Текст книги "Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война"

Это нас в политическом смысле чрезвычайно укрепило на Западном фронте. Мы считали Западный фронт второстепенным, а Южный, как раньше, – первостепенным. Когда я говорил о второстепенности Западного фронта, я имел в виду то, что нам противостояли второстепенные военные силы. Мы при этом мысленно, конечно, исключали Петроград, потому что та часть фронта, в которую входит Петроград, как борец, или Петроград, как город, которому угрожает опасность, – эта часть фронта не может ни в коем случае быть второстепенной. Мы переживали период, в течение которого казалось, что судьба Петрограда ограждена и обеспечена от каких бы то ни было опасностей, и даже некоторые товарищи, полу-шутя – полу-серьезно, говорили, что не пора ли подумать о том, чтобы перенести советскую столицу снова в Петроград, перенести ее снова на берега Невы. Финляндская буржуазия увидала себя вынужденной отказаться от наступления на Петроград; эстонская буржуазия, боровшаяся с нами, оказалась вынужденной всем ходом внутренних событий и событий внешних отказаться от мысли поддерживать империалистический поход против Москвы и Петрограда. 7-я армия, которая сражается здесь и защищает нашу красную столицу, революционная 7-я армия упиралась в границы Финляндии и Эстляндии, и казалось, что у ней нет задачи: она топталась на месте, в ней создавалось настроение как бы бесцельности ее существования; в основном на границах Финляндии и Эстляндии ее задача казалась разрешенной, и мы – этого нельзя утаивать – снимали с фронта 7-й армии и хорошие части, и лучших работников, и командиров, и опытных военно-политических работников. Это, конечно, не могло не ослабить 7-й армии. Но, повторяю, больше всего ее ослабило сознание, что перед ней нет более важных, решающих задач. Это ослабило внутренний режим.

Товарищи, армия не есть естественный организм, армия не есть организм, который создается производством, хозяйственным, промышленным трудом. Те связи соединения, которые создаются в деревне, в селе, на фабрике или заводе, – я не говорю уже об отношениях, которые создаются в семье, – гораздо прочнее, естественнее, органичнее. Те связи, те отношения, которые существуют в армии, в значительной мере чувствуются каждым участником и определяются, как искусственные отношения. Каждый из нас не стремится вырваться из труда, мы знаем, что мы будем работать всегда, но каждый из нас стремится вырваться из армии, скорее закончить дело войны и перейти к хозяйственному, культурному строительству. Вот почему, когда нажим внешних обстоятельств прекращается или ослабевает, ослабевает и внутренний военный режим в армии; это и наблюдалось у вас в 7-й армии, которая считалась за последние недели армией второстепенной, не потому, что Петроград второстепенная величина, – ясно, что это не так, – а потому, что казалось, что опасность, ему угрожавшая, отходит в прошлое.

К этому прибавлю переговоры с эстонцами, с латышами. Какую роль играли эти мелкобуржуазные парламентарии Эстонии: были ли они сознательными обманщиками, провокаторами, агентами Юденича или же, поддерживая пассивно, а в значительной мере и активно, Юденича, под давлением Антанты, они в то же время стремились найти опору с левого фланга, со стороны Советской России, – это для нас все равно. Мы не обязаны распространяться о психологии эстонских и латышских меньшевиков и кадетов, но факт таков, что роль, какую они сыграли, была роль того белого флага, который наиболее предательскими вероломными частями выкидывается иногда для того, чтобы обмануть врага, подпустить его на близкое расстояние и потом всадить ему нож в грудь, в бок или в спину. Эти переговоры о мире, до настоящего момента, со стороны Эстляндии и Латвии были как бы опиумом, которым они имели в виду усыпить сознание значительной части Красной Армии, поселив в ней уверенность в том, что война на этом фронте близится к концу, с тем, чтобы затем напустить на нас цепную собаку Антанты – Юденича и позволить ему вырвать клок мяса из тела Советской России. Во всяком случае, в дальнейшем, как бы ни шли переговоры, мы, с военной точки зрения, должны быть гораздо осторожнее, бдительнее, внимательнее и недоверчивее по отношению к этим мелкобуржуазным соглашателям, вольным или невольным агентам Антанты. Мы, вместе с тем, должны себе сказать, что близится время, когда Эстляндия и Латвия должны будут решить, мирятся ли они с нами, или воюют, ибо мы не можем, – как по отношению к Финляндии мы не могли терпеть политики Маннергейма, – не можем терпеть долго такого состояния, когда эти страны с нами не воюют, но в то же время поддерживают Юденича, Балаховича, Родзянко, Ливена и, от времени до времени, выпускают их против нас. Мы мириться хотим, – с каким чувством по адресу буржуазии этих стран, все равно, – но мириться хотим из трезвого расчета, считая, что и худой мир лучше доброй ссоры. Но мы не можем взять на себя всех отрицательных сторон и мира и войны. Мы заставляем нашу армию топтаться перед границами Финляндии, Эстляндии и Латвии, мы заставляем ее не переходить к открытой борьбе и в то же время даем право буржуазии названных стран накапливать у своей границы силы и выбрасывать их на нас, когда это заблагорассудится Антанте. Вот почему наша нынешняя борьба на Петроградском фронте является не только отпором налету на Красный Петроград и имеет своей задачей не одно только истребление банд Юденича, Родзянки, Ливена. Нет. Эта борьба должна в своем дальнейшем и скором развитии поставить вопрос перед Эстляндией и перед Латвией ребром.

