Текст книги "Испытание болезнью: как общаться, сохранить отношения и помочь близкому"

Глава 5
Болезнь и чувство стыда

Проблемы, которые люди предпочитают скрывать; что случается, когда эго сталкивается с тяжелой жизненной ситуацией, и почему некоторым друзьям так тяжело помогать

Под «тяжело помогать» я не имею в виду Джастина, Джесса или Кена.

У Джастина Каны тяжелая форма аутизма. До десяти лет он почти не говорил, и ему приходилось долго прививать даже самые элементарные азы поведения в обществе, например: какие виды прикосновений неприемлемы, какие вопросы покажутся собеседнику грубыми и как контролировать непрестанные «разговоры о себе самом».

Джесс Сэйперштейн, автор книги «Нетипичные: Жизнь с синдромом Аспергера[36]36
  Синдром Аспергера – одно из нарушений развития, характеризующееся серьезными трудностями в социальном взаимодействии, а также ограниченным, стереотипным, повторяющимся репертуаром интересов и занятий. От аутизма он отличается прежде всего тем, что речевые и когнитивные способности в целом остаются сохранными.


[Закрыть] в 20 1/3 главах», пишет, что для него в детстве «смотреть кому-то в глаза было столь же некомфортно, как и глазеть на солнце».

Кен Розен, в прошлом большой умница и элегантный молодой человек, в результате падения с лошади получил черепно-мозговую травму. В наш первый и единственный визит после несчастного случая он бессмысленно улыбался и без конца повторял: «Так приятно вас видеть», – словно заевшая пластинка. Я не могла понять, как с ним обращаться.

Хотя их собственной вины в этом нет, но генетические заболевания или тяжелые травмы не позволяют людям вроде Джастина, Джесса или Кена завязать с кем-либо крепкую и близкую дружбу. Но в этой главе речь пойдет не о них, а о бесплодных женщинах, о мужчинах с рассеянным склерозом, раком простаты, кишечника, мочевого пузыря да и вообще с какой-либо формой рака; о людях, страдающих депрессией или иными психическими расстройствами – в общем, о тех, кто сознательно отстраняется от окружающих, потому что им стыдно признаться друзьям в своей болезни. Они не хотят это обсуждать. Болезнь ассоциируется у них со слабостью, позором, поражением, а если больной – мужчина, то еще и с потерей мужского достоинства. Некоторые мужчины настолько стесняются болеть, что оберегают свой секрет так ревностно, будто это государственная тайна, и если кому-то случится ненароком об этом узнать, то с него берут страшную клятву о неразглашении. Заболевания, затрагивающие интимные части тела или репродуктивные способности, часто осложняют отношения между друзьями. Ну что, например, можно сказать женщине, пытающейся скрыть перенесенную реконструктивную пластику груди? О чем поболтать со знакомыми, перенесшими гистерэктомию, простатэктомию или колостомию? Что сказать человеку, считающему свою болезнь крушением надежд? Как утешить того, кто считает СПИД, от которого он умирает, унижением? А как вести себя с друзьями, которые стыдятся того, что не умерли: с женщиной, совершившей неудачную попытку самоубийства, или с мужчиной, дни которого, по прогнозам врачей, были сочтены и к которому со всех концов света съехались друзья, чтобы попрощаться, и вот прошел год, а он все еще жив?

В этой главе я попытаюсь ответить на все эти вопросы, а потом сформулирую три простых совета, которые помогут вам избежать неловких ситуаций и не пробудить в друзьях ложное чувство стыда.

Но сперва я хотела бы поговорить о Норе Эфрон, писательнице и сценаристке, которую любят за добрые романтические мелодрамы («Когда Гарри встретил Салли», «Вам письмо»), а также за ее смешные и полные самоиронии очерки и книги. Она была столь откровенна в саморазоблачительном романе «Ревность», повествовавшем о ее браке и об изменах ее мужа, Карла Бернштейна, и с такой прямотой признавала собственную и чужую физическую уязвимость в эссе «У меня что-то не так в области шеи», что все были шокированы, когда в июне 2012 года она вдруг умерла, почти никому не признавшись, что до этого долго болела. Один из ее близких друзей, обещавших ей хранить тайну до самого конца, Фрэнк Рич, позже написал в «Нью-Йорк Мэгазин», что «это был не просто странный поступок, но просто-таки подвиг Геракла, потребовавший от нее космической изоляции и крайнего напряжения сил, ведь в таком плотно набитом рыбой садке, как Нью-Йорк или Лос-Анджелес, скрыть что-либо почти невозможно. Чего именно добивалась Нора? Что она хотела нам сообщить, сохранив свою последнюю главу в тайне?»

