Текст книги "Одинокий голубь"

– Ну что же, – сказал он, – такие, значит, дела. Полагаю, нам надо работать.

Техасский бык стоял с небольшой группой коров в сотне ярдов от них. Когда всадники приблизились, он начал реветь и рыть землю копытом. Его раздражал вид нескольких всадников вместе, хотя в последнее время он уже ни на кого не нападал.

– Ну, доложу я вам, я его еще, может, когда-нибудь пристрелю, – заявил Нидл. – Я уже достаточно долго терпел этого сукина сына. Может, капитану он и нравился, а мне – нет.

Ньют услышал его слова, но промолчал. Он понимал, что капитан взвалил на него слишком много, но ничего не сказал об этом вслух. Он постарается сделать все как можно лучше, даже если теперь ему все безразлично.

Чувствуя бессмысленность своего поступка, но движимые силой привычки, они вытащили двух телок, застрявших в грязи у реки Милк.

101

Приехав в Милс-Сити, Калл обнаружил, что останки Августа были потревожены. Кто-то залез в сарай и столкнул гроб с бочек. Доктор предполагал, что то мог быть волк или пума. Гроб треснул, и зверь утащил ампутированную ногу. Этого не обнаружили до окончания пурги, так что никаких надежд найти ногу не осталось.

Выражение лица Калла, когда он об этом услышал, было настолько мрачным, что доктор забеспокоился.

– Мы его в основном сохранили, – оправдывался он. – Я снова засыпал его солью. Все равно он уже потерял эту ногу до того, как умер.

– Когда я уезжал, она лежала в гробу, – заметил Калл. Ему не хотелось говорить на эту тему с доктором. Вместо этого он нашел плотника, изначально сделавшего гроб, и поручил ему укрепить его планками. В результате гроб получился на редкость тяжелым.

Каллу повезло, и в тот же день он увидел продающуюся тележку, старую, но еще крепкую, и купил ее. На следующий день гроб накрыли брезентом и крепко привязали к тележке. Навес на ней был весь разодран в клочья, так что Калл его снял и выбросил. Жирняк, тянувший фургон, привык к его тяжести, так что тележку практически и не замечал, такой она была легкой. Они выехали из Милс-Сити утром, когда вдруг внезапно и не по сезону похолодало, настолько похолодало, что даже солнце побледнело и с трудом пробивалось сквозь облака. Калл понимал, как опасно отправляться в путь, имея всего двух животных, но решил рискнуть.

На следующий день погода улучшилась, и он с сотню миль ехал рядом с индейцами-кроу, направляющимися на юг. Индейцы были настроены дружелюбно, а их вождь, высохший человечек маленького роста с пылкой страстью к табаку и разговорам, все уговаривал Калла разбить лагерь вместе с ними. Их всех удивляло то, что он везет гроб, и они задавали ему бесконечные вопросы о покоящемся в нем человеке.

– Мы вместе путешествовали, – объяснил Калл. Ему не хотелось говорить о Гасе со стариком. Ему хотелось поскорее уехать вперед, но он вел себя вежливо и двигался вместе с индейцами, потому что опасался, что, если он проявит неуважение, кое-кто из молодых сорванцов может захотеть поохотиться на него дальше к югу, когда он уже не будет под зашитой вождя.

После того как пересек Вайоминг, он одиннадцать дней ехал, не встретив ни души. Тележка держалась хорошо, но Жирняк здорово похудел от заданного Каллом темпа. Гроб трясло, особенно на оврагах вдоль реки Паудер, но он не разваливался.

Первыми, кого он увидел в Небраске, были молодые индейцы, где-то раздобывшие спиртное. Когда они поняли, что он везет покойника, они оставили его в покое. Но индейцы были так пьяны, что не могли охотиться, поэтому умоляли его дать им еду. Ни одному из них еще не исполнилось и восемнадцати, и на их лошадей было жалко смотреть. Калл хотел отказать, но потом подумал, что они всего лишь мальчишки. Он предложил им еду в обмен на спиртное, но здесь они стали задираться. Один даже вытащил старый пистолет и сделал вид, что собирается стрелять, но Калл его проигнорировал, и они вскоре уехали.

