Текст книги "Испытание болезнью: как общаться, сохранить отношения и помочь близкому"

Стыдно говорить о душевных болезнях

Много лет назад я решила навестить коллегу, которая взяла больничный, не объяснив толком причин. Оказавшись у нее дома, я увидела на столике пузырек с таблетками, это был довольно известный препарат, который выписывают при клинической депрессии. Она случайно забыла таблетки на столике, задумалась я, или нарочно оставила их на видном месте, чтобы я сделала соответствующие выводы и ей не пришлось самой рассказывать о своей болезни? Стоило ли мне упомянуть о таблетках, рискуя смутить хозяйку дома, или я должна была сделать вид, что не видела пузырька, и упустить возможность достучаться до нее и поговорить по душам?

В те времена депрессия считалась куда более зазорной, чем сейчас. Люди не были склонны обсуждать с друзьями свое душевное состояние. Еще не наступил расцвет такого жанра, как воспоминания об эмоциональном крушении. Уильяму Стайрону еще только предстояло опубликовать свой бестселлер «Зримая тьма», а Арту Бухвальду и Майку Уолласу – выйти на публику со своими горестями. Люди, страдающие депрессией, в страхе, что их сочтут никчемными, никому не нужными и чокнутыми, заметали свои проблемы под ковер. Исходя из этого я предпочла сделать вид, что не заметила пузырек с таблетками, и не ставить коллегу в неловкое положение.

Это был неверный выбор, я и сама это знала. Скажи я хоть что-нибудь, и дверца к непринужденному обсуждению ее проблем могла бы открыться, я показала бы, что готова поговорить с ней о ее чувствах или, скорее, выслушать все, что у нее накопилось. Я могла бы выразить сочувствие. Могла бы поступить как настоящий друг. Вместо этого мое сострадание оказалось сковано трусостью, а ее скрытность еще прочнее зацементировала ее отчуждение. Когда она вернулась на работу, стало очевидно, что выросший между нами барьер не преодолеть никогда.

Как я и обещала, закончим эту главу, перечислив три основных рекомендации, которые позволят вам избежать неловких ситуаций:

 Если болезнь вашего друга затрагивает гениталии, сексуальные возможности или репродуктивные функции, не надо жеманничать, стесняться и говорить иносказательно. Начните беседу с простого приветствия: «Рад тебя видеть». Спросите: «Ну как, у тебя сегодня хороший день или плохой?» – или: «Ну, что ты сейчас чувствуешь?» (не «Как ты себя чувствуешь?»). Обращайте внимание на невербальные подсказки, которые дает вам больной: выражение лица, поза, язык тела. Если ваш заболевший друг стесняется или выглядит смущенным, не прощупывайте почву и не наседайте на него; не спрашивайте его о сексуальной жизни и пищеварении. Лучше придерживаться нейтральных тем – погода, вчерашний потрясающий футбольный матч или цены на бензин. Впрочем, если заболевший относится к вашему ближайшему окружению, дайте ему понять, что вы готовы выслушать его, узнать, что с ним сейчас происходит. Простейшие вопросы, которые можно задать в такой ситуации: «Есть ли у тебя боли?», «Когда тебя собираются выписывать?», «Отразится ли болезнь на твоей повседневной жизни?». Но если вы даже забудете все эти советы, то никогда не ошибетесь, сказав: «Что я могу сделать для тебя? Я действительно хочу помочь».

 Если ваш друг выглядит ужасно, скройте свое потрясение и не вздумайте всхлипывать. Представьте, что он сейчас чувствует. Он и сам сознает, что плохо выглядит, и это только усугубляет чувство стыда. Он боится, что его хворь и его наружность могут вас отпугнуть. Ваша задача – научиться воспринимать то, что вы видите, как символ борьбы с болезнью, а не как причину отшатнуться с отвращением.