У светской львицы Норы были триллионы друзей, и 99,9 % из них не подозревали, что она более шести лет страдала неизлечимой болезнью. Люди, видевшие ее всего за две недели до смерти, даже понятия не имели, что у нее финальная стадия острого миелоидного лейкоза. Хотя мы с Норой были давно знакомы (впрочем, не настолько близко, чтобы меня посвящали абсолютно во все происходящее в ее жизни), случившееся стало для меня полной неожиданностью, я даже не удержалась и издала громкий вопль посреди ресторана, когда мне позвонила моя дочь Эбби и сообщила о смерти Норы. Так что я вполне могу понять, почему даже ее ближайшие друзья – например, Мерил Стрип, сказавшая на похоронах: «Ее смерть застала нас врасплох», – были не просто шокированы, а, по их собственному признанию, взбешены ее смертью. Они чувствовали себя так, будто их обманули, чуть ли не предали, лишили возможности попрощаться. Фрэнк Рич выразил это так: «Ее смерть стала для нас ударом под дых, запрещенным приемом. И она была окутана досадной завесой тайны. Если начистоту, то на публике и в своих произведениях Нора всегда подавала пример искренности и смелости самоанализа, и при этом она скрыла от нас свою длительную борьбу за жизнь, которую в конце концов проиграла».

Нора почти никого не известила о болезни, зато спланировала свои похороны в мельчайших подробностях, вплоть до списка выступающих. Выбранный Норой путь показывает, что у нее (и, несомненно, у многих других) могли быть и другие мотивы, заставляющие хранить болезнь в тайне: свое состояние можно скрывать не из стыда, но для того, чтобы сохранить в неприкосновенности свое личное пространство и до последнего позволять себе обычные житейские удовольствия. Думаю, Нора пыталась таким образом донести до своих друзей, что полноценная жизнь была ей важнее сочувствия, а обычные разговоры – нужнее драматических прощаний. Она не хотела превратиться в «женщину, у которой рак». Не хотела, чтобы близкие начали относиться к ней как-то иначе, смотрели на нее иначе, жалели ее и заботились о ней. Нора умерла так же необычно, как и жила, она до конца осталась верна себе.

А теперь давайте перейдем к более привычным мотивам, заставляющим людей скрывать болезнь, – к унижению и стыду, и поговорим о том, как перекинуть мостик дружбы через пучину дискомфорта и запирательства.

Постыдное бесплодие

Много лет назад женщина, которую я считала одной из самых близких своих подруг, утаила от меня самую важную деталь своей тогдашней жизни. Когда она публично (не только мне и не мне первой) объявила, что они с мужем усыновили ребенка – только в тот момент до меня дошло, что она, вероятно, до этого годами пыталась зачать и лечилась от бесплодия, но безуспешно. Для меня был новостью даже тот факт, что она вообще хотела ребенка. Она всегда говорила, что материнство ее не интересует, что она любит свою работу, хочет оставаться свободной и иметь возможность путешествовать вместе с мужем и т. д. Я никогда не ставила ее выбор под сомнение; я ее поддерживала. Хотя у меня самой трое детей, я никогда не считала, будто биология предопределяет судьбу, я не из тех оголтелых сторонников повышения рождаемости, которые уверены, что каждая женщина просто обязана стать матерью. Мне кажется, рождение и воспитание другого человеческого существа – очень серьезное мероприятие, и решаться на него должен только тот, кто действительно к этому готов.

Так что когда моя подруга набрала в грудь побольше воздуха и прилюдно объявила об усыновлении, я чуть со стула не упала. Хоть мне и было за нее радостно, я не могла отрицать, что чувствовала себя уязвленной, сбитой с толку и, оглядываясь назад, глубоко задетой односторонностью нашей так называемой близкой дружбы. Все это время я делилась с ней абсолютно всем, а она…

Я никогда не спрашивала, почему она не посвящала меня в происходящее, а она никогда не пыталась объясниться. Однако версия у меня есть. Сегодня можно услышать, как женщины без всякого стеснения болтают в едущем по Бродвею автобусе о низкой подвижности сперматозоидов, донорах яйцеклеток, экстракорпоральном оплодотворении и т. п., но тридцать лет назад тему бесплодия обсуждали шепотом, если вообще обсуждали. Так что, возможно, она просто стыдилась признаться мне, что либо она, либо ее муж бесплодны. Может быть, она думала, что я из-за этого буду относиться к ней хуже или иначе взгляну на ее мужа. Может, ей просто было неловко.