Он жалел, что приходится тащить Гаса к женщинам, но считал своей обязанностью доставить им письма, написанные умирающим Гасом. На Платте гнездилось так много гусей и уток, что он постоянно слышал их гомон, хотя ехал в миле от берега.

Калл часто вспоминал тех, кого оставил в Монтане, и особенно мальчика. Он не ожидал, что расставание будет таким тяжелым, и все не мог забыть тех последних минут. На протяжении нескольких сотен миль, пока ехал через Монтану, он перебирал те минуты в уме. Он много раз представлял себе, что сказал то, о чем так и не решился сказать, и от того, что он так на этом зациклился, его мысли стали пугаться. Ему хотелось снова сидеть у загона и смотреть, как парень работает с лошадьми. Интересно, как Ньют справляется с Чертовой Сукой и уехал ли кто еще с ранчо?

Не успел Калл подъехать к дому Клары, где он увидел Диша Боггетта, объезжающего лошадей вместе с шерифом из Арканзаса, как женщина начала с ним ссориться. Она где-то достала небольшие кустики и с непокрытой головой и в галошах на босу ногу рассаживала их в тот момент, когда капитан приблизился к ее жилищу.

– И все же вы это делаете, мистер Калл? – сказала Клара при виде него. В глазах ее читалось презрение, что удивило Калла, потому что он выполнял последнюю просьбу человека, которого она так долго любила. Разумеется, Диш рассказал ей, что Гас захотел быть похороненным в Техасе.

– Ну, он попросил, я и пообещал, – ответил Калл, удивляясь, с чего это она его так агрессивно встречает. Он ведь только что спешился.

– Гас рехнулся, а у вас и вовсе крыша поехала, что тащите труп так далеко, – откровенно высказалась Клара. – Похороните его здесь и возвращайтесь к своему сыну и работникам. Вы им нужны. Пусть Гас лежит с моими мальчиками.

Калл поморщился, когда она сказала «сын» так, будто нисколько в этом не сомневалась. Когда-то он твердо знал, что к чему, но теперь ему казалось, что он практически не знал ничего, а Клара продолжала стегать его словами.

– Я ему это же говорил, – произнес он. – Я говорил, что вы не откажете ему в месте здесь.

– Я всегда держала Гаса там, где считала нужным, мистер Калл, – заявила Клара. – Я помнила о нем шестнадцать лет. Теперь же речь идет лишь о том, чтобы предать земле его тело. Везите его на холм, и я рас поряжусь, чтобы Чоло и Джули вырыли могилу.

– Но он просил меня о другом. – Калл старался не смотреть ей в глаза. – Он просил, чтобы я похоронил его в том месте, где вы когда-то устраивали пикники.

– Гас был очаровательным дурачком, – заметила Клара. – Он всегда вел себя глупо с девушками. Вовсе не резон тащить его кости в Техас, если он думал обо мне, когда умирал.

– Он все говорил о пикниках, – повторил совсем запутавшийся Калл. Он-то думал, что женщине будет приятно подобное слышать, но Клара явно смотрела на все иначе.

– Да, я помню наши пикники, – заверила она. – Мы все больше ссорились. Он хотел то, что я не могла дать. А я хотела того, чего у него не было. Это все случилось так давно, еще до того, как умерли мои мальчики.

На глазах у нее выступили слезы, как случалось всегда, когда она вспоминала мальчиков. Она понимала, что ее никак нельзя назвать гостеприимной и что стоящий перед ней мужчина не понимает, о чем она говорит. Она и сама-то не очень понимала, она просто знала, что один вид Вудроу Калла вызывал у нее раздражение.

– Он написал вам, – проговорил Калл, вспомнив, зачем приехал. – У меня одна записка для вас, а другая – для нее. Он оставил ей половину нашего скота. – Калл расстегнул сумку, достал две записки и протянул их Кларе. – Я бы послал их с Дишем, но он уезжал зимой, и не было уверенности, что он благополучно пробьется, – добавил Калл.