 Человек, совершивший попытку самоубийства, скорее всего, будет стыдиться своего поступка. Отнеситесь к его смущению максимально чутко, но не ходите вокруг да около и не говорите обиняками. Он знает, что вы в курсе, почему у него забинтованы запястья. Она знает, что вы в курсе, что она приняла слишком много таблеток. Возьмите быка за рога и спросите, не хотят ли ваши друзья поговорить об этом. Если не хотят, скажите, что вы все понимаете и просто хотите дать им знать, что вам не все равно. Если же они готовы поговорить, попытайтесь сделать так, чтобы в ходе истории ни ваше лицо, ни ваш голос не выдавали изумления или ужаса. Не цокайте языком. Не закатывайте глаза. Не говорите: «О господи, как же ты мог сотворить такое?!» Слушайте их с состраданием, не высказывая оценочных суждений. Кивайте, показывая, что вы понимаете собеседника (даже если на самом деле это не так), и продолжайте слушать, пока ваш друг не выговорится. Затем задайте ему вопросы, ориентированные на будущее: «Какие у тебя планы на следующую неделю?» – или: «А не сходить ли нам вместе пообедать?»

Если у вашего друга нет живущей поблизости родни и ему предстоит вернуться из больницы в пустой дом, можете остаться у него на пару ночей, пока его состояние не стабилизируется. Ведите учет, когда и в каком количестве он принимает таблетки. Проследите за тем, чтобы он вовремя показывался лечащему врачу, принимал лекарства и не забывал обновлять рецепты. Скажите, что в вашем присутствии ему нет нужды притворяться и изображать бодрость. Заверьте его, что если вдруг жизнь снова покажется ему унылой и никчемной, он может позвонить в любое время дня или ночи, и вы охотно его выслушаете или приедете, чтобы помочь ему пережить непростые минуты.

Но давайте подобные обещания только в том случае, если вы чувствуете, что в силах их сдержать.

Интерлюдия
Теряя веру в собственное тело

Если никаких симптомов не было, то оглашение страшного диагноза, как и в моем случае, поначалу может вызвать шок. На следующий день после Йом-Киппура я сидела в крохотной приемной напротив врача-рентгенолога, и когда в воздухе повисли слова «подозрительное новообразование», ошеломление и недоверие боролись во мне с демонами страха. Моя первая мысль была такова: «Рак груди! Да вы что, шутите?! Как я могу быть больна, если я превосходно себя чувствую? Разве у меня может быть рак, я же совершенно здорова!» Это называется когнитивный диссонанс. Две реальности никак не желают сочетаться друг с другом.

Перед полетом мой муж обычно бывает напряжен и боится опоздать в аэропорт, однако зайдя в салон самолета и заняв свое место, он всегда засыпает, стоит ему только пристегнуть ремень. Он часто шутит, что его проблема заключается не в боязни летать, а в боязни не улететь. Нечто подобное произошло и со мной: я напрягалась и нервничала из-за предшествовавших операции процедур (например, многочисленных анализов крови), но стоило мне только оказаться на каталке, везущей меня в операционную, как я стала образчиком хирургического дзена. Самое время было вспомнить, что мне говорили о лампэктомии: дескать, это минутное дело. Я представила себе, как доктор ван Зи вырезает мою крохотную, малюсенькую опухоль – примерно как дерматолог удаляет бородавки. Я подумала, что проснусь всего лишь с полоской пластыря на груди. Вместо этого я проснулась с торчащей из подмышки дренажной трубкой, потому что доктор ван Зи – вопреки всем прогнозам – обнаружила, что моя «неинвазивная, неагрессивная» тубулярная карцинома уже распространилась на лимфатический узел. Она удалила не только источник проблем, но и еще одиннадцать узлов вокруг, чтобы «расчистить площадку» – получить свободную от рака территорию вокруг пораженного узла. После этой операции картина моего здоровья прояснилась, но если бы хоть один из этих одиннадцати узлов, которые врач отправила на исследования, содержал раковые клетки, у меня возникли бы серьезные неприятности. Отчет патоморфолога должен был прийти только 10 ноября, через одиннадцать дней, то есть у меня осталась куча времени на то, чтобы впасть в панические размышления.

Почему все это произошло со мной? Было ли это наказанием за эйфорию, охватившую меня предыдущим летом? Может, это Бог щелкнул меня по носу, чтоб знала свое место? Или я была настолько довольна собой и недавно прошедшим днем рождения, что сама себя сглазила? Может, я слишком открыто и щедро демонстрировала свое счастье? Слишком выпячивала его в беседах со слишком многими? А может быть, я совершила грех высокомерия, хвастаясь тем, какая крошечная у меня опухоль и совсем не инвазивная? Неинвазивная! Как же! Почему именно в этот момент собственное тело решило меня предать?