«Их это не касается»

Однажды утром, когда я по обыкновению сидела в больничной приемной, напротив меня присел пожилой хасид – черная шляпа, длинная седая борода и пейсы. Он открыл книгу на иврите; я неважно говорю на этом языке, но читаю достаточно хорошо, чтобы разобрать, что в заголовке было слово «гноа», то есть «холокост». Не каждый день мне выпадает возможность проинтервьюировать члена достаточно закрытой религиозной общины, поэтому я извинилась и спросила, не согласится ли он ответить на парочку вопросов – для книги о дружбе и болезни, которую я пишу.

Ответа не последовало. Он же любит читать; неужели ему не хочется помочь писателю? Нарочно ли он меня игнорирует или просто не понимает английской речи? Я предприняла еще одну попытку, на этот раз вставив несколько слов на мамалошен[37]37
  Имеется в виду идиш. Само слово тоже на идиш.


[Закрыть] (родном языке), чтобы он понимал, что мы с ним одной крови.

– Я уверена, у вас цурис (неприятности), как и у меня, иначе вы бы здесь не оказались, – сказала я мягко. – Желаю вам рефуа шлема (скорейшего и полного выздоровления), но сейчас в помощи нуждаюсь прежде всего я. Все, что мне нужно, – это пара слов о том, как к вашей болезни отнеслись друзья.

Он погладил бороду, так и не отрывая взгляда от страницы.

– Не могли бы вы поговорить со мной хотя бы о халаче (традиционное право иудеев)? Я знаю, закон предписывает нам навещать больных, но говорится ли там, как часто это надо делать и сколько времени проводить с больным?

При этих словах он поднял взгляд. Было очевидно, что я не принадлежу к его миру; ни одна истинная хасидская жена не стала бы надевать обтягивающие джинсы и ходить с непокрытой головой.

– Иди и спроси у своего ребе, – сказал он. – Я не знаю халачи. Я обычный портной.

Фыркнув, я ответила:

– Даже бедному портному досталось немножко халачи, – многие могли бы догадаться, что я цитирую портного Мотла из «Скрипача на крыше»[38]38
  Американский мюзикл по мотивам рассказов Шолом-Алейхема.


[Закрыть], однако старик даже не улыбнулся; он понятия не имел, о чем я толкую. Да и откуда бы ему знать? Я видела хасида на бродвейском шоу всего однажды, да и то это был актер, исполнявший роль.

– Ладно, оставим закон в покое, – предложила я. – Давайте лучше поговорим о ваших друзьях.

– О моих друзьях? – Он вскинул бровь и взмахнул рукой, будто отгонял назойливую муху.

– То есть вы даже не сообщили им, что у вас рак? Вы это имеете в виду?

– Их это не касается.

– Вы хотите сказать, что о вашей болезни никто не знает?

– Хашем (Бог) знает. Моя жена знает. Генуг (этого достаточно).

– Но ведь друзья могли бы оказаться вам полезны. Они утешают, помогают…

– Распространяют лашон-ара (злые сплетни) обо мне, – подхватил старик.

– Вы считаете, заболеть – это шонда (позор)? Поэтому предпочитаете хранить секрет?

Хасид покачал головой.

– Я не нуждаюсь ни в чьей рахмани (жалости). После чего он захлопнулся, как устрица (как вам кажется, это достаточно кошерное сравнение?). Я сказала ему, что он здорово напоминает мою маму.

– Она была родом из маленького венгерского штетл (местечка). Она стеснялась того, что у нее рак, дело было в пятидесятых, тогда это действительно считалось шонда. Готова поспорить, вы понимаете, почему она скрывала болезнь, – она думала, что ни один приличный еврейский мальчик не захочет на мне жениться, если его родители узнают, что у нас в семье рак. Когда она умерла, я была еще подростком, но я до сих пор помню, как на ее похоронах подруги перешептывались о том, что даже не подозревали о ее болезни.

– Да покоится она с миром, – произнес старик, глаза его увлажнились, взгляд был полон доброты.

Я спросила его о семье. Он сказал, что они родом из Кракова, но войны никто из родни не пережил. И указал на обложку книги – шоа.