– Но вы-то всегда пробиваетесь, не так ли? – спросила Клара, бросив на него такой жесткий взгляд, что он устало отвернулся. Он готов был согласиться, что глупо было со стороны Гаса обращаться к нему с такой просьбой.

Тут Калл повернулся и увидел, как Клара подошла к Жирняку, погладила его шею, тихо заговорила с ним, а потом разрыдалась. Она спрятала лицо на шее мула, который стоял как вкопанный, хотя вообще-то отличался капризным характером. Но он не двигался, пока Клара не выплакалась. Затем, забрав записки и больше не взглянув на Калла, она поспешила в дом.

От загонов за ними наблюдали Джули и Диш. У Диша при виде гроба по телу побежали мурашки. Он все никак не мог побороть страха перед мертвыми. Ему казалось, что быстрое погребение – лучший способ замедлить действия их духов.

Джули, конечно, тоже слышал о смерти Гаса Маккрае и его странной просьбе, но не очень поверил в это. Теперь же он убедился, что все правда. Он вспомнил, как Гас въехал вместе с ним в лагерь индейцев и убил всех, до последнего человека, тогда как сам он не смог нажать на курок. Теперь этот же самый человек, мертвый уже целую зиму, появился в Небраске. В этом было что-то необычное, тут он не сомневался.

– Знал, что капитан его послушает, – промолвил Диш. – Готов поклясться, те парни на реке Милк трясутся от страха, потому что он уехал.

– Я слышал, там суровые зимы, – проговорил Джули, хотя и в Небраске зимы тоже оставляли желать много лучшего.

Капитан растерянно прошел несколько шагов в сторону загонов, но потом остановился. Диш подошел, чтобы поздороваться, за ним Джули, и оба были потрясены происшедшей в Калле переменой. Капитан выглядел стариком – лицо худое, борода и усы сильно поседели.

– Ну, капитан, приятно вас видеть, – приветствовал Диш. – Как там идут дела у полярников?

Калл пожал руку Дишу, потом Джули.

– За зиму не потеряли ни одного человека, да и скот цел, – ответил он, с трудом держась на ногах от усталости.

Тут он увидел, что Диш смотрит поверх его головы. Он обернулся и увидел, что белокурая женщина вышла из дому. Она подошла к тележке и остановилась у гроба. За ней шли обе дочери Клары, с ними маленький ребенок. Девочки не стали подходить к тележке за Лореной. Они постояли минутку на веранде и вернулись в дом, уводя ребенка.

Диш Боггетт отдал бы все на свете, чтобы иметь возможность подойти к Лорене, но он понимал, что не может этого сделать. Поэтому он повел капитана к загонам и постарался заинтересовать его лошадьми. Но капитан явно думал о чем-то другом.

Когда стемнело и они все отправились ужинать, Лорена все еще стояла у тележки. Они молча поели, если не считать верещания Мартина. Он привык быть в центре внимания и не мог понять, почему никто не смеется, когда он бросает ложку, не поет ему, не угощает конфетами.

– А не надо позвать Лори? – спросил Диш, обеспокоенный, что она стоит там, в темноте.

Клара промолчала. Ужин готовили девочки, она только изредка давала им указания. Наблюдая, как Вудроу Калл неумело действует вилкой, она слегка по жалела о той резкости, с которой его встретила, но извиняться не стала. Она уже потеряла надежду, что Джули когда-нибудь разговорится, но все равно его молчание ее раздражало. Тут Мартин выплюнул изо рта еду, и она строго сказала: «Не шали!» таким тоном, что он тут же перестал егозить. Он было открыл рот, чтобы зареветь, но передумал и уныло грыз ложку, пока ужин не закончился.

После ужина мужчины вышли из дому, чтобы покурить, радуясь возможности отдохнуть от общества молчаливой женщины. Даже Бетси и Салли, привыкшие болтать за ужином, чтобы привлечь внимание мужчин, были подавлены молчанием матери.

После ужина Клара пошла к себе в спальню. На комоде лежала все еще не прочитанная записка Гаса. Она зажгла лампу и взяла ее в руки, сковырнув засохшую в углу сложенной бумаги кровь.

– Не надо мне этого читать, – произнесла она вслух. – Не хочу слушать слова из уст мертвых.