Кстати, насчет парадоксов и противоречий. Сейчас я чувствую себя так же, как и всегда, за исключением того, что в моей груди таится неразорвавшаяся граната. Рак очень близко познакомил меня с моим телом: на уровне клеток, нервных окончаний и генов – и в то же время вызвал во мне некое отчуждение от своей телесной составляющей. Какие еще карты спрятаны в рукаве у моего тела? Организм, который украдкой породил эту опухоль, может в этот самый момент создавать еще несколько таких же. До сих пор, если что-то в настройках организма шло наперекосяк, тело неизменно предупреждало меня посредством боли, зуда, сыпи, судорог или отеков. Будь то одышка, воспаление локтевого сустава, несварение, хруст в колене или боль в горле – я всегда могла рассчитывать на свое тело, и на то, что оно проинформирует меня, если что-то не в порядке. Не так давно у меня прострелило ступню у основания безымянного пальца, стало больно ходить. Я отправилась к ортопеду, тот удалил неврому Мортона (раздраженный нерв), и нога вернулась в нормальное состояние, не прошло и восьми недель. Так все обычно и происходило: тело подавало мне сигнал тревоги, я шла к соответствующему врачу, и проблема решалась. Но с опухолью получилось совершенно по-другому. Рак никак себя не проявлял; он прогрессировал тайно, и найти его удалось лишь при помощи маммографии.

В иудаизме существует такое понятие, как тщетные мольбы – это когда молишься о чем-то, что уже свершилось, даже если ты этого еще не знаешь. Например, если вы возвращаетесь с работы домой и видите, что над вашей улицей клубится дым, вы не должны молиться о том, чтобы горел чей-то чужой дом, а не ваш (потому что если это все-таки ваш дом, то он уже горит, и мольба будет тщетной); молиться нужно о том, чтобы у вас хватило сил справиться со всем, что вы увидите по возвращении. Руководствуясь этим указанием, я справилась с искушением потратить следующие одиннадцать дней на молитвы о том, чтобы площадка действительно оказалась чистой. Вместо этого я молилась, чтобы, если в каком-то из узлов, отправленных патоморфологу, все же найдутся раковые клетки, мне хватило сил сделать все нужное и избавиться от них.

Вот дневниковая запись от 31 октября: «Вчера мне сделали лампэктомию. Я ношу хирургический лифчик и дренажную трубку, выходящую из надреза в том месте, где были удалены лимфатические узлы. Жидкость, натекшую из раны, надо выливать по утрам и вечерам. Я чувствую себя разрезанной, дефектной, уязвимой и испуганной».

После того случая мои взаимоотношения с собственным телом изменились. И вовсе не из-за шрамов (остался едва заметный рубец длиной в два дюйма, прячущийся под мышкой), а из-за того, что я где-то на глубинном уровне чувствовала, что тело меня предало. Мне много лет казалось, что я отлично его знаю – причем не только его сигналы тревоги, но и потребности, жар и трепет оргазма, глубинные трансформации периода созревания, сжимавшие меня стальной лентой родовые схватки и менопаузу, напоминавшую фильм, запущенный задом наперед.

В 1965 году я умела читать язык своего тела лучше, чем мой акушер-гинеколог. Хотя я впервые была на пятом месяце беременности, я понимала, что происходит нечто странное, нечто, выходящее за рамки нормального вынашивания плода. Я уже выросла из всей одежды для беременных и вынуждена была носить только безразмерные вещи.

– Либо у меня двойня, – сказала я своему гинекологу, – либо я беременна слоненком.

Он в ответ произнес что-то вроде:

– Да что вы можете знать? Я дипломированный врач с фонендоскопом, и я вам говорю, что слышу биение только одного сердца.

В 1965 году еще не было УЗИ, был только рентген, и он мог представлять опасность для ребенка. И тем не менее я сказала врачу, что готова рискнуть, чтобы потом близнецы не свалились ему (и нам с Бертом) как снег на голову.

– Никакой двойни, – повторил он. – Сердцебиение только одно.

И все-таки, возможно, чтобы выставить меня дурочкой, он отправил меня в рентгеновский кабинет. Они сделали несколько снимков, отдали мне пленки и велели вернуться к гинекологу, дескать, он их мне расшифрует. На пути к кабинету гинеколога мне пришло в голову попытаться разобраться в снимках самой. Хотя у меня и не было медицинского образования, биологию-то я изучала. Разве трудно разобраться, где чьи кости?