Я думаю, что мы в течение ближайшего периода здесь сосредоточим достаточную силу для того, чтобы поставить эти страны не только перед доводами разума, перед доводами политической логики, но поставить их и перед доводами реальной силы, чтобы показать, что мы на этом фронте достаточно могучи, что мир с нами выгоден для стран, которым сейчас угрожает небезызвестный атаман Гольцев. Я не буду останавливаться на нем; во всяком случае поучительно, что история выдвинула фон-дер-Гольца, бывшего константинопольского пашу, превратившегося в русского атамана. Гольцеву поручили отстаивать единую неделимую Россию: большего издевательства нельзя себе представить. Нас обвиняли в свое время в союзе с кайзером, в пренебрежении к интересам России, говорили о священной национальной ненависти к немцам, как к вековому врагу русского народа. И вот теперь история выдвинула самого презренного реакционера, обратившегося в мусульманскую веру авантюриста, в качестве выразителя высшей идеологии русской буржуазии, все равно милюковской, деникинской, колчаковской или какой-либо другой марки. Фон-дер-Гольц-паша – вот подлинный вождь русской империалистической буржуазии! – это мы можем сказать перед лицом всего народа. Это опять-таки до последней степени упрочивает наше политическое положение, наши политические позиции. Дело мелкобуржуазных демократий на западных окраинах становится труднее. Фон-дер-Гольц не столько немецкий агент, сколько агент французской буржуазной республики. Между молотом Антанты, в руках которой фон-дер-Гольц только орудие, и наковальней русской и мировой революции находится мелкобуржуазная демократия западных окраин. Западный фронт нам не угрожает, но та часть Западного фронта, – его северо-западная часть, – где живет и дышит израненный, но еще крепкий Петроград, эта часть фронта находится сейчас под угрозой. Товарищи, если употребить вульгарное сравнение, в той игре, которую мы ведем, в той политической, мировой, исторической колоде, которую мы сдаем, есть несколько карт, которые не могут быть биты. Игра может сложиться так или иначе, но есть карта, которая зовется Петроградом, есть карта, которая зовется Москвой, есть карта, которая зовется Тулой, где сосредоточена военная промышленность, и как бы ни шла величайшая историческая игра, которую мы теперь ведем с контрреволюцией, эти три карты не могут быть и не должны быть биты.

Вот почему, товарищи, можно было бы в частных разговорах договариваться, что теперь, мол, Советская власть так крепка, что если бы взяли и Петроград, то, конечно, Советская власть устоит, а потом и Петроград вернет. Это, с точки зрения исторического развития, конечно, верно. Но когда, вместо предположений, гипотез и логических выводов, крушение Петрограда стало казаться реальностью, когда опасность Петрограду обнаружилась за последние дни вполне на деле, какой-то электрический ток прошел по всей стране, и прежде всего через сердце Москвы, через ее центральные учреждения, и все сказали: Нет! Мы, вот, сражаемся на севере, на востоке вновь гоним Колчака, мы открыли ворота на Туркестан, мы поднимаем в Азии знамя Советской власти, из мятежного Афганистана прибывает в Москву посол, приветствующий тов. Ленина от имени угнетенного империализмом азиатского народа; это великая борьба двух миров; тут могут быть отступления, наступления, победы и временные поражения, но есть, товарищи, одно отступление, которого мы себе позволить не можем, – это отступление на восток от Петрограда, и этого отступления не будет!