– Ты что, мам? – спросила Бетси. Она пришла с Мартином наверх и услышала ее слова.

– Ничего, Бетси, – сказала Клара. – Просто сумасшедшая старуха говорит сама с собой.

– У Мартина вроде животик болит, – пожаловалась Бетси. – Тебе не надо так на него сердиться, мама.

Клара на мгновение обернулась.

– Я не позволю ему плеваться едой, – настаивала она. – Мужчины ужасны, потому что их испортили женщины. Мартину придется научиться хорошим манерам, даже если ему не удастся научиться чему-нибудь еще.

– Я не считаю, что мужчины ужасны, – заметила Бетси. – Диш не ужасный.

– Оставь меня в покое, Бетси, – попросила Клара. – Уложи Мартина спать.

Она развернула записку, всего несколько строк корявым почерком.

"Дорогая Клара!

Буду очень тебе признателен, если присмотришь за Лори. Боюсь, она воспримет это тяжело.

У меня осталась всего одна нога, и жизнь быстро тает, так что не успеваю ничего сказать. Всего хорошего тебе и твоим девочкам, надеюсь, у вас все получится с лошадьми.

Гас".

Клара вышла на веранду и просидела там, сжимая руки, больше часа. Она видела мужчин внизу, которые все еще курили, но молчали. Слишком много смертей, подумала она. Почему они все время приходят именно ко мне?

Темные небеса не дали ответа, так что через некоторое время она поднялась и пошла к Лорене, все еще стоявшей около тележки с гробом Гаса, от которой она не отходила ни на секунду.

– Хочешь, я прочитаю тебе письмо? – предложила она, зная, что Лорена не умеет читать. – У него плохой почерк.

Лорена крепче сжала письмо в руке.

– Нет, я его просто сохраню. Он там написал мое имя. Это я смогла разобрать.

Она не хотела, чтобы Клара читала письмо. Гас написал его ей. Какие там слова, значения не имело.

Клара немного постояла с Лори, потом вернулась в дом.

Рано вышла луна, и мужчины отправились в небольшую хижину у загонов, где они ночевали. Старый мексиканец кашлял. Позднее Лорена услышала, как капитан взял постель и куда-то с ней отправился. Она обрадовалась, когда свет в доме погас и мужчины ушли. Она думала, что Гасу так будет легче знать, что она здесь.

«Они все тебя забудут, Гас, у них свои дела, – думала она. – Но я не забуду, Гас. Утро ли, вечер ли, я буду думать о тебе. Он пришел и отнял меня у тебя. Он может забыть, она, они все могут забыть, но только не я, Гас».

На следующее утро Лорена все еще стояла у тележки. Мужчины не знали, что и делать. Калл совсем растерялся. Клара так же молча подала завтрак, как она накануне кормила их ужином. Выглянув в окно, они могли видеть белокурую головку молодой женщины, неподвижно стоящей у тележки с письмом Августа в руке.

– Я бы хотела, чтобы вы забыли о своем обещании, мистер Калл, хотя бы ради этой девушки, – наконец промолвила Клара.

– Я не могу забыть обещания, данного другу, – возразил Калл. – Хотя, согласен, это глупо, я и сам ему говорил.

– В такой ситуации люди теряют разум, – настаивала Клара. – Гас был для этой девушки всем. Кто поможет мне, если она сойдет с ума?

Дишу хотелось сказать, что он поможет, но он не смог выговорить ни слова. Вид горестно стоящей у тележки Лори наводил на него такую тоску, что он пожалел, что вообще когда-то приехал в этот город – Лоунсам Дав. И все же он любил ее, но не мог пробиться к ее сердцу.

Клара поняла, Калла убеждать бесполезно. Остановить его можно лишь пулей. Лицо сохраняло упрямое выражение, и не уехал он еще только потому, что девушка продолжала стоять у тележки. Она злилась, что Гас заставил его дать такое идиотское обещание. Это же уму непостижимо – тащить труп три тысячи миль, чтобы похоронить там, где он устраивал пикники. Скорее всего, он бредил и, приди он хоть на мгновение полностью в себя, взял бы назад свою просьбу. Больше всего ее злило бездушное отношение Гаса к сыну Калла. Милый, вежливый мальчик с тоской в глазах. Она бы отдала все, чтобы воспитать именно такого мальчика. И вот по какой-то романтической прихоти Гас позаботился о том, чтобы отец и сын разлучились.

