Текст книги "Пробуждение Рафаэля"

ЧУДО № 37
ВОСПОМИНАНИЯ О БЫЛОМ

Паоло остановил свою «ламбретту» на пьяцца Репубблика и выключил мотор. Не хотелось двигаться, пока он ощущал уткнувшуюся ему в плечо голову девушки. За всю дорогу от больницы она не сказала ни слова.

– Выпить хочешь? – мягко спросил он.

Донна перекинула длинную ногу через седло мотоцикла и встала на асфальт.

– Донна?

– Знаешь, меня это, вроде того, задело, та открытка, как она лежит там плашмя, будто уже мёртвая. Ни к чему было копам применять такую силу. То есть, хочу сказать, неужели нужно было использовать всю мощь современной полицейской техники, слезоточивый газ и прочее, чтобы сладить со старой женщиной? Похоже, они вообще не способны на переговоры. – Она подняла лицо к небу, не давая слезам потечь из глаз, – актёрская уловка, чтобы тушь не расплылась.

Он заметил чёрные солёные следы предыдущих слёз на её щеках, и ему захотелось лизнуть палец и стереть их. Он предложил ей платок, она взяла и громко высморкалась.

– Пошли, Донна, выпьем. Я встречаюсь с Шарлоттой перед…

– Нет… Я, наверно, пройдусь или ещё что. – Только этого ей не хватало, добавочного груза вины перед Сестрой Шарлоттой! – Обдумаю всё…

Она повернулась, и волна её волос прошлась по щеке Паоло, который, быстро подняв руку, окунул пальцы в её пряди. Он любил это ощущение её, эту её текучесть, но она всегда ускользала от него.

– Донна! Эй, Донна! – позвал он, просто чтобы произнести её имя. – Встретимся в шесть в «Репубблике», хорошо?

Она, не оглядываясь, подняла руку в знак согласия и зашагала прочь.

♦

Шарлотта, сидя с Паоло в кафе «Репубблика», слушала городские колокола, звонившие или бившие шесть часов, с задержкой в несколько секунд относительно друг друга. Это был один из часов, когда здесь мистическим образом начинала собираться молодёжь.

– Как вы выбираете, в какое кафе лучше идти? – спросила она Паоло и его друзей. – По местоположению? Постоянным посетителям? Вкусу кофе?

– Очень сложный вопрос, cara, – ответил Паоло, блестя глазами. Вид у него был возбуждённый, предвкушающий. – Один из самых сложных, какие вы вообще задавали! – Он обернулся к девушке, сидевшей рядом. – Маддалена, над этим надо серьёзно подумать, как считаешь?

Девушка, студентка физического факультета университета, улыбнулась, готовая подхватить любую игру, которую он затеял, и ответила:

– Дорогой! И конечно, сперва мы должны исключить себя, зная, что объект исследования не может заниматься этим сам.

– Тогда обратимся к моему отцу.

– Ну, твой отец настолько увлечён футболом, что всё свободное время проводит в «Спортивном баре», с тех пор как мой дядюшка Пьетро установил там большой телевизор.

Несколько минут они подбрасывали в воздух имена родственников и друзей и посылали друг другу, словно лёгкие воланы ракеткой, имена фанатов отдельных футбольных клубов, связанных с определёнными кафе и районами города. Говорили о политических и других, более тонких предпочтениях, связывавших их отцов и дедов. Обсуждали излюбленные кафе журналистов, работавших в местных газетах, «Пезаро» и «Коррьере Адриатикой, и кому эти газеты симпатизируют – левым, правым или ни тем, ни другим. «Вообще никому», – сказал Паоло. Это вопрос местного патриотизма, как они объяснили. Верности своей колокольне.

Игра в словесный бадминтон менялась с ветерком приходов и уходов.

Ушла Маддалена, пришла Анна.

Ушла Анна, пришёл Фабио.