Товарищи, то, что мы взяли у вас, – а мы взяли у вас слишком много и тем ослабили ваш ближайший Северо-Западный фронт, – теперь мы стремимся с лихорадочным напряжением вам вернуть – вернуть сюда и хорошие части, и хороших работников – командиров и политработников. Мы сейчас все же достаточно твердо стоим на ногах, чтобы выполнять эту работу без серьезного урона для других фронтов. Когда мы из центра спрашивали вас, ваших представителей и тов. Зиновьева, что вам нужно сейчас в ближайшие дни, чтобы отстоять Петроград, и получили требование, то мы дали вдвое, втрое более, чем требовалось. Товарищи, подкрепления сейчас идут почти по всем линиям, которые связывают в настоящее время Петроград с остальной страной. Этих подкреплений будет достаточно для того, чтобы выполнить ту задачу, о которой я говорил. Но, товарищи, мы теперь переживаем на Петроградском фронте самый критический период. Новые подкрепления еще не сосредоточены и не развернуты, еще не заняты позиции. Этот период измеряется днями, неделей. Тут указывал тов. Зиновьев на то, как несовершенна работа железных дорог. Она, конечно, несовершенна в значительной мере в силу общих причин, но, конечно, как и везде, отчасти и в силу злой воли и неряшливости отдельных элементов страны. Но пройдут дни, пока все необходимые силы и средства будут сосредоточены, пройдут дни, пока ослабевшие части 7-й армии будут подтянуты, пока аппарат управления достигнет необходимой степени и силы напряжения, твердости и сноровки. Это делалось не раз нашими работниками на других фронтах, и это будет сделано теперь на Петроградском фронте. Но пройдут дни, часы, а каждый день и каждый час теперь имеет у вас здесь колоссальное значение, ибо фронт слишком близок от Петрограда.

На других фронтах мы могли себе говорить, что мы отведем ослабленные дивизии на 15 – 20 верст в тыл и там их переформируем, вольем свежие, крепкие, здоровые элементы, устраним негодные, перевоспитаем их. Здесь, на Петроградском фронте, мы не можем себе позволить этой роскоши отвода в тыл на 15 – 20 верст ослабленных дивизий. Если они раздадутся, то белые банды – а мы здесь имеем небольшие, но искусные и ловкие шайки – могут врезаться острием в тело Петрограда. Конечно, мы отдаем себе отчет, что Петрограда им не взять, – это город все-таки с миллионным населением и не может быть удержан в когтях шайки в несколько тысяч человек, – но повредить, нанести ущерб, учинить жестокое кровопускание ему они могут. Мы недавно имели пример: Мамонтову не удалось завладеть ни Тамбовом, ни Козловом. Он пытался завладеть, – а у него было больше силы, чем у этих господ, – но не завладел, восстания не поднял; он угрожал этим городам, истребил большое число рабочих, работниц, жен красноармейцев, оставил опустошение, ужас, отчаяние в семьях низов трудового населения. Это они могут произвести и здесь, в этом сосредоточии людского резервуара, который называется Петроградом. Эта опасность есть. Вы знаете, что мы, коммунисты и представители Советской власти, в силу нашей основной политики, не скрываем от широких народных масс опасностей, ошибок и угроз, которые открываются перед нами. В этом наша единственная сила. Всегда, в любой день и час, каждый должен иметь возможность выйти на любую трибуну, на любую площадь и сказать народу правду. В этом есть существо советской политики, и сейчас мы должны сказать с этой трибуны, – вы все должны сказать вашим избирателям на заводах, фабриках, на рабочих собраниях, везде, где вы видите борьбу за торжество революции, – что никогда еще Петроград не стоял перед такой опасностью, как в эти дни. Другими словами, несмотря на то, что общая раскладка в нашей великой революционной борьбе для нас благоприятна, нашей петроградской карте, для нас бесконечно дорогой и важной, грозит опасность быть битой. Поэтому мы должны себя сразу застраховать двояко: с одной стороны – на фронте, с другой стороны – в самом Петрограде, т.-е. обороняться не только там, по близкой линии Детского Села, но обороняться и той организацией, которая создастся здесь, в самом сердце Петрограда, ибо, товарищи, те, которые попытаются, может быть, нагрянуть ночным налетом на Петроград, чтобы перерезать горло спящим рабочим и работницам и их детям, должны узнать, и они это уже знают, что Петроград при всех тех недочетах, на которые справедливо указывал тов. Зиновьев, лихорадочно работал и лихорадочно будет работать эту ночь, завтра днем и в следующую ночь, и во все эти наиболее критические для него часы, над тем, чтобы упорядочить, укрепить свою внутреннюю организацию, чтобы свои районы и части этих районов превратить в ряд неприступных фортов, которые в совокупности дадут мощную организацию внутренней обороны Петрограда.[107]107
  Организация внутренней обороны Петрограда. – Под влиянием крупных успехов Юденича, быстро подходившего к самому Петрограду, и ввиду очевидной неустойчивости 7-й армии, оборонявшей подступы к красной столице, тов. Троцкий приходит к мысли о возможности боя в стенах Петрограда. Еще на пути в Петроград, в ночь на 16 октября, он в статье «Петроград обороняется изнутри» набрасывает общий план борьбы внутри города. 17 октября, по инициативе тов. Троцкого, состоялось заседание Военного Совета петроградского укрепленного района, совместно с представителями Губкома РКП и Губисполкома, где был разработан план организации внутренней обороны Петрограда. На следующий день штаб укрепленного района переформировывается в штаб внутренней обороны, во главе с тов. Авровым. Город и ближайшие окрестности разбиваются на боевые районы, во главе которых стоят районные штабы. На фабриках, заводах и в учреждениях создаются вооруженные отряды рабочих. Спешно формируются отряды коммунистической молодежи и женщин. Организуется сеть питательных и санитарных пунктов. В течение нескольких дней усилиями всего населения город был покрыт укреплениями. Позиции располагались: 1) по внешнему обводу города, 2) по внутренним водным путям, 3) по линии р. Невы. На окраинах города и вдоль Невы были вырыты окопы. На площадях и важнейших перекрестках было установлено около 60 орудий в специальных прикрытиях. Важные в боевом отношении здания были приведены в оборонительное состояние. На чердаках домов устанавливались пулеметы. На площадях и набережных возводились баррикады. Петроградские рабочие, отправляя добровольческие отряды на фронт и укрепляя город, в то же время создавали и все необходимые для армии технические средства и приспособления – они использовали ряд железнодорожных и трамвайных площадок для установки орудий, строили танки и т. д. Если бы войска Юденича прорвались тогда в Петроград, бой в стенах города вряд ли доставил бы им победу.