Я осторожно достала большой рентгеновский снимок из конверта и прижала его к заднему стеклу такси, чтобы сквозь него проходили солнечные лучи. Через две секунды различила «лесенку» своего позвоночника, «крылья» тазовых костей, а потом – вуаля! – между моих тазовых костей обнаружился похожий на страусиное яйцо аккуратный белый круг – голова ребенка! Завороженная, я провела пальцем вдоль позвоночника малыша вправо, где я наткнулась – ничего себе! – на еще один четкий белый круг, голову второго ребенка, и проследила за тянущейся от его черепа линией позвоночника. Хребты двух младенцев, выгнутые, словно луки, напоминали скобки по бокам от моего позвоночника. От волнения по моим щекам побежали слезы, я ворвалась в кабинет гинеколога, размахивая снимками:

– Я была права! У меня двойня!

Мое тело подсказывало мне, что происходит нечто необычное, но я была рада найти этому подтверждение на снимках. И в самом деле, спустя несколько месяцев я родила двух девочек, которые в общей сложности весили двенадцать с половиной фунтов[40]40
  Около 5,5 кг.


[Закрыть].

И это был не первый случай, когда моя физическая составляющая подкинула мне заслуживающие доверия подсказки, просто наиболее яркий. Обычно тело просто демонстрировало симптом, а я расшифровывала, что он означает. Два раза подряд чихнула? Ничего страшного. Чихнула три или четыре раза? Значит, к вечеру появится насморк и запершит в горле. Зуд и сыпь? Пора сменить моющее средство. Герпес на губе? Бессонница? Такие сигналы явно свидетельствуют о том, что я нервничаю по какому-то важному поводу. Мое тело всегда реагировало на эмоциональное напряжение, обметывая губы лихорадкой или лишая меня сна. Эти своевременные предупреждающие сигналы служили мне верой и правдой на протяжении семидесяти лет только затем, чтобы однажды их перехитрила крохотная опухоль? Что же произошло с взаимосвязью между моим телом и разумом, гадала я. Почему тело не просигнализировало, что в мою грудь вторгся чужеродный захватчик? И если тело само не подозревало об опухоли, то чего еще оно могло не знать? А если знало, но держало опухоль в тайне, то что еще оно от меня скрывает?

Я ненавижу секреты – возможно, потому, что в моей семье их было слишком много. Начать хотя бы с моей бабушки, которая еще до отъезда из Венгрии практиковала двоемужие, эта скандальная ситуация всплыла уже через много лет после ее смерти. (В знак протеста против организованного ее родителями брака она прямо в брачную ночь выпрыгнула из окна спальни, сбежала и вышла за моего деда, даже не подумав перед этим развестись.) Второй пример – моя тетка, которая рассказывала всем и каждому, что бесплодна, вместо того чтобы признаться, что не хочет детей (немыслимый выбор для нашей традиционной еврейской семьи). Третий случай – мой двоюродный брат, который был, старомодно выражаясь, умственно отсталым, хотя семья упорно не желала этого признавать. Был, кроме всего прочего, у меня и «дядя-холостяк», который вполне мог оказаться геем; два дяди, умерших загадочной смертью (ходили слухи, что их прикончила чикагская мафия), а также тетка по одной линии и дядя по другой, оба убежденные коммунисты, и это как раз в 50-е годы, когда сенатор Джо Маккарти объявил гонения на «красных». Если же говорить о более близкой родне, то я только в тринадцать лет узнала тайну своих родителей: у обоих это был не первый брак, и моя взрослая старшая сестра, которую я всегда считала их общим ребенком, на самом деле оказалась маминой дочерью от первого мужа. Более того, у меня где-то имелась и еще одна сводная сестра – папина дочь, которую он бросил с развалом первого брака. (Я познакомилась с этой женщиной всего год назад.) Пожалуй, это огромное количество лжи может объяснять (а может и не объяснять), почему я стала писателем, ведь писатели вечно пытаются проникнуть в суть вещей и докопаться до правды. И это совершенно точно объясняет, почему я терпеть не могу секреты и сюрпризы. Как долго моя опухоль пряталась, не давая о себе знать? Какой урон она успела нанести? Что еще может в данный момент происходить внутри моего тела?