Затем, словно почувствовав растерянность Шарлотты, которая не могла настроиться на переменчивую игру, молодые люди начали исчезать поодиночке, и Шарлотта осталась с Паоло, который горбился рядом на стуле; бодрое его настроение улетучилось. Он несколько раз посмотрел на часы, но не делал попыток уйти.

– Ждёшь кого-нибудь? – спросила она.

– Нет… не то чтобы…

Пёстрая, многоцветная passegiata занимала его не больше, чем её. Он не обращал внимания на проходящих девушек, которые заигрывали с ним – смело и спокойно или хихикая, бросая на него манящие взгляды, но делая вид, что болтают с подружками. Они были для него всё равно что прохаживающиеся голуби, он их вовсе не замечал.

Шарлотта коснулась его руки:

– Паоло…

– Да, cara?

– Если бы я захотела разыскать кое-какие местные семейства, которые исчезли во время войны, с чего мне надо было бы начать?

– А зачем?

– Думаю… думаю, что, возможно, что-то тут такое… таится, если уместно это слово, в этом умалчивании о семьях Сан-Рокко. – Она улыбнулась. – Иными словами, это дело как раз для нашей профессии. Когда я спрашиваю о Сан-Рокко, то последовательно наталкиваюсь на тёмные слои.

– А я эксперт по снятию слоёв старого лака, так? Но что вы пытаетесь раскрыть?

– Сложно сказать – наверно, всё, что сможет помочь этой немой… и Прокопио, если ему придётся плохо. Дело может не разрешиться так просто, как ему представляется, и если он ничего не сделает, чтобы помочь себе, тогда…

Паоло понимающе кивал, лицо его было задумчиво.

– Возможно, стоит поискать на кафедре генеалогии в университете…

– О нет, не хочу, чтобы ты был замешан, Паоло!

Он не обратил внимания на её протест и продолжал:

– Когда в прошлом году я занимался реставрацией портрета, того, на котором лицо было очень повреждено, – помните, я показывал вам его уже отреставрированным? Ну так вот… через факультет я разыскал всех живых родственников той женщины, а также некоторых умерших – там были старые фотографии. Я решил, поскольку других картин с её изображением нет, придать ей некоторое сходство с одним из её современных потомков…

– Ужасный грех, Паоло.

На его лице тут же появилось выражение притворного раскаяния.

– Да, знаю, вы не раз повторяли: «Субъективность – один из тягчайших грехов реставраторов старого типа», так?

Она засмеялась над тем, как, подражая ей, он важно повторил её давнишнее наставление.

– А военные архивы, Паоло?..

– Mio Nonno, мой дедушка, он очень интересуется историей военного Урбино… жутко надоедает разговорами на эту тему, если честно, cara! Лично я даже рад, что он отказался покидать наш старый тёмный и сырой дом и переезжать в солнечный новый, который папа подыскал в той чудовищной меланоме, что выросла за городскими стенами.

Значит, словцо, брошенное графиней, до сих пор язвит.

– Могу я с ним встретиться?

– Он будет в восторге! Зайдите позже на стаканчик чего-нибудь… – Он снова глянул на часы. – А не то, пожалуй, сейчас, до обеда. Потом у нас будет предлог, чтобы уйти, прежде чем он заведёт нас слишком далеко в прошлое. Но берегитесь, спрашивая его о чем-то: там, где можно ответить за секунду, mio Nonno будет распространяться целый день. Да ещё новые вставные зубы мешают ему говорить, так что, наверно, придётся мне быть за переводчика.

♦

Дед Паоло жил за Рыночной площадью, в крохотной квартирке на узкой улочке, прижатой к городской стене и настолько крутой, что мостовая шла невысокими ступенями, а её булыжник, вытертый за столетия, был гладкий и скользкий, словно леденцы, – подобно сиденьям под окнами Каза Рафаэлло. Перед домом, почти перекрывая узкий проход, стоял трёхколёсный грузовой мотороллер с кузовом, полным лука-порея и цветной капусты; когда Шарлотта с Паоло подошли ближе, из-под колёс брызнула тощая, как скелет, кошка.

