчеты с нанимателем, разговоры с ним относительно работы, причем рядчик теряет рабочее время, расходы на одежду и пр.<…>.

В весеннюю упряжку граборы работают только до 1‑го июля. После Петрова дня их уже ничем не удержишь. Вычитай, что хочешь, из заработка, – никто не останется – бросят все и уйдут. Рядчик разделывайся там, как знаешь. Возвратившись домой, артель производит расчет: из заработанной артелью суммы прежде всего выделяется, с общего согласия, известный процент в пользу местной церкви, на икону Казанской Божьей матери, особенно чтимой граборами, так как и весенняя, и осенняя упряжки кончаются к празднику Казанской. Затем выделяются лапотные деньги рядчику, вычитается стоимость харчей, и остальное делится между членами артели сообразно заработку каждого. Погуляв несколько дней, отпраздновав летнюю Казанскую (8 июля), граборы принимаются за покос, непомерно работают все страдное время, так что даже заметно спадают с тела, в конце августа опять идут на граборские работы, на осеннюю упряжку, и возвращаются домой к зимней Казанской (22 октября). Отпраздновав Казанскую, погуляв на свадьбах, становятся на зимние работы.<…>.

Зимою граборских заработков нет, и потому граборы занимаются другими работами: обжиганием и развозкой извести и плиты, резкой и возкой дров, молотьбой хлеба по господским домам, бабы же прядут и ткут полотна».

Сюда же можно прибавить и многочисленные артели колодезников, рывших колодцы по всем городам и весям страны: водопроводы, и то в крупнейших городах, стали появляться только в конце XIX века, и только в их центрах, застраивавшихся многоэтажными доходными домами. Мудрено было не только найти водяную жилу, на что способен далеко не каждый человек: не у всех в руках поворачивается лозинка с развилиной или нынешний проволочный «флажок». Да и мало найти жилу: надо выбрать место, где она залегает неглубоко, а для этого уже нужно иметь и большой опыт, и чутье. Не просто и вырыть глубокий колодец, постепенно опуская в него плотно срубленный сруб: колодец ведь мог и уйти в сторону, осыпаться, засыпав работающих в нем. Этим занимались специалисты своего дела, количество же их по всей стране никому не известно.