Это казалось ей настолько неправильным, возбуждало такую ярость, что в какое-то мгновение у нее возникло искушение действительно подстрелить Калла, просто назло Гасу. Не убить, но слегка ранить, чтобы, пока он выздоравливает, похоронить Гаса и покончить со всей этой глупостью.

В этот момент, совершенно неожиданно, Лорена упала на землю, потеряв сознание. Клара понимала, что это от усталости, но мужчинам пришлось нести ее наверх на руках. Клара тут же их всех выгнала и поручила Бетси посидеть с Лореной. К тому времени капитан уже сидел на лошади, успев предварительно запрячь мула в тележку.

– Еще раз прошу вас, мистер Калл, – сказала Клара. – Живой сын важнее мертвого друга. Разве это трудно понять?

– Давши слово, держись, – ответил Калл.

– Слова и есть слова, а сын – это жизнь, – возразила Клара. – Жизнь, мистер Калл. Я куда лучше вас могла бы воспитывать мальчиков, и тем не менее я потеряла троих. Говорю вам, ни одно обещание не стоит того, чтобы бросать мальчика, как это сделали вы. Он знает, что он ваш сын?

– Наверное, знает, я оставил ему свою кобылу, – произнес Калл, размышляя о том, что только этой женщины ему не хватало для разговоров на трудную тему.

– Свою лошадь, но не свое имя? – спросила Клара. – Вы даже не дали ему свое имя?

– Я больше ценю лошадь, – бросил Калл, трогая с места. Клара так разозлилась, что некоторое время шла рядом.

– Я напишу ему, – проговорила она. – Я прослежу за тем, чтобы он носил ваше имя, если даже мне придется нести письмо пешком в Монтану. И еще хочу вам сказать: мне жаль, что вы с Гасом встретились. Вы оба только и делали, что портили друг другу жизнь, не считая других близких вам людей. Одной из причин, почему я не вышла за него замуж, было мое нежелание бороться с вами за него изо дня в день, всю жизнь. Ох уж эти мне мужчины и их клятвы: они просто отговорки, чтобы сделать то, что вы и так собирались сделать, – уехать. Вы ведь считали, что всегда поступали правильно, гордились этим, мистер Калл. Но это не так, и мне жаль ту женщину, которой вы будете нужны. Вы тщеславный трус, мистер Калл, несмотря на все ваши боевые заслуги. Я презирала вас тогда за то, каким вы были, и я презираю вас сейчас за то, как вы поступаете.

Клара не могла сдержать горечь – он и сейчас считал, что поступает правильно, она это знала. Она шагала рядом с лошадью, изливая свое презрение, пока Калл не перевел лошадь и мула на рысь, и повозка с гробом, подпрыгивая на ухабах, покатилась по кочковатой равнине.

102

Итак, капитан Калл направился дальше на юг под грузом Клариного презрения и собственного жгучего сожаления. Целую неделю, переправляясь через Платт и потом через Репабликан, он не мог забыть слов Клары: что он никогда ничего не делал правильно, что они с Гасом лишь портили друг другу жизнь, что он трус и что она отвезет мальчику письмо. Калл прожил жизнь, считая, что он знает, как поступать, а теперь женщина обвинила его в том, что он ничего толком не знал. Он обнаружил, что не может забыть Клариных слов. Ему оставалось только трястись за тележкой, а ее слова продолжали жечь ему сердце и душу.

Он не успел еще доехать до Канзаса, как слухи опередили его, что-де человек везет покойного домой в Техас. Слухи распространяли солдаты и ковбои. Иногда ему встречались охотники за бизонами, которые уже не находили бизонов, и ловцы бобров, возвращавшиеся с гор. Прослышали и индейцы – пауни и араваки, а также сиу из Огаллалы. Иногда ему встречались группы воинов на разжиревших за лето лошадях, приезжавших специально, чтобы посмотреть на него. Некоторые даже подъезжали и задавали вопросы. Почему он не похоронит своего companero? Он что, был святым человеком, чей дух может покоиться только в определенном месте?