– У Nonno три комнатёнки на верхнем этаже, – предупредил Паоло. – Я остаюсь здесь, когда мы слишком поздно заканчиваем работать или выпью слишком много… если хватает сил забраться туда! – Он достал старинный ключ. – Не могли бы вы минутку подождать в прихожей, пока я объясню ему, зачем вы пришли? Так мы потеряем меньше времени.

«Прихожая» с единственным, закрытым ставнями окошком была до того тесной, что они едва поместились в ней вдвоём. Шарлотте пришлось прижаться к тёмной каменной стене, чтобы Паоло смог открыть дверь к деду. Старый замок нехотя, с громким скрипом поддался, и Шарлотте почудилось, что она оказалась в узком проходе, ведущем скорее в пещеру, нежели в квартиру. Даже когда Паоло вошёл в гостиную деда, полуприкрыв за собой дверь, она отчётливо слышала раздавшийся в то же мгновение ворчливый голос старика, его речь, неразборчивую и густую, как картофельный суп, и обильно уснащённую диалектными словечками, которых она не понимала:

– Кто такой этот Серафини и почему он расспрашивает о тебе?

– Ш-ш-ш, Nonno, незачем кричать, – ответил Паоло. – Серафини, он что, был здесь?

– Я не кричу! – проорал старик. – Конечно же был! О чем я тебе толкую!

Чтобы дать им возможность, весьма условную, поговорить наедине, Шарлотта открыла окошко в прихожей и выглянула наружу. Две каменные горгульи сердито смотрели на неё с углов длинного дома. Голоса внутри были по-прежнему хорошо слышны.

– Что ты рассказал ему, дедушка?

– Ничего! Ничего я ему не рассказал! – проскрипел старик. – Этому чужаку, думаешь, я ему что-то скажу? Какое его дело, откуда кисти, гипс да прочее, я не обязан говорить даже своему сыночку-капиталисту, что ты бываешь здесь и сколько раз… И потом, все эти даты… Что он там говорит о всех этих датах, когда случились чудеса, и что моя квартира находится позади ораториума?… Разумеется, говорю ему, находится. Ведь это бывший дом смотрителя… и не я ли по вторникам продаю билеты в ораториум?

– Ты не упоминал о Фабио, Nonno?

Шарлотта высунулась в окно, чтобы не слышать разговор Паоло с его дедом.

– Думаешь, я старый маразматик? Конечно не упоминал! С какой стати я стал бы докладывать этому человеку, кто спит здесь, а кто нет и когда это было, до или после чудес, в которые я не верю? Я не знаю этого человека! Он не мой приятель, чтобы задавать такие вопросы и ждать ответа.

Слуховое окно пряталось под самой крышей, примыкавшей к ораториуму святого Иоанна Крестителя. Шарлотта могла бы дотянуться до его черепиц. Это был тот ораториум, где неделю назад закровоточили раны – на фреске с изображением святого Себастьяна. Она высунулась ещё дальше и заметила островок ярко-зелёной листвы на холме за ним. Виден был и кусок примыкавшей к ораториуму стены общественного парка, посвящённого Сопротивлению. Гибкий, ловкий человек легко мог попасть из этого окошка в окно ораториума или же пробраться по крышам, а там спрыгнуть на стену. Тут каждая постройка органично вырастала из другой, одна поддерживала другую в симбиотическом сосуществовании, не свойственном тем, что возведены архитекторами или проектировщиками. Об этом говорил Прокопио, описывая Сан-Рокко.

– Парк Сопротивления. – (Шарлотта вздрогнула, услышав Паоло, и отступила от оконца.) – Вот почему Nonno не уезжает из этой дыры. Потому что участвовал в Сопротивлении, о чем, боюсь, не преминет поведать во всех подробностях.