То, что я рано или поздно заболею раком, казалось неотвратимым, ведь от него умерла моя мать, но я думала, что опознаю момент появления болезни, замечу, что мои соски или лунки ногтей стали выглядеть иначе, почувствую выпуклость или уплотнение в груди. В конце концов мне пришлось признать, что мое тело утратило способность сигнализировать об опасности. Может быть, лично вы и не привыкли доверять своему телу, но я-то рассчитывала, что мой организм меня не подведет и известит меня о появлении раковых клеток. Расшифровка его сигналов по-прежнему приносит свои плоды, когда речь идет о тройном чихании, сыпи или герпесе, но очевидно не срабатывает в случае с опухолями. Этот сбой организма тяжело по мне ударил. Я утратила веру в собственное тело.

Главная разница во мне до и после постановки диагноза заключалась не в том, как я выглядела и что ощущала (в этом смысле ничего не изменилось), а в новом знании. Теперь я знала, что жизнь может безвозвратно измениться из-за одной-единственной маммограммы. Я поняла, что тело – не лучший информатор. Доверив его функции по обнаружению признаков болезни врачам и диагностическому оборудованию, я выяснила, что машины, анализы крови и биопсия не утаивают от нас секретов, и что каждого из нас от катастрофы может отделять лишь МРТ. Я знаю, что прогресс в науке и медицинских технологиях помогает сохранять человеческие жизни, и жалею, что во времена моей мамы еще не было компьютерной томографии, возможно, это бы ее спасло. Но даже зная все это, я все-таки скучаю по близким и доверительным отношениям со своим организмом. Безусловно, лучше, когда женщина узнает о том, что беременна близнецами благодаря УЗИ, а не по наитию и безразмерной одежде. И когда дело касается диагностики рака, лучше полагаться на результаты биопсии, чем на боли или чихание. И все же не могу отрицать, что, скрывая от меня опухоль, собственное тело подорвало мое доверие. Оно перестало быть союзником и превратилось в чужака. Я не жалуюсь, но не отметить этот факт не могу.

Глава 6
Деньги или здоровье

Бедность может стать причиной болезни, но дружба способна улучшить ваше финансовое положение

Когда я сообщила Мерилин Вайз, что пишу эту книгу, она сказала: «Надеюсь, ты упомянешь там людей вроде нас».

Под словом «мы» она имела в виду тех, кто потерял все свои средства и кого финансовые треволнения буквально довели до больничной койки. Большая часть американцев с серьезными денежными проблемами – это продукт обусловленной общегосударственными факторами бедности или последствий экономического кризиса, спорных ситуаций с ипотекой и арендой жилья, а также роста безработицы. Единственное, да и то слабое, утешение заключается в том, что в большинстве случаев финансовый крах происходит постепенно, давая людям время приспособиться. Но Мерилин и ее муж Сэм (имена изменены), пара пенсионеров шестидесяти с лишним лет, не ведали о приближении катастрофы. В один прекрасный день, 11 декабря 2008 года, смотря канал «Си-эн-эн», они узнали, что все их сбережения, включая каждый пенни пенсионных накоплений, в одночасье вылетели в трубу. Рухнувшая финансовая пирамида, которую основал бизнесмен Бернард Мейдофф, оставила их без гроша.

СМИ представили дело так, будто жертвами Мейдоффа оказались сплошь богачи, однако Мэрилин и Сэмюэль Вайз были рядовыми представителями среднего класса. Они не вращались в тех же респектабельных кругах, что и Берни, у них не было домов по соседству с особняками Мейдоффа на Парк-авеню, в Монтоке или на Палм-бич. Мейдофф управлял сбережениями Вайзов в память об отце Сэма, дружившем с его собственным отцом в те времена, когда оба они были молоды и пытались чего-то добиться в жизни. Исходя из этого Сэм полностью доверял Берни, да и кто бы на его месте не доверял?

Бедность – это не рак поджелудочной железы. Многим людям удается пережить потерю работы, дома и накоплений, хотя плата за выживание в такой ситуации подчас оказывается огромной и пожизненной. В случае Вайзов эта плата оказалась не только финансовой, но и физической, психологической, духовной и эмоциональной, ситуация затронула всю семью, и можно без преувеличения сказать, что если бы не помощь друзей, семья пенсионеров пошла бы по миру.