Нет, отвечал Калл. Он не был святым человеком. Больше он ничего не объяснял. Он стал думать, что Август, скорее всего, под конец помешался, хотя с виду этого сказать было нельзя, и что уж он-то сам точно выжил из ума, раз дал такое обещание.

За одну неделю в Канзасе ему встретились восемь коровьих стад, одно за другим. Польза для него от этого заключалась лишь в том, что ковбои щедро делились с ним проволокой. Тележку, купленную в Милс-Сити, он чинил уже столько раз, что она практически состояла из одной проволоки. До Техаса ему не добраться, это он знал точно, но был намерен ехать сколько удастся. Что он станет делать, когда тележка окончательно развалится, он не имел представления.

В конце концов, так как его слишком часто спрашивали об Августе и ему приходилось отвечать, Калл уже больше не мог переносить этого. Он свернул на запад, к Колорадо, чтобы обойти основные дороги. Он устал от людей. Единственными наиболее мирными часами были вечера, когда он слишком уставал, чтобы думать, и просто трясся рядом с Гасом.

Он проехал через Денвер, вспомнив, что так и не отправил обещанную телеграмму брату Уилбергера с извещением о его смерти. Прошел уже почти год, и он чувствовал, что должен сделать это для Уилбергера, хотя немедленно пожалел, что заехал в город, шумный и полный шахтеров и скотоводов. Тележка с гробом сразу вызвала такое любопытство, что к тому времени, когда он вышел из здания почты, вокруг нее собралась толпа. Калл лишь появился в дверях, как к нему подошел похоронных дел мастер в черной шляпе.

– Мистер, тут поблизости нигде кладбища нет, – сказал гробовщик. Усы у него торчали торчком, и вообще он был слишком уж изыскан, на вкус Калла.

– Я и не искал кладбище, – сообщил он, садясь на лошадь. Люди трогали гроб, как будто имели на это право.

– Мы устраиваем отличные похороны за десять долларов, – сообщил гробовщик. – Вы можете оставить усопшего у меня, а сами не торопясь выбрать надгробный камень. За камень – плата отдельная.

– Не требуется, – отрезал Калл.

– Кто это, мистер? – спросил подбежавший мальчик.

– Его звали Маккрае, – ответил Калл.

Он облегченно вздохнул, когда город остался позади, и с той поры ехал больше по ночам, чтобы ни с кем не встречаться, хотя тележке доставалось еще больше, поскольку он в темноте не мог видеть рытвин и ухабов. Однажды ночью он решил, что местность слишком неровная для поездки в темноте, и разбил лагерь на берегу реки. Он услышал приближающийся конский топот и устало взял ружье. Явно лишь одна лошадь. Еще не совсем стемнело, и он мог разглядеть приближающегося всадника – очень крупного мужчину. Лошадь оказалась рыжей, а мужчина – Чарльзом Гуднайтом. Калл знал знаменитого скотовода еще с пятидесятых, они вместе немало поездили в пограничном отряде, пока их с Гасом не отправили на границу. Каллу этот человек никогда не нравился – Гуднайт не признавал власти, то есть никакой, кроме своей собственной, но Калл не мог отрицать, что тот обладал необычными способностями. Гуднайт подъехал к костру, но спешиваться не стал.

– Привык интересоваться, кто тут ездит, – пояснил он. – Должен признать, не рассчитывал тебя тут встретить.

– Могу угостить кофе, – предложил Калл. – Я вечером редко ем, – добавил он.

– Черт, если я вечером не нажрусь, то помру с голоду, – сказал Гуднайт. – Обычно я слишком занят, чтобы завтракать.

– Тогда можешь спешиваться, – пригласил Калл.

– Да нет, и на это времени нет, – отказался Гуднайт. – У меня дела в Пуэбло. Да и не любитель я сидеть у костра и сплетничать. Полагаю, это Маккрае, – добавил он, кивком показывая на гроб на тележке.