Старик, чьё сморщенное, как грецкий орех, лицо наполовину скрывал полосатый шерстяной шарф, с нетерпением ждал их в крохотной комнатёнке, в которой выглядел на своём месте как кукла в витрине. На столе рядом с ним стояла бутылка фиолетово-розового ликёра, какой Шарлотта пила с Прокопио. С поддельным энтузиазмом она приняла рюмку и выслушала длинный тост за её здоровье. Она отнеслась к этому как к неизбежной плате за то, что он извлечёт из копилки своих воспоминаний.

Появился альбом драгоценных военных фотографий, и следующие полчаса Шарлотта кивала и улыбалась, разглядывая открытки от соратников старика, которые эмигрировали в Америку, Канаду, Британию. Восторгалась подписными, из паба в Эдинбурге, подставками под пивные кружки, читала отчёты о матчах чикагской футбольной команды, которую тренировал бывший коммунист из Урбино.

– Брат Франко, который барменом в «Рафаэлло», знаете его? – прокричал старик.

Шарлотта кивнула:

– Франко, да, знаю более-менее.

– Там другой футбол, в Америке, – знали вы это, синьора?

– У моей уважаемой коллеги назначена очень важная встреча, Normal – нетерпеливо сказал Паоло. – Она пришла сюда не затем, чтобы провести всю ночь с твоими умершими товарищами!

Но старик не слишком спешил, как ни подгонял его Паоло. Он весело хмыкнул в ответ на намёк, что у Шарлотты могут быть более важные дела, и продолжал листать альбом за альбомом. Он был убеждённым коммунистом, сказал он ей. И остаётся им, чего этот подонок, мэр Примо, не может сказать о себе! Тут она имела удовольствие выслушать долгий пассаж о последних урбинских политиках, пока Паоло не перевёл разговор на Сан-Рокко.

– Сан-Рокко далеко отсюда! – осторожно проговорил старик. – Эта леди сказала, что её интересует Урбино в военные годы.

– Да, Nonno, интересует, но… – Паоло двинул чёрной бровью, подавая сигнал Шарлотте.

Она объяснила, что её также интересует женщина из Сан-Рокко, работавшая в герцогском дворце.

– По крайней мере, она могла быть из Сан-Роко она жила там много лет.

– Ты говоришь о Муте, этой сумасшедшей, которую арестовал наш идиот шеф полиции?

Даже Паоло удивился:

– Ты знаешь её, Nonno?

– Всякий знает о ней.

– О ней, да… Но знали ли вы её лично – когда она была молодой? Её семью? – спросила Шарлотта и подумала: «Неужели всё будет так просто?»

– Её – нет. Но все говорят, она как-то связана с семьёй Бальдуччи и их родственниками, их семьями из Сан-Рокко, так?

– С семьёй Бальдуччи, так, – повторила Шарлотта.

– На одной неделе они были в городе, торговали своим товаром, а на другой их уже не было, и больше они не появлялись никогда. Люди отправились в Сан-Рокко и увидели весь тот кошмар.

– У вас есть какое-то соображение, что случилось с ними? Их убили?

– У меня много соображений, синьора, – ответил он, игнорируя вторую часть вопроса. – Вы знаете, что в той долине существовало сильное сопротивление фашистам? Многие в Сан-Рокко были анархистами, диссидентами, коммунистами, хотя Сталин не одобрял их политику, потому что для них коммунизм состоял не в том, чтобы воевать и погибать, а в том, чтобы вместе растить латук и бобы, пить домашнее вино и веселиться с друзьями.

– Почему именно в этой долине? – спросила Шарлотта.

– Не именно в этой – то же самое было по всей Италии. В те времена, когда мы меньше ездили, когда не было столько машин, обыкновенно в одних местах хозяйничали фашисты, в других анархисты, а где-то партизаны-коммунисты. Наш ландшафт в этом смысле способствует идейной обособленности.

– Об идеях в другой раз, Nonno. – В голосе Паоло было столько любви, что старик лишь добродушно нахмурился.

– Энрико и Чезаре Бальдуччи были коммунистами-партизанами? – спросила Шарлотта.