[Закрыть]

Я писал и повторю: я глубоко верю, что мы все же и в ослабевшем Питере достаточно сильны, чтобы сокрушить, стереть в порошок белогвардейских налетчиков, если бы их было не 3, 4, 5 тысяч, а даже 10 тысяч. Это огромный город-лабиринт, который охватывает около 100 кв. верст, город с миллионным населением, в руках у которого, т.-е. у рабочего населения, имеются могучие средства обороны, инженерные средства, артиллерийские средства и, наконец, имеются советские, профессиональные и партийные аппараты. Этот город может создать одну сплошную западню, один капкан для белогвардейских налетчиков. Петроград не Тамбов, Петроград не Козлов, Петроград – это Петроград. Товарищи, вот в эти дни, в эти часы мы должны мобилизовать здесь для внутренней обороны все то, что не годится или не может быть оторвано для обороны внешней. Если для женщин слишком непосильны лишения, трудности походной жизни и полевых боев, то здесь, в рабочих кварталах, в домах, превращенных в рабочие крепости, женщина-работница, женщина-жена и женщина-мать будет не хуже мужчины вооружаться винтовкой и наганом и ручной гранатой для защиты на улицах, площадях и в домах Петрограда будущности русского и мирового рабочего класса. Все сейчас делается для того, чтобы дать полевым войскам необходимую сноровку, чтобы заставить их понять, что перед ними не какой-либо сплошной фронт, не серьезные тяжеловесные части, против которых надо действовать планомерно, систематически и методически, перед ними отдельные шайки банд, которые наносят уколы, порезы, – и их нужно душить, их нужно громить.