– Он, – подтвердил Калл, заранее раздражаясь от вопросов, которые неизбежно последуют.

– Я у него в долгу за то, что он ликвидировал ту сборную шайку на Канейдиан. Если бы не он, мне пришлось бы заняться ими самому.

– Что же, он уже не может получить долги, – заметил Калл. – Да и он упустил этого чертова убийцу.

– Тут нет ничего стыдного для Маккрае, – проговорил Гуднайт. – Я и сам упускал этого сукина сына, причем неоднократно, но тут одному повезло, и он его поймал. Негодяй вырезал две семьи поселенцев, а когда уезжал, помощник шерифа случайным выстрелом уложил под ним лошадь. Они его догнали и собираются повесить на следующей неделе в Санта-Розе. Если поторопишься, как раз успеешь.

– Ну, черт возьми, – сказал Калл. – Ты едешь?

– Нет, – ответил Гуднайт. – Я такие зрелища не посещаю, хотя мне и пришлось несколько раз председательствовать в суде по подобным делам. В доморощенных, так сказать. Это за все последние годы самый мой длинный разговор. Прощай.

Калл въехал с тележкой на перевал Рэтон и осторожно спустился на великую равнину Нью-Мексико. Хотя весь год он почти ничего кроме равнин не видел, его потряс расстилающийся перед его глазами простор. К северу все еще были видны заснеженные пики Сангре-де-Кристо. Он поспешил в Санта-Розу, рискуя окончательно сломать повозку, но, приехав, обнаружил, что казнь отложили на неделю.

Казалось, все в округе хотели видеть, как повесят Синего Селезня. Городишко заполнили ковбои, приехавшие с женщинами и детьми и ночующие в фургонах. Много спорили, большинство были за то, чтобы повесить бандита немедленно, иначе он может сбежать. Создавались группы энтузиастов, требующие подать петицию шерифу или взять тюрьму штурмом, но до этого дело не доходило. Синий Селезень так долго держал в страхе всю Территорию, так часто убивал, насиловал и грабил, что стал вызывать какую-то суеверную боязнь. Некоторые, особенно женщины, вообще считали, что он не может умереть и они никогда не будут в безопасности.

Калл воспользовался случаем, чтобы заставить кузнеца основательно отремонтировать тележку. У кузнеца было полно работы, и прошло три дня, прежде чем тот сумел взяться за повозку, но зато он разрешил Каллу поставить гроб в сарае, чтобы не привлекать внимания.

В городе нечего было делать, кроме как восхищаться новым зданием суда, трехэтажным, с виселицей на верху, где и должны были повесить Синего Селезня. Здание суда отличалось огромными стеклянными окнами и натертыми полами.

За два дня до казни Калл решил навестить заключенного. Он уже встречался с помощником шерифа, который подстрелил лошадь Синего Селезня. Того звали Деккер, он был толст и пьян до беспамятства. Это заставило Калла предположить, что Гуднайт был, по всей вероятности, прав, – просто повезло. Но с той поры все считали своим долгом угостить Деккера выпивкой: весьма вероятно, что, до того как стать героем, он был трезвенником. Он рыдал при воспоминании о своем подвиге, о котором он рассказывал так много раз, что давно охрип.

Шериф, седеющий человек по имени Оувенсбай, разумеется, слышал о Калле и был рад показать ему пленника. В тюрьме имелось всего три камеры, и Синего Селезня поместили в среднюю, где не было окон. Остальные камеры освободили, просто выпустив мелких нарушителей закона, чтобы уменьшить вероятность побега.

Как только Калл увидел Синего Селезня, он понял, что его можно не опасаться. Индеец был ранен в плечо и в ногу, а голова была обвязана грязной тряпкой, прикрывающей еще одну рану. Никогда Калл не видел столько цепей на одном человеке. Наручники, каждая нога на цепи, еще одна цепь, обернутая вокруг пояса, приковывала его к стене. Два помощника шерифа с винчестерами несли круглосуточную вахту у камеры. Несмотря на решетку и цепи, Калл видел, что оба перепуганы до смерти.

Синий Селезень, казалось, безразлично относился к производимому им в городе переполоху. Он прислонился спиной к стене и сидел так с полузакрытыми глазами, когда к решетке подошел Калл.