– Коммунистами они не были. Это я знаю, поскольку сам пытался агитировать их. А партизанами… Я бы назвал их скорее сектантами. Они были сами по себе, ни к кому не присоединялись. Обычно приезжали сюда продавать свои сыры и окорока Теодоро Мадзини…

– Мадзини… не родственник Франческо Прокопио? Его фамилия тоже, кажется, Мадзини?

– Его отец. Их земля годилась только на то, чтобы разводить овец, коз да свиней. Вино ужасное, кислое, как церковное пойло, но Бальдуччи делал очень хорошие сыры, а Мадзини – знаменитые окорока… Да ведь он был из Норчии, а норчийцы славятся умением забивать скот.

– Я это слышала, – сказала Шарлотта. – Они привезли с собой семьи?

– Конечно! Без сыновей некому было бы торговать окороками.

– Дочерей у них не было?

– Кто помнит дочерей, если только они не красотки?

Она попробовала зайти с другой стороны:

– Паоло говорил, что вы были одним из вожаков Federaterra, сельскохозяйственного профсоюза…

Он гордо улыбнулся:

– Да! Конечно! Мы создали его! Мы, коммунисты! – Он похлопал себя ладонью по груди. – Построили на фундаменте, который заложили во времена Сопротивления. В книгах по истории всегда говорят о французском Сопротивлении, но мы тоже сопротивлялись! – На минуту старик показался не столь беззащитным, способным постоять за себя. – Мы ходили от фермы к ферме, организуя собрания. Нарушая велью, используя её как прикрытие. – Его глаза наполнились слезами. – Бедный Энрико! Он был из тех, кто так и не усвоил, что можно быть хорошим и справедливым и, несмотря на это, побеждённым. Он хотел разрушить все дворцы…

– Тогда кругом остались бы одни руины, – отозвался Паоло. – Тем лучше для реставраторов вроде меня.

– Мы не боялись руин, только не мы! Мы, кто всегда жил в трущобах и дырах в стенах, справились бы, мы мечтали о новом мире! – Паоло возвёл очи к потолку, но старик не заметил скептической мины внука. – Мы возвели эти дворцы, кирпич за кирпичом, и мы могли бы возвести их опять или построить на их месте новые! Так говорил Дурутти![125]125
  Дурутти Буэнавентура(1896–1936) – лидер испанских анархистов, сыгравший значительную роль в организации сопротивления франкистам и фашистам во время гражданской войны в Испании.


[Закрыть]

Несколько минут он бормотал себе под нос что-то невнятное, пока внук не вернул его в настоящее громким:

– Nonno!

– Может, оно и к лучшему, что Энрико пропал, – продолжал старик, – потому как в результате всё, что сделали он и я, чтобы вернуть землю, пошло насмарку! Посмотри на бедного Франческо Мадзини, сына Теодоро! Теперь зовёт себя Прокопио. Такая же земля, как у Энрико, и годится только свиней разводить! Видно, старый граф знал всё заранее, потому и уступил их требованиям…

– Старый граф?

– Папаша Маласпино – фашистский ублюдок, хитрющий, как тосканцы. Посмотри, как он после войны быстро заделался большим другом британцев и янки! Делает за них грязную работу, помогает перестроить Европу, чтобы была без коммунистов.

– Я не очень поняла, синьор. Что сделал старый граф? Какие требования Энрико Бальдуччи и Мадзини удовлетворил?

– Разумеется, он владел землёй, которую они обрабатывали! О чем же я ещё толковал! За которую мы и сражались! Всей этой землёй – в Марке, Умбрии, Тоскане, – сказал он, широким жестом раскидывая руки, словно сметая и стены собственной квартиры, и дворцы, и ораториумы, и соборы Урбино, чтобы она увидела эту землю. – Всю её обрабатывали испольщики.

– То есть… – недоверчиво сказала Шарлотта, – братья Бальдуччи сражались против интересов старого графа.