Мы оба умолкли. А потом пришел техник, чтобы проводить старика в процедурный кабинет. Тот с некоторым усилием поднялся, молча кивнул мне и зашаркал к мужской раздевалке. На его место тут же приземлился импозантный мужчина лет сорока в рубашке и вельветовых брюках и протянул мне лист бумаги.

– Мне уже пора уходить, но если вы застанете того хасида, не передадите ему вот это? – На бумажке было написано: «Тфила ле рофе» (молитва о выздоровлении). – Передайте ему: пусть позвонит мне, если захочет поговорить. Я написал вот тут, наверху, номер своего телефона. Я раввин. Возможно, он не сочтет меня настоящим раввином, но я знаю, что такое дружба, и умею держать язык за зубами. Скажите ему, что мои дед с бабкой родом из Кракова.

Мужские секреты

Не обязательно быть евреем, чтобы стесняться своей болезни, но мои исследования и опросы показывают, что мужчины склонны скрывать свои заболевания куда чаще, чем женщины.

Меня поразило, что ни одна из опрошенных мною женщин не чувствовала, будто не должна афишировать свою болезнь. И вот однажды, когда я размышляла вслух об этом факте, беседуя со своей подругой Каролиной, та неожиданно призналась, что год назад у нее был рак, и она не сообщила об этом никому, кроме своего мужа. «Мне было чем заняться, кроме как висеть на телефоне и обсуждать с четверыми взрослыми детьми и кучей друзей состояние своего здоровья. Мне не хотелось снова и снова повторять: “Спасибо, что позвонили, со мной все в порядке”. И особенно мне не хотелось расстраивать одну из дочерей, которая очень эмоционально на все реагирует. Мне с детства внушали, что дверь своего дома нужно держать закрытой, храня все свои неприятности внутри».

Но, несмотря на поведение Каролины и моей бесплодной подруги, более восьмидесяти взятых мною интервью показывают, что обычно свое состояние склонны скрывать мужчины. Явно ставя знак равенства между болезнью и утратой мужского достоинства, многие из них говорили, что любой намек на слабость и уязвимость повредил бы их имиджу, понизил их статус, подорвал уважение, восхищение и привязанность со стороны окружающих или даже поставил бы под угрозу их работу. То есть, сосредоточившись на поддержании образа сильного и энергичного человека, они предпочитали справляться с проблемами в одиночку, без чьей-либо помощи и поддержки. Более того: некоторые женатые мужчины признавались, что они и женам запретили рассказывать что-либо своим подругам.

Одним из самых ревностных хранителей секретов был Дэниел, который с нескрываемой гордостью поведал мне, что ему удалось утаить свой рак мочевого пузыря от друзей и коллег, и как важно для него это было.

«Если бы все знали, они бы странно на меня поглядывали. Обеим сторонам было бы неудобно. Они бы не понимали, как со мной обращаться. Я бы чувствовал, что они присматриваются ко мне, ищут симптомы, ждут, когда я умру. Я-то еще был бы жив, а вот моей карьере настал бы конец.

Достаточно и того, что знала моя жена. Перед операцией я настоятельно просил ее не навещать меня в больнице. Город у нас маленький, и ее вполне мог увидеть кто-то из общих друзей. А если бы она натолкнулась на знакомых – уверен, она бы все выболтала, врать-то она не умеет. Впрочем, она все равно пришла. И, к счастью, не попалась никому на глаза».

Я поинтересовалась, как Дэниел объяснял свое отсутствие шефу и коллегам, ведь ему надо было отлучаться на процедуры в разные дни и в разное время.

– Мне не нужно было придумывать отговорки. Я продаю недвижимость. Не успею прийти в офис, как уже уезжаю – показывать клиентам очередной объект. Никто даже не замечает, когда я ухожу и возвращаюсь.

– Но вы же абсолютно лысый, даже бровей нет, – возразила я. – Неужели и этого никто не заметил?

– Почему же, заметили, но я сказал, что нарочно все сбрил, потому что это смотрится круто. Мои кумиры – Майкл Джордан и Шакил О'Нил, я просто следую их традиции. – Дэн, любуясь собой, положил ладони на свою сверкающую макушку.

А как насчет его семьи? Были ли в курсе его родители? Дети? Братья-сестры?

– Никто не знал, даже дети. Я заставил жену поклясться на Библии, что она им не расскажет. Они еще совсем юные. Им и так приходится в жизни нелегко. Не хватало им еще волноваться за своего папочку.