– Что он делает? – спросил шериф. Несмотря на все предосторожности, он так нервничал, что у него постоянно расстраивался желудок с той поры, как привели этого пленника.

– А почти что ничего, – ответил один из помощников. – Что он может делать?

– Ну, ведь говорят, что он может убежать из любой тюрьмы, – напомнил им шериф. – Вы повнимательней следите.

Чтобы повнимательней за ним следить, надо войти в камеру, а я уволюсь раньше, чем это сделаю, – возразил другой помощник.

Синий Селезень немного приоткрыл сонные глаза и посмотрел на Калла.

– Слышал, ты приволок своего провонявшего приятеля на мою казнь, – произнес Синий Селезень низким угрожающим голосом, от которого и шериф и помощники вздрогнули.

– Случайность, – заметил Калл.

– Мне надо было поймать его и поджарить, пока у меня была такая возможность.

– Он бы убил тебя. – Калл был взбешен наглым тоном индейца. – Или я бы убил, если бы понадобилось.

Синий Селезень улыбнулся.

– Я насиловал женщин, крал детей, жег дома, убивал мужчин, угонял лошадей и убивал скот, сколько душе моей было угодно и где угодно, и все это время ты был здесь блюстителем закона, – заявил он. – Да ты до сегодняшнего дня меня толком и не видел. Так что вряд ли бы ты меня убил.

Шериф Оувенсбай покраснел, ему было неловко, что бандит оскорбляет знаменитого рейнджера, но поделать он ничего не мог. Калл понимал, что в словах Си него Селезня много правды, и стоял, глядя на этого человека, оказавшегося куда крупнее, чем он думал. Огромная голова, а глаза холодные, как у змеи.

– Я презираю всех вас, светловолосых сукиных сынов, – сказал Синий Селезень. – Уж эти мне рейнджеры. Надеюсь, я еще нескольких из вас прикончу.

– Это вряд ли, – заметил Калл. – Разве что ты умеешь летать.

Синий Селезень холодно улыбнулся.

– Я умею летать, – заверил он. – Одна старуха меня научила. И если подождешь, сам увидишь.

– Я подожду, – ответил Калл.

В день казни на площади перед зданием суда собралось много народу. Каллу пришлось привязать своих животных в сотне ярдов от нее – он собирался сразу же пуститься в путь, как только казнь свершится. Он пробрался в первые ряды зрителей, откуда мог видеть, как Синего Селезня провезли из тюрьмы в здание суда в усиленно охраняемом фургоне. Калл подумал, что кого-нибудь обязательно по случайности убьют, пока все закончится, поскольку помощники шерифа так нервничали, что постоянно держали свои ружья на взводе. На Синем Селезне было еще больше цепей, чем раньше, а голова его была все еще обмотана грязной тряпкой. Его ввели в здание суда и повели вверх по лестнице. Палач возился с петлей, а Калл посмотрел в сторону, так как ему показалось, что он заметил человека, с которым когда-то служил, когда услышал звон бьющегося стекла. Он поднял голову, и волосы у него на затылке встали дыбом – Синий Селезень, окутанный цепями, летел по воздуху. Его холодная улыбка за стыла на лице во время падения: ему удалось выброситься через одно из окон, причем не в одиночестве. Закованными в наручники руками он схватил помощника шерифа Деккера. Оба упали на закаменевшую землю прямо перед зданием суда. Синий Селезень ударился головой, а помощник упал на спину, как человек, которого спихнули со стога сена. Синий Селезень не пошевелился после падения, тогда как помощник ворочался и кричал. Обоих засыпало осколками стекла.

Толпа оцепенела и не двигалась. Шериф Оувенсбай возвышался надо всеми, глядя вниз из разбитого окна, в отчаянии от того, что сотни людей лишились увлекательного зрелища.

Калл первый приблизился и наклонился над лежащими мужчинами. Потом подошли еще несколько человек. Синий Селезень был мертвее мертвого, глаза широко распахнуты, на губах все еще жестокая ухмылка. Деккер все себе переломал, харкал кровью – явно не жилец.