– Но земля-то, я вам говорил, была никудышная! Слишком каменистая, слишком пересечённая. – Вновь его утонувшие в морщинах жёлтые глаза наполнились слезами. – Как подумаешь, как мы боролись за эту землю, а потом молодое поколение оказалось не готово работать на ней. Мой собственный сын должен был заниматься керамикой, разрисованные горшки продавать.

– Зато тогда Паоло, наверно, и приобрёл своё мастерство художника, синьор.

– Теперь у нас нет занятий для мужчин, только туристов обслуживаем. – Он употребил словцо, которого Шарлотта не поняла.

Она взглянула на Паоло, который прошептал ей, что это местное вульгарное выражение.

– Смысл примерно тот, что итальянцы – укрощённые быки, обслуживающие корову туризма.

– Что такое? – закричал старик. – Что ты там говоришь, парень?

– Перевожу твоё ругательство, Nonno. – Паоло закатил глаза и постучал по часам. – Это всё, что ты можешь вспомнить, Nonno? Никаких убийств и интриг?

– Вся молодёжь, – сказал дед, не слушая его, – подалась в города, а стариков оставили среди скал да грязи.

– Насчёт Франческо Прокопио, Nonno: его арестовали за то, что он помогал этой немой, и он ничего не говорит в свою защиту…

– Бедный Франческо. Когда-то был хорошим товарищем, но сдался, проиграл сражение. – Дед Паоло пожал плечами и приблизил крохотное сморщенное личико к Шарлотте. – Потому что это будет последнее великое сражение, синьора, будьте уверены! Сражение между теми из нас, кто верит…

– Не начинай, – сказал Паоло.

– Я говорю о тех, кто верит, что мир можно улучшить, и о тех, кто в это не верит, вроде тебя!

– Синьора большая почитательница моего таланта, Nonno!

Старик нехотя улыбнулся:

– Но он такой циник, синьора, для него нет ничего святого! Всё его поколение такое.

– В его возрасте вы, синьор, тоже были циничны…

– Мы хотя бы голосовали! Верили, что можно что-то изменить! А этот… – Любяще, но довольно сильно старик ткнул Паоло в бок. – Он ни во что не верит!

– Извлекли что-нибудь из этого урока истории, Шарлотта?

– Подтвердилось одно имя… и, пожалуй, появился повод снова поговорить с графом Маласпино… хотя не понимаю… Было бы полезно, если бы ты смог…

Она засомневалась, стоит ли вовлекать его дальше, боясь за него. Боясь и за себя. Она уже получила достаточно предупреждений не вмешиваться. Однако бывшее в её характере упрямство заставляло сопротивляться попыткам сохранить эту историю – какова бы она ни была – в тайне, запрятать подальше эту немую женщину и не дать ей беспокоить туристов, самодовольных богачей, счастливых-супругов-с-милыми-детками. «Это у меня от моего сурового папочки-солдата», – думала Шарлотта. Обычно она ограничивала своё упрямство сферой работы, не отступая, пока не завершит реставрацию произведения, сделав всё, что в её силах, не считаясь со временем и экономическими ограничениями. «Прокопио, – подумалось ей, – был прав, назвав меня неизлечимым реставратором».

– Договаривайте, Шарлотта! У вас такой таинственный вид!

– Не смог бы ты попросить своего дедушку написать имена всех, кого он помнит из людей, входивших в группу вместе с Энрико Бальдуччи и Теодоро Мадзини? Если сам не вспомнит, может, друзья подскажут. А я пойду в университет и поищу, не сохранились ли сведения о тех, кто жил в Сан-Рокко в то время, когда его уничтожили.

– Вы хотите, чтобы я поспрошал по кафе, хотите посмотреть, что мне удастся узнать о тех, кто дожил до нашего времени? Старики скорее разговорятся со мной, чем с вами. По крайней мере, старые коммунисты. Из-за моего деда.

– Узнаешь? Но… будь осторожнее. Не спрашивай ни о чем таком, что… может навлечь на тебя… или на Прокопио беду… ещё большую беду.