Ричард М. Коэн, журналист и продюсер теленовостей, скрывал от своих друзей и коллег, что у него рассеянный склероз, заболевание центральной нервной системы, которое постепенно лишает человека зрения, сил, чувства равновесия и речи. В восьмидесятых, когда он стал встречаться с Мередит Виейра, его бывшей соведущей по шоу «Сегодня», он раскрыл ей свой секрет на втором свидании, пошутив, что если его болезнь отпугнет ее, он сможет сэкономить на десерте. Сопереживающая и склонная к фатализму Мередит ответила, что не видит смысла волноваться из-за туманного будущего.

По мере развития их отношений коллеги Мередит спрашивали ее, как она может встречаться с таким снобом. Неужели она не видит, до чего он груб, как он игнорирует знакомых. Мередит знала, что он их не игнорирует, а просто не видит, но не стала выдавать его тайну. Болезнь оставалась секретом, пока несколькими годами позже Коэн не объявил о ней. Как будто одного рассеянного склероза было мало, журналисту также пришлось бороться с раком кишечника. В 2004 году он опубликовал воспоминания под многозначным названием «Ошеломленный»[39]39
  Название можно перевести с английского и как «Ошеломленный», и как «Лишенный бокового зрения».


[Закрыть]. Сейчас он пишет книги и ведет в прессе колонки, посвященные хроническим заболеваниям.

Мередит призналась журналу «AARP», что они с мужем не обсуждали его болезнь при детях (которых в семье было трое) до тех пор, пока дети «не увидели, как их папа вдруг рухнул на лестнице навзничь и ударился головой. Они были в ужасе». В тот же вечер, когда семилетние отпрыски засыпали ее вопросами, Мередит пришлось обо всем рассказать.

Итак, еще одно утро в больничной комнате для ожидания, и еще одна история стыда и скорби. Мне поведали ее, только когда я гарантировала рассказчице, что изменю и ее имя, и имя ее мужа. «У Джеффа злокачественная опухоль заднего прохода, – сказала Синтия. – Прогнозы не очень хорошие, но мне кажется, его больше огорчает то, насколько это щекотливое заболевание. Врачи советовали радикальное хирургическое вмешательство, но он заявил, что скорее умрет, чем станет носить калоприемники или подгузники. Так что он выбрал неоперативное лечение». Синтия вынула из сумочки носовой платок.

У нас трое детей, и всем им нет и десяти. Они знают только, что их папочка перенес операцию – больше ничего. Он говорит, что пока и этого достаточно. Мы пресвитериане, мы верим: если что-то случается, значит, такова Господня воля. Так нам удалось смириться с этим кошмарным заболеванием. Во всяком случае, Джеффу удалось.

Думаю, я бы не справилась, если бы не мои подружки. Они оказывают мне такую огромную поддержку, какой я раньше даже не могла себе представить. Поначалу я рассказала им, что у Джеффа рак, но не сообщила, какой именно, и попросила их не передавать информацию дальше. Но уверена, что они рассказали своим мужьям, потому что двое или трое из них стали заглядывать к нам, чтобы расчистить дорожку к дому от снега.

В один прекрасный вечер к нам без предупреждения приехала знакомая пара, мы очень любили их обоих, но они появились именно тогда, когда мы с Джеффом изучали материалы о его болезни и размышляли, как распорядиться его имуществом, и это был особый момент для нас обоих, нам было совершенно не до гостей. Но не могли же мы их выгнать, ведь они хотели всего лишь засвидетельствовать свою заботу.

В общем, теперь все стало так сложно…

Многие знакомые Синтии пытались посильно облегчить ее жизнь: «Это что-то невероятное! Даже когда я их отговариваю, они все равно появляются у меня на пороге с кастрюлями супа или рагу, – рассказала она, и взгляд ее вдруг посерьезнел. – Я ценю их помощь, но я также чувствую, что тут есть тонкая грань: да, ты нуждаешься в поддержке, но не хочешь, чтобы с тобой обращались как с совершенно беспомощным существом. Я по-прежнему полна сил. Я еще на многое способна».