Единственная тактика, единственная стратегия, которая диктуется этой войной, с ее исключительными особенностями на этом фронте, это – наступать и душить. В тех случаях, когда наш полк, двинутый вперед хорошим командиром или комиссаром, уверенным, решительным человеком, начинает наступать – белые не принимают боя. Почему? Потому, что их мало. Они хорошо вооружены, у них автоматические ружья, пулеметы, но их мало: их втрое, вчетверо, в пять раз меньше, чем нас. Когда они на расстоянии или ночью поднимают массовую стрельбу, тогда наши солдаты не могут отдать себе отчета, сколько белых и сколько своих. Но в этот момент, когда наши солдаты видят белых, и когда белые видят наших, то они взаимно убеждаются, что красных много, а белых ничтожная горсточка. И это происходит при всех столкновениях. Вот почему белые систематически уклоняются от прямой встречи, от рукопашной, от штыкового боя, а стараются действовать с фланга, с тыла, путем обстрела с неожиданных мест, поддерживая представление о своей многочисленности и о своем могуществе. Какой для нас отсюда вывод? Тот, что нужно, чтобы наша Красная Армия, наши солдаты увидели белых и поняли, что их мало; надо, чтобы белые увидели красных и поняли, что их много. Как этого достигнуть? Очень просто, – свести белых с красными. Как этого достигнуть? Вести красных вперед, толкать, если надо, гнать вперед. Кто это может сделать? Питерские рабочие, мужественный комиссар. Для этого не надо большой стратегии, для этого не надо кончать академии, мечтать о сплошном фронте, – это не позиционная война, не надо непрерывной цепи войск, нужен крепкий кулак бригады, твердый командир, который идет на опасность, на вызов врага, на угрозу, ибо, куда бы мы ни пришли, мы везде сильны и многочисленны. Эту простую истину надо преподать нашим командирам и комиссарам. Сейчас единственная стратегия на Петроградском фронте, это – идти вперед, наступать. Белые будут отступать, и мы сокрушим их. В течение нескольких дней мы к этой стратегии перейдем; завтра, послезавтра совершится перелом психологический, как предпосылка перелома боевого и всей обстановки на фронте.

Последнюю ночь мы все-таки показали, что на призыв тревоги, на набат, хотя с некоторым опозданием кое-где, но питерский пролетариат умеет откликнуться в лице лучших боевых элементов. Он стал прошлою ночью на ноги, и если потребуют обстоятельства, он станет сегодня ночью или завтра днем с удвоенной и даже утроенной силой. В этом не может быть сомнения, и это несомненно является единственной гарантией того, что белые банды десять раз подумают, прежде чем сунуть сюда свою преступную голову.

Стало быть, мы отдаем себе отчетливое представление в том, что Петрограду сейчас угрожает непосредственная опасность. Это вы должны сказать, разумеется, борясь в то же время против всяких бессмысленных панических слухов. Проверяя их через ваши районы или в Совете Внутренней Обороны, проверяя эти слухи и беспощадно карая всякого, кто распространяет их, в то же время вы должны во всей остроте преподнести сознанию питерских рабочих, что сегодня, завтра Петрограду угрожает непосредственная опасность. Через несколько дней мы будем несокрушимы на этом фронте, благодаря перелому, который произойдет, и благодаря войскам, которые подходят. Но сейчас у нас еще много незащищенных мест на теле Петрограда. Мы защищаемся укреплением фронта и организацией внутри. Советом Народных Комиссаров посланы сюда войска, для того чтобы здесь на месте оказывать содействие вашему центральному органу и военным властям в их работе по укреплению Петрограда.

Я не скрою от вас, что я ехал сюда с тревогой в душе. Конечно, мы повторяли не раз, что Петроград является неисчерпаемым резервуаром работников и революционной энергии, но эту неисчерпаемость нельзя понимать абсолютно. Ни один город в мире, может быть, не пережил того, что пережил Петроград. В конце концов, притупляется чувствительность, нервы растягиваются и опускаются, как ненатянутая струна, люди перестают реагировать на опасность. Если бы это произошло с Петроградом теперь, это было бы смертельной опасностью, это было бы величайшей опасностью не только для него одного, но и для всей страны, ибо Петроград не только часть страны, но он барометр, революционный барометр красной Советской Республики. Но этого нет, товарищи. Конечно, тов. Зиновьев, как призванный руководитель петроградского рабочего класса и рабочего класса всей страны, с полным правом отмечает здесь недочеты, нехватки, прорехи, неряшливость, халатность в тех или других сторонах вашей организационной подготовки. Но позвольте все же сказать, что, несмотря на эту неряшливость и халатность, которые кое-где наблюдаются, все же Петроград в эти сумрачные, холодные, голодные, тревожные, осенние, ненастные октябрьские дни дает нам снова величавую картину подъема, уверенности в себе, энтузиазма и героизма. Город, который так страдал, внутренно горел, столько раз подвергался опасностям, который так не жалел себя, который так опустошал себя, этот красный Петроград остается тем, чем был – светочем революции, стальной скалой, на которой мы строим церковь будущего. И этого Петрограда мы объединенными силами всей страны не сдадим никаким врагам.

Архив.