Сказав так, она поскромничала. Синтия рассказала, что заведует местным театральным клубом, а это подразумевает выбор подходящих бродвейских шоу, покупку комплекта билетов и заказ автобуса на пятьдесят человек до Нью-Йорка и обратно. Однажды очередной выезд в театр оказался сорван из-за урагана, билеты и автобус пришлось заказывать заново. Синтия не стала никому перепоручать эту работу в связи с болезнью мужа, потому что знала, что сможет все организовать по телефону, но одна из ее приятельниц, сочтя, что Синтия и без того на нервах, взяла дело в свои руки и только еще больше все запутала. Синтия также управляет сетью спортивных клиник, принадлежащих местной софтбольной лиге. Из-за болезни Джеффа она лишилась возможности заниматься продвижением лиги и организовывать для них соревнования, так что ее работу взяли на себя друзья. «Это была не одноразовая задача, в отличие от замены билетов в театр. Мои друзья впряглись в это дело на целый сезон – и отлично справились», – рассказала Синтия. Кроме того, она входила в родительский комитет и обычно организовывала всяческие праздники, но теперь ей пришлось возложить обязанности по подготовке ко Дню святого Валентина на плечи других матерей. Чтобы отблагодарить их, она купила каждой по тетради в красном переплете, где написала: «Заполните эти страницы заметками о простых повседневных радостях, потому что мы никогда не знаем, когда эти радости могут закончиться».

Установленный факт: большинство волонтеров в Америке – это женщины, и большую часть тех, кому приходится ухаживать за больными, тоже составляют женщины (более сорока миллионов, по последним подсчетам). Так что когда женщина оказывается стреножена болезнью, это неизбежно отражается на ее роли в родительском комитете и каких бы то ни было сообществах – причем отражается примерно одинаково, независимо от того, заболела ли она сама или ей приходится заботиться о ком-то из захворавших близких. В любом из этих случаев окружающие что-то теряют, и в любом из случаев те, кто приходят, чтобы подставить плечо и занять ее место, тоже оказываются женщинами.

«А как насчет друзей Джеффа?» – спросила я.

«Мой муж очень скрытный, так что большинство его друзей даже не подозревает о его болезни. Он думает, что если они узнают, то станут относиться к нему иначе, а он этого терпеть не может. Ему не нужен в жизни излишний драматизм, все, чего он хочет, – это покой и размеренность. Ему не нравится, когда кто-то что-то делает для нас или заходит навестить, выходить в свет он тоже не любит. Когда болезнь затрагивает кишечник, человеку хочется держаться поближе к дому. И дело не в том, что он стесняется места расположения рака, он стесняется рака как такового. Ему кажется, что это признак слабости. Стоит ли упоминать, что мы с ним смотрим на этот вопрос по-разному?»

Узнав в июне 2011 года свой диагноз – боковой амиотрофический склероз, или болезнь Лу Герига, – Майкл Джейлет (41 год, топ-менеджер) несколько месяцев держал болезнь в секрете от своих коллег, детей – вообще ото всех, кроме жены и троих братьев. Вот что он написал позже в документальном очерке, озаглавленном «Говорить или не говорить?», об этом периоде секретности: «Тайна стала для меня куда более тяжкой ношей, чем сама болезнь. Это постоянное чувство вины, хождение вокруг да около, разговоры с использованием секретных кодов… Приходилось каждый вечер чистить историю интернет-браузера, потому что компьютером пользовались дети, и я не хотел, чтобы они узнали, какие материалы я искал». И в один прекрасный момент он обнародовал свое состояние, причем не просто признался детям и друзьям, а стал активистом движения в защиту больных боковым амиотрофическим склерозом и основал соответствующий фонд. «Я чувствую себя так, будто у меня в руках факел, и я должен его нести», – сказал он.

Среди болезней, о которых стараются не упоминать, есть и рак предстательной железы. Трое мужчин, которым удалили простату, высказывают три разных точки зрения на то, стоит ли сообщать о своей болезни другим. Один, шестидесятилетний адвокат, без смущения делится с друзьями, партнерами и клиентами самыми пикантными подробностями операции по удалению простаты, включая и тот факт, что теперь он импотент и страдает недержанием. Второй, пятидесятилетний священник, объявил своей пастве, что проходит лечение от рака предстательной железы, но не стал рассказывать о побочных эффектах операции – этими деталями он поделился лишь с самыми близкими друзьями. У третьего мужчины, восьмидесятилетнего, даже никаких побочных эффектов не было, однако в том, что у него рак, он не признался никому, кроме своей жены. (Я узнала совершенно случайно, когда жена сболтнула об этом по ошибке, а потом тут же страшно заволновалась и строго-настрого запретила мне передавать эту информацию кому бы то ни было еще. «Он меня убьет, если узнает, что я тебе рассказала, – призналась она. – Он будет раздавлен».)